Овеществление в ранней лирике Маяковского

Ненавижу
        всяческую мертвечину!
Обожаю
         всяческую жизнь!
В.В. Маяковский


Овеществление (обезличивание) – это сведение человека в разряд неодушевленного объекта или животного. Это особая смысловая категория, в основе которой – особенности восприятия человека и духовной культуры.

Эта категория представлена в культуре устойчивыми, повторяемыми оппозициями: творец (яркая личность) – обыватели (толпа), человек – вещь, душа (дух) – тело, индивидуальное – повторяемое, открытое – закрытое, природное – механистическое, изменяемое – застывшее, смысловое – формальное, материальное – душевное и др.
 
Категория овеществления реализуется в ранней лирике Маяковского самыми разнообразными языковыми средствами, в том числе и средствами художественной выразительности – эпитетами, сравнениями, перифразами и другими: «батистовая, чинная чиновница» [1] («Облако в штанах»), «Изрубленные, как капуста, / мы войн, / революций призы» («Той стороне»), «Я, выколачивающий из строчек штаны» («Внимательное отношение к взяточникам»). Рассмотрим некоторые из них подробнее.
Сравнение как способ выражения рассматриваемой категории представлено в поэзии Маяковского двумя типами. В первом человек уподобляется миру вещей, в результате живое показывается как неживое: «лицо... помятое и зеленое, как трешница» («Теплое слово кое-каким порокам (почти гимн)»), «мужчины, залежанные, как больница, / и женщины, истрепанные, как пословица» («Облако в штанах»). Во втором типе овеществление проявляется опосредованно. Особенности предмета поясняются через сравнение с миром человека: «часы нависали, как грубая брань» («Еще Петербург»), «Упал двенадцатый час, / как с плахи голова казненного» («Облако в штанах»). Такие образы могут быть ложно зрительными [2]: «по камням острым, как глаза ораторов», «с толпой фонарей желтолицых, как скопцы» («Гимн здоровью»). В подобных примерах мир человека заслонен миром вещей, «обслуживает» его и таким образом оттесняется на второй план.

Овеществление, как и олицетворение, исследователи часто называют одним из видов метафоры. И действительно, метафора, в том числе развернутая и реализованная (стихотворение «Вот так я сделался собакой»), – один из самых распространенных способов выражения этой категории. Например, лирический герой воспринимает обывателей как неизменяемую субстанцию, лишенную текучести, жизни, развития, способную только на гниение. Поэтому поэт использует разнообразные метафоры этого смыслового ряда: «заплесневшим в радости» («Облако в штанах»), «Прокисший воздух плесенью веет» («Эй!»).

Часто встречается глагольная овеществляющая метафора, обозначающая действие, направленное на человека, но представленное как манипуляция с вещью: играя в карты, герой «разгружал кого-то, как настойчивый рабочий разгружает трюм корабля» («Теплое слово кое-каким порокам (почти гимн)»), «Выпарили человечество кровавой баней» («К ответу!»). Человеку приписывают действия неживых объектов или животного. Критик не родился, а «вытек», у него повадки животного: «Он носом... / обнюхал приятное газетное небо» («Гимн критику»). Овеществление видим и в генитивной метафоре: «Чинопочитанья проклятого тина» («Той стороне»), «булка вчерашней ласки» («Облако в штанах»).

У Маяковского встречаем особый вид метонимического развертывания образа. Это может быть характеристика человека по телесному низу или атрибутам быта. Поэт использует слова этих тематических групп, чтобы подчеркнуть «материальность» потребностей обывателей, телесность их жизни, отсутствие в них собственно человеческого: высоких помыслов и чувств.

Для этого используются слова, называющие еду, процесс принятия пищи, части тела, физиологические отправления, деньги, животных, предметы быта, одежды и т.д.: «А улица присела и заорала: / «Идемте жрать!» («Облако в штанах»), «Намозолив от пятилетнего сидения зады» («О дряни»), «Долой улитье – «подождем» («Владимир Ильич»), «Буду, / бешеный, / вгрызаться в ножища, /  пахнущие по;том и базаром» («Ко всему»). В некоторых подобных примерах мы видим синкретизм метафоры и метонимии: «Нельзя сапожища!» («Облако в штанах»).

