Чистое место

   Улица Мельничная, тянулась вдоль  реки. Сама улица, была очень прямой, чего нельзя было сказать о реке. Совсем не крутой поворот реки, начинался от устья реки Ушайки и заканчивался, где-то за Мясокомбинатом. Весной большие массы воды и льдин устремлялись по реке, никуда не сворачивая, и прибивались к нашим берегам. Другие льдины, плывущие на средине, ударялись о береговые торосы. Начинали притормаживать, образовывая ледяные заторы, чуть ниже по течению реки. Огромные заторы, поднимали уровень воды, которая затопляла  улицы городской окраины, находившийся в низине. После сильного наводнения 1947 года, была отсыпана дамба, и большие затопления прекратились.


   Начиналась улица Мельничная прямо с дамбы, а потом уходила вглубь окраины под названием Заозерье. Поскольку дома на этой улице, хоть и не с самого начала, стояли с двух сторон, назвать её набережной  было уже нельзя. В конце, этой улицы находился мелькомбинат, с огромным элеватором, который и определил её название. Улица была проезжей, но ездить по ней особо было некуда, только во дворы её домов. Кроме мелькомбината, на этой улице почти в самом начале находилась баня, или как теперь называют бани. Наверное, имея в виду отделения мужское и женское отделение, а также номера индивидуального помывки. Я, как называл её баней на Мельничной улице, так и буду называть.


     Приземистое одноэтажное кирпичное здание, завсегда было побелено белой известью, без всякой штукатурки. На удивление всем жителям окраины, побелка не осыпалась со здания, как с других оштукатуренных домов, которых на этой улице почти не было. Мне нравилась эта улица, своей тишиной и спокойствием. Стоило только свернуть налево с улицы Пролетарской, как сразу городской шум смолкал, даже ветер не шумел в листве деревьев, которые спокойно стояли вдоль высокого здания складов мелькомбината. Пространство между этими складами и деревьями больше напоминало аллею, по которой никто не ходил. Оказалось, что тому была своя причина, в помещениях этого склада, каким-то газом протравливали зерно. Газ был явно тяжелее воздуха и не спешил рассеиваться.


   Склады оканчивались клубом того же мелькомбината, но своим фасадом, ничем не отличавшимся от складов. Только на верхний этаж вела большая железная лестница, прилепившаяся к стене. Лестница оканчивалась таким же железным не окрашенным балкончиком.  В клубе почти каждый день показывали кино. У нас был выбор, где смотреть кино, в клубе мелькомбината, полностью железобетонном, или в клубе карандашной фабрики, сплошь деревянном. Иногда мы смотрели, как горел какой-то цех карандашной фабрики, но ещё круче, с взрывами, горел элеватор мелькомбината. В общем, было что посмотреть, при полном отсутствии телевидения.


   В самом начале последнего мельничного квартала, находилась большая ограда, со сломанными воротами. Возле остатков ворот, располагалась большущая лавка, на которой  умещалось огромное количество людей. Места на этой лавочке занимали ещё с утра, а уходили только, в трёх случаях. Во-первых, когда, в находившийся рядом хлебный магазин привозили свежеиспечённый хлеб. Во-вторых, женщины, чтобы накормить мужа, пришедшего не обед и отобедать вместе с ним.  В-третьих, встретить мужа, и уже поужинать заодно. Однажды, мужчине, далеко не юного возраста, с тяжелой формой радикулита, пришлось нарушить традиции лавочных заседателей, при интересных обстоятельствах.


    Этот не молодой мужчина, сильно страдал от своего поясничного радикулита. Именно по этой причине, он был самым постоянным заседателем лавочного «клуба». Раньше всех он занимал место на лавочке, приносил с собой, даже что-то для легкого перекуса на обед, и только к ужину возвращался восвояси. При таком радикулите, каждое лишнее движение отдавало болью в пояснице, да и ноги его уже не передвигались так шустро как прежде.


   По параллельной улице, ближе к концу рабочего дня на открытой бортовой машине везли огромного быка, с кольцом в ноздрях, для забоя, на мясокомбинат. По неизвестной причине, этот бык, оторвался от привязей в кузове, спрыгнул на дорогу, развернулся на 90 градусов и побежал по переулку прямо по направлению к лавочке на улице Мельничной. Как раз в эту пору, на лавочке восседало множество людей, их как ветром сдуло. Не сдуло только, мужика одетого в красную рубаху, он так и остался сидеть посредине лавочки, прикованный своим радикулитом.  Бык сначала остановился, потом попятился назад, как оказалось, только для разбега.


