Настоящий

     Город – типовой, униформированный город, – распахнул свои стальные объятия осени, принёсшей проливные дожди, окрашивающие бетонные стены пятидесятью оттенками серой краски. Уныло шлёпая по лужам мостовой, Мишка брёл вперёд. Поскользнувшись на гладком, отполированном солдатскими сапогами, ступавшими тут, камне, он громко выругался, сам убоявшись эха, злобно вторившего ему.
      Переулок вильнул, словно тощий бездомный бобик хвостом, и Мишка не поверил собственным глазам: прямо перед ним в стене, казённой и привычно-безликой, виднелась ярко-голубая, кричащая, нелепо-броская дверь.
      Пока он собирался с мыслями, дверь с громким, бесстыдным скрипом распахнулась. На пороге, в заляпанном яркими разноцветными пятнами фартуке, стояла рыжеволосая, всклокоченная девушка.
      — А-а-а, пришёл-таки! Ну, заходи, чего встал? – отерев руки о передник, она обратилась к Мишке как к старому знакомцу. И в этом не было ничего необычного – наоборот, всё было настолько естественно, что он, замешкавшись лишь на секунду, послушно поднялся по ступеням.
      Ступени – три истёртые сотнями ног ступени – пропели недовольное «скрип-скрип», и он ступил в сумрак узкого коридора.
      — Сюда! – донеслось до него сопрано незнакомки.
      Коридор привёл его на кухню – только разве ж кухни такими бывают? Стены были покрыты пятнами – ультра-розовыми и канареечно-жёлтыми, персиковыми-абрикосовыми, сочно-зелёными и небесно-голубыми… В расставленных на огромной плите котлах и кастрюльках, чайниках без крышек и котелках варилось, кипело и булькало, вздыхало и иногда с громким музыкальным звоном лопалось яркое, безумное и такое цветастое, что Мишка невольно прикрыл глаза рукою – с непривычки, наверное.
      Хозяйка невероятной кухни, подбоченившись, бесцеремонно разглядывала гостя.
      — Ну? Сколько тебе?
      Мишка, не понявший вопроса, выдавил в ответ лишь недоумённое:
      — А?
      — Я спрашиваю, брать сколько будешь? Тебе шартрёз? Или мадженту? Нет, наверняка охры и навахо. Или, всё же, геинсборо? Хотя кому нужен этот геинсборо!
      Она, не переставая болтать, с проворностью тропической бабочки сновала по кухне, перемещаясь от котла к котлу, неустанно помешивая, подливая, переставляя с места на место.
      Чувствуя себя натуральным ослом, Мишка, краснея удушливой волной, вновь смог выдавить лишь вопросительное:
      — А?
      Бросив деревянную ложку обратно в большой котёл, зелёная жижа в котором обиженно булькнула, девушка с вполне искренним удивлением уставилась на гостя.
      — Только не говори мне, что ты из начихудов!
      — Из начего?
      — Начихуды! Начинающие художники! Ты что, дурак?
      Миша, нахмурившись, разглядывал носки своих серых ботинок. А рыжая продолжала уточнять:
      — В смысле, ацетону не нюхал? Кисть не тискал? Палитру не марал? Да ты шутишь!
      Из Мишки, неловко переминающегося с ноги на ногу, снова полезло ослиное:
      — А???
      Подскочив к нему с быстротой мопса, девушка принялась рассматривать Мишаню так внимательно, что тот, почему-то, ещё сильнее покраснел – под стать содержимому ближайшего к нему котла.
      Хозяйка же, наконец, разглядев в нём искомое, удовлетворённо кивнула.
      — Так и есть. Художник. Самый настоящий. А художнику всегда нужны краски. Уж я-то знаю!
      Город – типовой, униформированный город, – распахнул свои стальные объятия осени, принёсшей проливные дожди, окрашивающие бетонные стены пятидесятью оттенками серой краски. Но, звонко шлёпая по лужам мостовой, Мишка уже не шёл, а летел вперёд. И крылья у него за спиной теперь были цвета шартрёз и мадженты, охры и навахо, индиго, аспидно-синего, лавандового, мятного и фуксии, каждого по отдельности и всех цветов сразу.
      Просто краски всегда найдут настоящего художника. А он – художник. Самый настоящий!