Фред Саберхаген. Дело Холмс Дракула. 1978 г

ДЕЛО ХОЛМС – ДРАКУЛА
Фред САБЕРХАГЕН

THE HOLMES – DRACULA FILE
by
Fred SABERHAGEN

1978

______________________________________

ПЕРЕВОД:
СЕВЕРНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ
(2017 г.)

На моем сайте «Северный корреспондент»
https://sites.google.com/site/severkorrespondent/
вы можете прочесть ряд романов о графе Дракуле, вампирах древних и новых, о современниках Дракулы в разных исторических эпохах, его странных взаимоотношениях с Шерлоком Холмсом, а также о вампирском постапокалипсисе.
Сразу отмечу, что в ряде романов Дракула представлен отнюдь не в качестве отрицательного персонажа, а является положительным героем. Наверняка Дракулы и не существует, но аллегорически есть всеобщая сила крови, управляющая всем живым, некий «смерть побеждающий вечный закон».

Все переведенные мною книги лучше всего читать на моем сайте "Северный Корреспондент" https://sites.google.com/site/severkorrespondent/, так как все они снабжены большим количеством иллюстраций и гиперссылок, проясняющих текст.


______________________________________


Лондон, 1897 год. Приближается Бриллиантовый юбилей Королевы Виктории. Группа злодеев во главе с циничным психиатром и германской шпионкой готовится выпустить на улицы британской столицы тысячи зараженных чумой крыс. Но Черная Смерть – не единственная проблема Холмса. Невероятно жестокий неизвестный убийца оставляет за собой вереницу обескровленных трупов. В центре ужасного заговора случайным образом оказывается граф Дракула, прибывающий в Лондон по частным делам. Носферату объединяет свои усилия с Великим Частным Сыщиком, дабы найти ключ к разгадке паутины зла, предотвратить грандиозный акт биотерроризма и отомстить своим врагам. События изложены от лица доктора Ватсона и самого графа. Прошло много лет, и в страшном 1917-м году, в разгар Мировой войны, мир уже изменился настолько, что Ватсон решается предать, наконец, гласности историю о Холмсе, о тайне его происхождения, о Дракуле и Гигантской Крысе с Суматры, историю, которая должна была много лет храниться под сукном.


_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вряд ли приходится сомневаться в том, что если бы дубина, опустившаяся на голову этого старика, была бы свинцовой или железной, а не толстой и деревянной из прочной английской древесины, ничего бы из этой попытки не получилось – по крайней мере, ничего достойного вашего или моего внимания в столь поздний час. Улочка неподалеку от Ост-Индских доков на рассвете была практически безлюдной, и на любой удар каким-нибудь металлическим орудием он энергично бы ответил, после чего пошел бы своей дорогой – на встречу со своей возлюбленной в Эксетер, радуясь тому, что по дороге ему удалось сослужить столичному городу Лондону добрую услугу, избавив его от одного или двух населявших его грабителей.

Однако, немаловажным фактом истории – и я не преувеличиваю, – является то, что этот неожиданный удар, нанесенный напавшим сзади и исполненный с невероятной хитростью и коварством, был нанесен именно чем-то деревянным, и сама сила его зародилась где-то в лесу. Старик без чувств упал прямо на месте; он не почувствовал ни липкой грязи мостовой, ни грубых рук, поднявших и потащивших его, ни их владельца, без сомнения, недовольно ворчавшего от неожиданной тяжести.

Когда старик очнулся, голова у него ломила от боли; казалось, он пришел в себя, но на самом деле его сознание было сильно искажено и лишено необходимых воспоминаний. Оказалось, что он находится в какой-то бедной маленькой спальне, совершенно ему не знакомой. И когда этот старик попытался было пошевелиться, оказалось, что руки и ноги его были крепко прикованы чем-то железным к какой-то необычной, высокой и узкой кровати или койке, на которой он лежал. Обнаружив это, он, как нетрудно догадаться, стал стараться изо всех сил понять и вспомнить, что же с ним произошло. Но нет, он так ничего и не смог ни вспомнить, ни догадаться, как он мог угодить в такой ужасный переплет.

В голове у него были лишь какие-то отдельные обрывки воспоминаний, вроде бы все недавние, но какие-то неполные: парусник, трап, ведущий на берег, радостное ощущение, что под ногами у тебя вновь твердая земля, туманный рассвет… а затем… сильная головная боль.

И вот теперь он лежит здесь, прикованный к какой-то койке, в маленькой комнате, ему абсолютно не знакомой. Единственное окошко здесь было тщательно закрыто шторами и занавесками, но все же оно пропускало света даже больше, чем ему требовалось, чтобы осмотреть помещение. Над ним на грязном потолке мерцали блики отраженного солнечного света, а это означало, что где-то снаружи плещется вода, освещенная солнцем. В противоположном углу этой комнаты стоял высокий старый облупленный комод, явно нуждавшийся в покраске, на нем на самом верху стояла не зажженная свеча в медном подсвечнике, старый побитый тазик для умывания и кувшин. У этого шкафа стоял очень простой стул из темного дерева, завершавший обстановку комнаты, в которой больше никакой другой мебели не было, кроме этой самой кровати, которая, похоже, была целиком металлической.

И сейчас могло быть еще утро или же уже день. Откуда-то снаружи и снизу доносились крики какого-то торговца овощами вразнос на кокни. В этой комнате, хотя она и была небольшой, имелось две двери, в смежных стенах. На одной двери два запертых замка, больших и мощных, висели каждый на отдельной тяжелой накладке. Мелкие сколы ярко-белого, необработанного дерева над ними свидетельствовали о том, что их установили совсем недавно. Другая дверь была также заперта, но на ней никакого замка не было вовсе, по крайней мере, с той стороны, где находился старик.

Откуда-то доносился, точнее сочился, какой-то странный запах…

Из-за боли и пораненной головы мысли его путались и были бессвязными. Да, в воздухе этого города носилась целая симфония самых разных запахов. Где-то под ним, далеко от всех этих людей его острый нюх чуял море, хотя оно и располагалось за многие мили отсюда. Этот запах и обрывки его воспоминаний о том, что еще недавно он находился на борту корабля, напомнили ему, что это был Лондон. Что он здесь делает, так далеко от дома своего? Так далеко от…

И только когда старик обо всем этом подумал, он вдруг понял, что уже не знает, кто он такой. Если бы он был хоть сколько-нибудь восприимчив к страху, он бы это сейчас осознал.

Его руки и ноги в районе запястий, лодыжек, локтей и коленей были прикованы к высокой узкой кровати стальными кольцами, и сжаты так плотно, что ни единого шанса как-то извернуться и высвободиться не было. Приподняв голову, как можно выше, насколько это вообще было возможно, он увидел, что его долговязое тело, на котором по-прежнему был довольно изящный сюртук и сапоги, лежит на какой-то ??узорчатой клеенке. Жесткое ложе под ней и металлический каркас этой странной койки было накрыто чем-то вроде тонкого худого одеяла. Кровать была прочной и крепкой. Старик напряг свои жилистые сильные мышцы на руках, и вскоре они дрогнули, вызвав лишь скрип оков и креплений.

Что это за запах? Похоже, что-то связанное с дикими животными. С…

Снаружи послышались приближающиеся шаги, и он откинулся назад, притворившись, будто он в полубессознательном состоянии, и так слаб, что не в силах пошевелиться. Тут дверь без замков открылась вовнутрь, и вошел крупный плотный мужик в рабочей одежде: поношенный грязноватый сюртук поверх серого свитера, мешковатые брюки, серая невзрачная кепка. Большая часть мясистого его лица под голубыми глазами и тяжелыми, нависающими темными бровями была скрыта белой марлевой повязкой на веревочках, крепившейся у него за ушами, скрытыми волосами. Сегодня эта маска показалась бы всем вам хорошо знакомой, хотя бы по фильмам и телепередачам, если не по непосредственному личному опыту хирургических операций, но нашему старику она показалась чем-то непривычным и странным. В 1897 году мало кто где-нибудь и когда-нибудь видел что-либо подобное.

«Он очнулся, шеф». Неприятный хрипловатый его голос, приглушенно и с проглатыванием слогов проходивший через марлю, явно был адресован кому-то другому, кого еще не было видно, но который, судя по шагам, тоже приближался по голому, ничем не покрытому деревянному полу. «Вон он, тайком посматривает на нас».

Рабочий с сиплым неприятным голосом отошел в сторону, дав пройти какому-то мужчине более стройного телосложения, чуть выше ростом и одетому, как настоящий джентльмен, в хороший сюртук и темные брюки, но тоже замаскированному тем же таинственным образом. «Так-так, вижу», заметил вошедший, и по произношению явно чувствовалась принадлежность его к высшим классам, равно как и его одежда. Он подошел прямо к койке, доходившей в высоту ему по пояс. Его светлые волосы были хорошо ухожены и причесаны, а пронизывающий взгляд его голубых глаз внимательно оценивал состояние старика, профессионально экономя движения. Опытными искусными пальцами он холодно и равнодушно прощупал голову старика сзади, ту область, которая излучала боль, подобно тому, как светится железо, выделяющее тепло. «Удар по голове в обычное место, как всегда? Отлично. Превосходно сделано. Никаких признаков перелома, даже гематомы нет. Ну-с, не вижу оснований, почему бы ему не отправиться к крысе немедленно».

Старик, веки которого были до сих пор полузакрыты, при этих словах снова их полностью закрыл. Ему казалось, что за последние несколько лет он довольно сносно овладел английским. Однако некоторые новые словечки из сленга и жаргона его постоянно продолжали удивлять. Упомянутая «крыса», в этом контексте, – может, это еще один какой-то вульгарный синоним сортира или гальюна? Но он не ощущал сейчас никакой естественной нужды. И вообще, несмотря на боль и путаницу мыслей у него в голове, ему это показалось даже смешно – с какой стати ему бы туда могло захотеться?

Снаружи торговец фруктами откатил свою тачку с луком-пореем на соседнюю улицу; теперь голос его стал доноситься слабее. Внутри же два незнакомца в масках, словно эксперты, наслаждавшиеся мистификацией своего пациента, посовещались между собой о чем-то, тихо произнося какие-то загадочные слова. Они отвернулись от его койки и, вытащив ключи, стали с грохотом отпирать замки на второй двери маленькой спальни. Именно из-за этой двери и тянулся этот запах, теперь старик это понял, это был запах… нет, об этом ему даже невозможно было подумать! По мостовой под окном прогрохотала колесная тележка без рессор. Тележку тащил за собой большой мерин, хромая передним левым копытом.

Внутри же дома послышались приближающиеся шаги кого-то третьего. Кажется, это… – да, конечно – это были шаги женщины, хотя каблуки ее сапог стучали по голым полам столь властно, что далеко не каждый мужчина отважился бы на это. Она вошла в комнату, подошла к кровати и остановилась, и старик еще раз приподнял веко, чтобы на нее взглянуть. Роста она была невысокого, но держалась прямо, с характерной силой тех, кто привык доминировать. Женщина была хорошо одета в английском стиле, и он не удивился тому, что лицо ее тоже было скрыто марлевой маской, как и этих двух мужчин.

Должно быть, они ожидали ее прихода, потому что никак на нее не отреагировали. Когда рабочий с сиплым голосом закончил снимать замки со второй двери, он подошел к старику, сунул пленнику на голову мешок и завязал его, явно с намерением, чтобы тот ничего не увидел.

Койка покатилась, когда ее начали толкать, и теперь оказалась тележкой. Высокий пошел впереди, распахивая и придерживая только что открытую дверь, а женщина тем временем шла сзади, то и дело бормоча какие-то властные и, несомненно, ненужные приказы Сиплому, как ему нужно маневрировать этим странным транспортным средством, толкая его в соседнее помещение.

Как только старика перевезли в это другое помещение, все характерные для города, домов и людей запахи – в 1897 году до современной страсти к переодеванию и поддержанию в чистоте подмышек было еще очень далеко – все распространенные запахи, как я уже сказал, внезапно оказались для него подавлены острым запахом карболовой кислоты. Здесь все было вымыто и обрызгано большим количеством этого дезинфицирующего средства. Кроме того, благодаря своему острому слуху старик понял, что на всех трех его опекунах была дополнительная одежда. На каждом из них был довольно объемный слой защитной одежды поверх той, которая на нем или на ней уже была надета.

После того, как все эти подготовительные мероприятия были проделаны, оказалось, что внутри имеется еще одна дверь, которую, в свою очередь, пришлось отпереть и открыть, и еще один порог, на который пришлось наткнуться его тележке. В этой третьей комнате после мягкого щелчка вспыхнул неестественный электрический свет, вероятно, какого-то карманного фонарика. Лучи которого упали на прикрытую мешком голову старика и даже немного согрели его обнаженные руки. Все это время он продолжал симулировать бессознательное состояние, во многом потому, что, находясь в таком израненном состоянии, он не мог выдумать никакой другой, более перспективной стратегии поведения. И теперь, несмотря на устойчивый запах карболки, в ноздри ему ударил вернувшийся с невиданной ранее силой тот самый животный запах, которому он удивился еще в самом начале.

Теперь он смог его точно определить: это была вонь, характерная для грызунов. Для крыс или одной крысы, но какой-то увеличившейся, трансформировавшейся, смрад, который был каким-то усиленным. Несмотря на какой-то свой особенный душок, эта вонь исходила определенно и именно от Крысы, и поэтому она была знакома и безошибочно узнаваема для этого старика, и даже почти его успокоила. Он должен суметь… ––––

Суметь сделать что? Страшная боль у него в голове не прекращалась, по-прежнему не давая ему возможности что-то придумать. Да и невозможно было ничего сделать… Он даже не мог придумать, что именно ему следует попытаться сделать.

Его тележка почти коснулась теперь других, новых замков и засовов. Но ими на сей раз открывалась уже не какая-либо обычная дверь, а что-то полностью металлическое. И когда какая-то ее часть со скрипом и скрежетом была отворена и отодвинута в сторону, оказалось, что все это из металла и полое, словно скелет.

«Осторожней с решеткой!», предупредила женщина. И в следующий миг недалеко от себя старик почувствовал сердцебиение и дыхание одной огромной нечеловеческой твари. Именно здесь находился тот центр, из которого и исходил этот запах грызуна.

