Курок

Аникей загрустил.
Со станции привезли почту, а в ней депеша-приказ, в которой отписано, что нужно отправить одного мужика из деревни Сплавни, вроде на «курот» или «курок». Слово непонятное оттого, что, то ли чем-то замазано и конец слова плохо проступал, то ли слово писари замудрили, но все посмотрели – сказали вроде написано «курок».

Так  было понятнее.

Так и порешили.

 До станции 30 верст, и депеши с указаниями из Волостисполкома приходили и раньше, и ждали их всегда с тревогой. Направить, там, например, подводу и двух мужиков на строительство цементного завода в Тшейт или пару подвод в район на уборку мусора. Отправляли исправно, но в прошлом году Силантий – местный мужик, справный хозяин, направленный на песчаный карьер для работ, не вернулся вовсе. Жена и трое детишек ждут, поджидают по сей день мужа и отца. Из района был уполномоченный, поговорил тихим простуженным голосом с женой Силантия, Аникееем и уехал.

 Силантия же, как не было, так и нет.

И теперь – курок.

В деревне все ждали с пасхи нехороших вестей из района. Чуют сердешные, что снова будет разнорядка. Уполномоченный говорил путано и сердито про стройки коммунизма, про новые задачи, что пора кулака – мироеда гнуть в колесо. Как-то стало и неловко всем на деревне, что Силантий пропал. Тут такие мирового значения дела, а он взял и пропал. Вроде как дезертировал, что ли.

Отсеялись по весне – как смогли, немного вздохнули с наступлением лета и вот тебе  напасть – курок. Непонятное что-то и оттого еще более страшно было.
Аникей собрал служивых – так он звал своих сельсоветчиков, уполномоченных  властью вершить дела в деревне и округе, на совет. Курок, мол, мужики, - одного нужно направлять. Без подводы, просто мужика.

«В армию, что ли?», - поинтересовался въедливый Кузьма. «Курок – это что, или где?».

«Не знаю, отписано привезти к поезду на станцию и все дела», - уже злясь сходу, ответил Аникей. Аникей всегда злился, когда чего-либо не понимал, не мог объяснить, но должен был отвечать или как-то решать.

Мяли мужики бороды, чесали лбы, затылки и решили: «Коли мироеда нужно изводить – Митрохина Ивана на курок следует слать». Мироед Иван – великий. Как его не гнут, а у него все во дворе есть, все справно - дети обуты-одеты, жена всегда в ярком сарафане, пироги, сказывают по воскресеньям, то с капустой, то с мясом.
 
«Жирует, гад» - подытожил  Фрол, который сыздавна заглядывался на Марину, жену Ивана. Фрол был бит не однажды Митрохиным за навязчивое приставание, но как стал Фрол уполномоченным при Аникее, тут сила взяла. Марина и вовсе перестала из двора выходить, а, казалось бы, уже и годы озаботили лица, дети давно подросли и у неё, и у Фрола.
 
Ан, нет! Видно кровушка не унимается – вскипает еще, а коли и власть дадена, так подавай, считал Фрол, что к ней прилагается.

Порешили насчет Ивана, выпили за здравие и по домам.

У Ивана дома стало сразу как-то темнее-сумрачнее. Горюшко нагрянуло, и хоть погода стояла яркая, Марина и Иван ходили чернее ночи, ждали указаний от сельсовета.

 Аникей пришел как будто мимоходом - невзначай, сунул, не глядя в глаза Ивана разнорядку, стараясь деланно не придавать значения сделанному, буркнул, собирайся, мол, Ваня, – два дня оставалось до отправки.

Дома после ужина, уложив детей, Марина горестно глядя на сумрачного Ивана предложила: «Поговори, Ваня с Федей, моим двоюродным братом. Может он поедет. Давай ему дадим муки, коровенку. Худой он мужик, детей аж пятеро, жена иссохла от забот. Ему все одно, думаю – он может согласиться».

Иван было возмутился-дернул было плечом, отвернулся – не любил бездельника и болтуна Федьку, но фыркнув,  промолчал, а утром, промаявшись полночи, пошел к Федору на другой край деревни. Толкнул неказистую калитку, шагнул в неухоженный двор и, отведя Федора за угол дома, предложил ему продуманные условия. Федор уже знал, конечно, о разнорядке из волости, как-то нахохлился, чувствуя, как будто земля качнулась под ногами. Но жизнь его так подмяла нынче, жена ноет день за днем, в доме пусто, дети глядят на Федора глазами голодных и загнанных жизнью в угол кутят.

 «Эх, была, не была! Где, наша, не пропадала!» -  в сердцах ударил ладонью о сруб дома Федор.