Овеществление у Маяковского часто доводится до абсурда, строится по законам гротеска. В стихотворении «Гимн обеду» человек – «желудок в панаме» или «слепая кишка», ему не нужны ни зрение, ни слух, только рот и брюхо. Ему неинтересно, что «пожаром мир опоясан», он звезд с неба не хватает, зато может из них сделать консервы (физиологичность образа подчеркивается упоминанием звезды как символа душевной и духовной жизни человека).

К лексическим средствам создания овеществления можно отнести оценочную лексику: «дрянь», «мразь» в отношении человека («О дряни», «Мразь»), «газетная нечисть» («Гимн взятке»), «грязных кулачищ замах!» («Облако в штанах»), «тупое / лицо их, / открытое лишь мордобою и ругани» («Никчемное самоутешение»). Используется с этой целью и нелитературная лексика, например просторечные метафоры и метонимии: «мурло», «морда», «рожа» («Мое к этому отношение (гимн еще почтее)»), «критики со свиным рылом» («Издевательства»).

Категория овеществления проявляется в поэзии Маяковского и на словообразовательном уровне, однако не столь последовательно, как на лексическом. Овеществление может поддерживаться уменьшительно-ласкательными суффиксами, подчеркивающими ничтожность, незначительность людей и людишек, низменность их интересов: «Сидите, / глазенки в чаишко канув» («Братья писатели»); «Идите, голодненькие, / потненькие, / покорненькие, / закисшие в блохастом грязненьке!» («Облако в штанах»). Встречается и окказионализм: толпа «иззахолустничается» («Мрак»).

К морфологическим средствам относится, например, использование собирательных существительных для обозначения совокупности лиц. Обезличенность человека передается у Маяковского синхронностью действий, мыслей, чувств людей в толпе: «ощетинив в лицо усища-веники, / толпа навалилась, огромная, злая» («Вот так я сделался собакой»). Синхронность подчеркивается эпитетом, сравнением, метафорой: «Мокрая, будто ее облизали, / толпа» («Эй!»), «Толпа озвереет, будет тереться, / ощетинит ножки стоглавая вошь» (Нате!»). Толпа действует как единое, чаще бессмысленное, существо, сродни гусенице, даже ум у толпы один на всех: «Вспомнит толпа о половом вопросе. / Дальше больше оскудеет ум ее... / Дома запрется – / по складам / будет читать / «Задушевное слово». / Мысль иссушится в мелкий порошок» («Мрак»).

Существительные среднего рода для обозначения человека также создают овеществляющий контекст: «И вылезло / из-за спины РСФСР / мурло / мещанина» («О дряни»). В стихотворении «Надоело» мы видим «загаднейшее существо». Непонятно, живой ли он вообще («Глядишь и не знаешь: ест или не ест он. / Глядишь и не знаешь: дышит или не дышит он»). Подчеркивается его даже не телесность, а «вещность» («Два аршина безлицого розоватого теста: / хоть бы метка была в уголочке вышита»).

К синтаксическим средствам отнесем использование ряда однородных членов, приравнивающих человека с вещами или животными: «Господа поэты, / неужели не наскучили / пажи, / дворцы, / любовь, / сирени куст вам?» («Братья писатели»), «Народонаселение всей империи – / люди, птицы, сороконожки, / ощетинив щетину, выперев перья, / с отчаянным любопытством висят на окошке» («Гимн ученому»).
Маяковский в использовании овеществления часто прибегает к антитезе, которая в некоторых стихотворениях становится основным композиционным приемом («Нате!», «Вам!» и многие другие).

Овеществление может заостряться олицетворением: в неживое вдыхается жизнь, а живое становится вещью: «Но ги- / бель фонарей, / царей / в короне газа, / для глаза / сделала больней / враждующий букет бульварных проституток» («Утро»). Так рисуется жестокий мир, в котором вещи более человечны, чем люди: «Всех пешеходов морда дождя обсосала, / а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет; / лопались люди, / проевшись насквозь, / и сочилось сквозь трещины сало» («Облако в штанах»).

