С. П. Шевырёв. О Поэзии Древних Греков

История Словесности

Характеристика Образования, Религии и
Поэзии Древних Греков

Лекция Адъюнкт-Профессора Степана Петровича Шевырева

Заключив период Восточный или Азиатский, мы приступаем к обозрению периода Греческо-Римского, который составляет первую половину нашего Европейского. Из стран колоссального Востока мы входим в прекрасный, стройный, художественный мiр Эллады, который в своей миниатюре представляет малый зародыш, хотя не всех стихий Европейского образования, в таком богатстве, полноте и разнообразии развивающегося перед нами. Да, от этой миниатюрной Греции, от этого маленького избранного уголка земли, по-шла вся Европа; здесь дано было ей первое толкновение, после которого она устремилась безостановочно, на пути к совершенствованию бесконечному. Здесь, впервые, обозначился характер Европейского образования, по преимуществу человеческого, характер, состоящий в непрерывном, бесконечном стремлении, характер, по общепринятому мнению ученых, резко отличающий Европу от Азии, неподвижной, несмотря на все ее огромные религиозные перевороты.
Но главное отличие Европейского образования от Азиатского, отличие, откуда и проистекает стремительность первого и пребываемость второго, заключается, по-видимому, в преимущественном развитии индивидуальности, личности человека, как с физической, так и духовной его стороны, по всем отраслям его деятельности. В Азии, свободная воля человека уничтожена или общественными кастами, или религиозным фанатизмом. На самой внешней жизни человека, даже на физиогномии его, на одежде, обычаях житейских, на всем, тяготеет клеймо наложенного обряда, обряда, ни из чего не выведенного, ни к чему лучшему не ведущего. Сеть предрассудков связывает, от самого младенчества, все его способности, - и человек в вечных пеленах, как младенец. Не таков человек Европейский: самая внешняя жизнь его, посмотрите на Грецию, с первого раза, ознаменована печатью свободного развития; он подчиняет ее только одному условию - красоте, а прекрасное всегда свободно и не терпит обряда; всякая деятельность человеческая, и творческая и мыслящая, и художество и философия, развиваются самостоятельно без всяких посторонних влияний, не подчиняясь никаким условиям, кроме тех, которые составляют сущность каждой из сих деятельностей человека; общество утверждается не на каком-нибудь произвольном начале силы, а на правосудии и законе. Такое свободное и полное развитие всех способностей человека возможно только при том условии, когда личность его получает средство развиваться самопроизвольно.
Древний мiр Европы, т.е. Греция и Рим, представляют развитие этой личности человека одною внешнею ее стороною, более материальною. Художественная Греция, первая, создала из человека, как телесного существа, высокий образец идеальной красоты. Она довела воспитание этого телесного человека до возможной степени совершенства, высвободила и образовала все его силы, и все это материальное воспитание человека облагородила изящным художественным направлением: ибо одно изящное искусство только может одухотворить плоть, победить грубость и закоснелость чувственности; на тело, на материю, нет другого орудия, кроме искусства, дабы их выработать достойно духовной природы человека: сие-то орудие употребила Греция. Но образуя личность человека чувственного, она вместе с тем образовала в нем и гражданина, и человека общественного. Совершеннейшее же образование сего последнего предоставлено было языческому Риму.
Как древней Европе предназначено было развитие личности человека внешнею ее стороною и общественною, - так новому Христианскому Европейскому мipy предназначено было образовать эту же самую личность человека ее духовною стороною. Таким образом усовершилось вполне всякое образование человека в мiре Европейском.
Из сказанного мы можем видеть, какое значение представляет нам, с первого взгляда, Греция, в отношении к Европейскому образованию. На нее мы должны смотреть, как на первую колыбель этого образования, где человек всеми своими нравственными и физическими силами начинает свободно развивать свою личность, - и в этом-то развитии заключается неудержимая стремительность его к совершенствованию. Это значение Греции нам объяснится еще более из последующего.
С определением отличительного характера Греции, как первоначальницы Европейского образования, в отношении к Азиатскому мiру, неразлучно соединен вопрос, который составлял долго предмет споров между учеными Германии и теперь еще не разрешен положительно, а именно: образование Греции есть ли ее собственное, первоначальное, или заимствовано оно из Азии и Африки, т.е. из Индии, Финикии и Египта, и переработано Греками по-своему?
Этот вопрос преимущественно касается религии Греческой: ибо в Греции, как и всюду, религия была источником образования народного. И так этот общий вопрос о Греческом образовании мы превратим в вопрос более частный, от коего проистекает однако и решение общего вопроса, и спросим: религия Греческая имеет ли Азиатское происхождение, или есть она собственное рождение почвы и народа Греции? Только по разрешении этого вопроса, согласно с порядком, нами навсегда принятым в Истории Поэзии, мы можем приступить надлежащим образом к обозрению поэзии Греческой.
