8. Нана

       Утром в горах после каждого разряда молнии  грохотал гром такой ужасающей силы, что, казалось, вот-вот обрушатся не только нависшие скалы, а и земля-матушка разверзнется на мелкие осколки. Гром сотрясал горы, все мировые воды грязными бушующими потоками обрушились на эти горы – потоками, которым не будет конца.  А в глубокой горной пещере спряталась от этого кошмара экспедиция. Ещё несколько ударов грома и жалящих, разрывающих в клочья небесную ткань молний и…  расколется матушка Земля, разлетится по Вселенной отдельными пылинками вместе с душами всех живущих на ней землян.
        – Долго это будет продолжаться? Или нам уже не суждено домой добраться? – ворчал повар, разводя в пещере костёр, чтобы сварить в котелке кулеш с салом и пшеном и вскипятить воды со стеблями и листьями иван-чая, чтобы немножко поднять дух довольно сильно промёрзших членов экспедиции.
        Когда обед был готов и довольные участники группы с наслаждением грызли сухарики из чёрного хлеба, запивая ароматным отваром Иван-чая, в горах послышались какие-то непонятные звуки, переходящие в горловое пение.
        – Что это? –  настороженно спросил один из участников экспедиции, механически перекрестившись.
        – Это поют симары, – ответил проводник.
        – А кто они, Михалыч? – спросил Гаврила, самый молодой и самый могучий участник экспедиции.
        – Симары, – задумчиво произнёс проводник, – жили в горной местности ещё задолго до появления в горах маленьких людей, то есть нас. Это были могучие великаны от 4 до 5 метров роста. У них были светлые волосы и голубые глаза. Они понимали язык всех живых существ, в том числе язык общения горных и лесных духов.  В те далёкие времена зимы не было, урожай снимали по два-три раза в год. Питались симары только плодами, которые им давала мать Земля – различными  злаками и овощами, выращиваемые на плантациях. Они строили себе дома-крепости из камня, добытого в горах. Вели войны с песиглавами – детьми Земли, проживающими на другой стороне гор, питавшихся мясом добытых на охоте животных.  Песиглавы нападали на симарские поселения, так как были охочи до симарских женщин и испечённого симарами печного хлеба. Симары ходили на них войной, выручая своих женщин. А если симары отступали, и кое-кто из них падал в сражении мёртвым, песиглавы тащили их тела в свои поселения и съедали. Симары не разговаривали как мы с вами голосами, а только мыслями. Ушедший из родного дома надолго симар мог свободно разговаривать с членами своей семьи на расстоянии. Но собираясь все вместе на природе, они начинали петь без слов гортанным голосом, подражая голосу горного водопада. Их женщины пряли одежду из выращенного льна, украшая её вышивкой такой тонкой работы, какую не выполнит ни одна из наших искусных мастериц. Красили нитки и ткани красками, добытыми из трав и плодов, которыми их щедро одаривала Земля. Они также приносили домой добытые из недр гор драгоценные камни, радовались и любовались ими, как наши маленькие дети пёстрой Рождественской мишурой на ёлке. Были у них и искусные кузнецы, которые изготавливали для женщин племени красивые украшения. Но они не придавали им такого значения, как мы, люди, и, конечно же, не вели из-за золота войн. Они были мирными жителями, потомками самой Владычицы гор, которая следила за их жизнью со своего горного трона. Но вот появились в их краях первые маленькие люди в поисках  золота и драгоценных камней. Они заблудись и случайно вышли к их селению. Симары их мирно встретили, впустили в селение, накормили, обогрели. Узнав силой своих мыслей, что люди ищут золото и драгоценные камни, подарили им из своих запасов, после чего вывели их на тропу, по которой люди могли вернуться в свой мир. Но люди этого не оценили. Их князь, узнав, что в их племени столько драгоценностей, что они раздаривают их чужеземцам, решил пойти на них войной, чтобы отобрать их «богатство». Вышли симары и камнями их побили. Затаились маленькие люди, стали выжидать. Сменилось не одно поколение, а покоя не давало им богатство симар. Опять вышли на войну, снова симары их побили. Опять время идёт, старые люди умирают, новые рождаются. Но вдруг пришла к людям одна демоница-колдунья. Красавица писаная, да сердце злое и жестокое. Ей тоже богатством симар завладеть хотелось. Соблазнила она князя и стала его женой. А потом начала его к войне готовить. Ночью в котле зелье наварила, заговорила, призывая все силы тьмы на помощь, а после обмакнула в котле все наконечники стрел и мечи. Вышли маленькие люди на войну. Стали они вначале одолевать симаров. Тогда на помощь симарам вышли лесные духи.  