Руки пленника в стальных оковах снова напряглись, и, хотя это и было бесполезно, однако старик проявил невероятную для раненого, измученного и сделанного живой жертвой пожилого человека силу, какую любой другой старец на его месте продемонстрировать бы не смог. Но в биении сердца животного не ощущалось голода или ярости, поэтому он ослабил руки. Опыт советовал ему подождать, хотя какой именно опыт из его прошлого, ослепленного настоящим, хоть отдаленно напоминающий этот, он так и не смог вспомнить. И тем не менее, он точно знал, что далеко не первый уже раз в долгой своей жизни он был скован кандалами и лежал с завязанными глазами. И когда начнутся пытки, если они начнутся теперь, они обнаружат, что в этом он отнюдь не является дрожащей девственницей.

Пытки? Произошло лишь то, к явной разрядке его напряжения, что грудь его была обнажена от одежды, а затем он почувствовал какое-то давление на своей обнаженной коже, какой-то гладкий пустой круг, похожий на края стеклянной банки. Изнутри этого круга на кожу старика неожиданно заползла блоха, крошечное робкое существо, почти насмерть перепуганное этим чуждым для нее, белым и почти голым и безволосым миром. Да, старик понял, что это была блоха. Он много лет был солдатом, когда-то давно, и, как и многие другие воины, он невольно стал знатоком паразитов. Через мгновение на его коже появилась вторая блоха, а затем, по одной и по две, явились и дополнительные подкрепления, до тех пор, пока он не потерял счет этим нервным, прыгающим тварям, заключенным в круг этой банки. Он терпеть не мог этих существ, и поэтому он привел их в ужас сильнейшим, но безмолвным, беззвучным криком, от которого они перестали прыгать и сжались в презренной, отвратительной покорности.

Контакт со стеклянным ободком продолжался в течение буквально нескольких минут, и все это время все четверо в этом помещении молчали. В конце концов женщина рявкнула им какой-то приказ, словно по истечении определенного интервала времени. После чего под стеклянный ободок скользнула какая-то тонкая пластинка из металла или стекла, прижатая к груди и животу старика. А затем крышка, банка и блохи ловким движением кем-то были с его тела убраны.

Вновь загромыхали замки и металлические решетки. В обратном порядке двери были открыты, тележку выкатили, помещение обрызгано карболкой, двери закрыты и так далее, и через несколько минут все четыре участника этой процедуры возвратились в ту же самую комнату, в которой эта странная загадочная трагикомедия и началась. Сиплый сорвал с головы старика мешок, и на этот раз старик позволил себе не закрывать глаза, подумав, какого черта, или что-то в таком же роде. Но никого не заинтересовало, полностью ли он очнулся, или нет. Трое его мучителей уже повернулись к нему спиной и зашагали на выход. Хрипатый шел последним, закрыв за собой двери без всяких навесных замков. Прежде чем эти трое начали разговаривать между собой, они оказались на расстоянии многих комнат от старика, и он не сумел разобрать ни слова.

Он же остался лежать там, размышляя. Если точнее, он скорее пытался думать. Он все еще никак не мог справиться с болью и смятением в голове – продолжавшимся травматическим состоянием, вызванным тем самым свирепым ударом дубиной.

Пытка, думал он, блохами. Доведение до травмы щекоткой их крошечных бегающих ножек. Быть пожранным их свирепыми челюстями – если только он позволит им себя кусать. Абсурд. Маньяки какие-то. Ну а если в их намерения пытки не входили, тогда что это? В любом случае, это что-то очень серьезное.

Его израненный мозг почему-то угнетало пятно дневного солнечного света, довольно слабое, хотя располагалось оно на потолке над плотно занавешенным окном. И теперь усталость повисла на нем, на каждой его скованной кандалами конечности, словно тонущий под грузом собственного тела ныряльщик. Он не мог ни спать на этой тележке, ни по-настоящему хоть как-то отдохнуть; он впал в некое подобие транса.

Когда он снова очнулся, день все еще был в разгаре. Вновь он услышал чьи-то шаги, приближавшиеся к дверям его комнаты, той, на которой с его стороны имелись замки. С сильным грохотом она распахнулась, и, гулко топая, вошел Сиплый, в маске, как и прежде. В его огромных руках был небольшой металлический поднос с куском хлеба, чай, дымившийся в кружке, и стакан воды.

Пока старик открыто смотрел на него, поднос оказался на какой-то специальной подставке, которую его здоровенный мускулистый надсмотрщик с лязгом поднял с правой стороны койки. Затем, после того как надсмотрщик повернул непонятно где какую-то рукоятку, передняя часть тела старика были приподнята вверх, и он оказался почти в сидячем положении. Сиплый затем достал ключ, и через пару секунд один из наручников, сковывавших правую руку старика, щелкнул и открылся. Теперь заключенный мог лишь дотянуться до подноса, возможно, взять пищу и выпить что-то с него, дотянувшись до рта. Вместо этого он зарычал и нанес удар наотмашь рукой с длинными своими ногтями. Поднос с отвергнутым содержимым разлетелся по голому полу.

«Классно! Ты, значит, у нас самый чуднОй, выходит?»* Сиплый, положив огромные кулаки на широкие свои бедра, всем своим видом демонстрировал почти добродушное расположение, нередко проявляемое сильными, жестокими и безжалостными людьми по отношению к своему противнику, который одновременно и смел, и безнадежно слаб. «Ну тогда оставайся голодным и без воды, если тебе так больше нравится!» И с улыбающимися глазами Сиплый вышел из комнаты через ту же дверь, откуда вошел, не забыв снова заключить запястье старика в кандалы.
- - - - - - - - - - - - - - - -
* Здесь, ранее и везде далее Сиплый, а также появляющаяся позже девушка Сэлли говорят на кокни, то есть на искаженном и грубоватом лондонском наречии простолюдинов. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - - -


Было слышно, как за дверями комнаты он с небольшим скрипом покатил небольшую тележку на колесах, входя по очереди в 2-3 соседних комнаты, в каждой из которых вслед за его появлением следовал глухой стук посуды.

Старик, прислушавшись, решил, что вместе с ним здесь в неволе находилось, по меньшей мере, еще двое заключенных. После того, как он приложил еще дополнительные усилия, ему показалось, что он слышит их слабое и болезненное дыхание из отдельных их камер. Но вряд ли он почувствовал себя менее одиноким после такого открытия. Сиплый покатил дальше свою тележку, а затем, в еще одной, какой-то другой комнате, он остановился, чтобы доложиться: «Номер Первый, сэр, он даже не стал пить воды».

«Оу?» Ответивший ему голос принадлежал искусному ощупывателю черепов. «Есть признаки лихорадки?»

«Нет вроде, если судить чисто внешне. Я его не трогал».

«Хорошо, ты правильно поступил. А как двое других?»

«Оба прекратили орать. Второй ест, третий спит».

«Отлично. Попробуй еще раз с Номером Первым, примерно через час. Он должен есть и пить. И если он будет вести себя не как следует, нужно, чтобы кто-нибудь присматривал за ним всю ночь. Факт его заражения еще не установлен».

«Прошу прощения, шеф, но у меня приказ, насчет того маленького дельца у Барли, оттуда я не должен уходить. И скорее всего, я проторчу там всю ночь».

«Да, конечно». Нотка досады в голосе хорошо воспитанного джентльмена. «Конечно, не может быть и речи о том, чтобы отступать от приказов. Но тогда, значит, у нас не хватает людей».

«Есть же девчонка, господин».

Чуть слышное неодобрительное «хм». Затем: «У тебя есть какие-нибудь предложения?» Вопрос был задан совсем в другом тоне и явно был адресован кому-то другому, а не этому неотесанному работяге.

Ответ последовал от женщины с военной выправкой: «Думаю, придется привлечь девчонку». Номер Первый теперь смог уловить явно глубокий пласт немецкого языка под ее утонченным, но искусственно усвоенным английским.

Врач на несколько секунд задумался: «Ты в ней уверена?»

«Уфф, ну по крайней мере, больше, чем в ком-либо другом, кого можно было бы привлечь за такой короткий срок».

«Ты права». Вновь мгновение нерешительных колебаний; затем решение: «Да, полагаю, нужно ее позвать. Всё вроде бы говорит о ее надежности». И вновь адресат его слов поменялся: «Приводи сюда Сэлли, пусть этой ночью она присмотрит за Номером Первым. И смотри, чтобы она держалась подальше от Второго и Третьего; они уже в таком состоянии, что не нуждаются в присмотре. Внуши ей, чтобы она находилась в одной и той же комнате и проследи за тем, чтобы она усвоила, что с ней случится, если она не будет держать язык за зубами относительно этого места».

«Хорошо».

Дверь закрылась, и голоса, уже удаляющиеся и затихающие настолько, что говорившие, видимо, были уверены в том, что их теперь больше уже никто не услышит, стали слишком слабыми даже для острого слуха этого старика. Он попытался было их подслушать, но ничего не вышло, после чего его вновь захлестнуло той самой убийственной усталостью, которая лишь усиливалась, чем дольше он лежал здесь на спине в полной неподвижности. Вроде бы ничем не стесненный, и ему было не особенно жестко, но он был даже не сонным, а просто смертельно уставшим. Он закрыл глаза, но затем снова их открыл. Он понимал, что в этом месте он совершенно не в состоянии получить хоть какой-то отдых и сон, которого он так жаждал. Но откуда же он возьмет такое место?

День клонился к вечеру. Ему не хотелось ни есть, ни пить. По крайней мере – повернув голову, он взглянул на бардак, устроенный им самим на полу – ни крошки и ни капли из подобной дряни ему не хотелось.

Наконец, к городу подкралась ночь, и ее приход хотя бы частично вернул престарелому невольнику здоровье и силы. Изредка доносившиеся до него днем и вечером какие-то звуки обыденной городской жизни стали исчезать, и какое-то время он провел в полной тишине, пока старик вдруг не услышал, как издалека к нему приближаются чьи-то шаги. Вскоре в комнату вошел Сиплый, а за ним хрупкая и гибкая, бедно одетая девушка. На них обоих были марлевые повязки.

«Ой, они что, все так скованы?» В голосе девушки прозвучали нотки мягкости и доброты, если не сочувственного беспокойства.

«Разве я тебе не говорил? Этот тип может быть очень опасен, если у него появится такая возможность». Он собрался уже было повернуться и смыться отсюда, но затем остановился, словно спохватившись. «Он, к черту, с того самого момента, как мы его схватили, не произнес ни единого слова, но это совсем не значит, что он не может говорить. Вполне может оказаться, что он настоящий сладкоречивый льстец, когда ему это понадобится».

«На меня это не подействует», быстро и беспечно ответила девушка. И, словно медсестра, навещающая больного, она положила мешковатую сумку, которая была у нее с собой, на высокий шкаф, и огляделась, где бы можно сесть. В комнате был лишь один жесткий стул.

«Ну смотри, чтобы так и было. Ладно, мне пора идти».

«Ага». Это слово получилось у нее чем-то похожим на словечко «хорошо», которое часто употреблял Сиплый.*
- - - - - - - - - - - - - - -
* На кокни: «аh» и «ar» – «ага», «да», «хорошо», «олл райт». – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - -

Сиплый закрыл за собой дверь. Шаги его стали удаляться, торопясь простучав по ступенькам какой-то дальней лестницы.

Оставшись наедине со стариком, девушка повернулась к нему и осмотрела его внимательней. Глаза у нее были коричневыми и жесткими, словно кусочки лондонского булыжника над белой маской, тесемки которой, там, где они тянулись к ушам, скрывались под каштановыми кудрями. Солнце сейчас уже садилось, и за последние несколько минут в комнате стало намного темнее, но в сопоставлении со всеми другими кажущимися ужасами своего положения старику казалось, что она все же лучше всего прочего на закате этого ужасного дня. Платье на ней было простым, довольно грубым, бедным и явно подлатанным, и ему подумалось, что шарф, который она повесила на спинку стула, подходит скорее мужчине.



«Да…», сказала она и подошла ближе, встав рядом с койкой и посмотрев на пол. «Ну и бардак ты тут устроил. И, уж конечно, никто из них и не подумал тут прибраться».

Сэлли. Но ведь это имя могло стать его оружием, единственным оружием, которым он располагал, и ему нужно было дождаться подходящего момента, чтобы им ударить.

«Освободи меня», неожиданно сказал ей старик, таким твердым и глубоким голосом, что он даже сам удивился. «И я уберу здесь все то, что пролил». Начать с чего-то умного и хитрого означало наверняка встревожить умную девушку.

«Ага, ага, ну вот, он заговорил! И прям как, блин, настоящий джентльмен. Да и одет как барин». Но все равно Сэлли едва даже взглянула на старика, и в тот же момент наклонилась, прибирая брошенные на пол объедки. Пятно от чая было довольно большим, но едва ли заметным на старом полу, который давным-давно бросили убирать. Хлеб, кружку, стакан и поднос девушка унесла в какую-то соседнюю комнату, откуда до него донесся приглушенный стук посуды. Через минуту она вернулась, что-то жуя, и встала перед ним, сложив руки на груди и как бы молча его спрашивая: «И что, я должна теперь стоять тут рядом с тобой все эти долгие часы?»

Надеясь со своей стороны на долгие часы общения с ней в этой изоляции, старик снова заговорил, придав своему голосу определенное, преувеличенно-трагедийное звучание. «Нет, девочка, я был совершенно не прав, попросив тебя освободить меня. Если бы здесь было больше цепей, которыми ты смогла бы меня приковать здесь, я бы попросил тебя принести их сюда и сделать это». Он был не из тех, кто тщательно продумывает свои планы, основываясь только на чистой логике; скорее, он решил испробовать эту неожиданно резко смененную им тактику на тот случай, если девушка почувствует, что ей нужно сделать нечто полностью противоположное тому, к чему он ее пытался подтолкнуть. Но ведь мысли у него по-прежнему все еще путались, как в тумане.

Что бы ни почувствовала Сэлли, она, казалось, этому не удивилась. «Цепей других у меня нету. Но есть немножко еды какой-то, могу тебе ее принести, если обещаешь, что на этот раз не выбросишь всё это, как тогда».

Он снизил свой голос, чтобы он казался слабым и дружелюбным: «Обещаю».

«Пойду сделаю чаю». Невозмутимо и осмотрительно она оставила дверь открытой и направилась куда-то – судя по всему, на кухню. На таком расстоянии он мог слышать, что она делала, вот она налила воду, затем она нарезала хлеб. Засим последовал еле слышный звук ножа, намазывавшего немного джема. Он представил себе мысленно это густое красное вещество, и это вызвало у него прилив голодного чувства, смешанного с небольшой тошнотой.

Запах чая, казавшийся таким инородным в данных условиях, вскоре отчетливо почувствовался в ночном воздухе. Старик снова напряг все свои конечности, а затем откинулся назад, не в силах своротить эти железные оковы, и прохрипев от изнеможения. Боже, они были необычайно прочными. Эта кровать – она что, сооружена специально для того, чтобы удерживать скованной в цепях взбесившуюся гориллу?