Некоторые ученые Германии принимают в религиозном и всяком образовании Греции период восточный, даже существование каст и преобладавшей касты жрецов, и выводят первоначальное происхождение богов Греции из Индии, Финикии и Египта. Это мнение издавна было господствующим и принадлежало многим ученым. Фридрих Крейцер, автор Символики и Мифологии древних народов, особенно Греков, есть главный представитель этою мнения. Они дает ему самую большую обширность, предполагает существование периода древнейшей религии или так называемой Пелазгической, особенно в Лемносе и Самофракии, и утверждает, что сия религия ведет свое начало от Индии, Персии, Финикии, преимущественно Египта, и даже от Скифии так, что весь мiр догреческий в нее входит. Главное основание этого мнения утверждается на сказаниях Геродота, который говорит, что Эллины получили богов своих от Пелазгов, а Пелазги, сначала поклонявшиеся богам своим, не именуя их, приняли имена для них от Египтян. Геродот же замечает, что не все боги Греции Египетского происхождения. Это подало повод ученым, которых мнение я излагаю, искать происхождения сих богов в других странах Азии; ибо сам же Геродот указывает на переселение Кадма в Виотию, и на Финикийское происхождение некоторых Греческих божеств. Наконец из других преданий, кроме Геродота, видны источники Скифские и особенно Кавказские.
Другие ученые отвергают всякое влияние Востока на Религию Греческую и приписывают ей происхождение совершенно своеземное. Главный поборник этого мнения есть Иоганн Гейнрих Фосс, изложивший его в Антисимволике, сочинении, написанном против Крейцера, в котором совершенно отвергается способ сего последнего объяснять Религию посредством аллегории, и выводит ее из начал чисто рациональных, философских. Остроумный последователь Фосса, Эдуард Рейнгольд Ланге, в своем сочинении: Einleitung in das Studiom der griechischen Mythologie, Berlin. 1825, равным образом, отвергает как аллегорическое объяснение Мифологии Греческой, так и производство начал ее из Востока. Сильным доказательством в пользу мнения этой партии служит то, что самые древнейшие поэты и, по словам Геродота, творцы или лучше излагатели Мифологии Греческой, Гомер и Гезиод, ни слова не говорят, не намекают даже об этом Азиатском ее происхождении; говорят же об нем только писатели позднейшие, как-то сам Геродот и другие, относящиеся к той эпохе, когда Греция стала уже входить в сношения с чуждыми странами и подвергаться влиянию их образования. Основываясь на этом, Фосс и Ланге думают, что все эти сказания об Египетском и вообще восточном происхождении Греческой Мифологии суть изобретения этой эпохи иноземных влияний. Так напр. Геродот заимствовал свои предания о Мифологии от жреческих сказаний оракула Додоны, а оракул Додоны, для освящения себя большею древностию, вел свое происхождение из Египта, и потому любил всему Греческому давать Египетское начало. Очень понятно, что Греция, столько способная воспринимать в себя всякое человеческое образование, вошедши в сношения с Азиею и Египтом, захотела с ними счесться древним родством - и вот начало преданий о переселенцах из Египта и Финикии, как-то о Данае, Кекропсе и Кадме, которых существование подвержено большому сомнению, потому что Египтяне вовсе не были охотники переселяться и не любили Средиземного моря, а Кадм Финикиянин и следовательно моряк и торговец, если бы и точно переселился в Грецию, то верно, согласно бы с своим народным вкусом, выбрал приморское место, а не Виотию, самую внутреннюю страну на твердой земле Греции, столько удаленную от моря. Греция захотела причесть себя в родство к народам, которые были ее древнее, и изобрела эти сказки: то же явление, позднее встречаем мы в Риме, который, точно таким же образом желая счесться родством с Грециею, его древнейшею, изобрел переселенца Энея. Сказания о происхождении Греческих богов из Египта и Финикии, по мнению Фосса и Ланге, имеют то же самое начало, какое и предания о переселенцах с Востока и из Египта, и принадлежат позднейшей эпохе. - В пользу мнения Фосса и Ланге о совершенно своеземном происхождении религии Греческой, говорит ее оригинально резкий характер, в котором нет никаких следов иноземного влияния.
Есть еще третье ученое мнение, по которому допускают влияние восточное и особенно Египетское на первоначальную религию Греции; но с тем вместе и признают, что иноземные божества у Греков до того изменили свой первобытный характер, что потеряли все следы своего иноземного происхождения и могут почитаться совершенною собственностию самих Греков. Этого мнения представитель есть Герен в своих Ideen ueber die Politik, den Verkehr und den Handel der vornehmsten V;lker der alten Welt. Это мнение гораздо более согласно со вторым, т.е. с мнением Фосса и Ланге, чем с мнением Крейцера. Крейцер, не только в Гезиоде, даже и в Гомере, находит еще следы аллегорических преданий Востока. Что же касается до Гезиода, то Крейцер полагает, что хотя по хронологии он и относится к позднейшему веку, чем Гомер, но по содержанию своей Феогонии принадлежит к гораздо раннейшему циклу поэтов, и свидетельствует о древнем Пелазгическо-восточном периоде Греческого богослужения.
Из всех этих мнений, мнение Фосса и Ланге хотя и отличается смелостью, но всех более кажется основательным. Руководствуясь книгою Ланге и при пособии других источников, я изложу вам теперь Историю образования полифеизма Греческого. Система Ланге мне особенно нравится тем, что она утверждена совершенно на местности Греции, характере племен, на ней обитавших, и совершенно согласна с самою историею страны.