Вместе стали они теснить людей. Тогда Демоница призвала на помощь песиглавов.  С их помощью, снова стали люди наступать. Тогда на помощь симарам пришли светлые горные духи. Опять стали симары побеждать. Собрала тогда демоница последние силы и призвала тёмных огненных духов из глубин ада. Опять симары начали терпеть поражение. Но в этот момент явилась их прародительница – сама Владычица гор. Она взмахнула рукой, и, раздвинув гору, забрала всех симаров в свои недра, а на всех их врагов выпустила своих помощников: Горный Вулкан и Великаншу Зиму.  После этого началась долгая Зима. Прошли годы… Владычица гор сменила гнев на милость. Но Зима Великанша не желала покидать Землю. Тогда Владычица отправила её жить навечно на вершину горы, а спускаться вниз разрешила только на время. Вулкана отправила обратно в недра, также с разрешением иногда выходить наружу, чтобы покарать нечестивцев. А симары так и живут до сегодняшнего времени внутри горы и только изредка выходят из неё. Но не всем людям дано их теперь увидеть, так как Владычица гор научила их становиться невидимыми в присутствии людей. А злую Демоницу она обратила голой скалой, на которой ничего не растёт. И она иногда в непогоду завывает так, что все звери и птицы в округе разбегаются в разные стороны. А люди, которые ступят на неё по неведению, могут упасть в пропасть. Это её чёрная душа томится в этой скале и злобствует. Но доброго человека лесные духи либо невидимые симары уведут от той скалы подальше.  Вот, видите вдали чёрную скалу, далеко вдали? Это и есть демоница.
       – А песиглавы куда подевались? – задал Михалычу вопрос любопытный Гаврило.
       – Песиглавы начали нападать на людей, воровать у них съестные запасы и пожирать уведённых в полон. Они были оборотнями, и по ночам могли невидимыми войти в селения и похитить самых красивых девушек. Но об этом отдельный сказ.
       – Расскажи, Михалыч, не  томи, – заныл Гаврила.
      – Ну, тогда слушай дальше. Жили песиглавы высоко в горах, спускаясь в долину только изредка. Опасно было путнику, охотнику, пастуху, на тропе которых появлялись эти чудовища. Один пастух по имени Иванко, пасший всё лето в горах хозяйское стадо, надеясь к осени спуститься в долину и, получив от хозяина расчёт, жениться на своей любимой девушке Марийке, был обнаружен песиглавыми. Самого пастуха убили, а стадо забрали. Долго искала его бедная Марийка, ходила и плакала по его следам. А из слёз её, упавших на землю, вырастали красивые цветы, которые в народе прозвали шелковой косицей.
       Был один солдат, которого эти чудовища похитили и заставили работать на них. Он доложен был варить для них еду из ящериц и змей. Но пробовать еду ему запрещалось. Однажды солдат рискнул попробовать. И как только он распробовал, начал слышать неведомые доселе голоса духов, шёпот трав и листьев. Узнав о его беде, научили его духи лесные, как сбежать от песиглавов. После возвращения в родную деревню стал он известным знахарем, поскольку каждая травинка ему поведывала, от какой она хвори уберечь может и как снадобье готовить.
      – Бр-р-р гадость, а чтоб тебе пусто было от твоих баек! – выругался повар.
      – Цыть! Не нравится, не слухай! – прицыкнул на него Гаврило. – Продолжай Михалыч! Аж дух захватывает! А чего ещё припомнишь?
       – Было одно время, –  продолжил рассказчик.  –  Когда эта нехристь в долину всей ордой спустилась, пошли они по деревням. Они были оборотнями, и умели прикинуться то деревом, то камнем, то собакой, а то и людской вид принять. Так никакого от них спасу не было. Хорошо, коли только одну овцу своруют. А они и на людей нападали. Мужиков, ведомо, съедали, а девок к себе тащили. Больно охочи до наших баб были. Ведун тогда один дюже мудрый в деревне жил и надоумил, что делать надобно.  Вот тогда и клич по деревне кинули, которая из девок посмелее найдётся, вроде как для приманки. Нашлись такие. Пошли они с туесками, вроде как по ягоды. А за ними парни наши осторожно крадутся, посматривают. Вдруг эта нехристь выскакивает да на девок!  Поймали и потащили к себе. А парни по их следу вышли к лесным пещерам, в которых они прятались. Хворосту ко входу наложили да и подожгли. Песиглавы начали задыхаться и выскакивать, парни их всех до одного и порешили. Как последнего прикончили, полезли девок искать. Нашли их, чуть живых на свет вытащили и до дому понесли. Отчухал их потом ведун отварами, переляк откачал, только рассказать,  что там в пещере было, не могли упомнить. А песиглавы с тех пор далеко в горы ушли, редко в селения спускались. Но и их границу пересекать не надобно.