Вернулась Сэлли с вновь пополненным чайным подносом в руках. Теперь стало уже так темно, что ей, должно быть, приходилось идти почти на ощупь, и она сняла маску, которая, наверное, ее только раздражала, ведь ее нужно было ей носить несколько часов. Старик теперь ясно смог разглядеть ее лицо, и оно было бы довольно хорошеньким, если бы не огромное родимое пятно, покрывавшее всю ее правую щеку и челюсть, и по цвету даже более клубничное, чем тот джем, который она намазала на хлеб, – и если бы, конечно (как следствие этого уродства), не выражение обреченной покорности, сквозившее в движениях всех мышц ее лица, если бы не выражение горького, печального смирения со всеми отвратительными, уродливыми безобразиями и жестокостями этого мира.

Разумеется, она была полностью уверена в том, что в этой лишенной всякого света комнате он ее лица не увидит. Тем временем он стал свидетелем того, с какой врожденной и бессознательной грацией она, даже ничего не видя у себя на пути, уверенно шла по комнате.

«Вот. Тебе это видно?» Она поставила поднос рядом, на то самое место, где он стоял раньше, на подставку, которая поднималась сбоку от койки.

«Рукой смог бы нащупать в темноте. Но к несчастью, и пальцем не могу пошевелить».

Сэлли отошла, нащупала жесткий стул и, подвинув его ближе, села на него, на расстоянии вытянутой руки от старика. Возможно, я преувеличил мрак, царивший в этой комнате; вероятно, какой-то тонкий призрачный свет все-таки проникал сквозь плотно занавешенное окно у нее за спиной, падая на его койку. Без сомнения, ей было видно его, пусть и слабо, сама же она думала, что ее лицо было полностью для него невидимым.

Она оторвала кусок хлеба и поднесла ему к губам. «Вот. Он черствый, но у тебя неплохие зубы для старика. Я это заметила, когда ты впервые со мной заговорил».

Мышцы шеи его дрогнули, и он почти рефлексивно отдернул голову. Оказалось, что это вовсе не тот красный джем, которого ему так хотелось. «Спасибо тебе огромное, но я понял, что не хочу есть».

«А…» В голосе ее снова послышалась какая-то мягкость. Сэлли сунула этот кусок себе в рот. «Чаю-то хочешь?» Она заговорила так, как говорит человек, которому не хочется есть одному.

«Где я нахожусь, милая девочка?»

«Тебя ударили по голове, понимаешь. Так что ты – в больнице».

«Но в каком городе?» Хотя в этом отношении, по крайней мере, у него никаких сомнений не было.

«Так как насчет чая. А то я сама его выпью, если ты не будешь».

«Спасибо, не надо. Воды, если можно», добавил он, чтобы не казаться слишком уж странным. С водой его старый желудок способен был справиться, он это чувствовал.

«Хорошо». Она поднесла ему стакан, очень осторожно, как он подметил, не коснувшись при этом ни его седых длинных волос, в беспорядке разбросанных у него перед глазами, ни его одежды, ни кожи. Ему удалось поднять голову настолько, чтобы суметь выпить воды, при этом руки его оставались скованными. Вода проникла ему в желудок, где и осталась лежать, не впитываясь организмом, словно жидкое стекло.

«Девочка…» Он откинул назад голову и лег на спину, прохрипев сквозь мокрые губы: «Как мне тебя звать?»

«Не твое дело». Но затем ее посетила мысль, втайне ей понравившаяся. «Можешь звать меня “Мисс”».

«Мисс. Не будете ли вы так любезны сказать старику, почему его удерживают тут прямо как заключенного?» Ночь усиливалась; и он начал просыпаться. Слова начали складываться естественно и бойко, без усилий со стороны той его части, которая относилась к старику. Подобно движениям пальцев скрипача, настраивающего новый инструмент, руки которого на протяжении долгих сотен лет с любовью держали тысячи других подобных ему инструментов.

«Я же сказала тебе, ты в больнице». Становиться холодной и резкой для Сэлли явно было чем-то несвойственным. Тем не менее, она уже несколько лет в этом практиковалась, и у нее это хорошо получалось. Она могла быть и безжалостной. Теперь же она доела, довольно аккуратно, оставшийся после него хлеб с джемом, от которых он отказался.

«Мисс. Ну пожалуйста». Старик стал играть на жалость. Она могла быть безжалостной, но это ей вовсе не шло, и он подумал, что, должно быть, он кажется ей каким-то сморщенным старцем, лежащим перед ней. Где-то ведь у нее есть и собственный, дорогой ей отец… но тут ему следовало соблюдать осторожность и не заходить слишком далеко. На другой стороне комнаты на высокой полке рядом с комодом стоял треснувший кусок зеркала, но оно было повернуто под таким углом, который не позволял ему увидеть в нем самого себя. Кроме того…

А кроме того, что? Что-то очень важное, какая-то мысль, пришла ему на ум и тут же исчезла, еще до того, как он успел ее ухватить. Так много ушло, и столь многое из оставшегося теперь смешалось, спуталось, как-то скомкалось, оказалось бесполезным в этой дикой, не утихающей боли, ощущавшейся так, словно она должна раскрошить ему голову. Так или иначе, но она назвала его старым, и его седые волосы спутано висели у него перед глазами. И ему были хорошо видны свои руки, и он подумал, что они действительно выглядят руками старика. Все в морщинах и в седых волосах снаружи, да, выглядят старыми, несмотря на сильные длинные ногти и казавшиеся совершенно инородными гладкие и пухлые ладони, которые так явно контрастировали с худобой его запястий, откуда они высовывались из грязных наручников.

«Почему я в кандалах, мисс? Я никому не сделал ничего плохого».

«Ты временами становишься очень буйным. Теряешь голову, так сказать. Вот поэтому тебя приходится немножко сдерживать». Она получала явное удовольствие от джема, который она доедала, но не от своей лжи.

Он теперь нанесет удар ее именем и посмотрит, какую магическую рану это может ей нанести. «Я искренне надеюсь, Сэлли, что…»

Прямо в сердце. Она вскочила, чуть не опрокинув стул и рассыпав сухари с крошками по полу. «Оттуда ты знаешь мое имя?»

«Ах, дорогая моя! Я и не знал, что твое имя тоже является какой-то тайной. Ты же знаешь мое? Меня о нем спрашивали». И то была горькая правда.

Над ним нависло ее лицо. Кулаки ее были сжаты. «Откуда ты это узнал?»

Он видел и слышал за всю жизнь слишком много реальных угроз для своей жизни, чтобы воспринимать эту угрозу как очень серьезную. Конечно, ее гнев не был нацелен лично против него. «Дорогая моя… Мне вовсе не хотелось тебя огорчать. Ты была так добра ко мне. Те люди… они упоминали твое имя, с некоторым смехом… словно в шутку. Но значит, я, вероятно, ошибся».

«В шутку? Говори, что это была за шутка!» Она склонилась над ним, все еще пытаясь казаться грозной. Но теперь она подняла одну руку, скрывая свое уродство, на случай, если темнота подведет ее вблизи.

«Возможно, я ошибаюсь, как я уже сказал. Вероятно, из того, что я понял, просто случайно именно твое имя было единственным, которое те люди, которые за мной присматривали, называли открыто. Ведь, по-моему, нет причин – или это не так? – скрывать имена моих санитаров?»

«Ах, твари проклятые!» Сэлли села на стул и откинулась на спинку, бормоча что-то про себя и, кажется, теперь уже не слушая старика. «Глаза бы им выколола, черт!»

«И имя главного лечащего врача, и его такой доброй супруги?»

Этот вопрос вновь привлек внимание Сэлли к старику, и на мгновение показалось, что она сейчас разразится резким злым смехом. «Ха! Жена? Она никакая не жена его!» Затем девушка вдруг резко осеклась и замолкла, да так быстро и решительно, словно это, должно быть, являлось привычной для нее защитой.

Теперь подождем, сказал себе старик. Подождем немного, прежде чем снова нажать. Голову его все еще ломило от боли, отвлекавшей его и мешавшей ему сосредоточиться, извлечь нужное из памяти. Как мог он что-нибудь задумать, как ему действовать? И все же, несмотря ни на что, он должен был сделать все, что сможет.

Теперь, этой наступившей глубокой ночью, когда ему было видно всё, словно в самый яркий солнечный день, девушка встала и зашагала по комнате. Некоторое время постояв у окна, она приоткрыла занавеску, украдкой, нервно и как-то несколько глупо выглянув в окошко. Вряд ли она действительно ожидала увидеть там нечто важное. Затем она подошла к тому высокому комоду, пару секунд трогательно подержала в руке свечку в подсвечнике, а затем снова поставила ее на место. Затем решительными шагами она вышла из комнаты, но вскоре вернулась обратно, снова в маске и с зажженной масляной лампой в руках, которую она поставила на высокий шкаф. Она придвинула стул поближе к свету и, к немалому удивлению старика, достала из своего мешка небольшую книжку. И после этого уселась и стала ее читать.

«Что вы читаете, Сэлли?» Хотя ему были хорошо видны выцветшие буквы на обложке: «Базар гоблинов», Кристины Россетти.

Она подняла на него глаза и посмотрела на него несколько секунд, прежде чем ответить. «Что-то вроде очень длинного стиха. Его написала одна леди». Она зачитала ему название поэмы.

«И что, гоблины в этом стихотворении ужасные и страшные?»

«О нет, сэр». Слово «сэр» она, казалось, произнесла совершенно неосознанно. «По крайней мере, мне они такими не кажутся». Сэлли была на грани совсем почти довериться ему, но передумала, лицо ее стало холодным, и она опустила глаза, уткнувшись в печатную страничку, словно в какое-то безопасное убежище. Она начала читать, изредка шевеля губами, но, по-видимому, она умела читать довольно хорошо, судя по тому, с каким проворством бегали ее глаза. За окном ночь становилась всё темнее, и в воздухе почувствовался еле ощутимый запах озона, еще до того, как старик услышал отдаленный звук грома. По-прежнему ему было слышно слабое дыхание легких его сотоварищей-заключенных, в соседних помещениях – и звуки эти были такими, будто казалось, что эти два старых человека медленно умирают.

«Слово «гоблин», заметил он, «кажется, происходит от греческого слова «;;;;;;;» и означает «проказник, плут, изгой».

«А…» Глаза Сэлли вновь сверкнули над маской, и она вновь уставилась на него, теперь уже несколько неохотно. «Сколько тебе лет, Сэлли?»

«Семнадцать исполнилось прошлой Пасхой. Послушайте, сэр, вы действительно не хотите чаю?»

«Абсолютно».

«И они упоминали мое имя, да?» Книга опустилась ей на колени. «И что они сказали?»

«Почти ничего».

«Ну что именно?»

«Что вы будете здесь со мной, присматривать за мной сегодня ночью». Голос его казался тихим, усталым и терпеливым. «И была еще одна неделикатная фраза, которую я бы предпочел не повторять. И почему-то что-то их при этом позабавило – похоже, что-то связанное с вашей внешностью; отчетливо я ничего не смог услышать. Ой, я что-то не то сказал? Простите».

Она замерла на своем стуле, и под маской у нее на лице теперь, похоже, застыла ужасная улыбка. Я позабыл заметить, что этот старик был добрым, хорошим, доброжелательным человеком.

Гром приближающейся бури прогремел настолько близко, что она, наконец, заметила его, и он нарушил ее отравленную задумчивость. Она взглянула на закрытое окно, а затем снова на старика. А потом вновь уткнулась в свою книжку.

Он дал ей возможность перевернуть пару страничек. Затем: «Сэлли, а что там, за этой дверью?» Когда девушка подняла на него глаза, он кивком головы указал на двери с двумя замками.

«А, ну там просто всякие препараты, лекарства и всё такое». Она постаралась составить ответ так, чтобы вопрос ее не отвлек. Видно было, что она глубоко о чем-то задумалась, и мысли ее витали где-то совсем далеко – без сомнения, она все еще мрачно дулась, оскорбленная своими жестокими и злыми хозяевами, посмеявшимися над пятном у нее на лице. И после этого, как она вновь взглянет им в глаза? О, он вовсе не был тактичным и бесхитростным стариком. Но долгожителем, да, это уж точно.

Он спросил: «А там не держат случайно какое-нибудь животное?»

Она снова положила книжку на колени, зажав строчку указательным пальцем. «Да ну, с чего вы взяли, может там и есть мышка какая-нибудь или пара тараканов, не думаю, что еще что-нибудь. Держат, вы сказали? Что за животное такое?»

«Подойди к двери и прислушайся». Гром пророкотал чуть ближе. Гигантской Крысе очень не нравилась поднимающаяся буря, и в перерывах между атмосферными ударами и грохотом пленник то и дело улавливал недовольный хриплый визг, который не способно было издавать человеческое горло.

Сэлли машинально начала подниматься, словно выполняя то, что приказал ей старик. Но затем она опомнилась.

«Ааа, это гром вы услышали», решила она и села. Тем не менее, она неосознанно придвинула свой стул чуть ближе к старику, хотя от этого книжка ее стала освещаться слабее.

Когда гром прогремел снова, ему стало слышно, как под ее залатанным платьем жизнь оживленней стала биться в юных ее венах и артериях. Он подумал: «Посмотри на меня», и она подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

Ах да, этот старик иногда умел гипнотизировать. Но из-за своей нарушенной памяти он чувствовал себя неуверенно, и его способностям сконцентрироваться мешала полученная травма. Но важнее было то, что эта молодая девушка вовсе и совершенно не желала полностью вручать свою волю кому-то другому. Она, вероятно, была способна вырваться из самой мягкой, самой заманчивой и увлекающей паутины, которую он был способен соткать в лучшие свои дни.

И все же, где-то в глубине сердца, она, должно быть, была рада такому сближению, как ухаживанию – даже когда, покачав головой, она его отвергла. «Послушайте, давайте лучше я принесу вам еще хоть что-нибудь попить».

«Было бы неплохо, ты так добра». И пока она отсутствовала, он повернул голову и изрыгнул из себя чистую струю, исчезнувшую в визуальной мозаике этого видавшего виды пола, то небольшое количество воды, которое он проглотил ранее.