Издревле, с незапамятных времен, Грецию населяли племена Пелазгические, грубые, которые однако, посредством земледелия, сами вышли из состояния дикости. В 14 или 15 веке до нашей эры, распространилось по Греции воинственное племя Эллинское, которое или вытеснило Пелазгов, или смешалось с ними. Это племя рано разделилось на многие ветви, из коих каждая образовала отдельное государство. Разнообразие племен, вошедших в состав Греции, произошло от разнообразия в местности самой страны. Ни одна земля, в таком малом пространстве, не соединяет такого разнообразия местоположений, почвы, произведений природы, как Греция. С нею поспорит в этом одна Италия, ее меньшая сестра и наследница в новом мiре Европы. Эта Греция, если придвинуть к ней все ее острова, будет третью менее чем Португалия, и между тем она разделена на твердую землю и полуостров. В середине полуострова, вы находите гористую Аркадию, эту Швейцарию в миниатюре, созданную для пастушеской жизни, благорастворенную, - и около нее сосредоточились семь стран, орошенных потоками, именно: Лакония, дикая и гористая, Мессения, обильная плодоносными долинами, Арголида, страна памятников Киклопейских, Элида, страна рощей и потоков, Ахаия, земля изобилия и богатства, и наконец Коринф, с милю в окружности, но первейшая пристань и глава торговли Греческой. Твердая земля, или собственно Эллада, посредством цепи гор, сама собою делится на северную и южную. Девять стран составляли южную половину этой твердой земли; каждая из них имела особое отличие: Аттика осенялась оливами; туманная, окруженная горами Виотия изобиловала хлебом; Фокида гремела своим Парнассом и оракулом Дельфийским; в Локриде было ущелье Термопильское; Акарнания покрывалась густыми лесами. - Северная часть Эллады обнимала на востоке благословенную Фессалию, страну Пенея, страну Олимпа и Пинда, отчизну Ахилла, и на западе Эпир, славный оракулом Додоны. - И вся эта твердая земля венчалась венцом из островов, из которых каждый имел свою славу. - Какое разнообразие во всем, и на таком малом пространстве земли! Мудрено ли после этого, что племена Эллады образовались так различно друг от друга, когда природа сама побуждала их к этому?
На этом-то разнообразии племен, которое ведет свое начало от разнообразия в местности, основывается и разнообразие наречий Греческих, и характер политического устройства Греции, всегда чуждавшейся единства, как в новейшие времена Италия, и следственно характер ее истории, - и наконец, в этом же разнообразии первое начало образованию ее полифеизма.
Амедей Вендт в своем сочинении о главных периодах изящного искусства полагает, что религия первобытных племен Греции, а именно Пелазгов, состояла в грубом служении природе; что религиозная фантазия Греков мало-помалу от этих безобразных божеств переходила к изящному, светлому изображению их ликов; что эти древние боги, в коих олицетворялись дикие силы природы, мало-помалу уступили место богам светлым, человеческим. При тех древних богах, вышедших из Ночи и Хаоса, образовались, по сказанию Гезиода, небо и земля, и все планетные стихии, после сильных переворотов. При девяти же новых богах, которых предводитель есть Зевес, начинается законное устройство мipa, основанное на мудрости и правосудии. Зевес, по Гомеру и Гезиоду, есть отец богов и людей, правитель судеб и учредитель всякого порядка в природе и в гражданском обществе. Вендт думает, что в сказании Гезиода о происхождении богов аллегорически заключается история Греческой Мифологии. В борьбе Зевеса и его детей с древними богами и Титанами, которую Гезиод изобразил так превосходно, можно видеть, по его мнению, как человеческая религия Греков одолевает служение диким силам природы и низвергает их в преисподнюю. Ланге думает, что все эти древние боги суть позднейшие создания самого Гезиода, который, желая представить полную систему Феогонии, дополнял своими вставками и вымыслами недостатки этой системы. Но такое предположение Ланге слишком смело. Правда, что Гезиод сам, в начале своей Феогонии, влагает следующие слова в уста Музам: «Мы умеем говорить ложь так, что она будет похожа на правду; мы умеем, если пожелаем, говорить и истину», - и тем дает знать, что в поэме его будут соединены истина и вымысел; - но такой полной системы о древних богах, рожденных от Ночи и Хаоса, не мог бы он выдумать, если бы не было о том древних преданий в его народе.
Ланге отвергает всякой первоначальный период в религии Греческой, а рассматривает этих богов так, как они представлены у Гомера и Гезиода: ибо оба сии Поэта, особенно же Гомер, суть в его глазах первобытные и единственные источники для Мифологии Греческой.
Всякое из этих разнообразных племен Эллинских, вначале живших одиноко, имело своего отдельного племенного бога, которого изображало оно согласно с окружавшими его явлениями природы, в коих божество, по его мнению, обнаруживало свою власть. Религия в диких племенах, по мнению Ланге, начинается с монофеизма, которого не должно смешивать однако с чистым, безусловным, отвлеченным понятием о едином Боге, которое сохранялось всегда у Евреев, а у прочих древних народов развивалось позднее, в неясных предчувствиях Философов. Ум, и в диком состоянии, ищет единого начала, но это начало прилепляет тотчас к какому-нибудь отдельному, частному проявлению. Он признаёт одного бога, но олицетворяет его в каком-нибудь частном свойстве или явлении, которое предлагает ему окружающая его природа или жизнь. Так народ приморский назовет его тотчас богом моря; народ, живущий при огнедышащей горе, назовет его богом огня; народ пастушеский вообразит его пастухом, земледельческий земледельцем, воинственный воином и проч. Так сей монофеизм не есть признак безусловного единого божества, а божества отдельного, частного (nicht die Einheit des Gottes, sondern die Einzelnheit), - и в этом первоначальном диком монофеизме, есть уже зародыш полифеизма; ибо как только племя выйдет из своего одинокого состояния и войдет в сношения с другими племенами, - так тотчас понятия его разовьются более и более, и оно узнает бога уже не по одному какому-нибудь свойству, не в одном частном явлении, но и в других, как знают его иные племена. Так первоначальный монофеизм переходит в полифеизм.