      – А дети от песиглавов рождаются у людей? – спросил любопытный Гаврило.
      – Рождаются. Дюже сильны они, выносливы к любым трудностям, ведают то, что простому человеку не под силу. Матери особливо скрывают от людей,  чтобы не убили их  как ведьмаков. Даже сами дети порой не ведают, кто им отцом родным приходится, но узнать можно по большому оволосению, бывает, что даже на лицах их щетинка прокалывается. Их матери в церкви крестят, растят, как людей.
      – Христа ради, дай спать, Михалыч. Не пугай на ночь страстями, – заныл повар.
      – Ну, ладно! Будя с тебя, Гаврило. И, правда, пора укладываться спать. Дождь к завтрашнему утру отступит. Пора нам выбираться из этого каменного мешка.
      Под утро геологи проснулись от жуткого крика. Глянув на соседнее горное плато, геологи увидали страшную картину. По горам мчалась высокого роста женщина с развевающимися белыми волосами,  крепко сжимая в руках маленького ребёнка, а за ней мчалось такого же роста волосатое чудовище, издавая этот страшный рёв, который поднял всех на ноги.
       – Боже праведный, спаси и помилуй нас грешных! – заголосил, крестясь, повар. – Это всё ты, Гаврила! Стоит только помянуть чёрта, как он явится!  Да и ты, старый хрен,  хорош!
        Перекинулся он тут же на Михалыча:
       – Надо те было  про песиглавов  рассказывать!
       – Так, эдак же, сам просил!
       – Вот теперь и погибнем все в его пасти, а может он не один, а и другие с ним объявятся. Сам говорил, что они племенами живут и так же племенами скитаются по свету.
       – Похоже, ему пока до нас никакого дела нема. А вот баба, за которой он нынче гнался на симарку похожа, о которых я вам накануне говорил. Лучше добавьте  хворосту в огонь, я в него травок специальных кину, да заговор прочитаю, може чё вызнаю от духов.
       – Да что ты, Михалыч, – не унимался повар. – С ума, что ли, сошёл? Да кто тут за хворостом в лес сунется, чтобы ему в пасть лохматую загреметь. И поминай, как звали!
       – Да какой это песиглав, – отозвался молчавший досель начальник экспедиции. – Это же снежный человек!  Вот так удача! Его же в Гималаях Йети называют, священным считают. А в Индии его Хануманом – царём обезьян зовут. Эх, жаль, что с нами профессора нет. Вот бы сенсацию в академии сделали. Его только трогать не надо, а он вас и подавно не тронет. Говорят он к хлебу да сыру неравнодушен.
       – Да я ни за какие деньги к нему не подойду. Это вам, баринам, сенсации подавай. А нам простым не надо этих острасток.
       На время звуки улеглись. Поднялся Гаврило:
       – Я пойду за хворостом. Я потомственный медвежатник, на медведя с голыми руками не забоюсь.  Пойду-ка я хворосту раздобуду, жуть как узнать чё нового хочется!
      Как пошёл, так исчез на трое суток. Начальник лагеря велел складывать вещи и вылезать из этого чёртова ущелья.  Вся группа его поддержала, только Михалыч заявил:
      – Как хотите, а я без Гаврилы ни шагу. Чует моё сердце, жив наш Гаврила! Только его Леший водит, видно, что-то важное указать ему желает.
      – Ладно, ждём до утра. А утром снимаемся.
      И точно, как только рассвет забрезжил, объявился Гаврило, бледный, по-видимому, страшно напуганный кем-то. За плечами была целая охапка хвороста да лукошко с лесными ягодами и грибами. А в руках у него был крупный свёрток из листьев, коры и каких-то трав, из которого выглядывало личико маленького голубоглазого ребёнка, только очень крупного, чуть ли не годовалого по размеру, который всхлипывал:
       – На-на-на!
       – Это что за чудо лесное? – воскликнул повар. - Уж не эта ли прыгающая ведьма тебе его подбросила?