    Низко склонил голову, это больше походило на низкий старт, не поднимая своей огромной головы, помчался прямо на оторопевшего мужика. Тому мужику в красной рубахе, ничего не оставалось делать, как только вскочить и побежать вдоль улицы Мельничной в сторону элеватора. Потом, резко повернуть на улицу Пролетарскую, а затем и на улицу Войкова. Не замечая прохожих, бык преследовал только этого мужика. В его огромной голове с рогами, что-то замкнуло, это была его первая и последняя коррида, так же как и для жителей этой окраины. Всё окончилось благополучно. Мужик заскочил в строящийся не первый год дом, в конце этого длинного квартала. В этом доме не было еще ни окон, ни дверей, даже лестничных пролётов не было, строители поднимались от площадки к площадке, по трапам.


    Ясное дело что мужик, пробежавший почти три квартала, буквально залетел по трапам наверх, а вот настойчивая скотина осталась на входе. Бык, провалившись,  на брошенных под ноги строителями поддонах, не мог освободиться и остался стоять, смирно дожидаясь своей участи. Его, конечно, повязали, и он продолжил свой последний путь, на мясокомбинат. Мужика нашли где-то на пятом этаже, но уже без радикулита, о своей болезни он больше не вспоминал, но на лавочку больше не садился, а занимался, домашними делами. Поскольку его жилище не было благоустроенным, он часто ходил в баню, находившейся на этой же Мельничной улице.


    Эта баня резко отличалась от других, со времён её основания и до самого последнего времени её топили дровами, поэтому пар в ней был совершенно другой. Во всех банях города давно уже перешли на электрические камины, с уложенными, поверх спиралей камнями. В такой каменке, кислород воздуха, быстро превращался в углекислый газ. С одной стороны это улучшало теплопередачу и не обжигало тело и лёгкие, с другой стороны, трудней дышалось, больше потели, при меньшей температуре. Создавалось впечатление недостаточно большой температуры, - «слабого пара». Кроме этого, при хорошей теплопередаче сильнее нагревались стены и полки, тепло как бы уходило, напрасно. Люди, которые парились в своих банях, эту разницу между электрической каменкой и печкой в бане подмечали сразу. Наша баня, на улице  Мельничной была, как большая баня с печками. Печек было две. Одна печка была в мужском отделении, другая печка в женском отделении.


    Топились они отдельно, одна от другой, в этом я однажды убедился, при весьма странных обстоятельствах. Жил я на другом конце города, в благоустроенной квартире с ванной комнатой, но любил ходить в баню на Мельничной улице. На этой окраине я родился и вырос, а в этой бане иногда встречал знакомых мне людей, да и с незнакомыми людьми, меня что-то объединяло. До сих пор не могу понять что, но чувствую это. Такие же чувства переполняют меня, когда посещаю Знаменскую церковь. В эту церковь приходят совершенно другие люди, чем иные храмы, они мне как-то ближе. Особенно я почувствовал это, когда церковь открылась после восстановления. Её белые стены без росписей, были увешаны иконами прихожан, а в одном приделе церкви уже начала работать воскресная церковно-приходская школа.


     В те времена, когда я ходил в баню, на Мельничной улице, Знаменская церковь была в запустении, в ней находился гараж или какая-то  автомобильная мастерская. Я проходил через центральный рынок, мимо почти разрушенной церкви, а там и до бани рукой подать. Иногда на рынке можно было купить веник, потом эту торговлю запретили. Мне летом приходилось, подтягивать за ветки берёзу к балкону, которая заслоняла весь свет в окнах. Свежие веники, были хуже и грязнее, иногда с серёжками, которые сразу отлетали в бане и прилипали к телу. Я до сих пор не могу понять неразрешимую проблему с вениками, в бане их не продают, продавцов возле бани гоняют, наверное, хотят приучить людей париться газетами. Если банно-прачечный комбинат не хочет или не может заниматься вениками, почему страдают люди, а не банно-прачечное начальство.


