О самом главном

Милые вы мои, дорогие, заседатели вы думские наши, а также работники искусства! Вот пишу я вам письмо. Конечно, буду говорить с вами только о самом главном – о Матильде. Я так поняла, что это, почитай что, любовница царя нашего батюшки. И теперь все подозревают, якобы, грешен он. Не чист. Прежде чем с царицей, с супружницею своею, эмоцию-то свою развлекать, не утерпел, мол, на Матильду сначала петушок-то его прокукарекал.

Мне самой годков то много. Почитай, ещё годок прибавь, и девяносто лет стукнет. Я, милые вы мои, чего-чего только в жизни-то своей не видала… В войну жила… Да… Колоски с колхозного поля воровала. Грешна! Раз вот идём с поля-то, а у каждой мешочек с колосками-то наворованными. А идёт нас не мало,  и у каждой мешочек-то… само собой… есть-то как хотелось… Ых-х! Да всё девки. Мне, например, тринадцать было, а остальным и того меньше, таких в поле-то на работы посылали. Мы работаем, помочиться запросимся, да с собой колоски-то и утащим в кулаке. А там уж у нас у каждой мешочек припрятан, ещё с утра положен. Вот за день-то раз пять туда сбегаешь, глядишь, горсточку-то и насобираешь. День горсточка, другой горсточка, потом к дяде Ване на помол. Дядя Ваня на всю деревню молол. Ночью молол, чтобы ни-ни. А мучку-то эту только понюхать, так одно удовольствие. Мама лепёшечку-то испечёт. Дух по избе хлебный!.. Мне лепёшечки-то не доставалось, я старшая была, и ещё двум сестричкам не доставалось. Зато малыши сестрёнка с братцем так причмокивали… А мы и рады… Да… Братик-то не выжил. А сестрёнку-то выходили. Жива.

Вот идём, значит, мы с работы-то, а навстречу нам машина пылит. Уполномоченный!!! Что делать? Мешочки под платьем, но видно их, тельце-то девчачье тонкое, каждую кочечку на нём под платьем-то сразу увидишь. На землю бросить - и того страшнее. Что делать, как быть, не знаем. А с нами тётя Маруся была, взрослая, как бы для присмотра за нами, с нами работала. Остальные-то взрослые бабы окопы рыли. Она нам и говорит: «Стойте, девки, как стоите, молчите и ничему не удивляйтесь». Мы замерли. А она подошла к краю дороги, подол свой задрала, задницу свою огромную оголила, как бы опорожниться нацелилась. Как раз, почитай, как бы в самую морду уполномоченному-то. Их-х, машина-то пронеслась, только пыль столбом!.. Подходит к нам тётя Маруся, а мы все окоченели, как в припадке, бледные, слова вымолвить не можем. А тётя Маруся как расхохочется. Тут и мы хохотать стали, да мешочки-то свои всё к себе покрепче прижимать. Так напугались. И сейчас вспомнить, так сердце заходится.

Но это я отвлеклась. Я же про главное хотела, про Матильду. Вы, конечно, думаете: куда ты, бабка, лезешь, сиди уж. Но я, грешным делом, поняла, что весь сыр-бор из-за ущемления чувств верующих разгорелся. А я, милые вы мои, верующая. Всю-то жизнюшку свою верую в Господа нашего Иисуса Христа. Слава Ему! То есть, как бы - мои это чувства-то пострадать могут. Так может я от своего-то имени и высказать своё-то могу?

Сама я кина-то этого не смотрела, как и все. Но я его и не увижу. Ослепла я. Уже, почитай, шестой годок ничегошеньки не вижу. Но правнучка телевизор-то постоянно смотрит, а слух-то я ещё не потеряла, вот и слышу про Матильду-то, и пишу вам (не сама, конечно, внученька по просьбе моей написать согласилась). Режиссёр, фамилия у него ещё интересная, Учитель, так сказал, что он воспитан хорошо и что он ничего там не показал, а только лямку одну. Лямка эта оторвалась, и Матильда оголилась. Нет, конечно, если она до пояса оголилась, то конечно, какие тут чувства верующих?.. Никаких!.. Что верующие грудь что ли женскую не видели? Все видели. Чай, всех мать кормила. Не грех это. А вот если ниже пояса оголилась… То тут да… Лоно-то материнское смотреть не подобает. Но он, Учитель-то, сказал: «Это ведь как показать…»

Да! Это ведь как показать!.. Можно ведь и само окошечко с кукушечкой показать, прости меня Господи. Или, к примеру, самого петушка! Да ещё царского!.. А это уж точно чувства верующих оскорбит.

Вот и меня моя кукушечка-то в окошечке измучила. Так и тянутся к ней мои руки, так и тянутся. Уж и молюсь, и Бога призываю… Никак не помогает. Вот и батюшке на исповеди рассказываю: «И сама, батюшка, не замечаю. Раз - и опять руку туда тяну. А как залезешь поглубже-то, да как за хохолок-то ухватишь… Теплота в душе, блаженство, умирать не хочется… И всё сильнее и сильнее трёшь-то её. Уже и пот с лица, и дыхание прерывается, и уши закладывать начинает… А потом - раз – и истома, и нега, и радость… Только потом и опомнюсь – грех ведь». А батюшка у нас такой хороший, такой добрый, всё только и повторяет: «Господи прости, Господи прости…».

Нет, я конечно не за оскорбление чувств верующих. Если там Матильда совсем обнажается. Это конечно… Может и стоит кинотеатры-то взрывать. Но если только до пояса… Вот даже и митрополиты смотрели и говорят, что там ничего такого… Значит, - только до пояса. А ведь это не грех. Материнскую-то все видели…  А то, что у правителей наших на балерин, да на гимнасток петушки кукарекают, так это уж природа-мать. Тут уж что поделаешь?