Перевал, глава 2

Первое, что поразило Илью, когда он снова смог видеть, была изжелта-фиолетовая, в кровоподтеках физиономия Гришки. Распухший, с заплывшими глазами тот неподвижно лежал на земле, похожий на только что выловленного из воды утопленника.
Ошарашенный мыслью, что Гришку забили до смерти, Илья стоял, тупо уставившись на него, пока до сознания не дошло, что под Гришкой не земля, а поверхность, вымощенная камнем. Это вернуло его к действительности, и он поднял глаза, чтобы оглядеться и понять, куда их привезли.


Оказалось, что они сейчас в самой середине широкого мощеного двора, огороженного стеной из того же камня, а вокруг толпа восточного типа мужчин, разглядывающих чужаков с неподдельным интересом, как дети в зоопарке разглядывают обезьян.
В толпе выделялся один, маленького роста, но очень толстый. Каждый, кто обращался к нему, почтительно склонял голову, как бы опасаясь выказать неуважение, глядя сверху.

Коротышка тыкал пальцем в сторону лежащего пластом Гришки и что-то недовольно говорил людям из УАЗика. Те жарко спорили и жестикулировали, убеждая. Потом появился человек с ведром воды и окатил Гришку.
Очнувшись, тот начал было выступать, но скоро сообразил, что к чему, и затих.

Его поставили на ноги и с удвоенной силой стали расхваливать хозяину. Щупали мускулы, показывая их крепость, восхищались высотой роста. Хотели даже продемонстрировать Гришкины зубы, но смельчак, рискнувший сделать это, вдруг, в самом пылу вдохновения, наткнулся на два волчьих глаза, сверкнувших такой ненавистью из-под отекших век, что рука, поднятая к Гришкиной челюсти, опустилась сама собой.

Эпизод привел зрителей в экстаз. Кругом заулыбались, заговорили, а один из похитителей, стоявший рядом с хозяином, увлеченно стал молотить кулаками по воздуху, очевидно описывая момент захвата и рассказывая, как дрался Гришка.


Во всё время, пока их «продавали», Илью не покидало мучительное чувство голода. Желудок, за последние три дня не видавший и хлебной крошки, отвечал спазмом на малейшее напоминание о еде, и аппетитные ароматы, приносимые порывами ветра, терзали хуже всякой пытки.


Похитители долго говорили на своём странном языке, обращаясь то к хозяину, то к почтеннейшей публике, но Илья понимал, что последнее слово останется за толстым коротышкой.
Тот молчал, бросая острые взгляды то на него, то на Гришку, и Илья вдруг ясно, почти физически ощутил, что, если этот низенький человечек сейчас откажется принять их, их просто убьют. За ненадобностью. Пустят в расход.
Ему даже было нечто вроде видения - представилось, как ставят их лицом к пропасти и за спиной щёлкают курки - но он поспешил отогнать эту мысль, чтобы не дразнить судьбу и не накаркать.


Наконец разглядывание закончилось, и коротышка двинулся в сторону пленников.
Всё стихло.
Увидев, что хозяин «нацеливается» на Гришку, к нему тотчас подскочили двое и, схватив за локти, нагнули, опуская на колени.
Теперь господин, как и полагается, возвышался над рабом.

Слегка наклонив голову, через щелочки заплывших щеками глаз глянул он Гришке в самую душу.

- Жыт хощещь? Сматри…

Потом развернулся, растянул рот до ушей, отчего глаза совсем потерялись на его круглом лице и, произнеся какую-то тарабарщину, радушно отвёл руку, приглашая своих гостей отведать блюд, благоуханием которых дразнил ветер.


Вскоре на площадке перед воротами остались только Илья, Гришка и какой-то немолодой, но крепко сбитый мужчина с коротким хлыстом в руках. Он стал быстро говорить что-то, тыкая пальцем вслед удалившейся толпе и рукояткой хлыста туда же подталкивая пленников.