«Давай, веди буренку, да муки дай, самогону поболее! Гулять будем!»
Утром, в день назначенный, вся деревня – от мала до старости-ветхости, еще хмельная от проводин вышла в поля провожать Федора. Впервые за тридцать пять годков Федя чувствовал себя героем. Его провожали все дворы, каждый стремился подойти, пожать руку, похлопать по плечу – то ли прощаясь, то ли подбадривая и таким образом приобщаясь к благородному делу.

На станцию прибыли в аккурат к поезду в лихой бричке, запряженной парой гнедых. Поезд, подошел, шипя какие-то гадости, сопя и вздрагивая. Кони пугливо косили глаза на ожившее грохочущее железо, а Федор, подбадриваемый Аникеем, вдруг почувствовал необыкновенную легкость и бодро шагнул в вагон.
Путь, оказалось, был не близкий, день за днем гремел состав, унося себя и живые души на запад.

На день пятый пути заметно потеплело, как-то неистово-буйно зазеленело, пахнуло в лицо зноем и морем, и вот он – курок – белокаменная станция чудной формы. Белые одежды встречающих, Федора под руки сажают в коляску, с ним еще несколько одичалых жертв курка и везут лихо мимо моря сверкающего куда-то вверх, в зелень склонов, по дорожке тесной, извилистой, но ровной. Потом ограда вычурная, белый дом с колоннами, чудные дерев;, длинные праздничные аллеи, лавки  крашенные и – нет, нет – да прошмыгнут -то одна, то другая тетка в белом.

«Тихо!» - прошипела встречающая их – ,то же в белом халате, женщина – «Мертвый час у нас!».

Федор обомлел. Вот он видимо – конец – Мертвый час!
 
А все как будто так буднично и даже приветливо.

Видимо и я пропаду в такой самый мертвый час.

А может, он уже пришел?
 
Так думал Федор, вышагивая за провожатой. Та, молча и стремительно вела его к белому дому, назвав его главным корпусом. Проходили мимо избы, в которой через стекло окон Федор успел разглядеть почерневших обличием, как будто измазанных с головы до пят дегтем людей. Измазанные лежали на лавках в изнеможении, другие сидели обреченно опустив головы и устало обтираясь дегтем. «Мучают, видимо, сердешных до почернения» - пронеслось в голове. «Это что? » - кивая на увиденное в окне, дрожащим голосом спросил Федор провожатую. «Тебе тоже полагаются грязи - пропишут, тогда узнаешь», как показалось, злобно прошипела тетка.

Поднялись в дом, вошли в дверь, на кровати лежал недвижно с головой покрытый белой простынею некто. Тетка оставила Федора, молча показав ему на кровать. Федор сел, устало подогнув трясущиеся ноги, стал разбирать скарб из мешка, косясь через плечо на «жмурика».

«А самогону-то, не привез?» - вдруг  сипло прозвучало за спиной. 
Некто-то  оказался вполне живым и шустрым мужиком, усатым, но шибко кривоватым на одну сторону лица. Другая же сторона его лица была подвижна необыкновенно, и глаз выражал все, о чем еще может быть и не подумал спрашивать его обладатель.

«Ты откуда? А я из Подола. Здесь уже два дня. Пузо отъел!» - счастливо закатив глаз, проворковал, заканчивая, мужик.
Растерянный Федор пролепетал, что, мол, - самогону нет, да и нужен ли он, коли скоро конец – мертвый час.
 
«Какой там не нужен! Какой такой конец! Здесь две недели каждому дают сроку, так, что встанем и пойдем искать, я уже здесь знаю места»  - ответил сосед.
«Так это, что такое, куда нас привезли?» - решился спросить Федор, сбитый с толку безмятежным видом мужичка.

«Как, что? Это курорт имени товарища Блюма. А, ты что подумал?» - ответил сосед.

Федор понял, что с ним случилась ошибка, и главное, это он чутко уловил, что не самая плохая из возможных.

Разобрались в ситуации – и жизнь забурлила, а две недели, если не считать, что для какой-то надобности вонючей грязью через день мазали с пяток до макушки, прошли как сон на печи, когда и пироги, и пельмени с самогоном в избытке, а жена, – ой как волнующе хороша.

Путь назад прошел без приключений, и Федор шагнул в родной проселок обновленным - тянуло на подвиги. Бабы и мальчишки бежали поперед Федора до самой его избы, провожая его гомоном и восторженными восклицаниями. Едва зашел Федор в дом, во двор взашел Аникей с теплым чувством в глазах и немного виноватым видом.
 
«Ну, ты – как?» - спросил заискивающе Аникей, внимательно оглядывая односельчанина от пыльных сапог до всклоченной головы.

«Знаешь, Аникей, не просто было, но если будет опять разнорядка на курок, посылай меня.
Я уже там все разведал, может снова сумею и прорвусь» - напустив на себя горестный и усталый вид, выдавил из себя Федор.