Это движение головой, при котором ему пришлось вытянуть шею как можно дальше, сместило тощую клеенку под его ушибленным черепом. Первым инстинктивным движением Сэлли, когда она возвратилась обратно к нему, стала попытка протянуть руку и поправить ее; и когда она склонилась над стариком, его разум был совершенно ослеплен и прельщен мягким пульсированием на тонком ее горле крупных вен, придававших бледной ее коже синеватый оттенок прожилок над ними.

Она выпрямила клеенку, а затем вспомнила, что ей было приказано, и отступила на шаг назад. «Я не должна тебя касаться, даже твою кровать не должна трогать. Он очень строго на это напирал, и я не удивлюсь, если у него имелись на то основания так говорить».

«Я никогда не выдам того, кто пытался мне помочь».

Она стояла, не двигаясь и ничего не ответив, держа в руке стакан воды для него, как и раньше.

Он выпил воду, как будто это было великое благодеяние с ее стороны, и откинулся назад в изнеможении. «Спасибо».

«А, ерунда. Так, теперь, я тут подумала, может мне принести тебе утку или бутылку, если тебе это нужно. Я некоторое время работала санитаркой в свое время».

«Нет, спасибо, Сэлли». Он сделал паузу, посмотрев на нее со страстным вожделением. «У тебя очень добрые руки медсестрички, я это вижу. Тело прекрасной, изящной танцовщицы. И эта маска не в состоянии скрыть от меня твою красоту».

«Ну да», сказала она и начала оглядываться по сторонам, выискивая, где она оставила книжку. У нее очень неплохо получалось не показывать никаких своих чувств. Должно быть, у нее имелся более чем десятилетний опыт в этом, с тех пор, когда она впервые осознанно взглянула на себя в зеркало.

«Конечно, я не видел твоего лица. Но я имею в виду то, что даже если бы у тебя вообще не было лица, или если бы твое лицо было совсем не таким, которое у всех принято считать красивым, хорошеньким, то все равно, если бы я увидел его, твоя красота осталась бы для меня прежней, ничем не замутненной, неповторимой».

Но Сэлли вряд ли даже на секунду заколебалась, а затем отвернулась и направилась туда, где на стуле лежала ее книга. Вдруг с ревом на крыши соседних домов обрушился дождь. Он расслабил свои напряженные шейные мышцы; он откинул голову на подкладку, которую она под ним распрямила. Почему клеенка? Потому что ее легко вымыть? Но это, как правило, никого не заботит.

И верхняя его челюсть слабо, но очень приятно заныла. Если точнее, эпицентр этой ноющей боли располагался в двух точках, на корнях его клыков. Но не прекращавшаяся головная боль вскоре ревниво выдавила это интересное чувство из диапазона его чувственного восприятия, продолжая удерживать за собой центр театра боевых действий.

«Как жаль, что у меня повреждена память», сказал он. «Иначе я рассказал бы тебе о той замечательной красавице… о той девушке, с которой я был знаком в молодости, и которую ты мне напоминаешь, когда я гляжу на твою молодость и изящество».

«О, сэр». Так или иначе, одним или другим, но он сумел вывести ее теперь из душевного равновесия, да так, что она уже бросила все попытки это скрыть. Она была смущена, возмущена и восхищена одновременно. Частично она, должно быть, понимала, что он рассказывает ей какие-то совершенно фантастические сказки, но они все равно ее тронули.

Пальцы скрипача согрелись и полетели. Если бы его стареющий мозг не был так травмирован, он смог бы подобрать точные слова, подобрать абсолютно верные, бьющие в точку выражения. Эта девочка и победа остались бы за ним, полностью, еще до наступления мутного рассвета. Но в действительности же были такие моменты, когда разум его путался, словно чем-то одурманенный, и когда он терял нить, лучшую избранную им линию атаки. Не в силах отмахнуться от ее явного интереса к тому, кто же он и как его зовут, он спросил у нее: «Разве никто из них не называл моего имени в твоем присутствии?»

«Нет, сэр. Я вообще сомневаюсь, что они знают, как ваше имя». Но затем она испугалась, что сказала больше, чем нужно.

«Сэлли. Если это несправедливое, жестокое мое заключение закончится моей смертью – если этому суждено случиться, то пусть последним желанием моего сердца будет, чтобы глаза мои могли видеть твою красоту рядом с собой, когда они закроются». О да, я знаю. Но дело было не столько в самих этих словах, им произнесенных, сколько в том, как он их сказал; и даже не в том, как сказал их старик, а больше в той жадности, с какой девушка их выслушала. И в то время и в том месте, где я это пишу, мужчины и женщины по-прежнему умоляют и просят о чем-то друг друга в таких же и похожих словах. Люди бывают так тронуты такими словами, что плачут, по-настоящему плачут, настоящими слезами – точно так же, как заплакала той ночью, перед рассветом, и Сэлли. И даже в конце XXI столетия мы все – все мы, кто все еще быстро движется по этой земле, – восхищаемся стилями речи и письма, которыми мы восхищались еще в веке двадцатом.

«Сэлли, ключи».

«О, сэр, у меня их нет, честное слово».

«Но ты знаешь, где они».

«О, сэр, я даже не смею об этом думать. Боже, нет!»

Голова у него болела, болела все сильней. Пронесшись мимо, дождевая буря унесла с собой короткие часы летней ночи. В мыслях своих, скрытых под маской праведной жертвы, он рвал и метал, мысленно набрасываясь на бедную девушку, которую он сбил с толку, затуманив мозги, но которая все никак не могла решиться.

У этого старика оставалось уже мало времени. «Они намерены убить меня, девочка». Это утверждение было чистой правдой.

Забыв о книгах и обо всем остальном, она то садилась на стул, то начинала шагать по комнате. «Я этого не знаю, сэр. Но я точно знаю, что они со мной сделают, если я сделаю хоть что-нибудь наперекор им. О Господи!»

Те небольшие силы и та смекалка, которые у него еще оставались, уже истекали, он потерпел неудачу. Приближался рассвет, время бежало, иссякая прямо на глазах. Он услышал, как по пустынной улице едет извозчичья пролетка. Он услышал ее задолго до того, как услышала ее Сэлли, но больше он уже ничего не мог сделать.

_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ВТОРАЯ

(Эта и последующие чередующиеся главы взяты из рукописи, написанной почерком покойного Джона Х. Ватсона, доктора медицины)

Я испытываю вдвойне странные чувства оттого, что, наконец, взялся за перо, чтобы записать происшествие, связанное с тварью, которую я где-то, кажется, в другом месте, уже упоминал, назвав ее как-то Гигантской Крысой Суматры, – историю, которая, могу добавить, до недавнего времени, как я думал, вероятно, останется никогда не изложенной на бумаге.

Ощущения у меня странные оттого, что, во-первых, это был самый невероятный случай за всю долгую и прославленную карьеру моего друга Шерлока Холмса. Видит Бог, сама эта тварь, которую я назвал Крысой, сама по себе уже являлась чем-то исключительным; но в данном случае также имело место действительно грандиозное преступление. И оно стало уникальным из-за того, что позволило заглянуть на краткий момент в невероятный мир, о существовании которого я никогда раньше даже и не подозревал, в мир ужаса, похоже, выходящий за грани даже самой смерти, но существующий рядом, по соседству со спокойной, скучной и будничной жизнью викторианского Лондона. Должен признаться здесь, кстати, что сейчас, в этом ужасном 1916-м году, в котором я пишу эти строки, в тот кажущийся стабильным довоенный мир почти так же трудно поверить, как и в тот мир, который был открыт этими приключениями, связанными с этой Крысой. Тот Лондон 19-го века и та Европа уже давно погибли на полях сражений Франции.

Во-вторых, помимо того, что сама эта история имеет какой-то фантасмагорический, ужасающий характер, странно еще при этом и то, что написанное мною сейчас, в данный момент, предавать гласности нельзя. Возможно даже, что мы с Холмсом оба в течение нескольких лет будем находиться вне пределов досягаемости всех проблем и забот этого мира, прежде чем этим строкам будет позволено увидеть свет.

«Есть многое на свете, друг Ватсон…», размышлял недавно Холмс, когда я навестил его в доме престарелых в Сассексе. «Да, я думаю, вы должны изложить эту историю о Крысе, ради блага всех остальных, которые придут за нами и после нас. Но то, что вы напишете, не должно быть прочтено в этом году или, возможно, даже еще в течение нескольких последующих лет; и вы должны изменить имена тех, кто силою обстоятельств был вовлечен в эту историю, в тех случаях, где таких изменений требует благоразумная осторожность».

«Что касается изменения имен, Холмс, то я так и поступил, постаравшись изменить, насколько это было возможно, некоторые такого рода детали, в ряде других ваших дел. Но если это не должно быть опубликовано в ближайшем будущем, то в таком случае, когда же? И кто это должен решать?»

«Что ж, есть один только человек, я считаю, которому мы можем доверять, и который сможет проследить за тем, чтобы эта история была предана гласности, когда настанет тому время, но не раньше».

«Холмс––», запротестовал было я.

«Да, Ватсон, я знаю, как вы смотрите на эту проблему». Он строго посмотрел на меня. Но затем его взгляд смягчился. «Я постараюсь всё устроить. Поверьте мне, мой старый добрый друг, так будет лучше. И посему вы должны вернуться домой и все это изложить на бумаге».

И вот поэтому я сейчас и сижу за своим столом. И когда я завершу это изложение тех событий, оно не будет передано на хранение в архивное собрание моих личных конфиденциальных бумаг, в банк Кокса на Чаринг-Кросс, где лежат еще не обросшие мясом кости многих других замечательных рассказов. Нет, скорее всего, в соответствии с личными указаниями Холмса, оно отправится вместе с некоторыми другими, не предназначенными для публики его частными бумагами в его засекреченный архив в «Столичный и графств банк», в его отделение на Оксфорд-стрит. И там оно должно будет оставаться еще долгие годы или же десятилетия, если потребуется, до тех пор, пока кто-нибудь не явится туда и не назовет единственно верный пароль, позволяющий извлечь оттуда это изложение.

Для меня эта история началась одним солнечным утром начала июня 1897 года. В Лондоне тогда царила предпраздничная суета, связанная с подготовкой к Юбилею*, со всех уголков Империи в столицу съезжались высокопоставленные гости. Начало этого года стало и для Холмса чрезвычайно напряженным, причем настолько, что в марте врачи строго указали ему взять отдых, и я отвез его в Корнуолл, где и произошли те самые примечательные события, которые я описал в другом месте, в рассказе под названием «Дьяволова нога».
- - - - - - - - - - - - - - - -
* Имеется в виду первый Бриллиантовый Юбилей царствования британской королевы Виктории, пышно праздновавшийся в 1897 году. Отмечалось 60-летие коронации Виктории в 1837 году. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - - -

Тем утром я встретился с Холмсом за завтраком, он перебирал в руках какой-то небольшой синий конверт. «Я еще не говорил об этом вам, не так ли, Ватсон?», воскликнул он в знак приветствия. «Если нет, то только потому, что под давлением последних событий не нашел времени ни для того, чтобы это с вами обсудить, ни даже на то, чтобы уделить пристальное внимание этому вопросу, которого, по всей видимости, он действительно заслуживает».

«Просьба от какой-то леди, без сомнения», заметил я, садясь в кресло.

«Именно, Ватсон, вы превзошли самого себя. Да, женский почерк, каким написан адрес, не допускает никакого иного толкования. На самом деле речь идет о молодой американке, мисс Саре Тарлтон, пребывающей в ужасном смятении, и это уже третья корреспонденция, которую я от нее получаю. Первой стала телеграмма из Нью-Йорка, а второй – целый пакет с письмами и запиской, отправленной вчера днем, сразу же после ее прибытия в Лондон. Она едет сюда лично, и будет здесь у нас уже через полчаса, и я буду несказанно рад, если вы останетесь».

«Разумеется, Холмс, если я действительно смогу чем-то помочь».

«Вы сможете всё выслушать, дружище. Вы бесценный слушатель. Ну а пока мы ее дожидаемся, я смогу в общих чертах обрисовать вам ее проблему, именно так и в той последовательности, в какой представляется ей самой это дело в ее письменных посланиях мне».

«Я весь внимание».

Холмс закончил свой завтрак, и пока я сам набросился на еду, он немного отодвинул свое кресло и закурил первую в тот день свою трубку. «Мисс Тарлтон», начал он, «происходит из хорошей семьи в Нью-Йорке. Ее отец – видный представитель медицинского сообщества там, и полагаю вполне естественным, что она подарила сердце свое другому врачу – доктору Джону Скотту. Блестящий, подающий надежды молодой человек, по крайней мере, по словам невесты, и, несомненно, наделенный решимостью проявить себя и доказать это.

«Талант молодого Скотта проявляется – или проявлялся; неизвестно, жив ли он еще – в основном в исследованиях, направленных на обнаружение химических и биологических возбудителей болезней. Его лабораторные исследования получили высокую оценку у специалистов, однако он не смог завершить их получением лекарства, которое искал. Располагая кое-какими личными средствами, а также получив финансовую помощь из других источников, он снарядил экспедицию в Ост-Индию, где смертоносную заразу и даже чуму довольно легко обнаружить на ее родине, в самом ее источнике, и получить ее может любой желающий.

«В эту экспедицию он отправился ровно два года назад, в июне 1895 года. Между ними существовала договоренность, что по возвращении в Нью-Йорк, после того, как он добьется успеха, как он надеялся, в этих своих опасных исследованиях, они с мисс Тарлтон должны будут пожениться.

«Более года он честно и исправно ей писал, и она, конечно же, ему отвечала. Ввиду нестабильности работы почты иногда к ней приходило от него сразу несколько писем, и пару месяцев она вообще ничего не получала. Поэтому она не сразу подняла тревогу, когда молодой человек пропал».

«Вы имеете в виду––?»

«Я имею в виду, что он перестал писать, или, во всяком случае, его письма перестали приходить в Америку. Прошло пять месяцев, как она перестала получать от него всякие известия, и мисс Тарлтон стала обнаруживать определенные, и все более и более зловещие, намеки на некую опасность, появлявшиеся в его последних письмах. Ее попытки связаться с американскими посольствами и консульствами, расположенными в относительной близости от последнего его известного местонахождения на Суматре, не дали никакой полезной и обнадеживающей информации. Прошло еще несколько месяцев, и молодая леди встревожилась еще сильнее. Она и ее отец уже собирались организовать поисковую экспедицию, когда произошло нечто такое, что переключило ее внимание в совсем ином направлении – на другой конец земного шара. Ее молодого человека, или, по крайней мере, есть основания так считать, недавно видели в Лондоне, причем прекрасно себя чувствующим».

«В Лондоне! Но с какой стати ему, черт побери, быть здесь?»