Сие-то начало Ланге превосходно применяет к образованию полифеизма Греческого. Что все божества Олимпа первоначально были богами отдельных племен Эллады, это доказывается тем, что у всякого из этих божеств, по сказанию Омира, есть своя родина земная, или любимая обитель. Так напр., по всему вероятию, Ифест первоначально был племенным богом Лемноса, единственного волканического острова в Греции; Посидон был вероятно богом племени приморского; Арей вышел из воинственного племени Фракийцев; Аполлон своим происхождением обнаруживает утонченную образованность Троян и Ликийцев; Зевес тучегонитель был племенным богом той страны, где возвышался Олимп, высочайшая гора в Элладе, вечно покрытая облаками. И впоследствии даже, когда боги из племенных сделались все-эллинскими богами, родины их или первоначальные обители остались любимыми местами для их пребывания, которым они всегда покровительствовали: так Афина любит Афины; Ифест свой Лемнос, где его кузница; Арей от богов летит во Фракию; Афродита на свой Кипр; наконец Зевес восседает преимущественно на своем родном Олимпе, и самое небо получает название от его родной горы.
Когда племена Эллады стали выходить из своего одинокого состояния и посредством взаимных выгод сближаться более и более, тогда вместе с общественным или лучше политическим устройством Эллады началось образование и полифеизма Греческого. Племена, сопрягаясь сами узами общественности и родства, стали сопрягать ими и богов своих. Еще до Троянской войны, началось такое сближение Эллинских племен, как то мы видим из преданий о походах Геркулесовых, о Фивских войнах, о Калидонской ловле, о походе Аргонавтов и проч. Всеобщее же соприкосновение всех племен совокупной Эллады и начало ее политического устройства, и первая эра ее Истории, есть Троянская война. Ею-то можно означить наконец ту эпоху, когда все эти прежние отдельные боги племен сочетались воедино, признаны были за общественных богов всей Эллады, и потому уже, как национальные ее божества, собрались в один огромный круг и из своих частных родин переселились на небо, облекающее весь шар земной. Хотя и говорит Фосс, что до самого Гезиода, под именем Олимпа, как обители богов, должно разуметь Фессалийскую гору; но из многих мест Гомера можно видеть, что боги его обитают уже на своде небесном. Так как Зевес, племенный бог Фессалии, делается царем богов и правителем судеб человеческих: то и столицу свою переносит он с высочайшей горы Греции, Олимпа, на небеса, где и все боги водворяются в своих чертогах. Агамемнон есть главный предводитель всех вождей Эллады во время похода Троянского: так и Зевес есть глава богов. Вся земная жизнь Греции отражается в небесах, и этот Олимп, куда сошлись все боги племен, представляет на небе такое же федеральное государство, под началом единого правителя, какое самая Эллада в эти времена представляла на земле. - Таким образом полифеизм Греческий вышел из жизни народов Эллады: вот его важное историческое значение, по мнению Ланге.
Видя из этой истории образования Эллинского полифеизма, как он проистекает из самой жизни племен древней Греции и согласуется с духом всей ее Истории, мы тем охотнее принимаем остроумные предположения Ланге и, утверждаясь на этом основании, соглашаемся с ним, что происхождение богов Греческих должно быть своеземное. И от чего же Греция, которой все образование отличается такою оригинальностию от образования Азии и Египта, от чего ж бы Греция, сотворившая свое искусство, свою науку, свою общественную жизнь, от чего ж бы эта Греция не создала также своей собственной религии, как источника ее образования? Было бы великое противоречие, принимая с одной стороны оригинальность образования Греческого во всем, отвергать эту оригинальность в источнике всякого образования, в религии. И рассуждая a priori, предположить этого невозможно.
Рассмотрев образование полифеизма Эллинского и согласив его с самою первоначальною жизнию племен Греции, мы не разрешили еще однако вопроса: что же собственно отличает богов Эллады от богов Востока? Какой характер собственно религии Эллинской? Хотя многие и связывают происхождение ее с Азиею и Египтом, но все единогласно сходятся в том, что этот характер есть безусловно-оригинальный так, что все следы иноземного происхождения в нем исчезают. В чем же собственно заключается эта оригинальность? Разрешение этого вопроса приведет нас к другому вопросу, а именно: чему религия Греческая обязана своею оригинальностию - ответ на который выведет нас прямо к общему значению поэзии Греческой.