       – Чё не знам, то не знам. Я вот хворосту набрал, а потом гляжу… оленей стадо. Думаю, поймаю одного, будет нам мясо свежее. Я за ними, а они как будто удирают, но недалеко. Словно меня за собой куда-то манят. Я снова за ними. Подвели они меня к вершине горы. Я – глянь! А на ней дитя большое и голое лежит и плачет. Так одна важенка к нему подбежала, легла на бок, дитятко к ней подползло и начала молоко с его сосцов сосать.  Как насытилось, важенка поднялась, а секач как гаркнет по ихнему! И они вскачь скрылись за ельником. Мне то, что делать, запеленал её в листья, травы, корой всё прикрыл, валежник за спину и собрался к вам возвращаться.  Только захотелось мне вниз глянуть. Глянул и обомлел. Лежит та самая, что от песиглава утекала. Вся в крови, не двигается. Понял я, что мертва. А с другой вершины это чудище стоит, на меня словно скалится и в грудь себя кулачищами лупит. Но вершина эта какая-то вся серая, мрачная, ни травинки на ней, только одни камни голые. Ну, я так и тронулся в путь с дитём, а по дороге поляну узрел, на ней боровиков видимо-невидимо. Набрал я их в мешок, а дальше яблоня дикая, слива, да ещё ягоды по кустам зреют. Набрал и их. Словно много нёс, да тяжести не чувствовал.
        – Господи, спаси и сохрани! Только ведьмы лесной нам в деревне не хватало! – проворчал вечно недовольный всем миром повар.
        – А я чё зверь?! Не бросать же мне дитя малое одно в лесной чаще. Да я теперь не вжись на оленя с ружьём не пойду, да и к охоте мой азарт поостыл.
        – А кормить-то чем будешь? До деревни далёко. Где мы дитю молока раздобудем?
       Вдруг послышался звон копыт. Геологи схватились за ружья. Только Гаврило заорал:
        - А ну, бросить, не то через колена все стволы обломаю! Это важенка, дитя поить пришла.
       И, правда, вскоре послышались оленьи голоса. Гаврило вынес дитя и, положив на лужайке, по которой бегали солнечные зайчики, удалился в пещеру. Одна из важенок отделилась от стада, чтобы напоить малышку. Когда малышка насытилась, олени повернули назад.
       – Вот что. Собираться нам надо, пора домой. Видно мать девочки на эту заколдованную гору запрыгнула, и колдунья её сбросила. Только вот девочку, возможно, сам леший спас и под свою опеку взял, коль оленье стадо её охраняет. Только вот чё с нею нам делать?  Ей бы кормилицу хорошую нанять! Хотя, если оленье молоко пьёт, может и коровье, либо козье сгодится…
       – Вот что, – отозвался начальник экспедиции Иннокентий Петрович. – Девочку в свой дом забираю. А ты, Гаврило, хочешь пойти ко мне в дом работником? Да и тебе, Михалыч, сторожем при сторожке предлагаю. Не желаешь. А если где родник лечебный найдём, так думаю там имение выстроить и в летнее время в него приезжать.  Тебя же с Гаврилой там оставлю. Будете за имением следить, разные хозяйственные дела вести. Ты, Гаврило, женись, приводи в дом жену работящую, которую можно к скотному двору приставить.
        – Я не против, – ответил Гаврило. – А матку с батькой можно?  Матка бы за дитём присмотрела. Сеструха моя малолетняя померла, матка за ней так убивается, что может за Наной присмотрит, да успокоит свою душу.
        – Нана? А почему Нана? – спросили в группе.
      Вдруг, ребёнок начал  издавать эти звуки,  так как другие груднички ревут  «ма-ма» либо «ля-ля». Тогда Гаврило поднял её на руки и начал баюкать и напевать ей колыбельные, которые слышал от матери, певшей над колыбелью своей почившей дочурки. Маленькая Нана, как окрестил её Гаврило, немного похныкав, быстро успокоилась и начала его рассматривать своими маленькими глазёнками, цвета неба.
        – А ты, Михалыч, пойдёшь в мой дом? Ты нам столько баек вчера порассказал. Супруга моя в положении, будешь моим будущим детям свои сказки сказывать. Да и Нана похоже твоей крестницей стать должна, а крёстной для неё Гаврилы мать возьмём.   
        – Предложение занятное, да только как я, барин, без леса буду? Я тут в горах каждую травинку знаю, со всякой живностью общий язык найду. Вот, ежели имение в горах, что присмотрели, обустроите, так я к вам приду, ежели не передумаете.
       – Что ж, Михалыч, ловлю на слове. Как бумагу нужную получу, так рабочих пришлю. Источник в горах целебный хочу отыскать, около него имение своё выстроить. Деревья, кусты заморские насадим. Палаты каменные с мраморными колонами поставим. Тогда за тобой Гаврилу пришлю.
