Общественный транспорт для участкового

                Закон есть закон, но жизнь сложнее всякого закона
   
   К нам в посёлок (деревню под тысячу жителей) самолётом (Ан-2) прилетел участковый милиционер из района, нежданно-негаданно (инкогнито – без всякого предупреждения!). Обычно, все такие перемещения ответственных лиц сарафанная молва доносила раньше, чем те задумывались и происходили, а тут осечка вышла – никто даже ни пискнул, ни намекнул, спецоперация какая-то, ей богу. Пилоты, как положено по инструкции, доложились по рации начальнику аэропорта, что везут одного пассажира и всё: никаких намёков, никаких условных знаков, словно участковый над ними с пистолетом стоял (такой мог и стоять). Населению посёлка, привыкшему обходиться без участкового и вообще без милиции, этот приезд не сулил ничего хорошего, а тем более такой приезд без предупреждения и реверансов. Что теперь будет? Что делать? Куда бежать-то? некуда, кругом тайга! Ну да ладно, приехал и приехал. В том смысле, что прилетел и хорошо: по делам так по делам, с проверкой так с проверкой. Пусть проверяет, чего хочет, нам-то, что с того…
   Толпа встречающих и провожающих отпрянула от самолёт, увидев в открывшейся двери Ан-2 небольшую фигуру (с чёрными усами) в фуражке (с кокардой), в сером (мышиного цвета) пиджаке (с золотыми пуговицами и в пагонах), в рубашке (при галстуке) и чёрными блестящими туфлями, прикрытыми брючинами под цвет пиджака. Именно такая последовательность описания фигуры повышала уровень впечатления толпы от увиденного, усиливая её удивление и непонимание того: как он в эких туфлях будет пробираться дальше – всю же красоту уделает в нашей грязи? Может быть, плюнет на всё и обратно в район улетит?
   Произведя эффектное появление на нашей земле, прилетевший во всеуслышание отдал рапорт начальнику аэропорта, из которого следовало, что он теперь и есть советская власть на этом отдалённом пупке земли (точь-в-точь «Начальник Чукотки» и с таким же маузером). «Такой сам не улетит», понял начальник аэропорта, «точно не улетит», – подтвердила ему толпа.
   Самолёт, забрав пассажиров, улетел, толпа понеслась разносить в массы новость о приезжем, приезжий прошёл в здание аэропорта. Рубленая избушка (четыре на шесть с коморкой начальнику аэропорта, деревянными разваливающимися сиденьями зала ожидания, прямоугольным столом возле окна, кирпичной печкой и массивными напольными весами для взвешивания груза и багажа) встретила новую власть спёртым запахом продуктов жизнедеятельности ожидавших самолёт, табачным дымом папирос с махоркой и ещё бог знает чего, которые за время стоянки самолёта так и не успели выветриться. Непривыкший к таким «культурным» заведениям гость скривил лицо, но ничего не сказал и быстро проследовал в тесную каморку начальника аэропорта поджидать общественный транспорт, который, как он полагал, подадут под него…
   Единственным общественным транспортом в деревне был Рыжко – светло коричневый жеребец, запряжённый: зимой в салазки с невысоким деревянным ящиком метр на метр, а летом в одноосную двухколёсную повозку с таким же ящиком, края которого были изрядно «обглоданы» различными грузами и ещё вместо ящика могла быть бочка под отходы (и зимой, и летом – круглогодично). Утром он увозил почту на аэродром (к первому рейсу); потом в бочке на свинарник отходы из столовой, школьного буфета и кухонь двух детских садов; вечером привозил с аэродрома корреспонденцию с железными банками кинофильмов (а заодно, часто подвозил тягостный багаж пассажиров, и часто самих пассажиров, не боящихся жёсткого массажа от тряски таких «колесниц» – мы, детвора, не боялись). Рыжко был покорным незлобивым конём, умеющим работать и долго, и тяжело. Он хорошо понимал русскую речь и чувствовал все его нотки, скрытые в интонациях и расставленных акцентах…
   Тётя Фаина – в миру Фаинка Конопатка – была водилой этому общественному транспорту и тоже неплохо знала русскую речь со всеми её причастными и «непричастными» оборотами и умело «жонглировала» иносказаниями и падежами. Их двойственный союз походил на союз двух любящих сердец: Рыжко «молча» выслушивал эпитеты и непричастные обороты, зная, что Фаинка души в нём не чает, и что её обожания к нему нет предела (что было истинной правдой), и он сам платил ей тем же обожанием без предела и, попросту, был без ума от неё… Впрочем, Рыжко не всегда был Рыжком, им он стал в «зрелые» годы, когда попал под крыло Фаинки, замужней женщины лет сорока с четырьмя уже взрослыми детьми. Её муж – в миру Толя Рыжий – был грубым необъезженным (до тёти Фаины) жеребцом, вечно попадающим в различные курьёзные ситуации (http://www.proza.ru/2010/06/27/1099), которые так или иначе отражались на семейных отношениях и приводили к претензиям и ругательствам иногда даже в присутствии детей. И когда эти ругательства стали почти ежедневными – появился светло-коричневый конь взамен сдохшей кобылы.