За лабиринтом сараев и сарайчиков открылся ещё один двор, поменьше размером. Здесь располагался большой очаг с котлами и вертелом. От котлов валил пар, а на вертеле жарилась целиком туша барана, распространяя восхитительный запах свежего мяса и специй.
С противоположной стороны обзор загораживала уходящая ввысь гранитная стена. У подножия её стоял просторный каменный дом, издалека казавшийся приклеенным к скале.

Камня везде было много, а растительности мало и, шагая за коренастым туземцем, Илья снова думал о том, как высоко они забрались и как трудно, а вернее всего, невозможно будет отсюда выбраться.


Не доходя до внутреннего двора, где за столами начинали устраиваться гости, мужчина с хлыстом преградил дорогу и стал тыкать рукояткой в сторону ветхого сарая без дверей с малюсенькими окошечками под крышей.

- Иды, иды, - приговаривал он.

Затолкнув пленников внутрь, он и сам вошел следом.

В углу Илья заметил кучку гнилой соломы, у стены - нечто вроде каменных полатей, - неширокий плоский выступ, на который можно присесть. Больше ничто не указывало, что помещение пригодно для обитания.

Посредине торчал мощный железный штырь с отходившей от него толстой цепью. Надсмотрщик достал из кармана обыкновенный навесной замок и, плотно обмотав цепь вокруг Гришкиной голени, запер его, просунув дужку в звенья. После этого он развязал пленникам руки, Гришку толкнул на каменную лежанку, а Илье жестом приказал идти за собой.
В одной из соседних клетушек лежала огромная куча тряпья. Покопавшись в ней, мужчина с хлыстом вручил Илье плоский, убитый тюфяк и пару рваных одеял.

С этой охапкой Илья отправился обратно обустраивать новое жилище, но не прошел и двух шагов, как увидел убегающих со всех ног мальчишек и услышал отборный мат, несущийся им вдогонку.

- Вытаращились, недоноски сопливые! – ещё продолжал орать Гришка, когда Илья вошел в сарай. - Кино им тут!
- Вот, тряпок дали… можно постелить…
- А жрать не дали?
- Нет.
- Вот суки! Который день голодом морят! Приковали здесь, как… быка какого-то… Пускай вертухаев своих приковывает! – снова кричал Гришка, пытаясь высунуться в окно.

На шум подошли несколько молодых людей с масляными губами и немного навеселе. Они оживлённо переговаривались, тыкали пальцами и смеялись.

- Жрать дайте! – орал на них Гришка.


Вдоволь натешившись, хмельные горцы ушли пировать дальше, а Гришка и Илья остались в своём сарае глотать слюни.

Стемнело и пленники, сидевшие на расстоянии двух шагов, едва различали друг друга.


- Слышь, дед… иди попроси пожрать у них.
- Как я пойду…
- Ногами!! Как… Это я никак не пойду, а тебе-то чего…
- Угу…

Илья знал, что от Гришки можно ожидать всего, что он не постесняется и руки распустить, но не трогался с места. Идти к подвыпившим туземцам, у которых неизвестно что на уме и для которых он, Илья – не больше, чем пыль под ногами, - идти на верную смерть. Гришка, даже озверевший от голода, боли и усталости, всё-таки меньшее зло. Слишком слабый, чтобы по-настоящему драться, он к тому же, сидел на цепи и в крайнем случае Илья мог просто убежать.
Поэтому ходить он никуда не стал, а, забившись в угол, хмуро молчал, слушая как, то рыча от злобы, то стеная от боли, материт его Гришка.


На них ещё несколько раз приходили смотреть пьяные гости. Они были очень веселы и чем-то довольны, и Илья находил в этом некую призрачную гарантию, подтверждение того, что положение их не совсем отчаянное.
Хозяйский праздник окончился далеко за полночь, а несчастные узники всё не могли уснуть, мучаясь мыслями о вкусной еде, такой близкой и такой недоступной для них.


                *              *               *


Когда их разбудили, едва занимался рассвет.
Вчерашний надсмотрщик и несколько молодых мужчин с такими же короткими хлыстами вывели пленников из сарая и приказали следовать за собой, нагрузив на них какие-то шкуры, донельзя истасканные и вытертые.