Другой вид антитезы в стихотворении «Кое-что по поводу дирижера»: «овеществленные» обыватели («умер щекою в соусе» – телесность) противопоставляются «настоящим», «живым» людям – в данном случае музыкантам («выбежал дирижер, / приказал музыкантам плакать», «дирижер обезумел вовсе» – эмоции). Чувства музыкантов только проникают в «тушу», не затрагивая души, потому что ее нет: «втиснул трубу, как медный калач, / дул и слушал – раздутым удвоенный, / мечется в брюхе плач». Душа бессильна против материальных инстинктов, у нее более тонкое устройство, поэтому столкновение живого (души) и неживого (тела) оканчивается трагично: наутро «дирижер на люстре уже посиневший / висел и синел еще».

Живое, создавая контраст с овеществлением, Маяковский описывает особыми словами, обозначающими чувства, текучесть, изменяемость. Например, в стихотворении «Наш марш» жизнь – это «бег», «бунт», «сердце», «зелень», «радуга», «быстролетные кони», «звезды», «небо», «весна». Жизнь сродни музыке: «Наше оружие – наши песни. Наше золото – звенящие голоса».
Еще один вид контраста создается вертикалью: овеществляющему телесному низу противопоставлен одухотворяющий верх: «небо», «звезды», окруженные романтическим ореолом. Поэт призывает: «Возьми и небо заново вышей, / новые звезды придумай и выставь, / чтоб, исступленно царапая крыши, / в небо карабкались души артистов» («Эй!»).

Овеществлению также противопоставлен сам образ автора в его стихотворениях. Мы видим особую персонализацию, пронизывающую все творчество поэта и в частности проявляющуюся в названиях произведений: «С товарищеским приветом, Маяковский», «Я и Наполеон», «Себе, любимому, посвящает эти строки автор». Яростное ощущение своей живучести, наполненности по сравнению с пустыми обывателями («все, чем владеет моя душа, – / а ее богатства пойдите смерьте ей!» – «Дешевая распродажа»).

Приведенные примеры показывают, что овеществление выполняет в ранней поэзии Маяковского самые разнообразные функции. Чаще всего это средство создания художественного образа. В стихотворении «Мое к этому отношение (гимн еще почтее)» сатирически рисуется обобщенный образ капиталиста, думающего только о своей прибыли: «пухлая морда», «брюшком обвисшим и гаденьким», «пухлые губы бантиком», «сыт, как Сытин», «вкусной слюны разлились волны», «пятки холеные», «у него на роже спектакль-гала».

При помощи овеществления передается негативное отношение к тому или иному художественному образу: к обывателям, никчемным поэтам, ученым, критикам и т.д. (почти все примеры, приведенные в этой статье, выявляют эту оценочную функцию). Оно является также мощным средством сатиры (неслучайно Маяковский в каждом «гимне» – цикле гротескно-сатирических стихотворений – использует этот прием) и юмора («Я, выколачивающий из строчек штаны» – «Внимательное отношение к взяточникам»).

Овеществление выполняет и экспрессивную функцию, передавая сложные протестные чувства лирического героя: «и вот я – озноенный июльский тротуар, / а женщина поцелуи бросает – окурки!» («Любовь»). Как метод аналогии оно способно обнажать суть происходящего: «Губы дала. / Как ты груба ими. / Прикоснулся и остыл. / Будто целую покаянными губами / в холодных скалах высеченный монастырь» («Облако в штанах») – до остранения: поручик на войне приведен «на убой» (подчеркивание чудовищности происходящих на войне убийств).

Овеществление может показывать установки того или иного общества, социальной группы, как правило потребительские: «Как баранов надо стричь и брить» людей («Гимн взятке»), «Эх, удалось бы, – думает чиновник, – / этак на триста бабочку выдоим» («Внимательное отношение к взяточникам»).

Отношение лирического героя к равнодушным обывателям, которые укоренены в быте, чьи интересы не выходят за рамки примитивных инстинктов (мужчина, у которого «в усах капуста», а женщина смотрит «устрицей из раковин вещей»), – один из мотивов, в котором реализуется овеществление. Это масса, толпа, с равнодушием которой пытается бороться лирический герой, часто выступающий как поэт («Через час отсюда в чистый переулок / вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, / а я вам открыл столько стихов шкатулок, / я – бесценных слов мот и транжир» – «Нате!»), или свободная от условностей личность, яркая индивидуальность (стихотворение «Ничего не понимают»).