   – А вот и Рыжко нарисовался, точь-в-точь как мой мужлан, – произнесла Фаинка, впервые увидев коня.
   С этого времени Рыжко и стал Рыжком, и в его жизни всё переменилось. Теперь каждое утро Фаинка собирала накопившиеся в семье эпитеты и непричастные обороты в кучу и вываливала их на коня, разнося в его лице мужа по всем рытвинам и кочкам. А конь стоял и, как козёл отпущения, слушал её и мотал головой в такт: «Так, так ему, получай рыжий супостат, всё верно, так, так ему!» И после такой терапии стало у них постепенно всё налаживаться и получаться: и на работе, и в семье. Единственным минусом этого тандема стало то, что Рыжко перестал понимать русский литературный язык – только эпитеты и непричастные обороты с «хлёсткой» интонацией и неподдельным колоритом, которые он считал высшей похвалой в свой адрес…
   А в этот раз самолёт прилетел вне расписания и транспорт не был подан вовремя. Узнав о срыве пассажирских перевозок, тандем взмыленным примчался в аэропорт. Ничего не зная о важной птице, томившейся в коморке начальника, Фаинка сходу выдала весь багаж литературной брани и приступила к цитированию эпитетов и непричастных оборотов, свойственных её речи:
   – Какого такого рожна самолёты летают сами по себе без объявления войны? Мы с моим дорогим Рыжком все упетались, обгоняя звук уходящего поезда, чтобы угодить всем вам в Тридевятом царстве, царстве-государстве и Царевне Несмеяне, которая всем мозг выносит и косточки гложет. Нам с моим рыжим коллегой-компаньоном этого счастья ложкой хлебать не перехлебать…
   «Так, так ему, получай рыжий супостат, всё верно, так, так ему!» – мотал головой четвероногий компаньон в такт её ласковым словам…
   Услышав неприкрытую вязь матерных слов в общественном месте, участковый выскочил из каморки, как чёрт из табакерки, с обезумевшими глазами и трясущимся голосом, переходящим в визг, с кавказским акцентом вскричал:
   – А ну-ка прекратить немедленно в месте общественном выражаться про мать вашу.
   Ещё не остывшая от быстрой езды и никогда не видевшая милиционеров вживую Фаинка не успокаивалась и, не обращая внимания на угрозы какого-то там приезжего, продолжала:
   – Экий тут ещё франт разодетый отыскался меня стращать, да я, таких как ты, кавалеров из подземелья Аида пачками и россыпью на раскалённой сковороде накручивала да, жонглируя, до неба подбрасывала, не подливая постного масла в огонь…
   Приезжий опешил – никакой реакции на чёрные усы, кокарду, золотые пуговицы с погонами, галстук… Он понимал, что такой оборот (неподчинения и пренебрежения властью в первый же день правления) не может не отразиться на репутации участкового, если всё продолжится в таком же духе. Тем более что именно в этой глуши он намеревался сделать свою оглушительную карьеру и стать генералом, и не просто генералом «песчаных карьеров», а возглавить саму грузинскую милицию. Иначе, зачем всё это: безупречная служба в армии, комсомольская путёвка в органы, красный диплом об окончании школы милиции, добровольное распределений на Север с его снегами и морозами (вместо жаркой солнечной Грузии), самый глухой район земли (с вакантным местом начальника, пускай и без подчинённых) с его жителями, как оказывается, невеждами и дикарями, не ведавшими Закона… Таких дикарей он мог и в Грузии найти (правда, тогда послужной список не позволял бы ему занять заветное место генерала). А генералом хотелось бы стать. И приезжему ничего не оставалось, как достать свой «маузер» (в кобуре) и помаячить им перед глазами компаньонов…
   Увидав пистолет, такой же, как показывают в кино, Фаинка опомнилась и, продолжая после бега всё ещё тяжело дышать, уставилась на участкового, остановив свой монолог изысканных слов и оборотов. Заметив изменение в поведении своего почитателя, Рыжко тоже перестал поддакивать и начал внимательно смотреть за перемещениями незнакомого предмета в руках незнакомца…