Очнувшись от мутного сна на голодный желудок, Гришка и Илья уныло брели через двор со следами вчерашнего пира, потом по узкой тропинке, огибавшей хозяйский дом и ведущей вверх, в горы, потом по широкой каменистой дороге, где почти не чувствовался подъём.

Вскоре путь им преградил ручей, вытекавший из узкой расщелины в скалах и терявшийся среди травы и камней.
Один из провожатых взял у Ильи шкуру и погрузил на дно. Прозрачная вода потекла внутрь, весело журча и расправляя складки на старой коже.
Илья, впервые видевший такой странный сосуд, с интересом наблюдал за происходящим, ожидая, что вот-вот начнёт сочиться из какой-нибудь щели.
Но ничего такого не случилось. Кожаный мешок раздулся, потяжелел, но надёжно держал налитую в него жидкость.

Пока наполнялся второй бурдюк, Илья с удовольствием смотрел на блистающий ручей, чистое, без единого облачка небо, величественные горы, беспечно забывая, не думая о том, что случилось с ними. Яркое солнечное утро радовало и вселяло надежду вопреки всему.
Но когда заново навьюченные пленники двинулись обратно, оказалось, что солнце, обливая светом, не даёт тепла, что кристальный родник вобрал в себя весь холод горных ледников, и что одеты они совсем не по погоде.

Сгибаясь под тяжестью ноши, поминутно спотыкаясь, Гришка вполголоса матерился, проклиная всех и вся. Илья шел молча, внимательно глядя под ноги, и ему казалось, что он несёт на плечах айсберг.
Четвёртые сутки они ничего не ели и оба, не сговариваясь, думали, что когда принесут воды, их, наконец, покормят.

Но разрешили только попить.

Опорожнив бурдюки в большой чан, Гришка и Илья получили по круглой глиняной чашке, и старший надсмотрщик жестом показал, что они могут набрать воды.

От ледяных мешков знобило, пить не хотелось, но чтобы ослабить голод, Илья сделал несколько глотков.
Гришка пить не стал.

- Ты совсем охренел?! – напустился он на надсмотрщика. – Жрать давай!

Но мужчина с хлыстом делал вид, что не понимает, и когда Илья напился, стал тыкать рукояткой в сторону хозяйственных построек. Провожатые помоложе на все лады вторили ему, без умолку говоря что-то.

Подталкивая продолжающего возмущаться Гришку, пленников привели к просторному, огороженному сеткой загону, где крякало и кудахтало разноликое стадо пернатой живности. Открыв небольшой сарайчик, старший вынес туго набитый мешок и стал насыпать из него в узкое продолговатое корыто. Указывая на соседнюю, пустую ёмкость, надсмотрщик подал мешок Илье.

Наполнив кормушку, Илья перешел было к следующей, но рукоятка хлыста остановила его. Властный кивок приказывал теперь поработать Гришке.

Тот стоял, молча уставившись в лицо надсмотрщику, всем видом давая понять, что не собирается исполнять его повеления.
Мужчина с хлыстом тоже смотрел на него. Без эмоций, без интереса, наперёд зная, за кем останется победа в этом бессловесном поединке.

Но нетерпеливая молодежь не желала дожидаться, пока строптивый раб дозреет сам собой. И раз и другой прошлась уже плётка по Гришкиным рукам и спине, а тот лишь досадливо морщился, как от жужжания надоедливой мухи. Единственным, кто сейчас существовал для него, был непроницаемый меднолобый туземец, безмолвный и бесстрастный, как неодушевлённый предмет.


- Так не дашь есть? – всё так же неотрывно глядя в глаза, медленно и внятно произнес Гришка.


Поняв, что ответа не будет, он подошел к корыту, которое только что наполнил Илья и лёгким пинком перевернул его, так, что весь корм высыпался на землю и на бросившихся врассыпную от этой неожиданности кур.
В следующее мгновение его сбили с ног и с азартом ещё не угасшего похмелья принялись хлестать, широко замахиваясь и не целясь, куда придётся.
Гришка сжался в комок, притянул колени к животу и выставил локти, пытаясь укрыться от сыпавшихся со всех сторон ударов, а неистовые горцы, войдя в раж, пинали и били уже по-настоящему.

