Еще раз об интеллигентности...

      Уже не помню, почему на политэкономию пришла новая преподаватель-почасовик, из местного университета марксизма-ленинизма. Очень обыкновенная, ничем не примечательная: высокая, с непривлекательной фигурой,  пергидролевая блондинка. Но с приятной, навевающей мысли о доме фамилией – Караваева… И имя самое обыкновенное – Тамара Ивановна.
      Подаваемую нам, второкурсникам-медикам, политэкономию знала, мы ее тоже понимали, что-то учили, чем-то манкировали, за ненадобностью, в которой, как оказалось, не ошиблись. И запомнилась мне она не предметом, от которого остались только отдельные слова – капитал, прибавочная стоимость, Давид, по-моему, Рикардо с Адамом Смитом…, а двумя мало связанными с политэкономией фактами.
      Во-первых, в связи с чем-то преподаватель делилась своим женским опытом в вопросе качества чая: индийский чай второго сорта (вспоминаю, были такие цыбики зеленого цвета) лучше того же индийского чая 1-го сорта (не того, что со слонами, а в простых красных, по-моему, 50-граммовых пачечках).    
      Кстати, сейчас в московском ГУМе есть целые отделы, где представлены якобы советские товары, в том числе и индийские чаи. При этом даже желтых пачек «со слоном» есть несколько видов и сортов. Такого тогда не было, не вводили нас в смущение необходимостью выбора. - Хватайте, что есть, - как бы говорили нам. Да мы и сами знали.
      А второй факт из политэкономии касался более серьезного вопроса. И, как показывает вся дальнейшая жизнь, более актуального – Что есть интеллигент?!
Какого-либо определения интеллигентности Тамара Ивановна не давала. Просто она в качестве примера рассказывала о некоей своей соседке – пожилой женщине, без какого-то особого образования, но очень вежливой, начитанной, хорошим собеседником и т.д. и т.п. Тамара Ивановна проводила мысль о том, что высшее образование не является существенным признаком интеллигентности, что интеллигентность – это нечто другое…
      Очевидно, придя к нам в институт, считаемый в городе элитным (в сравнении с педом, инженерно-строительным и сельхозом), она увидела перед собой убежденное в своем интеллигентском будущем  пестрое сообщество, как таковой интеллигентностью пока не отличающееся, и затратила несколько учебного времени  на внеплановую разъяснительно-воспитательную работу. И не напрасно.
      Почему-то этот вопрос возникал у меня на протяжение жизни многократно. И адресовал я его, как правило, себе. При оценке других было проще, применял «формулу» академика Лихачева и почти сразу получал почти однозначный ответ: этот – интеллигент, а этот – не совсем…
      Дмитрий Сергеевич дал много критериев для понимания интеллигентности: терпимое отношение к людям и миру, способность к пониманию, умение незаметно помочь другому и т.д. У меня из множества его определений сформировалось свое, упрощенное: интеллигент – это человек, старающийся не причинять неудобства другим, не индуцирующий ощущение неловкости у своего собеседника, партнера. 
Проверяю в опыте. Получается.
      Здесь же, на «Проза.ру», у меня есть обширный очерк об академике Харитоне. Вот он – Интеллигент! Не потому, что академик. И не из-за питерского детства в, несомненно, интеллигентской семье: мама – актриса, папа – известный журналист. 
      А потому, что минут десять по телефону объяснял мне, как найти его кабинет в «белом доме», т.е. в огромном административном здании, на очень охраняемой производственной площадке ядерного центра: «Пройдете часового, потом направо до лестницы 10 шагов, спуститесь на 14 ступенек, дальше по коридору налево столько-то шагов и т.д. Юлий Борисович очень плохо тогда уже видел. Точнее, почти ничего не видел.
      За много лет он научился обходиться без помощника даже в запутанных (для меня) коридорах «белого дома».  Это было, понятно, нелегко. И он хотел меня избавить от ненужных проблем. Я так понял. И запомнил его заботу на всю жизнь. И пользуюсь каждым удобным случаем рассказать об интеллигентности Ю.Б., с которым посчастливилось встречаться неоднократно.