Если мы вникнем в сущность богов Востока, где только был полифеизм, то всюду увидим, что они олицетворяют или предметы, или силы природы. Эти боги суть символы явлений или сил, в природе нами видимых. Поэтому и изображение этих богов есть чисто символическое, в котором форма совершенно подчинена идее и значению. Отсюда-то проистекают чудовищные изображения богов Египта, Индии, Фригии и Финикии. - Боги же древней Греции не суть нисколько олицетворение сил и явлений природы; - нет, в них все символическое исчезает: они являются нам живыми нравственными лицами. Слово нравственный не должно быть принимаемо здесь в смысле высшей, чистейшей нравственности; Греческие боги не ангелы; - нет, они разделяют с человеками все их живое бытие, все их страсти и наслаждения, - хотя вся эта жизнь человеческая, телесная и нравственная, возведена в них на высшую степень. Вот почему они и изображаются в ликах чисто человеческих. Зевес у Греков не есть олицетворение эфира, но правитель богов и человеков; Ира не есть символ воздуха, но царица Олимпа и супруга Зевеса. Все эти боги, одним словом, не суть символы физических сил; они содержат эти силы, но вместе и управляют судьбами человеческими; они изобрели искусства и промыслы чело-веков; они устроили общественный порядок и поддерживают его своею властию, а особенно Зевес, блюститель законов и правосудия. Так нравственная и политическая жизнь Греков отражается в характере их богов. Божество являлось языческому человеку, сообразно с тем состоянием, в котором он находился; дикой видел бога в силах природы, у которых он в непрестанной зависимости; человек, в котором зародилось нравственное и общественное образование, как в древнем сыне Эллады, видел свое божество в существе нравственном, личном. Пелазг поклонялся в Зевсе только властителю небес, держащему гром и молнию: Эллин, граждански образованный, поклонялся в нем устроителю общества и блюстителю правды. - Общественная жизнь Греции, столь свободно развившаяся без каст, много участвовала в образовании этого нравственно-общественного характера богов Греции.
Но из этого еще нельзя объяснить, почему все эти боги изображались ликами человеческими? Чему же обязана была Мифология Греческая своим человеко-образным (антропоморфическим) характером? Ни чему другому, кроме Искусства и Поэзии.
Греки, в древнем мipе Европы, были таким же народом художественным, как Италиянцы в новом. Но в Италиянцах мы можем объяснить, как развилось художественное направление, посредством влияния памятников изящной классической древности; мы можем добраться до ярких следов преданий: в древней же Греции нет никакого к тому следа. Это художественное ее направление не может быть выведено ни из какой страны востока, потому что оно отличается совершенною оригинальностию и независимостию. Одним словом, здесь предание исчезает - и должно признать, что художественность древних Греков есть явление внезапное, нисколько не историческое: тайна его в духе этого народа. Может быть, несколько можно объяснить его этою прекрасною природою Греции, которой все формы исполнены изящества, которая, сама будучи проникнута красотою, могла воспитать и в человеке, ее созерцавшем, чувство изящного. Это прекрасное небо, с своими легкими облаками, это море, земное небо, омывающее берега извивистые и цветущие, эти горы, обрисованный чудными волнистыми чертами по ярко-синему горизонту, этот Олимп, осененный мягкими облаками, эта растительность разнообразная, величавая, изящная в подробностях каждого листка, как будто вырезанного рукою художника, наконец этот избранный цвет красоты человеческой, это тело стройное, пропорциональное, этот Греческий правильный профиль, сделавшийся пословицею красоты у других народов: - все это вместе не должно ли было воспитать в древнем Греке художника, в счастливые времена его жизни?
Сей-то художественный смысл Греков, сие-то расположение души и чувств к ощущению всего прекрасного, возбудили в них сознание того, что изо всех творений божиих на земле прекраснейшее, совершеннейшее есть тело человеческое. До такого сознания красоты человеческой, как красоты высочайшей, мог дойти только человек художник, - и таким-то художником человек в первый раз явился в древнем Греке. Здесь сбылся на деле прекрасный миф Нарцисса. Человек, в лице Грека, сказал самому себе: я первая красота сего мipa, - и в этом художническом его сознании заключалось уже начало того свободного развития личности человека, о котором я говорил выше. Это свободное развитие подчинялось одному только условию - условию прекрасного, и здесь-то начало того эстетического образования Греков, которое, хотя по нашим понятиям, и обращено было у них слишком на чувственную сторону человека; но по тому закону, что все прекрасное есть вместе и нравственное, заключало в себе деятельное начало и умственного, и нравственного образования человека. Сие-то эстетическое воспитание проникло всю жизнь Греческого народа поэзиею так, что жизнь и поэзия в Греции стали одно, изящное и Греческое для всех народов мipa сделалось синонимом. Вся эта славная и полная жизнь Греков представляла один светлый, великолепный, гармонический праздник, где все лучшие чувства жизни пировали, и всякому из них отдавалась своя песня.
Пришедши здравым художественным смыслом к тому сознанию, что высшая красота в мipe есть красота человеческого тела, - в каком же лике могли Греки, по своим понятиям, достойно изобразить божество, если не в этом же, прекраснейшем, по их же сознанию, лике человеческом? - И так, в здравом художественном смысле Греков, заключалось начало антропоморфизма их религии. Отсюда произошел человеческий, нравственный характер их божеств, характер, заключающийся в прекрасной, облагороженной, возвышенной личности человека. Это обоготворение идеального лица его содержало в себе зародыш их эстетического и нравственного образования. Так религия Греков имела действие и на их образование. Но главный источник его, как мы видим, заключается в их художественности.