Вскоре напряженные мускулы ослабели и бесчувственное тело, оплывшее и тяжелое, лишь безвольно вздрагивало, отовсюду открытое для побоев.

Видя, что Гришка не шевелится, дикари прекратили избиение и, поминутно оглядываясь, отплёвываясь и грозя плётками, пошли к хозяйскому дому.


Старший надсмотрщик, спокойно наблюдавший со стороны, дождался, когда поле битвы опустеет и, убедившись, что сам идти Гришка не может, подозвал Илью, чтобы вдвоём оттащить его в сарай.
Там они положили его на каменный выступ, снова приковав за ногу.


                ____________


После того, как Илья наполнил кормушки, его перевели в хлев, где нужно было убрать за овцами, потом он подметал двор, таскал помои, потом снова пошли за дом в гору собирать сухую траву и ветки.

Вернувшись с вязанкой хвороста, Илья застал большое оживление. Какие-то люди переходили с места на место, наливали в тазы воду, резали овощи, свежевали барашка, а сбоку огромного очага на небольшой печечке закипала вода для чая и терпкий аромат свежей, крепкой заварки разносился по двору.
Надсмотрщик, неотступно сопровождавший Илью, приказал ему сложить хворост у главного очага, где уже лежала куча угля и немного дров.
Этот очаг представлял собой нечто вроде допотопной каменной печи с двумя конфорками для котлов, и жаркой топкой под ними. Илья засунул туда охапку хвороста, положил пару поленьев и уголь, надсмотрщик поднёс спичку и вскоре к пышущему адским огнём жерлу нельзя было подойти.

Носили ещё воды, поили животных.
Переходя от сарая к сараю, стараясь запомнить, где что лежит, откуда брать корм, куда убирать мусор, Илья исподволь приглядывался к этому чуждому миру, и чувствовал себя так, будто оказался на Марсе.


Во дворе стали появляться женщины.
В длинных, до пола, рубахах, в темных платках, обёрнутых вокруг лица и на виду оставлявших только глаза, молчаливые и бесшумные, они как призраки проплывали мимо, неся то корзину, то кувшин, то блюдо.


Илье приказали выгрести из топки часть углей и сложить в неглубокую яму, вырытую вблизи очага. Отворачиваясь от жара, как можно дальше вытягивая руку с кочергой, он кое-как насыпал раскаленные докрасна головешки в дырявое железное ведро и бегом бросился к яме, торопясь высыпать их раньше, чем обуглится рука, которой он держал ведро за ручку.
Надсмотрщик равномерно распределил угли и поставил на них большой, круглый, как половинка глобуса, таз.
Из низенького сарая, пристроенного к хозяйскому дому, вышла женщина, неся широкие, тонко раскатанные пласты теста. Она раскладывала эти пласты по стенкам нагревшегося от углей таза и через минуту-другую снимала готовые, слегка поджаренные лепёшки. Вскоре к ней подошла молоденькая девушка с блюдом и новой партией прозрачных пластов. Когда они закончились, а на блюде выросла стопка свежих горячих лепёшек, женщины забрали чайники с боковой печечки и ушли в дом.


А возле котлов уже хозяйничал бойкий низенький человечек, круглый и лоснящийся, как только что выпеченный блин. Губы у него были пухлые и сочные, глазки маленькие и хитрые, похожие на две узенькие светящиеся щелочки из-за широкой улыбки, не сходившей с лица.

Закипела вода в котлах, человечек взял чашку, из которой пил Илья, насыпал туда какого-то желтого порошка и плеснул кипятка. Потом кивнул старику, чтоб тот подошел, и, растянув свои масляные губы, сунул ему дымящуюся плошку.

- На!