В стихотворении «Вам!» рисуется образ обывателей, которые думают только о своих мелких потребностях, большей частью физиологических, живут в уютном мирке, не интересуются судьбой страны, находящейся сейчас в войне, не сострадают неизбежным в такой ситуации смертям: «Вам, проживающим за оргией оргию, / имеющим ванную и теплый клозет! / Как вам не стыдно о представленных к Георгию / вычитывать из столбцов газет?!» Они думают «нажраться лучше как», «измазанной в котлете губой / похотливо» напевают Северянина, им безразлично, что «может быть, сейчас бомбой ноги / выдрало у Петрова поручика...»

Рассуждая о назначении поэзии, Маяковский также прибегает к овеществлению. В стихотворении «Братья писатели» показаны поэты с безжизненной поэзией. Они не понимают, что такое слово («что вас со словом свело?»), погружены в быт («глазенки в чаишко канув», прилипшие «к стене, обоям»), в который раз прорабатывают застывшие «поэтические» образы: «выкипячивают, рифмами пиликая, / из любвей и соловьев какое-то варево» («Облако в штанах»), боятся жизни и не знают, что такое жизнь.

Поэтам-обывателям противопоставлен футуризм как живая, настоящая поэзия: «Неуязвимые, лезьте / по скользящим скалам слов», «ваши души в мир вольются» («С товарищеским приветом, Маяковский»). Футуризм укоренен в жизни, сродни ей: «Клич футуриста: / были б люди – / искусство приложится» («Той стороне»). Однако позже Маяковский разочаровывается и в футуризме, который также, по его мнению, оказывается далеким от жизни: «Это вам – / прикрывшиеся листиками мистики, / лбы морщинками изрыв – / футуристики, / имажинистики,/ акмеистики, / запутавшиеся в паутине рифм». Не устраивают поэта и «пролеткультцы, / кладущие заплатки / на вылинявший пушкинский фрак» («Приказ № 2 армии искусства»).

Поэзия должна не брать избитые мотивы («Бросьте! / Забудьте, /плюньте / и на рифмы, / и на арии, / и на розовый куст, / и на прочие мелехлюндии»), а пронизывать, сотрясать собою мир, наподобие революции: «Товарищи, / дайте новое искусство – / такое, / чтобы выволочь республику из грязи» («Приказ № 2 армии искусства»), «Сегодня / надо / кастетом / кроиться миру в черепе!» Для Маяковского реальная жизнь и поэзия неразделимы, он теперь чувствует свою слитность с толпой, ощущая себя ее пророком: «Мы сами творцы в горящем гимне – / шуме фабрики и лаборатории». В этой поэзии жизни, подчеркивании телесности теперь можно увидеть некое первобытно-природное начало, способное очистить мир от всего наносного, ненастоящего: «Жилы и мускулы – молитв верней. / Нам ли вымаливать милостей времени! / Мы – / каждый – / держим в своей пятерне / миров приводные ремни!»

Еще один мотив, в котором проявляется овеществление, – это любовь. Любимая не способна понять лирического героя, поэтому стремится упростить его, овеществить. Возможно, это конфликт души и тела: «На теле твоем – как на смертном одре – / сердце / дни / кончило». Его душа – то, что и делает человека живым по-настоящему, – никому не нужна. Осознавая это, он обещает: «Теперь – / клянусь моей языческой силою! – / дайте / любую / красивую, / юную, – души не растрачу, / изнасилую / и в сердце насмешку плюну ей!» («Ко всему»). Он сам теперь готов овеществлять.

Лирический герой теряет жизнь без внимания со стороны любимой: «Ждешь, / как щеки провалятся ямкою / попробованный всеми, / пресный, / я приду / и беззубо прошамкаю, / что сегодня я / «удивительно честный». / Мария, / видишь – / я уже начал сутулиться». Возникают метафоры, в том числе реализованные, холода, смерти, ветхости и старости, входящие в категорию овеществления: любовь умерла – «все равно / не спрячешь трупа... твой каждый мускул / как в рупор / трубит: / умерла, умерла, умерла!... Ямами двух могил / вырылись в лице твоем глаза / Могилы глубятся», «Я душу над пропастью натянул канатом, / жонглируя словами, закачался над ней. Знаю, / любовь его износила уже. / Скуку угадываю по стольким признакам. / Вымолоди себя в моей душе. / Празднику тела сердце вызнакомь». Настоящая любовь, наоборот, дарит душевное тепло, оживляет: «Ведь для себя не важно / и то, что бронзовый, / и то, что сердце – холодной железкою. / Ночью хочется звон свой / спрятать в мягкое, / в женское» («Облако в штанах»).