Вот отношение, которое в Греции Поэзия имела к Религии. На Востоке мы видели ее в совершенной зависимости от религии, ее услужницею; в Греции напротив. Она не только высвобождается из-под этой зависимости; но сама образует окончательно религию, дает богам лики, значение, имена, аттрибуты, и устроивает полную систему полифеизма. На Востоке богопочитание языческое учреждается во всех подробностях кастою жрецов; в Греции же, напротив, жрецы заменяются поэтами. Гезиоду Музы открывают все тайны рождения богов. Их приветствует он в начале своей песни, и от них принимает сказания религиозные. Геродот говорит, что Гомер и Гезиод, за 400 лет до него, сочинили Грекам их Феогонию, дали богам эпитеты, определили сан и занятие, означили их лики. Другие же поэты, которых ставят древнее Гомера и Гезиода, жили, как Геродот думает, позднее их. Так, по свидетельству Историка, поэты, а не жрецы, были образователями Греческой религии. Разумеется, не должно принимать в буквальном смысле слов Геродота, а именно, что Гомер и Гезиод будто бы создали Феогонию для народа Греческого и наложили на него свое создание: они были только верными излагателями и, может быть, дополнителями того, что народ сам еще до них сделал; они служили только устами народа и высказали ему в стихах его же собственные создания. Весь народ Греческий, еще тогда, как жил отдельными племенами, был уже поэтом - образователем своей религии, которая с самых древних времен носит печать своего поэтического происхождения. Гомер и Гезиод только совокупили воедино то, что было общим созданием всех племен художницы Эллады. - Не в одном воображении поэтов, не внезапно боги явились человеками: нет, издавна они являлись так воображению поэтических племен Эллады. Родины каждого из богов то свидетельствуют. Если первобытные жители Эллады, еще в своем одиноком, диком состоянии, и видели в этих богах только представителей сил физических, не придавая им никакого характера нравственно-общественного, - то они и тогда уже воображали их в виде человеков и приписывали им человеческое действие, а не олицетворяли в них сил природы, посредством каких-нибудь символов. Так, в воображении народа, с древнейших времен рисовались человеческие лики и действия богов, для выражения которых, впоследствии, поэты, излагатели поверий народных, нашли в языке приличные эпитеты, а потом ваятели с их сказаний выразили эти эпитеты аттрибутами. Так религиозный символ Востока заменился в Греции поэтическим эпитетом, которому в пластике соответствует аттрибут. Так Зевса, с мысли народа, поэт назвал тучесобирателем, высокогремящим, молниеметателем, все действия его представляя человеческими, потому что этот самый Зевес есть только лучший из богов и человеков (;;;;;; ;;; ;;;; ;;;;;;).
 
Поэты выразили то, что давно уже создал народ, и дали всем этим созданиям единство. Гезиод представил наконец полную систему Феогонии, которая в Гомере еще обличает пропуски.
Из всего сказанного мы усматриваем что Поэзия в Греции была образовательницею Религии; но влияние ее на жизнь народа простиралось еще далее. Поэзия в Греции была первоначальницею всякого образования, даже общественного, несмотря на то, что Платон изгонял поэтов из своей идеальной республики. Сами поэты чувствовали свое высокое звание и оставили нам словесные свидетельства о том, как они его понимали. Еще в Одиссее, в том месте, где выводится поэтом Демодок, певец Илионской брани, мы читаем: «У всех людей, живущих на земле, певцы пользуются честью и уважением; ибо сама Муза научила их слагать песни: она любит племя певцов». - Но еще выше поставил назначение поэта Гезиод в начале своей Феогонии. Вот что говорит он: «Кого из царей богорожденных захотят почесть дочери великого Зевса, Музы, на того взглянут оне при рождении, и сладкой росою окропят ему язык, и из уст его медом польются речи. И вот все народы взирают на него, когда он изрекает приговоры суда: твердо говорит он, и умеет великую распрю прекратить скоро и разумно... Когда же любимец муз проходит по городу, - все как бога чтут его, с умиленным страхом: и на вече народном он первенствует. Таков священный дар человекам от Муз: ибо, по воле их и стрелометателя Аполлона, человеки являются на земле певцами и музыкантами. Блажен, кого возлюбили Музы: сладкая речь течет из уст его». Так велико назначение поэта в обществе, по словам его же самого. - История Греции оправдала слова Гезиода. Ни в какой стране, Поэзия не имела такого обширного влияния на жизнь народа, как в Греции. В Истории других народов, первые их образователи суть или законодатели религии, или цари, законодатели общества. В Греции же первый образователь народа есть поэт. Сам мудрый законодатель Афин, впоследствии, устроивая общество, собирает из уст народа песни поэта. Гомер есть совершенно оригинальный феномен в Истории человечества, есть исключительная собственность Истории Греческой. Много писали об Гомере; огромную библиотеку можно составить из всего того, что об нем издано; но никто еще до сих пор ученым и основательным сочинением не определил всей меры влияния Илиады и Одиссеи - на образование Греции, во всех эпохах ее Истории. Такое сочинение могло бы послужить краеугольным камнем для другого сочинения, а именно для Истории Поэзии и искусства Греческого в параллели с Историею народа: ибо нигде эта параллель так не очевидна, нигде так жизнь и Поэзия не соответствовали друг другу, как в Греции. Едва ли История Греции не есть История ее Поэзии по преимуществу.
Выведем же из сказанного и определим существенно - отличительный характер поэзии Греческой.
