Гоголь-Человеколюбец

Сейчас трудно сказать, хорошо это или плохо; то, что за последние четверть века «гуманиста-обличителя» Гоголя наконец оставили в покое: зато стали заметно больше обращать внимание на само его творчество.

Покопавшись в старом советском учебнике по литературе (за 1977 год), можно найти массу «замечательных» цитат; в духе: «Тридцатые годы ознаменовались становлением, дальнейшим развитием критического реализма, основоположником которого явился Пушкин.» У советской идеологии все жутко чесалось, по поводу того самого «критического реализма», с поправкой на то, что само определение «критический» могло относится разве что исключительно к дореволюционному периоду (почти) — а основной акцент в стране Советов делался уже на «социалистический реализм». Который, формально, не мог взяться сам по себе, из неоткуда, и потому, обосновывался некими «традициями» старой литературной школы России. (Пушкинский Герман, которому «Княгиня Голицына» ехидно подмигнула прямо из собственного гроба — непринужденно вписался в каноны того самого соцреализма.)

Собственно, сам Гоголь, несмотря на очевидную популярность своего творчества, при жизни, за содержание собственных произведений, немало огребал от всех сразу; и от литературной критики, и от цензуры, и, порой, от самих читателей. Утвердившееся в 40-х годах XIX века славянофильство в Российской Империи, очень быстро, и остро, начало нуждаться в собственных адептах; и Гоголь, попав под раздачу, поначалу казался просто-напросто идеальной кандидатурой. Российские славянофилы, во все времена, были людьми ну очень серьезными; всякое баловство, по культурной части, переваривали крайне плохо — но Николаю Васильевичу, на первых порах, так уж и быть, подобное спускали. Ну и ладно, что у него там кузнец верхом на черте, совершает путешествие из провинции в Петербург; покойники встают из могил, ведьма в домовине летает по церкви, а на ярмарке в Сорочинцах орудует нечистая сила. Молодой Гоголь, был вполне себе на уме; на заре собственной литературной карьеры, описание быта родной, волшебной Украины ему неимоверно нравилось; раз нашлись те, кто записал его в «народники» — ну, так и пожалуйста. С нечистой силой, на страницах собственных книг, он тогда заигрывал очень легко; а те, кто смотрел на подобное с чересчур серьезной миной; с некоторым трудом, но подобное переваривали — вроде как малороссийский фольклор.

В позднее время, в СССР, где существовала тотальная творческая уравниловка по тематике произведений; ранние вещи Гоголя — «Вечера на хуторе» и сборник «Миргород», издавались в основном под эгидой «Детской литературы». Ибо требовалось четко разделять «Гоголя-сказочника» от «Гоголя-обличителя» (а именно; разоблачителя пороков государственного аппарата Российской Империи при Николае I — что процентов на 70% даже не соответствовало действительности, но, об этом, в следующем тексте), человека, который написал «Ревизора» и «Шинель».

(При том, если «Ревизор» - это еще куда не шло; вполне наглядная иллюстрация тотальной коррумпированности николаевской России. То с «Шинелью» всегда была беда; вот сидит Николай Васильевич, и пишет повесть о маленьком, несчастном человеке в огромном, страшном городе. Который, каждый день, из этого маленького человечка тянет жизненные соки, те, которые еще остались. Социальная драма о бедности, безысходности, одиночестве и чудовищной несправедливости. Гоголь никогда не был «вольнодумцем»в традиционном понимании, и совершенно не катил, в данном произведении, бочку на страшный госаппарат. Полутемные коридоры николаевских департаментов, надменные высшие чины, гнусные сослуживцы, копеечное жалование — все это выступало лишь фоном, хотя и очень обширным. И вот это намеренное желание поздних идеологов — не видеть за деревьями леса; а вместо этого включить традиционное; «бу-бу-бу», «разложение социальных слоев» и проч., традиционно же и затмевали весь смысл произведения, и его действительно огромное значение для всей последующей русской литературы. Которое, впрочем, обрабатывалось антологичным образом. Не зря же, все «вышли из гоголевской “шинели”».)

Но и это далеко не все. Вообще, давно уже замечено — читатель юмор Гоголя или воспринимает, или не воспринимает совсем. Прежние славянофилы Гоголя пытались любить — и, в силу своей некоторой неуклюжести, могли оправдать даже искрящие нитками ирреальности «Записки Сумасшедшего»; хотя в какие каноны записать подобное, сами не знали. Тогдашние медики-мозгоправы, впрочем, читали это с искореним удовольствием. Окончательно образ «Гоголя-реалиста» добил (и продолжает добивать) его повесть «Нос».

Можно сказать, что это, в принципе, вершина гоголевской фантасмагоричной, абсурдистской прозы — настолько лютый шедевр; что даже распинаться сейчас не имеет смысла: разве что писать отдельный текст на эту тему. Если коротко; там у Николая Васильевича даже не сплелось, а схлопнулось в одной точке гоголевской «реальности» (почти зеркальной) — все что могла породить его гениальная голова, причем, местами, далеко не самое приятное, а временами и откровенно страшное. Там же он, в последний раз, смог отключить на время свою, все более с годами нервозную, религиозность — не побоявшись отпустить пару крайне недвусмысленных эпизодов касательно церкви. Это был еще далеко не конец его творчества, но столь искрометно и хитро, он уже больше никогда не шутил.

Еще о славянофилах и западниках, в раскрытие темы https://vk.com/wall-85529314_509459