Дорогая Полинетта

 

Летом 1850 года Иван Сергеевич Тургенев сделал нежданное открытие. Он был взволнован, ошеломлен, растерян и поспешил поделиться своими впечатлениями с семьей Виардо: «я обнаружил здесь… мою дочку 8 лет, разительно на меня похожую… я почувствовал свои обязанности по отношению к ней – и я их выполню – она никогда не узнает нищеты – я устрою ее жизнь как можно лучше». Тридцатидвухлетний отец, бывший человеком  добросердечным и  участливым, видимо, впервые ощутил груз ответственности. « Глядя на нее, – писал он, – я словно видел себя в ее возрасте – в ее чертах узнавал собственное лицо… В этом есть что-то, невольно меня пугающее. Право, это нечто вроде преступления… да так оно и есть…»

Благородный порыв обеспечить безбедное существование дочери, вывести ее из положения, которое принято было называть ложным, характеризуют человека с самой лучшей стороны. Но все-таки он не принимает никаких решений, не посоветовавшись  с супругами Виардо. Возможно, это была попытка разделить с ними ответственность, сделать соучастниками важного предприятия. И тогда личная проблема Тургенева становится их общей благотворительной целью. Он обращается в письме к Полине Виардо: «Я желаю, чтобы она была свободной, и она ею  будет…  Не забывайте, что я серьезно, и очень серьезно  рассчитываю на ваши советы, позвольте сказать – на ваши приказания. Мне сладостно произносить это слово по отношению к вам, и я буду счастлив вам повиноваться. Итак, милостивая государыня, решайте, я жду».

Из этих слов следует, что судьбой ребенка должна распорядиться мадам Виардо, а он, безоговорочно доверившись мудрому решению, все исполнит. Отец еще не испытывает нежности к маленькой Пелагее; им движут чувства долга и вины. Но он, предвосхищая события, пишет: «Я верю, что полюблю эту бедную девочку хотя бы уже потому, что, как мне кажется, вы ею заинтересуетесь». У Полины Виардо, имевшей собственных дочерей, не оставалось другого выбора, как полюбить заочно маленькую русскую сироту (при живых родителях) и стать ее покровительницей. И  она сообщает Тургеневу о готовности взять на себя заботы о девочке.

 Итак, судьба  решена, и восьмилетняя Пелагея, ставшая к тому времени Полиной, отправлена за границу. Она никогда больше не увидит ни России, ни родной матери. Первое длительное путешествие завершилось вполне благополучно. Дочь Тургенева прибыла в Париж 5 ноября 1850 года. Отец исправно выплачивал семье Виардо  1200 франков в год и выражал в письмах глубокую признательность. Чужая семья, пансион – и везде ложное  положение, из-за которого была навсегда утрачена связь с родиной. Рассказывали, как однажды мать (А. Е. Иванова) просила Тургенева дать ей возможность съездить в Париж, чтобы повидаться дочерью.  На это он ответил: «Поверь мне, Авдотья Ермолаевна, теперь у тебя с дочерью нет ничего общего: она по-русски так же ничего говорить не умеет, как ты не умеешь по-французски… Еще верь мне, что она будет счастлива, так счастлива, как никогда не могла бы быть счастливою, оставаясь при тебе».

 Тургенев внушал дочери мысль о том, что ей никогда и ни с кем не доведется говорить на родном языке, и она постепенно стала его забывать; и спустя десять лет после приезда во Францию забыла окончательно. «Нужно – увы! – чтобы ты осталась француженкой, стараясь быть ею насколько возможно меньше», – писал ей отец. Неловкая двойственность не могла не сказаться на характере взрослеющей барышни. Отношения с окружающими складывались трудно: ни в семье Виардо, ни в пансионе друзей не оказалось. С 1857 года Полине велено подписываться отцовской фамилией, которую она будет носить (без достаточных на то оснований) еще восемь лет девичества, пока ее происхождение не будет скрыто фамилией Брюэр.
 
Между тем дочь продолжает доставлять все больше хлопот. Несходство натур, ставшее  с годами явным, не может не огорчать Тургенева.  «Между моей дочерью и мною мало общего: она не любит ни музыки, ни поэзии, ни природы, ни собак, а я только это и люблю, – пишет он Е.Е. Ламберт. Когда Полинетта закончила обучение, опять встала проблема – что же делать дальше? «Я нанял квартиру… и поселился там с моей дочкой и с прекраснейшей англичанкой-старушкой», – сообщал Тургенев П.В. Анненкову осенью 1860 г.

Период совместной жизни продолжался четыре года (1860-1864).  Можно предположить, что в эти годы Тургенев особенно остро  ощущал степень своей зависимости. Бремя отцовства становилось все тяжелее. «Вы не можете себе представить, как мне хочется вернуться в Россию – не теперь. А с первыми днями весны, когда запоют соловьи. Только бы отдать дочь за порядочного человека замуж, и я бы получил свободу». (Из письма  Тургенева к Е.Е. Ламберт от 8 (20) января 1861).
 
В 1864 г. усилия множества знакомых увенчались успехом: подходящий претендент на руку Полинетты нашелся. Состоялось знакомство с женихом, 29-летним коммерсантом Гастоном Брюэром, дело сладилось, заговорили о предстоящей свадьбе. Будущий тесть сразу горячо и сердечно полюбил будущего зятя, у которого обнаружил несомненные  достоинства: « он выводит мою дочь из ложного положения, в котором она находилась – и избавляет меня от великой ответственности».