Мотив любви переплетается с мотивом одиночества, непонятости, непринятия другим: «а я человек, Мария, / простой, / выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни. / Мария, хочешь такого?», «Я, / обсмеянный у сегодняшнего племени, / как длинный / скабрезный анекдот», «Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?» («Облако в штанах»). Звучит протест против овеществления со стороны другого, будь то иссушающая наука, упрощающая, лишающая жизни («меня, / сегодняшнего рыжего, / профессора разучат до последних йот, / как, / когда, / где явлен. / Будет / с кафедры лобастый идиот / что-то молоть о богодьяволе» [3] – «Дешевая распродажа»), или обычные обыватели («хорошо, когда в желтую кофту / душа от осмотров укутана!» – «Облако в штанах»). Ср.: о Пушкине: «Я люблю вас, / но живого, / а не мумию. / Навели / хрестоматийный глянец. / Вы / по-моему / при жизни – думаю – / тоже бушевали. / Африканец!» («Юбилейное»).

Другой тип овеществления несет война – «кровавая бессмысленная свалка, в которую ринулись народы» (Маяковский). Насильственная смерть – это предел овеществления человека: «а с запада падает красный снег / сочными клочьями человечьего мяса» («Война объявлена»). Солдат Маяковский называет рабами (реализованное в жизни овеществление): «Из каждой страны / за рабом раба / бросают на сталь штыка». Целый ряд овеществляющих метафор подчеркивает противоестественность войны для человека: «выпарили человечество кровавой баней», «Сцепилась злость человечьих свор». Неслучайно и причина войны – сугубо материальная: деньги («Кто над небом боев – / свобода? / бог? / Рубль!» («К ответу!»). Овеществляющая энергия войны звучит и в стихотворении «Я и Наполеон»: «Идите, изъеденные бессонницей, сложите в костер лица!»

В сатирических стихотворениях-гимнах поэт рисует ряд гротескных образов государственных институтов, используя прием овеществления. Ученый «не человек, а двуногое бессилие», «глаза у судьи – пара жестянок / мерцает в помойной яме», а у критика повадки животного: «Он носом, хорошеньким, как построчный пятачок, / обнюхал приятное газетное небо». Судьи, критики, ученые – все они иссушивают жизнь и омертвляют все, с чем сталкиваются. Жизнь остановилась в кабинете ученого: «Сердце девушки, выпаренное в иоде. / Окаменелый обломок позапрошлого лета. / И еще на булавке что-то вроде / засушенного хвоста небольшой кометы». Да и сам он, похоже, с мертвой душой и больше похож на ископаемое. Под взглядом судьи все становится безжизненным: «попал павлин оранжево-синий / под глаз его строгий, как пост, – / и вылинял моментально павлиний / великолепный хвост». Никого не осталось (сплошное «бесптичье, безлюдье»), «лишь, злобно забившись под своды законов, / живут унылые судьи».

Таким образом, в ранней поэзии Маяковского последовательно проявляется категория овеществления, которая выполняет целый ряд функций и имеет свои языковые средства выражения. Во многом она связана с протестным характером творчества поэта, который сам остро ощущает жизнь и хочет вдохнуть ее в своих современников. «Как пронести любовь к живому?»... Эта статья – филологическая попытка задуматься над этими словами В.В. Маяковского.

Примечания
[1] Все цитаты приводятся по изданию: Маяковский В.В. Собрание сочинений в двенадцати томах.– Т. 1 – М.: Правда, 1978.
[2] Некрасова Е.А. Приемы языковой изобразительности в стихотворных текстах // Поэтика и стилистика 1988-1990. – М.: Наука, 1991. – С. 67-70.
[3] По сути, эта статья – тоже «вклад» в овеществление поэта.