    Очередной раз, мне удалось купить веник заранее, даже замочить его дома, чтобы не терять время зря, приехал в баню, а там, в мужском отделении не было пара. Кто-то плохо протопил печку, возможно, она потухла сама, или про неё просто забыли и не подкинули вовремя дров. Разбираться не было никакого смысла, так же, как голому мужику, писать жалобу, да у нас и народ не такой. С нами пришёл шустрый мужичок, - Ванька, который нашёл-таки, приличную дыру в стене между мужским и женским отделением.  Эта дыра находилась у самого пола, в моечном помещении, размером она была с половину банного таза. Кроме того она оказалась самым низким местом и в ней скопилась вода, которая стояла недвижимым зеркалом. Именно в эту дыру стал кричать Ванька, призывая свою жену Маньку.


   Явление Маньки народу, вызвало общий смех мужиков, ожидающих результатов переговоров. Ванькина Манька отражалась в этом маленьком озерце почти вся, не видно было только её лица. Эту картину не видно было только Ваньке, слишком близко стоял он у стены, не испытывая позора за свои действия. Чтобы не смущать Ваньку все мужики отошли на приличное расстояние и даже отвернулись, для нас были важнее результаты переговоров. Оказалось, в женском отделении бани каменка топилась хорошо, и пара было в избытке.


   Сообразительный Иван, приказал своей Марии, чтобы она выгнала всех женщин из парной и открыла засов на двери между отделениями. Эта дверь находилась под лестницей деревянных полков, но открывалась она только с женской стороны. Мария как послушная жена своего мужа выполнила все его поручения, а через дырявую стену сообщила, что одна упрямая молодая женщина уходить отказалась. Мало того обещала облить кипятком всякого, вошедшего в женскую парную. Где это видела она в бане кипяток, интересовались все мужики, а в это время Иван загородился огромным тазом, в котором обычно моют детей, как щитом и пошёл на штурм.  Мне стало жалко хорошего мужика, я проследовал за ним с тазом холодной воды, чтобы как-то нейтрализовать, пусть не кипяток, но всё-таки  горячую воду.


   За нами потянулись ещё несколько мужиков, прикрывая свой стыд вениками и тазами. Эта упрямица, окатила Ивана горячей водой, не сходя со своего, места. Брызги воды отскочили от огромного таза, а я окатил её холодной водой,  от неожиданности она выронила свой таз, а я уронил на полку веник. Упрямица, скрестила руки на груди, зажалась вся, сидела тихо на корточках, время от времени процеживая сквозь зубы: «Дураки»! Ну, какие же мы дураки? Сумели попариться наперекор судьбе и упрямой молодой женщине, а всё благодаря Марии, и её отважному Ивану, дай им бог здоровья и счастливой семейной жизни. На эту упрямицу никто из мужиков даже не обращал внимания, но поддавать пара осмеливался только Иван. Смелость города берёт, а тут всего только, женская парная, без всяких порно явлений, так чуждых нашему народу.


   Вот такая у нас была баня, была потому что сгорела вместе с целым кварталом деревянных домов. Говорят, что кто-то сжигал мусор в ограде, при сильном ветре, а в каждом дворе стояли дровянники, полные сухих дров. Мне больше нравится версия, что сильно натопили печи в бане, от искр, вылетевших из трубы, могло загореться всё что угодно. Одно только то, что наконец-то баню стали хорошо топить, на душе становится тепло. Больше не придётся париться с упрямой молодой женщиной, и парится в этой бане вообще, её больше нет, восстанавливать её никто не собирался, а свято место пусто не бывает.


    На месте нашей бани построили целый квартал богатых домов, я не правильно выразился, - домов для богатых. Обнесли их высоким кирпичным забором, со стороны реки этот квартал напоминает кремлёвскую стену в Москве, только без башен, это тоже можно понять. Кто бы, мог предположить? Что, на чистом месте нашей бани, воздвигнут такой квартал? Но чистое место, как и святое пустым не бывает, Это я, о бане и церкви, сразу, мог бы еще рассказать, о ночных танцах на этой улице, или о дикой рыси, прибежавшей в лютые холода из-за реки подкормиться, а может о своём неудачном свидании около элеватора, если будет время, обязательно расскажу.