«Никаких явных причин этому нет. И судя по всему тому, что мне удалось узнать о его характере, Ватсон, как-то неправдоподобно звучит, что он намеренно и сознательно бессердечно будет вести себя именно так по отношению к своей невесте».

«Какого рода эти его исследования?» Я отодвинул тарелку и начал наполнять собственную трубку.

«Эээ… находясь в Америке, до него дошли известия, что болезнь, от которой он искал лекарства, является эндемичной, то есть свойственной лишь некоторым довольно удаленным уголкам Суматры. Его письма мисс Тарлтон с этого острова описывают довольно странную и необычную схему заражения в этих регионах. Болезнь поражала деревни одну за другой, в медленной географической прогрессии, позволявшей предположить движение сквозь джунгли единственного возбудителя, по всей вероятности, какого-то живого существа.

«В сообщениях, которые он получал от туземцев, утверждалось и подчеркивалось, что этот возбудитель в действительности является каким-то крупным животным – некоторые говорили, что это орангутан, крупная обезьяна, там обитающая; другие же говорят о большом грызуне, какой-то крысе чудовищных размеров».

«Боже мой, Холмс!»

«В письмах молодого Скотта – они у меня все здесь, и вы сможете прочесть их позже – подробно описываются его поиски этого животного, которое он преследовал в крайне сложных условиях, терпя всячески невзгоды и трудности. Единственный его спутник, отправившийся вместе с ним туда из Америки, еще один молодой ученый, заболел лихорадкой еще в самом ??начале и вынужден был вернуться домой. Но Скотт упорствовал, пользуясь услугами помощников из числа местных. Ему, конечно же, пришлось столкнуться с препятствиями в виде опасности заражения тропическими болезнями, естественными природными преградами неизведанной глуши, в которую не ступала нога человека, с опасностями, грозившими от зверей и от некоторых других племен острова, более диких по своему развитию. А в последнем его письме содержится намек на еще одну проблему, с которой он столкнулся – он упоминает о находящейся в нескольких милях от его лагеря какой-то другой европейской экспедиции».

«Можно было бы подумать, что он весьма обрадуется, обнаружив там и других цивилизованных людей».

«По-видимому, так и было. И все же… эээ… ведь это пустая трата времени теоретизировать о таких отдаленных от нас во всех смыслах событиях, располагая лишь теми данными, которые имеются у нас сейчас на руках в данный момент… А вот, если я не ошибаюсь, и сама мисс Тарлтон, и вы сможете услышать остальные подробности из ее собственных уст».

Через некоторое время появилась и сама леди. Немногие посетители столь редкой красоты переступали наш порог. Она была богато, но в то же время довольно сдержанно одета. Голубые ее глаза сначала устремились на меня с надеждой, почти умоляюще, как будто именно я мог помочь ее молитвам. Но когда мы представились друг другу, надежда в ее глазах быстро померкла, возродившись уже через мгновение, когда она обратилась к моему товарищу. «Мистер Холмс. Мне сказали, что если кто-нибудь на земле и сможет решить мою проблему, то это только вы».

«Прошу вас, садитесь, мисс Тарлтон. Мне не терпится услышать от вас несколько подробнее о фактах, изложенных в общих чертах в ваших письмах. В частности, когда именно и при каких обстоятельствах вашего жениха обнаружили в Лондоне? И почему вы так уверены, что это именно он?»

Сильно взволнованная, леди наклонилась чуть вперед в кресле, в которое она только что села. «Мистер Холмс, я не могу быть в этом уверена». Она глубоко вздохнула. «Произошло это так. Так получилось, что в прошлом месяце наш общий друг, мой и Джона, мистер Питер Мур, находился по делам в вашем городе, когда ему позвонили из лондонской фирмы «Моррисон, Моррисон и Додд», которая, насколько я понимаю, специализируется на оценке механики. Судно «Матильда Бриггс», направлявшееся в Портсмут из южных морей, село на мель на Эддистоунских скалах. Большая часть груза была снята с него спасателями и доставлена в Лондон. Там оказались какие-то непонятного назначения приборы, явно американского производства; а мистер Мур известен как владелец американской фирмы, производящей медицинское и лабораторное оборудование, и, по счастливому стечению обстоятельств, он оказался в тот момент в Лондоне; и не будет ли он так любезен высказать свое мнение о товарах?

«Он согласился. После чего он, естественно, был очень удивлен, когда прибыл на склад и обнаружил там то самое оборудование, большая часть которого была даже не распакована, и которое Джон приобрел у него для экспедиции на Суматру.

«Первым порывом Питера было телеграфировать мне. Но он не знал, что от Джона уже долгое время не было ни единой весточки, и он побоялся меня испугать. Он решил сначала выяснить, кто теперь является собственником этих вещей, и почему они оказались на борту «Матильды Бриггс». А может быть, и Джон тоже находится в Англии? Люди со склада ничем большим не смогли ему помочь, кроме того, что сказали ему, что все это имущество, похоже, по-прежнему действительно принадлежит д-ру Джону Скотту из Нью-Йорка. Фирма «Моррисон, Моррисон и Додд» также не смогла разузнать никакой дополнительной информации.

«В течение пары дней Питер был занят собственными делами по бизнесу. Затем он вновь посетил тот склад, намереваясь завершить осмотр оборудования и написать отчет для оценщиков. Он сильно удивился, обнаружив, что на все это упомянутое имущество, целиком и полностью, были заявлены права собственником, за все эти предметы уже расписались, оплатили издержки, и они уже все куда-то увезены, по-видимому, самим Джоном».

«Минуточку, мисс Тарлтон», вмешался Холмс. «А действительно ли Питер Мур лично видел в Лондоне д-ра Скотта? Или кто-нибудь еще, кто его хорошо знает?»

«Нет, не видел. Но управляющий складом описал ему человека, который заявил свои права на оборудование, как белокурого, высокого – а Джон высокого роста, примерно такого же, как и вы, мистер Холмс – с узким лицом и густыми усами. Все это очень похоже на него. Вот фотография, которую я обещала привезти. На ней Джон буквально за несколько дней до отъезда на Суматру».

На небольшом фото было изображено энергичное, пылкое, мужественное лицо, улыбающееся и немного щурящееся от яркого солнечного света.

«На этом фото он очень похож на себя?», спросил Холмс.

«Да, очень, по-моему».

Он положил его себе в карман. «Итак, человек, явившийся на склад, разумеется, представил необходимые документы? И он должен был оставить там хотя бы один образец своей подписи».

«Да, оставил. Сотрудники склада утверждают, что он представил им аккредитивы на имя Джона, с – о-о, целой кучей других документов, по-видимому. И он описал оборудование, на которое заявил свои права, так подробно, даже на ящики, в которые оно было упаковано, что ответственные лица были полностью удовлетворены его документами, удостоверившись в его личности». Мисс Тарлтон вздохнула, и почувствовалось, что за ее энергичностью скрывается усталость. «Возник также вопрос о том, что, они, кажется, назвали вознаграждением за спасение судна и имущества, о складских расходах и еще каких-то платежах и сборах, точно не знаю каких. Все это обошлось почти в пятьсот фунтов, и деньги эти, как я понимаю, были выплачены тут же, наличными. Что касается его подписи, они не дали мне квитанцию, но разрешили на нее взглянуть». Здесь наша прекрасная посетительница замялась.

«И?», поднажал Холмс.

«Там, конечно, стала фамилия Джона, и почерк очень напоминал его. Но лично я не верю, что это было подписано его рукой».

«Вы были в полиции?», спросил я. «Да, доктор Ватсон. Мы – Питер Мур и я – вчера ездили в Скотланд-Ярд, сразу же после того, как я зарегистрировалась в гостинице. Тамошние господа оказались очень любезны, посочувствовали мне, и заверили меня, что наведут справки. Но у меня не сложилось впечатления, что они собираются проводить расследование, носящее столь срочный и неотложный характер, с должным усердием. Они пытались меня успокоить тем, что нет никаких по сути доказательств наличия какого-то преступления. Несомненно, у них ведь тысячи других неотложных дел, требующих внимания с их стороны… и несомненно, и вы тоже, мистер Холмс, очень занятой человек. И все же я осмелюсь – просить вашей помощи! Я готова щедро за нее заплатить. И чувствую, что вы – единственная моя надежда!»

Это последнее предложение было произнесено в столь отважном, но в то же в столь жалостном тоне, что я ни секунды не сомневался, каким должен быть ответ Холмса. И я не разочаровался. «Я берусь за разрешение вашей проблемы, мисс Тарлтон», ответил мой друг. «Человек, расписавшийся за получение со склада имущества, наверняка ведь должен был оставить какой-то свой лондонский адрес?»

«Да, мистер Холмс; гостиница «Нортумберленд». Я была там, пыталась навести справки, вместе с Питером, как раз этим утром. Но в настоящее время никакого Джона Скотта там не зарегистрировано. Я не стала далее продолжать свое расследование, и вместо этого решила подождать, пока не увижусь с вами».

«В этом вы поступили мудро». Холмс спокойно встал, как ни в чем не бывало подошел к окну и постоял там несколько секунд, задумавшись, словно мечтая о чем-то. Затем он слегка встряхнул головой. Мисс Тарлтон, полагаю, мало что или же совсем ничего не поняла в этих его действиях, но из долгого личного опыта я знал, что он только что осмотрел Бейкер-стрит на предмет того, мог ли кто-нибудь следить за нашим домом, и не заметил ничего подозрительного.

Мой друг вернулся к нашему разговору. «Должен предупредить вас, мисс Тарлтон, что, боюсь, вероятность счастливого исхода этого дела, по моим предвидениям, невелика».

Ее подбородок чуть приподнялся. «Я полна решимости выяснить всю правду».

«Есть еще кое-что, о чем я должен спросить вас в самом начале: Вы писали что-нибудь гневное, раздраженное своему жениху? И было ли предложение, хоть с чьей-нибудь стороны, нарушить вашу помолвку?»

Девушка встала, щеки ее вспыхнули, а голубые глаза засверкали. «Нет, мистер Холмс, нет на оба ваших вопроса. Я предоставила вам копии всех писем Джона, которые, как я считаю, красноречиво говорят о его истинных чувствах. С моей же стороны – я скорее предпочту погибнуть, чем перестать любить его. Если вы имеете в виду то, что Джон намеревался бросить меня, не сказав мне ни слова, без объяснительного письма, я просто отказываюсь в это верить. Он, может быть, погиб, в кораблекрушении, или при каких-то других обстоятельствах. Возможно, он страдает от какой-то ужасной потери памяти…»

Она не смогла продолжить, и Шерлок Холмс успокоил ее, взяв за руку. «Теперь вы можете переложить бремя этих загадок на наши плечи, мисс Тарлтон. Я абсолютно уверен, что мы сумеем найти человека, подписавшегося именем Джона Скотта, если он все еще в Англии; и когда мы его найдем, я сильно ошибусь, если вслед за этим мы не окажемся очень близки к получению ответов на остальные вопросы».

«Мистер Холмс, я ужасно вам благодарна – и я навсегда у вас в долгу». Затем, немного оправившись, наша посетительница снова полезла в сумочку, из которой она извлекла фотографию. «У меня есть список всего оборудования, его дал мне Питер, – или, по крайне мере, всего того, что он успел осмотреть и зафиксировать».

Она протянула ему несколько сложенных листов бумаги, которые Холмс открыл и бегло просмотрел, прежде чем отправить мисс Тарлтон обратно в ее отель, повторив все заверения, какие он только мог ей искренне представить. И когда она ушла, он снова просмотрел эти бумаги, прежде чем протянуть их в мою сторону. «Довольно диковинный список… похоже, нечто по вашей части, Ватсон. Что вы об этом думаете?»

Я взял бумаги и тоже бегло их просмотрел. «Необычное направление исследований, конечно». В числе ста с лишним указанных в списке предметов были не только обычные лабораторные принадлежности, которые могут использоваться любыми химиками или врачами, но также определенное количество железных оков, кандалы различной формы и размеров, сборно-разборные клетки (некоторые очень большие), а также операционные столы, койки, процедурные и диагностические столы, которых вполне могло хватить для оснащения лазарета в зоопарке или, возможно, небольшой клиники. Некоторые из этих коек и столов были снабжены, по словам Питера Мура, «стальными оковами и наручниками и подходят для экспериментов на любых видах крупных обезьян или других существ сопоставимого размера и силы».

Я заметил: «Кажется, он неплохо подготовился к охоте за каким-то животным, обезьяной какой-то или грызуном. Интересно, удалось ли ему отыскать его?»

«Удалось. Факт этот отражен в письмах».

«А заболевание и организм – переносчик заболевания, Холмс, на что и были направлены все эти усилия исследователя? Кажется, мисс Тарлтон нам об этом ничего не говорила».

«Она сообщила мне об этом более детально в раннем своем сообщении. Это Pasteurella pestis [чумная палочка], Ватсон. Чума».



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сэлли не услышала приближавшуюся пролетку, находившуюся еще на расстоянии двух улиц от них, но когда та прибыла, и железные ободья ее колес клацнули о бордюр, она это услышала и вскочила со стула. Да так, будто те, под контролем кого находилась и ее жизнь, и жизнь их пленника, уже обнаружили ее предательство, о котором она осмелилась помыслить – всего лишь одно, какое-то жуткое, но замечательное мгновение. Но затем внезапный ужас в ее глазах ослаб, сменившись какой-то смесью облегчения и мучительного сочувствия к старику. Не сказав ни слова, она собрала свои вещи и выбежала из комнаты, остановившись на секунду у двери и бросив на него жалобный взгляд, казалось, прося у него прощения.

Боже!

Обессиленный долгими и бесплодными усилиями соблазнить ее и ослабленный возвращением дневного света, старик, постаравшись перетерпеть не прекращавшуюся головную боль, прислушался. За несколько комнат от него только что прибывший доктор культурным языком допрашивал Сэлли, отвечавшей ему несколько поспешно, нерешительно и испуганно. Заключенному был слышен лишь тон говоривших, но не слова, ими произносившиеся. Ему стали слышны также слабые утренние шевеления двух его заключенных собратьев по несчастью в соседних комнатах. Вскоре послышались шаги Сэлли, быстро спускавшиеся вниз. Дверь на улицу открылась, а затем за ней закрылась; звук ее шагов по мостовой стал удаляться, а затем и вовсе исчез.

Вскоре после этого доктор начал свой кратковременный утренний обход. Он подошел к комнате старика, недавно обработанной карболовой кислотой, на этот раз он был одет в хирургический халат, который в том году являлся такой же новой, не виданной ранее одеждой, как и маска.