                ***

       Прошли годы. Иннокентий Петрович, как и обещал, нашёл в горах лечебный ключ, видимо ему сам Леший на него указал. В районе ключа и царь российский дал команду выстроить  здравницу, которую могли бы посещать богатые князья, дворяне и некоторые разбогатевшие купцы. А что касается простых, то избранные из них были зачислены в штат прислуги для обслуживания отдыхающих.  А сам Иннокентий Петрович, за заслугу перед царём и отечеством получил медаль, недалеко от здравницы землю во владение и денежное вознаграждение. После чего пустил эти деньги и доставшийся ему в приданое от матери супруги капитал в строительство, выстроил там для своей семьи большое летнее имение, в котором его семья проводила всё летнее время до первых осенних холодов.  Остальное время они проживали в Петербурге, где находились в те годы все сливки российского общества.
       В этом имении был выстроен добротный каменный дом с мраморными колонами в греческом духе по настоянию его жены, выросшей на классической литературе, в том числе греческой и римской мифологий. К дому прилегала большая терраса, увитая плющом, клематисом, настурцией. По её краям стояли кадки с олеандрами, розами, магнолиями, между которыми были размещены привезенные из самого Рима мраморными скульптуры богов. Со стен свисали многочисленные комнатные лианы и садовые цветы.  Там вся семья любила сидеть, пить чай из самовара и принимать важных гостей. С прибывшими в имение дамами барыня Анна Александровна вела светские непринуждённые беседы, обсуждая новости Парижа, модные платья, аксессуары, косметику и многое другое приятное для дамского уха. А сам Иннокентий Петрович в другом конце террасы вёл с их мужьями беседы, о политике, новостях России и Зарубежья, пропуская по стаканчику винца, либо чего более крепкого завезенного из Англии, Германии, Франции, закуривая сигарами. Их выписанный из самого Парижа повар готовил известные кушанья французской и итальянской кухни, командовал штатом кухарок, мало, по его мнению смыслящих во всех гастрономических тонкостях его родной страны. А по саду носились весёлые и озорные их два чада под зорким оком гувернантки немки, иногда вместе со своими ровесниками из числа прибывших в их дом гостей. Их сад тоже пестрел обилием цветов и красок, «нарисованных» опытной рукой садовника.
        А в другой части имения находились конюшня под руководством Гаврилы, его отца Силантия и другой челяди. Чуть дальше свинарня, скотный двор и птичник, которым заведовала Гаврилина мать Марфа, со своим вымуштрованным штатом нанятых в дом крестьянок. А в самом конце имения, калитка которого выходила в горный лес, находилась сторожка, в которой жил-поживал  Михалыч, исполнявший работу сторожа.
         В общем, вся челядь была более-менее довольна, только одной Нане приезды хозяев были не в радость. Когда она подросла, её няньку отправили на птичий двор, а она сама содержалась в доме для барских детей чем-то вроде живой игрушки. По утрам проснувшийся барчонок запрягал её уздечкой и гонял как лошадь, которую нещадно бил своим кнутом, нередко оставляя на её спине кровавые дорожки. Когда ему эта игра наскучивала, он принимался гонять собак и кошек, а Нана переходила в руки его сестры, и последняя начинала играть в доктора. Мазала кровавую спину бедной Наны чем-то непонятным, потом заставляла Нану что-то пить. А когда экзекуция была закончена и Нана, получив на некоторое время небольшую свободу, бежала со всех ног к своей бывшей няне Марфе, которая лечила её своими травами, либо к Михалычу. Он также её жалел и давал чего-то попить, чтобы она отрыгнула то, что заставляла её выпивать хозяйская дочка. Михалыч Нану жалел, угощал разными вкусностями, рассказывал ей сказки. Бедная Нана всё понимала, но не могла сказать, так как её народу, да и её отцу песиглаву человеческая речь была несвойственна. Она могла только всхлипывать от боли и проливать из глаз слезу. И лишь изредка, когда её никто из домашней челяди не звал, она уходила в лес.
        Как-то Михалыч за ней тайком проследил и увидел, что изредка Нана встречается со своим родным отцом песиглавом, который ей приносил из лесу вкусные коренья, фрукты, ягоды. А она ему тайком носила полученный от своей крёстной хлеб, сыр, так любимые песиглавами. Сам песиглав, заметив Михалыча, кинулся на него с рычанием и, наверное, разорвал бы, но Нана издала какие-то гортанные звуки, и её отец смягчился. «Да, скорее всего, подрастёт и навсегда убежит в лес от мучений!» – подумал Михалыч. Но что удивительно, после встречи с грозным отцом Наны у Михалыча, который и раньше владел знахарскими способностями, открылся очень сильный дар. 