   Справившись таким вот неординарным образом с ситуацией, участковый решил дожать ситуацию до конца и, достав из полевой сумки чистый бланк, выписал Фаинке штраф за «нецензурные выражения в общественном месте в присутствии представителя власти», а для солидности поставил на него и печать. «Первое дело на новом месте сделано, теперь можно и в апартаменты отправляться», – констатировал сам себе участковый, убирая предметы правосудия…
   Рыжко, не успевший ещё как следует отдохнуть и набраться сил, неохотно развернулся в сторону дома и начал щипать пожухлую от осенних дождей траву…  Участковый опешил, когда вдруг понял, на чём и, главное, кто собирается его везти. Он подхватил свой чемоданчик подмышку и пёхом рванул в деревню. Проскользя несколько метров по деревянным мосткам и ещё столько же без них, он понял, что чёрные блестящие туфли не вынесут такого напряга и развалятся ещё в пути, и участковый с гордым видом нехотя воротился назад и стал поудобнее располагаться на сидячих местах предоставленного транспортного средства (прямо на дне ящика повозки). Устроившись, он скомандовал: «Поехали!» Тётя Фаина потянула вожжи и нукнула Рыжку: «Н-ну!» Рыжко не шелохнулся…
   Так продолжалось долго: участковый командовал: «Вперёд!», Фаинка тянула вожжи и хлестала ими по бокам коня, Рыжко стоял или пятился назад, не понимая, чего от него хотят…
   – Да у вас тут заговор! – вскричал, топорща усы, участковый и, выскочив из ящика, выхватил вожжи, тем самым грубо отстранив тётю Фаину от управления транспортным средством.
   Вспомнив, что он всё-таки из страны джигитов, участковый легко вскочил на повозку и, вскричав «Э-ге-гей!», подал вожжи на себя. Рыжко попятился назад, повозка тоже, и джигит-наездник, не устояв, вместе с вожжами провалился вперёд мимо хвоста прямо под ноги коню (на землю: в песок и грязь). Вожжи натянулись, и конские удила впились в зубы Рыжку. Конь, понимая, что под его копытами находится лежачий «полицейский» и назад ходу нет, вздыбился от боли и встал на задние ноги…
   Тётя Фаина в испуге выхватила вожжи из цепких рук власти и вернула Рыжка на землю (на четыре опоры). Потом она, простив необоснованный штраф и нанесённые обиды, вытаскивала участкового из-под коня и, отряхивая его, приговаривала: «Не поедет он, не поедет». Немного оклемавшись от таких смертоубийственных событий, участковый, уняв свою спесь, в недоумении проговорил:
   – Как не поедет?! Почему? Устал или строптивый?
   – Да не так с ним надо, он этих нежностей не понимает, – пояснила Фаинка.
   – А как надо? Делайте, как надо, и поехали скорей.
   – Да не поедет он. Потому что за то, как надо, ты мне грозишь маузером и штрафы выписываешь…
   Участковому в силу непреодолимых обстоятельств (не идти же в чёрных блестящих туфлях по осенней распутице) ничего не оставалось, как аннулировать выписанный штраф и снизить требования к русскому языку в общественных местах… То, что он услышал после амнистии тёти Фаины, не укладывалось в его голове: столько новых словосочетаний и оборотов с одними и теми же словами он никогда не слышал и не предполагал о возможности их такого сочетания. Из всего набора фраз литературный цензор пропустил бы только начало этого монолога: «Чё встала, рыжая кобелина…»
   Услышав привычную вязь эпитетов и непричастных оборотов, Рыжко выдохнул («ну наконец-то русская речь пошла») и аллюром иноходца двинул в деревню, оставляя непонятные события позади…

28.09.2017. 1045 … 29.09.2017. 2030
С.Пб.

   P.S. На этом приключения участкового милиционера у нас в деревне вовсе не закончились: http://www.proza.ru/2013/09/20/1959