      Другой пример, тоже описанный на «прозе». N.T. – певица, меццо-сопрано, народная артистка СССР, Большой театр! Сейчас ее уже с нами нет. В Сарове мы несколько раз встречались в Доме ученых. Она приезжала с камерными концертами. Обычно выступления заканчивались чаепитием, где общались в непринужденной обстановке. Мы больше спрашивали, она вынуждена была отвечать. Естественно, был и вопрос о Галине Вишневской.
      –Халда! - выдала  исчерпывающую характеристику Наталья Александровна, прожевав пирожное.  Стало как-то неловко не за Галину Павловну, а за нашу vis-;-vis. Нет, мы продолжали общаться, улыбались друг другу при встрече, я помогал лекарствами для ее мужа, на следующем концерте вручал букет роз... Но одним интеллигентом в моем окружении было уже меньше.
      С годами все чаще возвращаюсь в детство, вспоминаю. Конечно, поиски там интеллигенции обречены на неуспех.
      – Анна Адольфовна – фельдшерица, из прибывших в Казахстан в военные годы поволжских немцев? – Скорее, да, - вспоминаю ее седенькие букольки, тихий голосок, завораживающий акцент…  Но видел я – малыш ее всего несколько раз: когда огромным шприцем (шприц Жанэ – позднее узнал я название этого инструмента) вымывала у меня из уха застрявшее пшеничное зернышко, да еще когда мама приводила по какой-то причине в чистенький медпункт, так запоминающе пахнущий эфиром…
      - Или Ольга Иосифовна – учительница? Она была еще и директором нашей малюсенькой начальной школы, в строгом сером платье с кружевным воротничком, с притягивающим все наше внимание классным журналом в руке. Не знаю. Дочки ее были такие же, как и мы. В сарае стояла черная корова, которую, правда, выгоняла в стадо и загоняла вечером в сарай «тетка» - какая-то родственница Ольги Иосифовны, курившая папиросы и очень громко ругавшаяся матом, словесные выражения которого для нас, деревенских детишек, не составляли никакого секрета. 
      А вот где я безошибочно уверен, так это в примере, который изложу сейчас. Вспоминаю  его неоднократно уже больше полусотни лет, по разным поводам, но применительно к иллюстрированию интеллигентности додумался использовать только сейчас.
      Мы жили, как и почти все в Барышевке, в самими же построенной «хате». И домом ее не назовешь, но и землянкой – тоже. Сооружение это очень напоминало украинские хаты, но без высоких крыш из соломы или очерета, т.е. камыша. У нас крыши были плоские, из уложенных слоями длинных жердей, досок, покрытых сверху толстым слоем белой глины. Глина уплотнялась под первым же дождиком настолько, что по ней можно было ходить, не пачкаясь и не проваливаясь.
       А мы еще и бегали по ней и летом и зимой. Даже в сильный ливень такая крыша не промокала. Правда, каждую осень отец вместе с нами на повозке с лошадью ездил «на мазарки» - казахское кладбище, где неподалеку брали белую глину из образовавшейся за многие годы  огромной ямы. Перед зимой крышу нужно было подремонтировать.
       Эту же глину мама использовала для побелки хаты как снаружи, так и внутри. И сейчас помню сырой запах свежей побелки, вижу стертые почти до конца щетки для побелки, которые отец делал маме из жесткой осоки. А за самой осокой мы с мамой ходили на «киргизское озеро», далеко за село, почти к еле видной на горизонте железной дороге с немногочисленными поездами.
       Вначале мокрые побеленные стены выглядят невзрачно, серовато. Потом, высохнув, становятся ослепительно белыми. А если в побелку добавить чего-нибудь подсинивающего – синьку из пакетика или «чернильный» карандаш, который всегда для этого выменивали у старьевщика за всякую ветошь, то стены становились непередаваемой голубоватой белизны… Главное, не пересинить.
       Беда была только в том, что побелка эта была не очень стойкой, оставалась и на одежде, если прислониться, и на ладошках… С потолка, который тоже белился, иногда малюсенькими и не очень чешуйками глина облетала на пол, причиняя при мытье полов много хлопот. Нужно было не одну воду сменить, чтобы не осталось глиняных разводов.