        Теперь к нему обращалась за помощью барской челядь, а часто и крестьяне из близлежащих селений. Прознав об этом, местные поп и врач пробовали объявить ему войну, пугая крестьян злым чёрным колдуном, знавшимся с нечистой силой в лице Михалыча, а врач антисанитарией и т.п. Может, это и окончилось бы для Михалыча каторгой, ссылкой в Сибирь, если бы жил он в селе. Но с Иннокентием Петровичем, получившем награду из рук царя, поп в открытую связываться побоялся и огранивался распусканием слухов по округе. А лекарь скрипел зубами, узнавая, что его пациентов, которых он не мог вылечить, вылечивал Михалыч. Приехав однажды навестить в отсутствие Иннокентия Петровича его благоразумную супругу, воспитанную истинной христианкой, и её очаровательных деток, поп читал им проповеди и пускал недобрые словечки в адрес Наны. Поэтому хозяйка и вся её челядь делали вид, что не замечали детских жестоких выходок в адрес Наны. А домовая прислуга нагружала бедную Нану работой и тоже была не прочь наградить последнюю подзатыльником. Только с приездом из очередной экспедиции либо учёного совета домой Иннокентия Петровича для Наны наступали радостные дни, так как его семья и челядь любила и уважала, а кто посмеет в присутствии самого хозяина прикрикнуть либо ударить тех, кто находился под его защитой?
       – Детка моя любимая! – обращался он ласково к своей воспитаннице. – Вот как подрастёшь, поедешь со мной на учёный совет, и тогда никто из учёных не посмеет опротестовать мои научные статьи о симарах – родственниках твоей матери и снежных людей по линии твоего отца! А пока ты ещё маленькая, подрастай и набирайся сил, чтобы ты не пугалась ни дорог, ни чужих людей.
      А время шло. Нана росла, становилась красавицей, довольно большого роста. Для симар она была ещё ребёнком, не достигшим нужного роста, а для людей она уже выглядела подростком. У неё были красивые белые волосы, голубые глаза, характерные для симар, родом из которых была её родная мать. Но только от отца ей досталось довольно-большое оволосение, которое, правда, было белым и не таким заметным, а не рыжим либо чёрным, как в племени её отца.  Чтобы скрыть это от посторонних глаз, её крёстная мать Марфа шила ей красивые сарафаны, рубахи с вышивкой, чтобы всё это скрыть под нехитрой крестьянской одеждой. А шею Наны она украсила красивыми красными бусами, которые мечтала надеть на шею своей родной дочери, достигшей определённого возраста, но почившей ещё в младенчестве. Гаврилин отец пробовал ещё в детстве мастерить для Наны лапти, но она упорно от них отказывалась, предпочитая ходить босиком. Иногда она заводила грустные песни, издавая их звуками, напоминавшими щебет птиц, звуки горных ручьёв и водопадов. Нана пела без слов, но её песнями иногда заслушивалась даже вредная челядь, либо проезжавшие по лесу охотники. Могли на неё глянуть и отдыхавшие поблизости курортники, красавцы уланы, гарцевавшие на своих лошадях, соблазнившие не одну крестьянку или мещанку на своём пути, а жениться естественно не собиравшиеся.  Красивые волосы в детстве Нана не разрешала Марфе заплетать, но по мере её роста Марфе всё-таки удалось Нану уговорить заплести их косой, чтобы не было у Наны лишней придирки, так как люди знали, что распущенные волосы только у ведьм. А бедную Нану, «благодаря» попу, и так уже по всей округе считали ведьмой. Сам Гаврило так и не женился, несмотря на уговоры родителей, видно не встретил на своём пути девушки, которая запала бы ему в сердце. И недоброжелатели начали распускать слухи, что его испортила Нана, после того как Гаврило наградил парой увесистых подзатыльников разгульных подвыпивших «молодцев», попытавшихся схватить и затащить Нану в кусты, уверенные, что за неё хозяйка не заступится. А вот Гаврилу они не расчет не взяли. Тогда, один из побитых молодцов замыслил одно дурное дельце. Но для этого нужно было отлежаться и залечить нанесённые ему побои.   