Увидев странное, загадочного цвета варево, Илья в замешательстве перевёл взгляд на лицо повара. Тот повторил:

- На! Тибе! Кушат. Кушат! Айе?
- Что это? – растерянно спросил Илья.
- Щтэ? Как щтэ? Кашка. Кашка! Кукуруза! Кукурузный мука. Айе? Ищё лепёшка даёт. Хазяин даёт. Хазяин хароший!

С этими словами он протянул Илье тонкий, внушительных размеров пласт, явно не сегодняшней выпечки.
Илья намекнул было, что он не единственный, кому хороший хозяин мог бы выделить лепёшку, но круглый человечек отрицательно замотал головой.

- Бис туруда нэт ида. Айе?


Повар понимал по-русски, не проявлял враждебности, и Илья разговорился с ним. Устроившись возле очага и наблюдая, как готовят рис и мясо для плова, он макал хлеб в горячую и безвкусную кукурузную болтушку, время от времени задавая вопросы.
Подвижный и словоохотливый, повар мячиком перекатывался с места на место, успевая одновременно резать баранину, покрикивать на помощников, и отвечать Илье. Аппетитно причмокивая и безбожно коверкая слова, он говорил, что они с Гришкой должны работать на хозяина, и что хозяин хороший. Сейчас Илья может пообедать и немного отдохнуть, но потом снова должен работать до вечера.

- А тагда ище кашка дам. Айе?

Его, повара, зовут Сафар, а человека, который присматривает за ними, - Ахмет. Ахмет - начальник и его надо слушаться. Будешь слушаться – будет хорошо, будет кашка.


Когда от лепёшки осталась половина, Илья снова попытался выпросить чего-нибудь для Гришки, но повар пуще прежнего завертел головой и даже перестал улыбаться. Глаза у него сделались круглые и печальные, он выговаривал Илье, как маленькому, искренне сокрушаясь о неразумном поведении его непутёвого напарника:

- Ай-вай! Защим ни слушал? Защим кормушка валял? Защим зирна сыпал? Глупый савсем? Нада слушасса! Нащальник сказал, - делай! Айе?


Поняв, что повар ничего не даст, Илья не стал доедать лепёшку, а понёс её вместе с остатками кукурузного варева в сарай, где уже полдня томился прикованный Гришка. Пустая пресная похлёбка не оставила даже иллюзии сытости и Илье очень хотелось доесть всё самому, казалось, что это будет и правильнее, ведь ему ещё целый день работать.
Но он вспомнил, как их везли, вспомнил, как Гришка валялся посреди двора с синей мордой, и передумал.


Гришка был в сознании, но лежал без движения, так же, как они оставили его утром. Илья поставил чашку возле его головы.

- На вот, поешь.
- Что это?
- Бурда какая-то, но больше ничего не дают.

Мыча и рыча от боли, Гришка сел на лежанке.

- Эх… обгрызенная какая, - говорил он, глядя на свесившиеся тряпочкой остатки лепёшки, которую протягивал Илья.
- Тебе оставил. На одного давали. Говорят, - кто не работает, тот не ест.
- Вот же суки, а! И помоев им жалко! Ты посмотри – это же жрать нельзя! Дерьма намешали… Сами-то небось мясо жрут.
- Плов готовят.
- Вот-вот. Я отсюда запах чую! Ссуки…

Осторожно двигая пострадавшей в боях челюстью, Гришка жевал лепёшку, макая её в остатки каши и бормоча что-то о диких чёрных свиньях, не знающих, что такое обыкновенная ложка.

- Сами привыкли из миски лакать, так думают, что и все так же… Ссуки.
- Не будешь работать, и этого не дадут. Надо работать.
- А это видел? – Гришка показал Илье средний палец.
- Да мне-то… Не я здесь командую, мне показывай, не показывай – всё едино.
- Хрен я буду работать на них!
- Бить будут.
- Пускай!
- Пускай… А совсем забьют?
- Пускай!!
- Эх, какой… смотри-ка…
- Пускай. За чёрными дерьмо убирать? Да я лучше сдохну!! Пускай...


Следующая глава http://www.proza.ru/2017/10/03/183