Теперь появилось множество непредвиденных трудностей: получение из России нужных для бракосочетания документов, переход в католичество. И, конечно, требовались деньги. Но что такое деньги, если устройство дочери принесет желанную свободу! «Хлопот было пропасть, но я вознагражден вполне убеждением, что дочь моя будет счастлива. Я никогда не видел более сияющего лица, как ее во время свадьбы в церкви. Зять мой – прекрасный, дельный, простой и добрый малый», – писал Тургенев П.В. Анненкову. Свадьба состоялась  в феврале 1865 года, после чего молодые супруги уехали в Ружмон.  Дочь отдана в надежные руки, ее общественное положение переменилось, началась  благополучная семейная жизнь.

Но замужество дочери отнюдь не освободило Ивана Сергеевича ни от забот, ни от ответственности, ни от финансовых обязательств – их стало значительно больше. Дела на стекольной фабрике Гастона Брюэра шли неважно, а потом и просто плохо, что привело к финансовому краху. Тургенев был вынужден фактически содержать семейство дочери, которая постоянно мучилась –  от неудачных беременностей, от семейных раздоров. Кроме того, ей никогда не хватало денег, и она по привычке обращалась к отцу.

Переписка первых лет замужества Полины Брюэр с отцом, как, впрочем, и всех последующих, имеет в качестве главной темы обсуждения именно деньги. Полинетта всячески старается поддерживать отношения с Тургеневым, дабы не лишиться финансовой поддержки. После рождения дочери Жанны (1872) она особенно нуждалась в деньгах. Тургенев, став дедом, взваливает на свои плечи дополнительные обязанности.

Дочь действительно была одарена характером и  здравым смыслом, как писал о ней когда-то отец, и знала, чем завлечь его и как привязать к местам, где жила ее семья, сделать встречи с ним постоянными. Видимо, при личных свиданиях ей было легче добиться цели.  Тургенев был вынужден  фактически содержать Полинетту. К тому времени, когда у нее родился сын Жорж (1875), от приданого не осталось ни франка – фабрика поглотила все. «Моя дочь с воплем и слезами обратилась ко мне, прося дать ей в руки те 30 000 фр., которыми должен был пополниться капитал, принадлежащий ее детям… Сначала я отказывался с твердостью, предвидя, что эти 30 000 фр. будут проглочены той же самой ненасытной бездной…»
 
Душевное состояние и отнимающая последние силы болезнь определяют настроение и образ жизни Тургенева в последние годы. И все же он настаивал на приезде дочери с детьми, обещал устроить их дом, оплатить расходы, беспокоился о положении внуков. Окончательное разорение семьи Брюэров относится к 1882 году. Полина с двумя детьми покинула мужа и скрылась в Швейцарии. Переписка с отцом продолжалась, 400 франков отправлялись дочери ежемесячно.

 Известны два письма Полинетты к отцу, относящиеся к 80-м годам. Первое из них (1881 г.) начинается словами беспокойства по поводу длительного отсутствия писем от Тургенева, содержит описание положения дел на фабрике, сообщения о детях и родственниках, упоминание о болезни отца и упования на встречу осенью. Оно написано по-деловому, спокойно. Второе письмо (1883 г.) имеет другую тональность: «Мой добрый отец, умоляю тебя, ответь мне хоть одним словечком, я бы так хотела уехать и стать умнее, заклинаю тебя, предоставь мне возможность работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь… Ты столько делал для меня до сих пор, что не можешь покинуть меня так внезапно… мой отец, мой добрый отец, будь добр и прости меня еще раз … я напишу г-же Виардо, чтобы объяснить ей мои намерения и попросить у нее извинения за то, что я могла сказать. Я такая ожесточенная, такая несчастная, и моя жизнь теперь так ужасна, что я не знаю, на кого наброситься».
 
Когда Клоди Шамро (дочь Полины Виардо) уведомила Полинетту о безнадежном состоянии Тургенева, та не смогла приехать, чтобы проститься с отцом, она приехала позднее – защитить свои права на 100 000 франков наследства, которые он ей завещал.

Полина Брюэр  жила на средства, оставленные отцом, до совершеннолетия дочери; потом ее содержала Жанна, которая обеспечивала себя сама, преподавая языки и музыку. После смерти мужа Полина вернулась в Париж, где прожила до конца жизни (1919 г.). Там же в 1924 г. умер, не оставив наследников, ее сын Жорж. Письма Тургенева к дочери за тридцатилетие (1852-1882) долгие годы берегла его внучка, не знавшая ни одного русского слова.
 
Борис Зайцев вспоминал в 1952 году: «Лет двадцать назад, здесь же в Париже, явилась ко мне раз старая француженка, скромно одетая, типа гувернантки или вдовы, живущей на пенсию. Но оказалась она не вдовой, а девицею Жанной Брюэр-Тургеневой, дочерью «маленькой» Полины, внучкой Тургенева. Пришла посоветоваться, как бы продать письма деда к ее матери. Помнится, дальше этого разговор не пошел. Думаю, что ушла она от меня разочарованная: ничего я не сумел толком посоветовать. Но другие нашлись, и в конце концов, насколько знаю, подлинники писем продала она (за гроши) Советам… Больше не приходилось ее встречать. Сказать, чтобы в ней ясно чувствовался Тургенев, не могу… Была музыкантшей и давала уроки. Поселилась в наших краях, на avenue Mozart, жила бедно и одиноко. Наш Союз писателей иногда помогал ей – сколько мог! – жест скорее символический. Этой весной, на той же, кажется, avenue Mozart, на нее налетел грузовик, сбил с ног. Через несколько дней она скончалась в парижском госпитале… Она закончила собой нерадостную линию тургеневского потомства, в самом корне которого лежало нечто неправильное и горькое…»