«Что ж, сэр, я вижу, сегодня утром вы несомненно полностью очнулись, и это, полагаю, следует считать прогрессом». После того, как он произнес это сомнительное двусмысленное приветствие, почти механические руки доктора, сегодня он был в тонких резиновых перчатках, ощупали лоб жертвы на предмет высокой температуры, которой не оказалось, затем тощий живот, после чего подняли ему веки.

Вскоре за спиной доктора раздался резкий неприятный стук сапог той жесткой женщины. Ее лицо, как и у него, скрытое до глаз марлей, выглянуло у доктора из-за плеча. «Есть уже какие-нибудь признаки?», спросила она.

«Нет. Но инкубационный период может длиться до десяти дней, не забывай об этом».

«Ладно, вряд ли тогда их пока следует ожидать».

Старик рассеянно отвел взгляд от этих двух лиц, а затем он вновь сосредоточился на них, вроде бы с большим усилием.

Эти двое обменялись еще несколькими фразами, а затем стали обнажать свою жертву, безжалостно разрезая дорогую одежду старика и бросая отрезанное в мешок. Лишь теперь, после того, как он пробыл их пленником уже столь долгое время, его карманы были обысканы, а документы проверены двумя головами в марлевых масках, на короткое время оказавшимися рядом друг с другом.

«Если у него фамилия Кордей», предположила женщина, «значит, он вероятно, француз».

«Думаю, так и есть. Он сел на корабль в Марселе, ну тогда все ясно». Вряд ли это действительно имело для них какое-то значение; они просто удовлетворяли собственное мимолетное любопытство. Затем они одели старика в нечто похожее на больничный халат, скорее длинную рубашку, из грубой ткани, связав рукава на руках тонкими веревочками из ткани.

«Кордей», подумал он. «Марсель». Слова эти несли с собой для старика какой-то явный личный смысл. Или, по крайней мере, он чувствовал, что они должны что-то значить лично для него. Название этого города вызвали у него в памяти какие-то неясные, смутные воспоминания о силуэте этого города, если смотреть из Старого порта. Но Кордей – это не настоящая фамилия старика, он был в этом абсолютно уверен; и французский не был его родным языком, хотя он говорил на нем довольно свободно.

Затем появился стетоскоп. Старику велели – на этот раз на плохом французском – дышать глубже. Он послушно заставил свою грудную клетку подниматься и опускаться.

Доктор заговорил по-английски, наполовину удивленно, а наполовину озадаченно: «Мсье Кордей, дыхание у вас очень слабое, почти незаметное. Сердцебиение сильное, но––» Он покачал головой, явно озадаченный. Он ощупал старику подмышки и пах. Затем он сказал женщине: «Мне нужно взять у него кровь».

«Не стоит тратить много времени на этот конкретный случай. Есть и другие, на которых можно всё опробовать. Нам нужны результаты, а не образцы крови и теории».

«На мой взгляд, анализ крови необходим. Не зная деталей, мы не сможем добиться хороших результатов».

Женщина молча отвернулась и отошла. Вскоре она вновь подошла, на этот раз со стеклянным шприцем, острие которого резко блестело.

Две попытки вонзить его с внутренней стороны локтя на правой руке старика, там, где четко выделяла одна вена, закончились тем, что стальная игла оказалась сломанной, и они вызвали какие-то ругательства из языка аристократического высшего класса. Была извлечена новая игла, и штурм возобновился. Наконец красная струйка поползла в стеклянную трубку. Тем временем откуда-то снаружи, из внешнего мира, послышались знакомые тяжелые шаги, поднимавшиеся по лестнице. Их владелец, в маске, но без халата, вошел в комнату как раз вовремя, став свидетелем этого небольшого успеха.

«А, ты вернулся», поприветствовал Сиплого доктор. «Ну как, получилось?»

«Да никак, шеф. То есть у Барли пока нет ни того количества, ни качества, которое нам нужно. Но он не теряет надежды. Что тут происходит?»

«Надежды он не теряет, говоришь? А наше время далеко не ограничено. 22 июня уже приближается. Ладно, потом это обсудим. Ты спал?»

«Да». Рабочий потянулся всем мощным своим телом, положив руки за голову. «Хотя неплохо бы сейчас чашку чая и чего-нибудь перекусить немного».

«Хорошо, но перед тем как позавтракать, переговори еще раз с девушкой. Кажется, здесь ночью все прошло неплохо, но лучше все проверить самому на всякий случай. Мне она показалась немного взвинченной, когда мы приехали сюда сегодня утром».

«Хорошо».

Держа в руке небольшую стеклянную пробирку с кровью, доктор вывел остальных из комнаты, не прекращая при этом говорить: «И попробуй снова накормить этого, когда вернешься; она сказала, что он ничего не ел, только выпил воды. Нам нужно, чтобы у него еще оставались силы, для получения нужного результата. Но помни, не касайся ни его самого, ни его койки».

«С чего это вы подумали, что буду его касаться?» Дверь закрылась, и они ушли.

Через несколько минут доктор вернулся, с новым шприцем в руке. Его глаза над маской хмуро глядели на старика, будто тот нанес ему какое-то оскорбление, и врач снова вколол ему шприц для забора крови. Доктор не поверил тому, что только что сообщил ему микроскоп о первом взятом у старика анализе.

И вновь игла сломалась, и на это обстоятельство доктор отреагировал лишь еще одним ругательством от нетерпения. И он не показал себя гигантом мысли и научного исследования, столкнувшись с этим, на первый взгляд, небольшим, но в действительности весьма значимым феноменом. Разумеется, в его защиту можно было бы заметить, что ему приходилось работать посреди разного рода опасностей, угроз и отвлекающих факторов, заметно отличавшихся и отсутствовавших в обычных лабораториях. И в мыслях его не оставалось места для какого-нибудь по-настоящему великого открытия, поскольку все они были полностью заняты подготовкой к столь же великому преступлению.

С грехом пополам была установлена новая игла. После этого второго вторжения в вены старик, похоже, на некоторое время потерял сознание. Его слабость становилась все более несносной; для него лежать на кровати из гвоздей было почти так же просто, как и на этой каталке.

Июньское солнце со своей широкой летней дуги вонзило лучи свои в огромный город, прорвавшись сквозь рваное одеяло облаков, не сильно изменившееся с предыдущей ночи. Боль в голове, нарастающая слабость и – постепенно выделявшееся на их фоне – тревожившее его больше всего чувство того, что что-то не так. Что-то не так сущностно, в самой какой-то природе его существования, в том плане, будто у него что-то отсутствует, или что-то в его организме повреждено. Так, будто рука или нога у него парализованы, хотя этого вовсе и не было. Он страдал от нехватки сил, которые должны были у него появиться, стоит ему лишь их призвать; и эта нехватка сил была также как-то связана с его желанием узнать свое собственное настоящее имя.

Весь этот день старик периодически впадал в бессознательное состояние, и сознание, относительно полное, вернулось к нему лишь с наступлением ночи.

Когда день стал угасать, первым, что поразило его возвращающееся сознание, стал тот факт, что в его комнате вновь находилась Сэлли. Еще не совсем стемнело, и она стояла у его кровати так, чтобы ему не видна была та сторона ее лица, на которой было родимое пятно. Ее дрожащие руки тянулись к скованной кандалами правой кисти руки старика, и в пальцах она держала ключи.

Викторианский детской нищеты Сток Вектор Стоковая фотография

«Слава богу, вы очнулись!» Шепот ее был таким же дрожащим, как и ее пальцы. «Я выяснила, что они намереваются сделать… Идти можете?»

«Могу».

«Боже, я на это надеюсь. Теперь я хочу знать, что вы джентльмен. Поклянитесь, честью вашей, что, когда вы освободитесь, вы, в свою очередь, поможете и мне всем, чем сможете».

Старик быстро поднял голову. «Клянусь, всем, что есть святое на свете, что помогу тебе и защищу потом тебя, если ты сейчас мне поможешь».

Ее рука уже лежала на стали, и все же она колебалась. «Под помощью я имею в виду, что вы не пойдете ни в какую полицию. Я вам завяжу глаза и выведу вас отсюда, а потом вы просто сматываетесь отсюда и забываете обо всем этом. Я никогда не была соучастницей никаких убийств, и не способна на это и теперь. Не верю, что это может сделать такой джентльмен, как вы, такой милый и храбрый, и такой… такой прекрасный».

«Клянусь тебе, полиция не узнает об этом ни слова». Надежда наполнила новой силой его шепот, худые, но сильные мускулы его заключенных в кандалы рук и ног.

«Вы сказали: ни слова никому». Она прошипела эту фразу, как смертельную угрозу. «Иначе это будет стоить мне жизни, и вам тоже!»

«Тогда – никому. А теперь быстрей, девочка, быстрей!»

Как и предыдущим утром, он услышал их задолго до того, как услышала их она. Они были еще довольно далеко от них, на расстоянии нескольких комнат. Он пытался было ее поторопить, но затем ему пришлось изменить план и предупредить ее; она все еще возилась с ключом в первом замке, когда они бойкими шагами уже собирались войти в соседнюю комнату. Она едва успела положить ключи обратно на полку, рядом с битым зеркалом, когда дверь открылась, и вошли Сиплый с женщиной, оба в масках, изумленно остановившись при виде Сэлли, которую они вовсе не ожидали здесь увидеть.

Девушке едва удалось пробормотать пять-шесть слов в свое оправдание и издать единственный жалобный вскрик, как мужик ударом кулака сшиб ее на пол.

Поднятая на ноги его мясистой, размером с окорок лапой за плечо, она пробормотала какие-то извинения капавшим кровавой слюной ртом. Что-то вроде того, что «…я только дала этому господину попить воды».

А этот господин, на которого никто не потрудился взглянуть, поразмыслив, покачал головой. Эти ее оправдания прозвучали очень слабо и неубедительно.

«Что мне нужно знать от тебя, и немедленно, Сэл, – это что ты вообще опять здесь делаешь, в этой проклятой комнате?»

«Я искала тебя. И всё, клянусь!» Сэл начала объяснять, почему это ей якобы срочно понадобилось найти Сиплого. Старику ее аргументы показались тогда слишком сомнительными и неполными, он их как-то не ухватил тогда, либо ему сложно было их точно припомнить теперь, спустя некоторое время. Но допрашивавшие Сэл, похоже, были склонны им поверить, хоть и нехотя. Прикованный к этой своей каталке, он еле заметно одобрительно кивнул. Но на него по-прежнему никто даже не взглянул.

От мужчины Сэлли могла отвязаться, поплатившись, в худшем случае, разбитой губой и строжайшим предупреждением; но была еще та женщина – из тех, с кем ей уж точно придется иметь серьезное дело.

Властным голосом, от возбуждения тяжело дыша и с усилившимся немецким акцентом, эта взрослая женщина решительно заявила: «Мы должны оказать на девушку воздействие, внушив ей всю серьезность происходящего». Она властно указала на нее. Сиплый послушно схватил Сэл и потащил ее в соседнее помещение, по всей видимости, лучше оборудованное для необходимых «внушений», которые, по-видимому, та и имела в виду. Подергавшись разок вначале, бедная девушка вскоре перестала сопротивляться.

«А вот теперь пора», подумал старик, выполняя данное им Сэл обещание, и попытался мобилизовать всю армию своих сил. Перспектива побега действовала на него стимулирующе, и теперь он уже успел оправиться настолько, что понял: ему подвластны совершенно необычные силы. И все же на призыв его ответила лишь часть из сонма этих призрачных сил, сбитых с толку и все еще плохо соображавших. То были лишь тени тех энергий, которые когда-то у него были, и могут вновь когда-нибудь возникнуть, если только его не убьет это смертельное истощение.

В соседней комнате заговорила старшая женщина – тихим, добрым голосом, и вдруг с неожиданным, каким-то девичьим рвением. Послышался шорох – такой, когда снимают одежду, а затем Сэлли закричала, уже от настоящей, жестокой боли, гораздо громче, чем раньше: «Ах нет, не собиралась я ничем вам вредить! Пожалуйста, не надо, я больше не буду, никогда…»

Еще один крик. Затем какой-то металлический инструмент был отброшен в сторону, и слабое тело выскользнуло из рук мужика и скорчилось на полу, скуля и задыхаясь от жестокой боли. Примерно в этот момент подошел и доктор, как обычно, бодрый и готовый приступить к ежедневной своей работе. Он перекинулся несколькими фразами со своими подельниками и прочитал Сэл короткую нотацию. Ей позволили, когда она сможет встать, покинуть здание, пусть пошатываясь, но зато беспрепятственно.

Вскоре доктор вновь заглянул к нему, в маске, халате и в перчатках, как и прежде, и взял у старика еще один анализ крови, с не меньшими, чем прежде, трудностями. Неизвестно, сколько времени потребовалось ему для изучения этой порции крови, но до наступления темноты доктор так и не появился. Тем временем большую часть дня старик провел в забытьи, напоминавшем какой-то транс.

В этот последний раз доктор вошел к нему в комнату без маски. Впервые увидев это тонкое холодное молодое лицо с густыми светлыми усами, старик правильно понял, что нужно воспринимать это как очень плохой, зловещий знак.

«Из вас получается какой-то очень любопытный пациент, старина. Действительно очень интересный. Но, боюсь, вы слишком нетипичны для нас и не подходите для наших целей. Мне бы очень хотелось вас обследовать несколько пристальней, ради удовлетворения собственного любопытства, но, увы, сейчас на это нет времени. И, к сожалению, у меня нет возможности отложить вашу операцию, сохранив на время в резерве». Врач склонился ближе, чтобы внимательней осмотреть кожу на груди старика, а затем слегка вздохнул. «Я даже не могу сказать, покусали ли вас блохи; если нет, то это будет еще одна потрясающая особенность… и учитывая нынешнее состояние вашей крови, сомневаюсь, что вы успеете прожить так долго, что станете представлять для нас угрозу в качестве информатора или потенциального свидетеля. Но, конечно, на авось надеяться нельзя, и на произвол судьбы оставить это невозможно. Избавьтесь от него, Мэтьюз».

«Уж конечно. Особенно теперь, когда он знает мое имя». Мэтьюз (он же Сиплый), только что вошедший в комнату вслед за ним, произнес это тихо, но со злостью.

«И видел мое лицо, как ты заметил. Так что постарайся сделать все тщательно. В чем я не сомневаюсь».

Мэтьюз покачал головой: «Но мне понадобится помощь, с лодкой, и всё такое. Думаю, нужно всё сделать, как тогда».

«Из твоих парней никто не сможет этим заняться?»

