Первый сон Кайлы

Проснись, Юдо, проснись, мне приснился сон, очень странный сон, я никогда не видела подобных снов, я никогда не думала, что мне может такое присниться, но мне это приснилось, и я не могу не рассказать тебе этот сон, потому что он очень странный.

Нет, нет, он не страшный, Юдо, его нельзя назвать кошмаром, это не те сны, ты понимаешь, о чём я, я не хочу их вспоминать, не хочу вспоминать те сны, это другой сон, это был очень даже интересный сон, но он был настолько странный и настоящий, что это был самый страшный сон, который я видела. Я расскажу тебе свой сон, я не могу не рассказать, иначе я забуду, я могла бы его записать, чтобы не забыть, но я не хочу хранить его на бумаге, я не хочу хранить такое дома, пусть это будет сказано ночью, между нами, пусть это останется шёпотом в нашей спальне, только включи ночник, потому что я не хочу прикасаться к этому сну в темноте.

Мне снилось будто я сижу в нашей гостиной и жду гостей. Каких? Я сама не знаю, Юдо, но я точно знаю, что я кого-то ждала. Я ждала, что в мой сон войдут. Именно войдут, как бы со стороны, как ты входишь в меня, так же кто-то должен был войти в мой сон. Я ждала гостей во сне. И вот в мой сон вошла девушка. Нет, Юдо, она мне не приснилась, она вошла в мой сон. Это не был плод моего воображения, как те сны, про которые я не хочу говорить даже при зажжённом ночнике, это был человек со стороны, вошедший в мой сон, я чувствовала это, я понимала это. Юдо, не спрашивай, откуда я знаю, почему я это понимала, но я понимала это;—;девушка, что вошла в мой сон, не приснилась мне, а именно что вошла.

Если ты сомневаешься в моих словах, я могу не рассказывать тебе свой сон и вообще не говорить тебе моих снов, хотя я вру, вру, Юдо, в этот раз я не могу не рассказать свой сон, даже если бы тебе было неинтересно слушать.

Это была девушка.
Ей было лет семнадцать, она была ещё совсем юная, высокая, красивая, худая, у неё были прямые тёмные волосы, как у тебя, хотя ей бы так пошли светлые и волнистые, светлые и волнистые, не спрашивай меня, почему я это знаю, у неё было такое лицо, к которому идеально подошли бы светлые и волнистые волосы, уверена, у её матери были светлые и волнистые волосы, и не то чтобы тёмные и прямые волосы ей не шли, у неё было такое лицо, с которым даже тёмные и прямые смотрелись хорошо, не то чтобы я что-то имею против тёмных и прямых, но лучше всего ей были бы светлые.

Так вот, она вошла и говорила со мной. Она говорила со мной. Она спрашивала меня. Она спрашивала про мою жизнь. Про тебя. Про нашего бедного малыша. Она заглядывала в мою жизнь и будто знала все ответы наперёд. Она сказала, что мне больше никогда не приснятся кошмары, мне больше никогда не приснится наш бедный малыш и те сны, про которые я боюсь говорить даже с зажжённым ночником или при свете дня, тем более;—;в полдень, потому что сны сбываются в полдень, хотя всё уже сбылось;—;она сказала, она избавит меня от этих снов, она сказала, я больше не буду просыпаться с криком и в слезах, и к моим каштановым волосам больше не будет прибавляться очередная седая прядь, она сказала, что мы с мужем, а она назвала тебя по имени, Юдо, она сказала;—;мы всегда будем спать спокойно, в обнимку, лицом к лицу, и когда ты будешь вдыхать, я буду выдыхать и наоборот, как прилив и отлив, сердца наши будут биться в ритм. Она даже пообещала мне кое-что ещё, но об этом я говорить боюсь и произносить этого вслух не буду.

Но за это она попросила меня об услуге. Она сказала, я должна ей помочь. Она попросила о помощи. Ей очень нужны мои сны, Юдо, как реке нужно русло, как утроба;—;плоду, ей нужно кое-что спрятать в моих снах.

Она сказала мне, что она знает мои тайны, Юдо, знает всё про нашего бедного малыша, нашу кроху, она знает моё горе и она соболезнует нам, мне и тебе, Юдо. Но раз она знает мою тайну, она расскажет мне одну свою, она сказала, что я даже могу поделиться этой тайной с тобой, Юдо, и вместе с тайной она скажет мне своё имя. И она назвала мне своё имя. И она поведала мне свою тайну. И имя её было Изольда. И тайна её была в том, что она убила своего отца.

А потом она спросила меня, готова ли я принять в своём сне нечто важное для неё, и я сказала, что готова. Не спрашивай меня, почему, Юдо, не спрашивай и не смотри на меня так, но когда я видела эту девушку в своём сне, я чувствовала всем своим саднящим горем, пустой утробой, всем нашим бедным малышом, и каждым своим кошмаром, и каждой поседевшей прядью, что моё горе состоит в ближнем родстве с её горем. Вот так, Юдо.

А после этого она показала мне, что она хотела спрятать в моём сне, и я согласилась. Что же это было, спрашиваешь ты. Это была страница. Страница из старой книги, написанная от руки. Жёлтая, почти коричневая от времени бумага, чёрные чернила. Она запретила мне читать, Юдо, она запретила мне читать, но я успела увидеть первую строчку и там было написано, что
«Все люди в мире разделены на два рода.
Есть род спящих, и их большинство.

И есть редкий род…»;—;а дальше я не смогла прочесть, Юдо, потому что Изольда, это девушка с прямыми тёмными волосами, взяла страницу и спрятала её в моём сне там, куда я не пущу никого и никогда, и сама побоюсь заглянуть, и ты меня прости, Юдо, милый мой Юдо, муж мой, что рыдал вместе со мной над крохотной могилкой в нашем саду, что забирал меня из больницы, в слезах и крови, что лелеял наше чудо девять долгих месяцев, что спас меня от пьяницы-отца, муж мой, знающий наизусть все мои кошмары и все седые пряди, и дышащий со мной в такт;—;у тебя выдох, у меня вдох и наоборот;—;я не смогу рассказать про это место в моих снах даже тебе.