Первое отличие ее от Поэзии Востока есть то, что она является искусством самостоятельным, не зависящим от Религии, и чуждается совершенно того символического характера, который отличает Поэзию древнего Востока во всех ее периодах, даже самых цветущих. - Отсюда проистекает еще другое отличительное свойство Поэзии Греческой от Восточной. Если сию последнюю мы назовем искусством преимущественно мipa божественного: то Греческую мы должны назвать искусством человека и природы. В самом деле, прекрасная, живая естественность - вот яркая печать, знаменующая произведения Искусства Греческого. Поэзия Востока, проникнутая мыслию о божестве и действующая во имя Религии, все хочет возвысить до божества, всю природу представить символом его могущества, и потому преувеличивает всякое явление, нарушает законы естества. Нигде гипербола так не господствует, как на Востоке. Греческая Поэзия, напротив, переносит в свой мiр идеальный все явления природы и жизни, так как они есть, но умея уловлять их лучшие минуты, - и везде действует в законах бытия. Самое чудесное в ней кажется вероятным и естественным. Она постигла тайну самой природы - и творит, как вторая природа. Потому-то великие мыслители Греции, понимавшие характер Поэзии отечественной, и назвали ее подражанием природе. Ничто так не выражает характера Поэзии Греческой, как это определение: оно вовсе не шло бы к Восточной, которую можно скорее назвать преувеличением природы.
Кроме мыслителей, сами поэты Греции понимали это и именовали Муз дочерями Зевеса и Мнемозины. Богиня памяти, богиня бытия, История, жизнь, и Зевес, творец богов и человеков, сила творческая: вот родители Греческой Поэзии. В этом мифе поэты сами сознавали происхождение своего искусства. Поэзия, по их сказанию, есть дочь жизни и фантазии. Но этот Зевес, эта сила творческая не есть одна фантазия голая, одинокая, в своем диком, отрешенном состоянии, как мы видим ее в произведениях Востока, особенно нового, и преимущественно в Арабской сказке. Нет, в созданиях Поэзии Греческой участвуют единогласно все способности, все силы души человеческой, - и стройным их хором, только предводит фантазия. Здесь, в одно согласное действие, сошлись: и память, сберегающая минувшее, и живое наблюдение природы и человека, богатое впечатлениями свежими, и разумение, знающее всему меру и вес, и вкус, избирающий приятное, и живое чувство любви и желания, врожденное Греку, первородное чувство, по сказаниям поэта, вместе с землею вышедшее из хаоса, и чувство нравственное, чувство правосудия общественного; все эти силы человеческие согласно покоряются фантазии, как боги Олимпа предводителю их, Зевесу, и образуют мiр поэтический. Сами поэты сознавали сей многосторонний характер их фантазии. Гезиод говорит, что на Олимпе, по соседству Муз, обитают их подруги, Хариты, и с ними Желание, а имя одной из Харит есть   ;;;;;;;;;, Благоразумие, и под ресницами у них во взорах таится томная Любовь. - Так фантазия в Греческой Поэзии действует как корифей, в сообществе со всеми прочими умственными и нравственными силами человека. Вот причина, почему создания этой фантазии не остались бесплодны, как создания одинокой и исключительной фантазии Арабской, а были началом всего образования человеческого. Так как в Поэзии Греческой действовали слитно все способности человеческие, под владычеством фантазии: потому из этой Поэзии и могли развиться Наука, Философия, История, Красноречие, воспитание нравственное человека. Так было в Греции. Поэзия стала в ней матерью всех умственных и нравственных проявлений духа человеческого.
Соединим же теперь вместе свойства, отличающие Поэзию Греции от Поэзии Востока. Самостоятельность, естественность и наконец не исключительное господство фантазии, а согласное действие всех способностей человеческих под предводительством фантазии: - сии три свойства суть неотъемлемая принадлежность Поэзии Греческой. Сии-то три свойства сообщила она и той Поэзии Европейской, которая от нее прямо или непрямо заимствовала свое начало.
Так отличили мы Поэзию Греческую от Поэзии древнего и нового Востока, но с тем вместе мы слили ее с Европейскою. Теперь мы должны еще определить: чем же собственно она отличается от сей последней? Что собственно составляет ее исключительную и неотъемлемую принадлежность? Определивши это, мы будем иметь понятие о Поэзии Греческой в ее самобытности.
Первое характеристическое свойство, отделяющее ее от той Поэзии Европейской, которая от нее имеет свое начало, заключается в том, что она есть поэзия совершенно самородная, безусловно оригинальная и текущая из собственного своего источника, прямо из жизни народа, чуждая всех посторонних влияний. Но этим свойством опять мы отличаем Поэзию Греческую только от той Европейской, которая от нее прямо или посредственно заимствует свое начало, как напр. Латинская, Италиянская и вся классическая Поэзия Запада, или заимствует источник свой от другой, как напр. Испанская частию от Арабской, - отличим ее вообще как оригинальную, самородную от всякой Поэзии, имеющей не свое начало или подвергшейся чужому влиянию. - Но мы не отличим ее от Поэзии древне-Германской, от   Поэзии племен Скандинавских, от Поэзии Оссиана и даже Шекспира, потому что и оне все имеют характер самородности и оригинальности. Чем же собственно она отличается и от сих последних?