        Когда время для чёрного дела пришло, они, чуть хлебнув для храбрости бражки, подошли к привозившим для богатых курортников провизию крестьянам и рассказали про одну красавицу, которую будто бы прячет хозяин близлежащего имения, так как надеется со временем уложить её в свою постель, когда она подрастёт. А  она настоящая писаная красавица, поэтому хозяин прячет её от глаз людских, а сама барыня на эту змеюку глядючи все свои глаза уже выплакала. А увидеть эту ведьму можно только изредка, когда она в лес с лукошком по  грибы и ягоды шастает. А домой всегда с полным лукошком приходит. Никто из домашней челяди за ней не успевает, видно ей сам Леший помогает. Вместе с дарами леса она приносит  травы для одного колдуна, который с её родственниками якшается. Что ж семена упали на благодатную почву!  Об этом узнала вначале работающая челядь, а потом слухи доползли и до отдыхавших там известных в России и за её пределами ловеласов. Тут красавцы гусары побились об заклад, подкручивая свои усы, кто первый эту ведьму соблазнит, и начали её выслеживать. Только Нана в лес с лукошком, они за ней по очереди бегают, в любви объясняются. Но Нана молчит и не отвечает. А чем дальше в лес, так она из виду пропадает. Словно сквозь землю проваливается. Однажды один, что понахальней был, её за руку схватил и повалил на землю. В тот же момент в горах что-то загрохотало, и перед ним песиглав появился. Как глянул на него своим огненным глазом, так и паралич смельчака схватил. Товарищи его к ночи хватились, весь полк на ноги поставили и начали с факелами лес прочёсывать. Нашли его мычащим, парализованным. Принесли в здравницу, а там врачи ничего сделать не могут. Тогда их сторож о Михалыче вспомнил. Позвали старика, а тот им в ответ:
        – Эх, молодцы, молодцы! Защитники вы наши! Что, девок на своём веку мало перепортили? А теперь за мою крестницу взялись? Да не по вашим она зубам, коли её силы небесные и лесные охраняют.
        – Дед, просим тебя, вылечи, денег не пожалеем.
       – А на что мне ваши деньги. Стар я уже. Хозяином не обижен, сыт, обут и жалование неплохое получаю. Мне бы только дожить, когда моя Нана замуж выйдет. Вот тогда и умереть спокойно можно.  А перед смертью ей дар свой оставлю. Вот тогда и вы к ней лечиться побежите. Она в лесу каждую травинку и ягодку знает, мне их приносит. Вот только немая она от рождения. А вы её обижать надумали. Эх, не хорошо это! Не хорошо!
      – А если вылечишь, то мы твоей крестнице навезём нарядов, аксамитов, бус всяких, какие в городе знатные барыни носят.
      – А зачем они ей в лесу то? Ей в крестьянской простой одежде сподручней будет, да и замуж ей не за боярина выходить, а за простого крестьянина, из каких сама родом будет. Только вот ростом она немножко их повыше будет, да и то не беда.  Вот только голосу ей Господь не дал, да видно у каждого своё испытание на роду написано. 
        После покряхтел ещё Михалыч, да уговорили его бравые гусары. Взялся Михалыч лечить, но с условием, что ни пострадавший и никто другой  из их братии больше Нану не тронет. Долго возился Михалыч, яйцом по всему телу качал, на голове Нана держала воду, в которую Михалыч каждый раз новое свежее яйцо разбивал, молитвами заговаривая, а потом переходил на какой-то язык непонятный. После зельями поил. Заговорил гусар, только часто срывался, заикался. На ноги поднялся, да без палки не ходок. Пришлось забыть свою гусарскую доблесть, лихого коня и уезжать в деревню к родной матушке.
       Но на этом беды для Наны не окончились. Стали её недоброжелатели выжидать, когда господа  в Петербург уедут. Нану они с собой не брали, оставляли на попечении Марфы и Михалыча. Когда наступила осень, и прилетели за нею ветры, дожди и холода, засобирались господа в дорогу.
       С отъездом хозяев в Петербург, вдруг, крестьяне из близлежащих деревень к имению с вилами и косами, кричат:
        – Отдавайте нам свою ведьму на расправу! Урожай наш дождём подпортило. Всё её рук дело!
      Гаврило с отцом за ружья схватились. Марфа крестится. А Михалыч одного молодого батрака посадил на лошадь и велел в город к уряднику скакать за помощью. А сам тем временем начал на толпу туман и страхи напускать. Успел урядник с нарядом казаков. А казаки народ горячий, крестьян плетьми от имения отогнали. Пригрозил урядник каторгой, если не оставят имение в покое. Дальше зима наступила, а в феврале вдруг мор на скотину нашёл. Опять крестьяне в атаку пошли. На этот раз кругом снегу намело, на лошади в город не доскачешь. Крестьян побольше прежнего было. Они ворота взломали и пошли усадьбу громить. Гаврилу с родителями и Михалыча к дереву привязали. Остальная прислуга в сторону ушла.  А крестьяне Нану схватили, связали и в лес на расправу повели. Но вдруг в горах загрохотало. Пошла с гор лавина. А потом Вулкан огнём вспыхнул. И в это время гора открылась. Вышли из неё беловолосые великаны, Нану у крестьян отобрали и в горе с ней скрылись. А Вулкан всё сильнее и сильнее. Михалыч своими заклинаниями себя и Гаврилу с родителями отвязал и крикнул:
       – Не медля, открывайте конюшню!