       А пол, его чистота – это еще одно «лицо» хозяйки, за которым мама всегда очень следила. Надо сказать, что в первые годы, которые я помню, пола как такового, из досок, не было вообще. Где-то до моего первого класса, примерно, пол был земляной. Земля, на которой была построена хата, плотно утрамбовывалась, смазывалась на несколько раз специальным раствором из глины с добавлением лошадиных «орехов» и становилась вполне прочной, не пылящей, не остающейся на подошвах обуви. Но ненадолго. Обрабатывать такой пол нужно было практически еженедельно. Процесс этот мне нравился больше в летние месяцы, когда дома были девчата – мои сестры. После того, как смазанный пол покрывался плотной корочкой, они выстилали на нем «дорожки» из свежей мяты, которая росла в изобилии по краям нашего огорода. Запах мяты в смеси с сыроватым запахом основного раствора, рецептуру которого я назвал выше, и сейчас пробивается к моему обонянию сквозь десятилетия, будоражит…
       Но вскоре в селе появились плотники из Белоруссии, приехавшие искать лучшей доли на целине, в сменившем старый колхоз совхозе появилась возможность выписать какие-никакие пиломатериалы, и у нас появился настоящий, деревянный пол.
       Я еще в школу не ходил, но помню, как старый Матусевич укладывал толстые лаги, на них – свежеструганные доски. Везде стружки, опилки, запах!..
       Покраска пола – мамина обязанность. Главное, не ошибиться с краской. Ездили в район, присматривались, советовались. Смешивали красную краску с коричневой, добавляли белила. Пробовали на дощечках. Надо чтобы сохла побыстрее, да потом, не дай бог, не липла… Чтобы блестела, чтобы… Красили летом, вынося из комнаток немногочисленную мебель. День-два ночевали в сараюшках. Но зато потом!..
        Красновато-бежевые половицы излучают живое тепло, которое ощущается и босой ногой. В обуви на такой пол не ступишь. Жалко заносить кровати, столы. Мама заботливо расстилает половички, подкладывает под ножки кроватей специальные колодочки, чтобы не поцарапать пол. И так, по-моему, каждый год. А потом – мытье. Площади комнаток небольшие, мама справлялась легко сама. 
        Но как-то к нам приехала погостить в летние каникулы Аня – родственница, восьмиклассница. Зимой я «гостил» у них, так как в Барышевке была только начальная школа. Увидев, что мама готовится мыть пол, Аня предложила свою помощь, быстро вымыла пол в обеих комнатах, после чего мы снова убежали то ли на речку, то ли просто во двор.
        Возвращаемся и застаем маму с мокрой тряпкой, вытирающую пол в самой парадной комнате.
       - А я же здесь мыла! – удивлено воскликнула Аня.
       - Я знаю, Анечка. Но вот захотела на потолке муху убить и сбила глину, весь пол засыпала, - объяснила мама.
       Надо сказать, что борьба с мухами в свободное от других забот время была еще одним маминым пунктиком. На первый фотоаппарат, «Смену-6», я «заработал», сразив муху, посмевшую сесть маме на голову. Для охоты на мух отец изготовил несколько мухобоек с различной длины деревянными ручками, которые лежали, как говорится, на каждом углу. Протяни руку и сразу найдешь мухобойку. Берегись, муха!
       Конечно, мама была осторожна. И в любой ситуации оружием она пользовалась очень аккуратно, чтобы ничего не разбить, не оцарапать, не дай бог, побелку на стене. И в этот раз, как она призналась позднее, и мухи и мухобойка были ни при чем. Просто, после того, как вымытый пол высох, стали видны белесые разводы. При мытье Аня, не знающая особенностей побеленных глиной стен, задевала мокрой тряпкой стенку, размазывая потом побелку по полу. На мокрых половицах эти следы не успевают проявиться, вот мы их и не заметили.
       Вот и рассудите. Пол – полом, а девчонку нельзя обидеть, смутить. Вот мама и придумала муху. Позднее, уверен, она нашла способ и форму обучить Аню нехитрому мастерству качественного мытья деревенского пола. Не припоминая описанной выше ситуации.
       Мама была современницей академика Лихачева, но, думаю, ничего о нем не знала.