«Сейчас под рукой никого из них нет, командир. Время напряженное, все заняты».

«Давайте я помогу». Женщина только что вошла, и теперь снимала маску. Глаза ее, выделявшиеся на остальной части лица, теперь видимой, казались еще жестче, чем когда-либо раньше.

Доктор, обрадовавшись, повернулся к ней. «Ваша помощь будет неоценима, фрау Графенштайн, если вы не возражаете, конечно. Дела не позволяют мне покинуть здание еще какое-то время».

«Возражаю против того, чтобы прокатиться на лодке? Ха, конечно же, нет». Румянец у нее на щеках, появившийся в результате кратковременного наказания Сэлли, сошел еще не полностью. «Я не из числа всех ваших хрупких дам, доктор».

И первой именно она приблизилась к его каталке. С какой-то полочки внизу, под ней, она вытащила подушку, намереваясь, по-видимому, сделать так, чтобы пациенту было удобней. Она крепко прижала ее к лицу бессильно лежавшего старика, перекрыв ему нос и рот. 

Как просто ему было сымитировать слабый подъем и опускание груди, а затем остановить ее и удержать полностью неподвижной. Напрячься, а затем затрепыхаться всеми своими членами, а затем дать им расслабиться.

Прошло некоторое время.

«С ним покончено», безапелляционно высказал свое профессиональное мнение Сиплый. Доверив всё этим двум «специалистам», доктор уже вышел из комнаты, спеша вернуться к своей таинственной и ответственной работе.

Женщина подняла подушку, и показалось лицо старика, цвет которого был ужасен (он и так был не очень-то хорошим, с самого начала), рот у него был приоткрыт, равно как и веки. Лицо и тело были похожи на труп и казались уже коченеющими. Он немало повидал смертей посредством удушения и повешения, чтобы суметь без труда такую смерть сымитировать. А вообще-то, чего он не видел на своем веку? Хотя, возможно, много чего. Ну хотя бы, например, это животное, все еще по-прежнему фыркавшее за пределами этой комнаты в каком-то дальнем темном углу.

Стальные кандалы по-прежнему сковывали ему руки и ноги, но теперь они оказались незаметно отсоединены от каталки.

«Эти железки на нем неплохим грузом станут, если мы их на нем оставим».

Женщина ответила: «Хорошо, у нас есть еще. И оставь на нем этот халат. Нам все равно и от него тоже надо ведь избавиться».

Все тело старика вместе с кандалами они сунули в нечто вроде мешка из клеенки, по размерам и форме очень подходившего для того, чтобы нести в нем труп. Затем его подняли с койки, и Мэтьюз взвалил его себе на широкое свое плечо. В таком виде его вынесли из комнаты, где его держали, пронесли через другую комнату, а затем спустили вниз по длинной лестнице, причем несший его пару раз пробурчал несколько выразительных замечаний о неожиданно тяжелом его весе. Фрау Графенштайн по-военному маршировала впереди, открывая двери.

Наконец они оказались на улице, на воздухе, сдобренном конскими запахами, накрахмаленном угольным дымом из печей и уснащенном несвежим ароматом столичной Темзы. Запахи ночи и сырой земли могли стать эффективными стимуляторами возвращения памяти, или должны были ими стать.

Очевидно, они намеревались утопить его в реке, и концы в воду, разве не так? Ну нет, подумал он, потому что он только что уже пережил удушение. На самом деле он был далеко не в беспомощном состоянии. А вот что он должен сделать… он должен суметь…

Усиливавшийся с каждой минутой приближения полуночи, пострадавший от удара его мозг внутри старого его черепа изо всех сил пытался восстановить поврежденные средства самозащиты. Вспомнить то, что ему нужно сделать, и то, на что он способен, будет намного проще, если бы он вспомнил, кто он и как его зовут…

Сильный мужик пронес его на своем плече по трапу, снизу чувствовался сильный запах реки и звуки воды, плещущейся рядом, а затем его грубо куда-то сбросили – похоже, судя по всему, на дно довольно большой лодки. Она лишь слегка качнулась под весом трех взрослых людей, оказавшихся на борту и со скрипом потерлась бортами о сваи. Необходимость помощи со стороны женщины вскоре стала очевидной: требовались сразу две пары рук, одна на носу, а вторая на корме, чтобы вывести тяжелое судно из, похоже, какого-то укромного места под причалом, со скрытой стоянки, в которой лодка стояла зажатой течением реки.

После того, как лодка высвободилась и поплыла, фрау Г. уселась на корму, удобно опершись одним сапогом на неподвижное бедро старика, а Мэтьюз тем временем извлек откуда-то весла.


С десяток ударов весел, и мужик снова начал жаловаться. Ему вновь оказалось неожиданно тяжело перевозить именно этот груз по реке с ощутимым течением. Ах, люди ворчали бы меньше, если бы знали больше. Сегодняшний вечер мог бы стать для него гораздо хуже и тяжелее, чем он складывался сейчас.

«Ах, боже», сделала ему выговор фрау Графенштайн, «уж поднатужься и постарайся». Старик в мешке почти представил себе, как она грозно потрясла ему пальцем. «Пассажиры тут у тебя не очень-то большие и тяжелые. И тебе уже пора бы привыкнуть к такого рода поездкам».

«Этот старый хрыч тяжелее, чем вам кажется, госпожа», хмыкнул Мэтьюз, поднажав, как ему было приказано. «Он ваще какой-то странный. Вообще, я имею в виду. Разве не так?» Он снова охнул от натуги. «Похоже, течение сегодня какое-то немножко тяжелое».

«Как-нибудь ночью, возможно, тебе придется плыть вот так же, чтобы сделать то же самое с твоей юной двоюродной сестрой». Она удостоила старика еще одним уже знакомым ему ударом сапога.

«Не. При всем уважении, госпожа, думаю, теперь Сэл будет себя вести хорошо. Вы произвели на нее сегодня определенное впечатление».

«Надеюсь, ты окажешься прав». Женщина вздохнула; это был нежный, почти женственный звук. Затем через некоторое время она сказала: «Кажется, хватит. Там те новые электрические фонари с той стороны реки, если подойдем слишком близко, то для нас это будет неудобно».

«Хорошо».

Весла остановились и были уложены в лодку. Сильные руки вновь схватили мешок со стариком. Они скинули его в воду над фальшбортом, прямо в мешке, со всеми тяжелыми кандалами и всем прочим, без всяких задержек или церемоний, почти без всплеска.

Холодная вода попыталась было вгрызться ему в кожу, но он оказался бесчувствен к ее укусам. Он плотно и брезгливо сжал свои не дышащие губы, чтобы в них не попала грязная вода. Небольшой шок от погружения послужил столь необходимым стимулятором для его мозга. К нему вернулись силы, уже далеко не являвшиеся призрачными, хотя все еще нуждавшимися в контроле разума над собой. Он почувствовал, что его железные наручники спали, а вместе с ними и опутывавший его мешок. Но это не металл расплавился, и не ткань разорвалась. Совсем другой объект, утратив свою твердость, поднялся призрачным пузырем сквозь воду на поверхность, а затем медленно восстановился в овеществленной своей форме. И теперь старик стоял на пирсе, с него стекала вода, и он по-прежнему был одет в халат заключенного той больницы. Теперь он был окружен стекавшимися к нему отовсюду могучими, растущими силами, этими невидимыми и грозными телохранителями, хотя ряды их были еще в расстроенном состоянии. Все еще отсутствовал их капитан, верховная главная сила и власть – его подлинное имя. Лодка же тем временем подгребла к дальнему концу пирса, и теперь из нее вылезала женщина. Глядевшему на нее между грудами судовых ящиков старику было хорошо ее видно, несмотря на то, что между ними было около сорока ярдов.

«Ерунда». Она произнесла это обычным голосом, негромко, но живо. «Конечно, со мной все будет в порядке». И затем она зашагала своим военным шагом в его сторону, разбрызгивая мелкие зеркала последнего дождя, в которых дрожали рассеивавшиеся отблески электрических фонарей, выстроившихся на противоположном берегу Темзы. Мэттьюз же тем временем остался в лодке и теперь начал грести к середине реки, невольно создав таким образом стену между собой и стариком в виде сильного течения реки, которую последний в своем ослабленном состоянии воспринимал в качестве самой надежной преграды.

Бравые шаги женщины приближались в ночи к нему, они уже слышны были за высокими кучами ящиков. Все, что нужно было делать этому старику, это просто стоять во мраке заброшенного эллинга и ждать.

Вот она вновь показалась, теперь уже настолько близко, что и она теперь тоже его увидела. Он стоял и ждал ее, почти как аист, на своих длинных голых ногах под этой нелепой рубашкой, которую она же на него и надевала. Его лицо, которое она душила подушкой еще, казалось бы, всего лишь несколько минут назад, теперь было скрыто тенью, но все же едва ли она могла ошибиться, что это именно он стоит у нее на пути, а не кто-нибудь другой. Шаги ее дрогнули, она зашагала неуверенно, а жесткое властное доминирование у нее на лице вдруг раскололось вдребезги, как глиняная маска.

Но… она была не из тех хрупких дам, как она сама тогда сказала. Она не могла его обойти, и после того, как она дрогнула и на секунду остановилась, она зашагала затем вперед, вытаскивая пистолет. Он рявкнул, как игрушечный тузик из короткого ствола, и острая боль, не способная ему ничем навредить металлическая боль, пронзила старику грудь и вылетела из него прочь, еще в тот момент, когда он только начал протягивать к ней свои длинные руки…

Наконец-то он удовлетворил одновременно и свой голод, и жажду – он и понятия не имел, насколько сильна в нем была эта потребность, пока он не начал ее удовлетворять, – и он поднял голову, задумчиво облизывая губы, оглядываясь и прислушиваясь. Причал, на котором он стоял, и другие, прилегающие к нему, были совершенно пустынны. Где-то вниз по длинному водному судоходному коридору, вившемуся лентой к морю, начали уже переговариваться отдельные корабельные гудки.

Он держал ее на руках перед собой. Прочные сапоги и руки безвольно свисали прямо над своими отражениями в ряби мутной, текущей воды. В этом своеобразном зеркале тело женщины одиноко висело ничем абсолютно не поддерживаемое, и какая-то невидимая сила удерживала ее в воздухе под одеждой, сгибавшейся на коленях и у плеч.

Ему понравилась эта эпитафия, которой он решил мысленно ее удостоить: «Не из числа хрупких дам». С этими словами он дал твари, из которой была выпита вся кровь, со всплеском упасть в воду.

В непродолжительной борьбе с ней его больничная рубашка оказалась почти полностью разорванной, и теперь с полным безразличием к скромности и к сохранению тепла он сбросил ее с себя. Он проследил за тем, как труп проплыл по воде, затонул, затем снова выплыл, но мысли его уже находились где-то совсем далеко.

То, что он теперь повернется против своих оставшихся мучителей и попытается их выследить, это сомнению не подлежало. Но должен ли он, и сможет ли он, приступить к решению этой необходимой задачи до того, как он обретет свою подлинную личность?

Вместе с едой возрастали и его силы, но он еще чувствовал смертельную потребность во сне, и он до сих пор не мог еще ничего вспомнить. Почему он не ведает страха, пред лицом всех этих страшных угроз? Он не бессмертен, нет, это далеко не так, но…

Почему он не отражается в воде? И как это так получилось, что он выплыл, прямо как туман из воды, и ни потоки воды, ни стальные кандалы не смогли его удержать? Почему эта тяжелая свинцовая пуля лишь одарила его поцелуем в виде острого укуса, и не более того, пройдя сквозь его тело?

И еще сотня других вопросов.

И прежде всего главный:

Кто он?




_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Остаток дня после первого визита мисс Сары Тарлтон на Бейкер-стрит Шерлок Холмс провел, завершив пару довольно несложных рутинных дел, которые он расследовал по просьбе полиции. На следующее утро он вышел из дома один, довольно рано, и несколько часов отсутствовал.

«Я только что организовал наведение кое-каких справок относительно этого загадочного доктора Джона Скотта», сказал он, вернувшись. «Если вы после обеда свободны, Ватсон, я надеюсь, вы составите мне компанию: я намерен съездить на склад, куда приезжал якобы он. Ваши познания в медицине могут оказаться весьма полезными при разговоре об оборудовании, которое было оттуда вывезено».

Я, конечно же, согласился, и еще не пробило и второго часа дня, как мы уже сидели в кэбе и ехали в лондонские доки в Шадуэлл. Склад этот был одним из множества других таких же – длинных и низких, похожих на сараи зданий, сооруженных поближе к береговой линии. Миновав несколько рабочих столов конторщиков, мы были приглашены в офис управляющего.

Управляющий Марлоу оказался человеком лет шестидесяти, высокого роста, мощного телосложения и весьма энергичным. Из-за привычки подниматься из-за своего стола по малейшему поводу казалось, что ему тяжело было мириться с ограниченным пространством небольшого помещения, которое он занимал.


Он пожал нам обоим руки, поздоровавшись с нами так, будто мы явились по его приглашению. «Очень рад познакомиться с вами, доктор Ватсон. Мистер Холмс, это настоящая честь для меня. Полагаю, вы приехали сюда по поводу того дела с медицинскими материалами? Да, как я и думал. Что ж, можете быть уверены, что мы не выдаем товар людям, у которых нет на него прав».

«Рад это слышать, г-н управляющий», ответил Холмс. «Как вы догадались о том, каким делом мы сейчас занимаемся?»

«Э, сэр, когда сюда приезжала молодая миссис Тарлтон, с джентльменом, который ей помогал, она говорила о расследовании. С чем, сказал ей я, я охотно соглашусь и подчинюсь, при условии, что оно будет проводиться законно и должным образом. К чему я и готов сейчас, и соответствующие бумаги имеются у меня прямо здесь». Открыв ящик своего стола, управляющий извлек оттуда целую стопку бумаг. «Уж поверьте мне на слово, господа, с бумагами все в порядке».

«Могу ли я ознакомиться?» Мой товарищ с нетерпением протянул к бумагам длинную свою руку. В другой руке Холмс держал два письма от Джона Скотта своей невесте, и теперь он собрал все их вместе и пододвинул к окну, чтобы лучше можно было сравнить почерк. Когда через некоторое время он вновь повернулся к нам лицом, он казался несколько огорченным. «Мистер Марлоу, советую вам бережно сохранять эти документы в надежном месте. Особенно с учетом вашего заявления о том, что вы точно установили личность Джона Скотта, они будут иметь огромное значение, если этот вопрос когда-либо встанет в суде».