       Те и кинулись на конюшню и скотный двор все запоры пооткрывали, а в этот момент грохот. Их троих волной подхватило и отбросило в неизвестном направлении. А снежная лавина вперемежку с лавой всё имение и всех крестьян-недоброжелателей лавой накрыло. А потом и в сторону Здравницы волна пошла. 
       Очнулись Михалыч, Гаврила и его родители далеко в лесу. Всё кругом снегом замело ни проехать, ни пройти. Но вдруг из-за дерева песиглав выходит и подводит к ним лошадей в телегу запряженных. А в телеге коренья, грибы сушённые, дикие яблоки. Родители Гаврилы замерли, перекреститься хотят, а руки их онемели от страха. Только Михалыч не испугался. Подошёл к нему, в пояс поклонился и молвил:
      –  Спасибо тебе хозяин лесной! А дочь твоя где нынче?
      Песиглав лапой на гору показал. Понял Михалыч, что её забрали родственники матери.
      Сели они на телегу и песиглав им лапой указал, в какую сторону ехать. А после этого вдруг исчез, как сквозь землю провалился. А повозка их привезла их к одному добротному дому. Вышел им навстречу хозяин, словно давно ждал. На вид крепок, а волос и борода седые, как лунь:
       –  Проходите в мой дом гости дорогие. Эй, Анюта – накрывай на стол. Щи в печи как раз подоспели. А я им, с дороги, пойду баньку готовить.
       Зашли они в дом и обмерли. Перед ними стояла девушка, копия Наны. Да только видно, что земная она. Белая русая коса до пят. В балахоне домотканом, нагруднике тёплом. Лентой алой голова перевязана, на шее ряд красных бус. Достала им из печи ухватом чугунок щей, хлеб нарезала и кувшин с квасом на стол. Потом хозяин вошёл ещё бражки на стол поставил. Гости поели, попили, в баньке попарились, а Гаврила с девушки глаз не сводит. Заметил хозяин и говорит, раз по нраву тебе внучка моя, бери её в жёны. И Аннушка расцвела улыбкой, посуду со стола убирает, и песнь звонкую запела. А хозяин рассказывает перекрестившись.
        –  Мать Анютки, дочь моя единственная Варька, первая красавица на селе была. Сваталось к ней чуть ли ни полсела. Да только никто ей не люб был. А однажды в лес она с подругами за грибами пошла. Разбрелись они по лесу, а как домой засобирались, нет среди них моей Варюхи. Они её кликали, кликали и не докликали. Заблудилась.  Прошло время, вдруг как-то поутру стук в дверь. Стоит на пороге моя Варька. В дом вошла, а ничего не помнит. Время пошло, а у неё пузо расти начало. В деревне все на дыбы поднялись. Однажды даже ворота дёгтем вымазали. А как роды подошли, родила она девочку. Так они опосля всем селом пошли на расправу:
        –  Выдавай нам свою блудницу со змеёнышем!
       Мы наспех кое-что в узелки завязали и в лес побёгли.  Благо, что летнее время было. Мы всё в глубже в лес, а Варька моя слабеет. После вышли на поляну, глядь пред нами сам Леший мохнатый стоит и зубы скалит. Варька моя радая да к нему шасть с дитём. Он нас в свою пещеру завёл, накормил. После деревья нам валил для избы, лесные дары приносил. Как только избу добротную выстроили, Варька моя помёрла. А Анютка выросла на загдядение. Ведунья она. Каждую хворь знает какой травинкой лечить надобно. А накануне сказывала мне:
        –  Дедусь! Кажись суженый мой нынче едет. Ты уж не обидь его.
       Только единственно что, некрещеная она у меня будет. Поп в деревне её крестить отказался. А изба наша добротная. Ежели сладимся, так все и оставайтесь в ней жить. Нас с Анюткой лес кормит.
        –  Да что тут такого, – отозвался сидевший молча Михалыч. –  Дело сговорено. Кажись, наши молодые друг дружке приглянулись. А крестить… так мы ей с Марфой за крестных родителей сойдём. И окрестим её, а опосля и обвенчаем их.
       – Думается мне, –  добавил после некоторого раздумья Михалыч. – Что Аннушка нашей ушедшей Нане сводной сестрой приходится. От  судьбы не уйти. Видно сам отец её Гаврилу сосватал. Да нам, людям  –  земное, а симарам  –  своё.
      На том и порешили.
      После рассказанного трагического события в Петербургской газете статья вышла, что внезапно проснулся спящий вулкан и накрыл лавой Здравницу, имение известного учёного Инокентия Петровича Радецкого, а также близлежащие деревни.  И лечебный ключ лавой засыпало.
       С той поры никто в горах больше не видел Йети – снежного человека.

Николина Вальд