Тем, что в Поэзии Греческой, преимущественно перед всякою другою, разделяющею с нею свойство оригинальности, все оригинальное, самородное сочеталось совершенно с идеально-прекрасным. Тогда как у других народов, их национальное, их природное, своею частною, земною стихиею препятствовало развитию обще-человеческого, идеально-прекрасного; у Греков напротив их национальное, их природное совершенно выражало идеал красоты обще-человеческой. Этому причиною было то, что Греки не были исключительны в пользу одного своего национального; у них чувство обще-человеческого побеждало национальное. Это чувство влекло их к сношениям с народами иноземными и к родству с ними. Слово: варвар, которым Греки именовали всякий чужеземный народ, первоначально не имело никакого презрительного смысла: этот смысл получило оно только во время Персидской войны, а прежде, как можно видеть из Гомера, оно, не в презрительном смысле, означало только того, кто не говорил языком Греческим. Доказательством тому, что Греки не пренебрегали народами иноземными, служит то, что лучшие их писатели путешествовали по чужим странам, собирали о них сведения и передавали их своим соотечественникам. Самый народ принимал к себе чужих богов, роднил их с своими, как напр. богов Египта, Финикии, даже Скифии. В искусстве они завещали нам типы не одной своей физиогномии; - нет, они завещали нам тип Фригийский и Скифский. – Везде, у всех народов, Греки, как пчела, умели собирать сладкое и прекрасное человеческое. Все это показывает, что они, сверх своего национального, признавали нечто высшее, совершеннейшее, обще-человеческое, - и национальное служило у них для того только, чтобы через него облагороживать все иноземное и переносить в идеально-прекрасное. Жизнь их собственная была дивным сосудом, в котором они воспитывали цвет жизни обще-человеческой. Но должно сознаться, что Греки, как любимцы Природы, были счастливы тем, что их народное всех более приближалось к идеалу. Но это счастие их не избаловало, не сделало гордыми и исключительными: их возвышенная национальность привела их к гуманизму. Если бы эта любовь не одушевляла Греков ко всему прекрасному, и не заставляла их собирать его повсюду, мы бы совершенно лишились преданий о многих древних народах. Египтяне, например, не оставившие никакой Словесности, были бы для нас совершенно мертвы. Не так любили человечество Римляне: через них мы ничего не узнали бы о древнем мipe. Если впоследствии просвещенный гуманизм обнаружился и в Римлянах, то он был плодом Греческого влияния.
И так слитие обще-человеческого с своим национальным, или лучше возвышение сего последнего на степень обще-человеческого - вот что характеризует все образование Греции, и вот что составляет главную отличительную черту Поэзии Греческой от всякой другой, столь же самородной и оригинальной. Самые боги их, рассмотрите их у Гомера и в мраморе, не Греки; нет, они возвышены на степень идеальных человеческих лиц, хотя моделями для них и служили лица Греческие. Искусство Греков, по свидетельству всех исследователей, тогда упало, когда сошло до портрета.
Но что доказывать еще более, когда все народы единогласно признали идеальное изящество отличительным свойством Поэзии Греческой: ибо все они, достигая высшей степени образования, покорялись сильному, неодолимому действию этой идеальной красоты, - и свои самородные, национальные формы Поэзии не иначе вводили в область прекрасного, как породнив их с формами Греческими.
Из этого-то характера оригинальности, соединенной с идеальным совершенством, проистекает в Греции самое естественное развитие всех родов Поэзии. Этот феномен не повторяется ни в каком другом народе. Эпос, Лира и Драма следуют у Греков в естественном порядке, вытекая друг из друга. Лира начинается еще в эпических гимнах; вытекши из Эпоса и принявши в себя несколько его характер, она развивается самостоятельно и разнообразно, - и в самой себе носит уже зародыш Трагедии, которая в трех трагиках совершает три необходимые периода своего развития и потом, обратившись в пародию, переходит в Комедию. Так естественно развитие родов Поэзии, не имеющей никакого чужого источника, кроме жизни народа, Поэзии, совершенно оригинальной и свободно из себя образующейся. С другой стороны все эти типы, как Илиада и Одиссея, как разнообразные формы Лирики Греческой, и наконец как Трагедия и Комедия, суть типы идеально-изящные, образцовые.
В истории Поэзии другого народа мы должны означать периоды каким-нибудь иноземным влиянием. Мы не можем, например, объяснить, почему Римская Поэзия начинается с дидактических и исторических поэм, с комедий, не приняв влияния Греции и Александрии. Здесь уж наруена всякая естественность развития. В Истории же Поэзии Греческой, периоды ее означаются самыми родами, по естественному порядку. Эпос, Лира и Драма - составляют в ней три периода, означаемые именами Гомера, Пиндара и Софокла. Таким образом История Греческой Поэзии представляет для нас оживленный курс Пиитики, где все развивается из одного самобытного начала.
Потому-то Греческая Поэзия и заслужила преимущественно название классической, образцовой, - и История ее может служить единицею или мерою, для того, чтобы вернейшим и точнейшим образом определить степень естественного развития в Истории Поэзии других народов. Вот то важное отношение, которое История Поэзии Греческой имеет к Истории всемiрной Поэзии.
Так как всякое познание иноземного мы должны стараться применять к познанию своего отечественного и самих себя, то здесь мы не можем не заметить, что, в отношении к естественности развития, наша отечественная Поэзия представит самую крайнюю противоположность с Поэзиею Греческою: ибо сколько сия последняя чужда всякого иноземного влияния, столько напротив наша подвержена всевозможным влияниям иных народов, - и сколько естественное развитие искусства очевидно в Истории Поэзии Греческой, столько в нашей оно сокрыто; - и отличить струю национальную, самобытную в нашей поэзии так же трудно, как определить первую струю Волги при впадении ее в Каспий, от всех струй, которые из других рек прямо или через них, собрались в нее. Струя же величавого потока поэзии Греческой, от начала до конца чиста, чужда всех посторонних струй, прозрачна как Анио в своей Аппенинской колыбели, и отражает только очаровательное небо, Олимп и благодатную жизнь Эллады.

(Ученые Записки, часть VII)