«Ха! В суде, да? Разумеется, я буду держать их в очень надежном месте». И Марлоу поспешно забрал у него бумаги и спрятал.

«Еще пару вопросов, если позволите, г-н управляющий, прежде чем мы уедем».

«Разумеется».

«Кто-нибудь из тех, кто явился к вам забрать это имущество – предполагаю, что их было несколько, пусть даже если некоторые из них были лишь ломовыми извозчиками – кто-нибудь из них говорил что-нибудь о причине, по которой эти предметы им понадобились, или о том, куда их увозят?»

«Да, доктор Скотт действительно прибыл к нам с извозчиками, с парой повозок». Марлоу, который только что сел за свой стол, при этом встал и замер на месте, словно что-то припоминая. «Подождите минутку. Я действительно спрашивал у него, нужно ли им вести груз в Лондон; если так, то, возможно, им было бы проще и лучше временно оставить его здесь на какое-то время. Но – “Нет”, ответил он, “я намерен погрузить груз на товарный поезд до Портсмута. А затем хочу погрузить это на корабль, который отправляется оттуда”. И поэтому я больше этим вопросом не интересовался».

«В самом деле». Холмс внимательно посмотрел на смотрителя. «Так он сказал? Это его точные слова?»

«Да, ручаюсь. Я горжусь тем, что у меня прекрасная память насчет того, где хранится товар, чей он, а также о том, кто и что точно говорит».

«Рад это слышать. Вы случайно не говорили доктору Скотту, что его друг Питер Мур побывал у вас здесь лишь днем ранее?»

«Да, сэр, конечно, говорил; но доктор просто коротко взглянул на меня, дав понять, что это не мое дело. И судя по тому, как он на меня посмотрел, я подумал, что между ними, возможно, имеет место какое-то соперничество или какие-то проблемы».

«Понимаю. А после встречи с мистером Питером Муром у вас сложилось такое же впечатление?»

«О нет, сэр. После него у меня осталось такое впечатление, что он был его близким другом, и они должны бы очень обрадоваться тому, что вновь увидятся друг с другом».

На этом наш визит вскоре подошел к концу. Когда мы с Холмсом снова оказались за пределами склада, я спросил: «Так значит, эти бумаги убедительно подтверждают, что человек, подписавшийся и заплативший за это оборудование, действительно Джон Скотт?»

«Давайте пройдемся немного, Ватсон, прежде чем поймаем кэб. Какой живительной иногда может быть атмосфера доков – ощущение всего огромного мира, наваливающего на вас со всеми его загадками, тайнами, запутанностью. Нет, боюсь, что подписи доказывают, что человек, ими подписавшийся, был самозванцем, – хотя он, должно быть, потратил немало времени и сил на то, чтобы попрактиковаться в подделывании подписи с какой-то подлинной копии. Не сомневаюсь, что любой хороший специалист по почерку сможет убедить суд в подделке. Но пусть лучше управляющий и его сотрудники считают, что эти документы их оправдывают, и мы сможем полагаться на то, что эти подписи будут надежно сохранены до тех пор, когда они нам понадобятся. Кроме того, настоящий американец сказал бы «грузовой поезд», а не «товарный поезд» – если только он сознательно не старался говорить, как настоящий англичанин. Это еще один, дополнительный важный момент, хотя сам по себе он не является решающим.

«Пока же, Ватсон, вопрос, который мы должны задать самим себе, это – зачем?»

«Вы имеете в виду, зачем кому-то выдавать себя за доктора Скотта, чтобы украсть эти вещи? В таком случае их ценность должна быть весьма значительной».

«Значительной, но едва ли огромной. Не забывайте, что самозванец заплатил, без всяких возражений, несколько сотен фунтов, чтобы их заполучить. Но, уж точно существует очень ограниченное число мест, куда вор может надеяться продать такое специализированное оборудование. Добропорядочные ученые и врачи затруднятся купить его у него. Тогда зачем же, черт возьми, какому-нибудь умному мошеннику или банде негодяев идти на такие неприятности и расходы ради добычи, которую можно посчитать малоценной?»

«При такой постановке вопрос это действительно кажется очень странным».

«И еще один вопрос, Ватсон, не несвязанный с предыдущим – как они смогли получить или подделать подлинные документы д-ра Скотта? …но ба! Кого я вижу! Разве это не наш старый друг Лестрейд?»

Случилось так, что в тот момент мы переходили короткий проулок, заканчивавшийся прямо у причалов, в тридцати или сорока ярдах от нас. На пирсе у конца этой улочки стоял невысокого роста, поджарый и крепкий человек в сером пальто. Рядом с ним стояло двое полицейских, разговаривавших с ним, или, точнее, слушавших его. Он жестикулировал рукой и делал какие-то решительные движения головой, кивая ею, стараясь придать тем самым дополнительную силу своим словам, которые с нашего расстояния были неразборчивы.

Молча и не сговариваясь, мы с Холмсом тут же повернулись и посмотрели в том направлении, а затем и пошли к пирсу. Когда мы стали к нему приближаться, в поведении Лестрейда стало заметно некоторое напряжение, которое раньше я редко замечал. Выражение его бледно-желтого лица показалось нам кислым, измученным и чем-то обеспокоенным, когда он отпустил констеблей и повернулся к нам, но оно чудесным образом изменилось, как только он увидел Шерлока Холмса.

«Мистер Холмс… Доктор Ватсон… Чувствую себя просто благословленным небесами, ниспославшими мне в данный момент возможность увидеть именно вас. Вообще-то, мистер Холмс, я час назад уже послал за вами человека на Бейкер-стрит, чтобы привезти вас сюда».

Холмс кивнул. «Без сомнений, речь идет о только что совершенном убийстве, которое представляет интерес явными признаками чего-то очень необычного? Где труп?»

Лестрейд понизил голос: «Менее чем в тридцати ярдах позади меня, лежит прямо на этом пирсе. И хуже этого я ничего не видел со времен Джека Потрошителя. Слава богу, что есть, похоже, пара улик…» Лестрейд помолчал, хмуро поглядев на Холмса. «Так! Я же еще ни слова не сказал об убийстве».

«Тю! Когда я вижу одного из ведущих детективов Скотланд-Ярда, столь явно чем-то обеспокоенного, я сразу же понимаю, что он озадачен, хотя бы временно, какой-то загадкой чрезвычайной важности. А Темза, несомненно, традиционно является главным хранилищем центральных улик в кровавых преступлениях». И Шерлок Холмс энергично потер руками, словно стоя перед огнем в холодный день. Где-то в глубине его серых глаз зародилась какая-то острая, проницательная живая искра.

В данный момент нас троих никто подслушать не мог. Даже те двое полицейских отошли, по-видимому, выполняя указания Лестрейда не допускать на причал и на близлежащую улицу всех любопытных; несколько зевак действительно уже собрались на этой улице в некотором отдалении и глазели в нашу сторону. Но, несмотря на то, что мы были тут одни, Лестрейд, прежде чем заговорить, покрутил головой по сторонам, и по-прежнему продолжал тихим голосом.

«Убийство – это вообще-то еще очень мягкое слово для этого, джентльмены. У жертвы разодрано горло, будто – ну, когтями или зубами, что ли. Но совсем не похоже на дело рук Потрошителя. А скорее как будто настоящий какой-нибудь зверь мог это сделать».

«Тогда, возможно», предположил я, «это действительно какое-то животное?»

«Большая, дикая собака, например, доктор Ватсон? Может быть. Подождите, скоро увидите. Скорее уж тигр, если можно найти такого, свободно бегающего по Лондону. Но в таком случае зверь не стал бы бросать ее тело в реку после этого, а? Или рыться в ее кошельке. А потом еще же и пистолет».

Холмс, у которого глаза сверкнули, поднял руку. «Пожалуйста, медленней, Лестрейд. Не покажете ли нам тело? А пока мы будем туда идти, вы сможете рассказать нам, каким образом его обнаружили».

«Верно». Лестрейд глубоко вздохнул. «Тогда пожалуйста сюда, господа». Он повел нас вдоль пирса, большая часть которого была завалена грудами, похоже, брошенных, никому не нужных ящиков, так что вскоре мы стали уж точно невидимы для любого случайного наблюдателя на берегу. «Будьте здесь осторожней; эти доски местами тут почти прогнили. Труп заметили плавающим в воде, сегодня, незадолго до полудня, двое рабочих доков, которые собирались устроиться тут и пообедать, посчитав это место тихим. Люди эти оба хорошего поведения, насколько нам удалось выяснить, и ничего связывающего их с этим преступлением нет».

Тут я заметил впереди еще один полицейский шлем, над другой кучей ящиков. Лестрейд, у которого снова появился усталый безрадостный вид, продолжал: «И это не какая-то уличная женщина, джентльмены. И в этом еще одно отличие от тех дел, доказывающее, что это не Потрошитель, вновь принявшийся за старое после девятилетнего перерыва. Хотя вряд ли это будет иметь значение для газет. Я абсолютно уверен в том, что они будут кричать, что это опять Джек нанес удар».

К тому моменту мы уже обогнули последнее препятствие и увидели всю картину целиком: полицейского, равнодушно стоявшего там на страже, и того, что он охранял. На досках лежало неподвижное тело, прикрытое серым одеялом, которое я сразу же узнал – из числа тех, которые обычно используются судмедэкспертами.

Лестрейд наклонился и откинул одеяло. Женщина лежала на спине, полностью одетая, ее промокшая одежда были разодрана только в районе горла. Там, как и говорил ранее инспектор, кожа и мясо были разодраны с крайней свирепостью, так, будто жертва действительно стала жертвой клыков или когтей какого-то чудовищного зверя. Руки ее были раскинуты в стороны, ее открытые солнечному свету лицо и руки были бледными, как мрамор. Волосы, все еще свалявшиеся, как от полного погружения в воду, были темными, с проседью, и по возрасту, как мне подумалось, ей было примерно от сорока до пятидесяти лет.

Холмс, зорким своим взглядом жадно схватывая каждую деталь, низко склонился над телом, словно гончая, берущая след. «Сапоги, Лестрейд, по-видимому, германского производства».

«Не удивлюсь этому, мистер Холмс. Это подданная Германии, и зовут ее Вильгельмина Графенштайн – по крайней мере, под таким именем и под такими документами она проживала в «Большой Восточной гостинице». О том же говорят и другие документы в ее сумочке – я покажу их вам вскоре, – и мы уже допросили одного из дежурных гостиницы, опознавшего ее. Никаких известий от ближайших ее родственников пока нет. Я попридержал труп здесь, не дав его увезти, надеясь, что вы сможете дать нам консультацию».

Холмс едва ли его даже слушал. «Я правильно понимаю, что здесь именно то место, куда ее впервые положили прямо после того, как вытащили из воды? На всякий случай хочу быть уверенным. И где точно плавало тело, когда эти двое рабочих впервые его заметили?» 

Чуть склонившись над водой, Лестрейд показал прямо нам под ноги, указывая на опоры причала из крепко сбитых деревянных свай.

Холмс взглянул на воду вверх по течению и в обратную сторону. «Именно там, где, как можно было ожидать, и окажется тело, если его неосторожно сбросили в воду с соседнего причала».

Инспектор как-то немножко выпрямился. «Я тоже так и подумал, мистер Холмс. Я побывал там, осмотрел там все, конечно, и нашел парочку любопытных улик».

Вдали, на расстоянии еще двадцати или тридцати ярдов вдоль грязной воды был частично виден еще один полицейский, стоявший на следующей пристани у полуразвалившегося эллинга. Он поприветствовал нас, слегка отдав честь, когда мы приблизились к нему окольными путями, кружа по захламленному грудами ящиков причалу. Помимо этого небольшого эллинга, на этом причале находились также какие-то полуразрушенные механизмы для выгрузки товара, а также опять какие-то старые ящики и тюки.

Там, где Лестрейд поставил своего часового, примерно по центру причала, на старых изношенных досках лежали три предмета, не имевшие никакого отношения к погрузке и хранению грузов. Они находились на расстоянии примерно двух или трех ярдов друг от друга, и вокруг каждого из них желтым мелом был нарисован круг, без сомнения, рукой самого Лестрейда.

Предполагаемой уликой, лежавшей ближе к кромке воды, являлась какая-то скомканная влажная серая ткань. Один ее вытянутый рукав свидетельствовал о том, что это был какой-то предмет одежды, но я не мог сказать точно, что это, с первого взгляда на эту бесформенную кучу. Вторым предметом являлась женская сумочка, открытая, по виду новая и, без сомнений, далеко не дешевая. А третьим – пустячок, безделушка, лежавшая дальше других от края причала, а именно небольшой пистолет.

«Все эти предметы лежат именно так, как я их и обнаружил, мистер Холмс. За исключением того, что я осмотрел сумочку, как я уже объяснял, я больше ничего тут не трогал. Не знаю, как может эта рубашка, или что бы это ни было, иметь какое-то отношение к преступлению, но все же…»

Единственным ответом Холмса стало то, что он рассеянно что-то пробормотал. Он уже приступил к делу. Вначале, не обратив внимания на предметы в очерченных мелом кругах, он посвятил всего себя методическому осмотру всей этой площадки. Время от времени он наклонялся, да так низко, что глаза его почти что соприкасались с досками; затем он снова встал во весь рост, тщательно осмотрев ржавый металл неработающих механизмов и облупленные стены эллинга.

Здесь он внезапно издал короткий и резкий торжествующий крик, вытащил из кармана перочинный нож и, энергично, но осторожно, стал ковыряться в выцветшей древесине в каком-то месте чуть выше уровня глаз. Через пару мгновений он извлек оттуда маленький предмет, который он положил себе на ладонь и протянул нам, чтобы мы его осмотрели. Это была пуля, сильно сплющенная сопротивлением прочной деревянной балки, остановившей ее дальнейший полет.

Еще до того, как Лестрейд и я успели хоть как-то прокомментировать это его открытие, Холмс вновь отошел. Несколько минут он просидел на корточках рядом с эллингом и нахмурившись смотрел на какие-то необычные царапины, которые я теперь тоже заметил там на досках. Они позволили мне сделать предположение, что это следы, оставшиеся на дереве, от каких-то острых металлических зубцов, например вил, или, возможно, когтей какого-то большого сильного животного. Холмс осторожно измерил их своим карманным метром, но тогда ничего по поводу них не сказал.

Только после завершения этого общего осмотра участка, Холмс перешел к тем предметам, которые Лестрейд назвал уликами. Из них оружие стало первым, что взял в руки мой друг.

Лестрейд быстро сказал: «Дерринджер*, как вы наверняка заметили, мистер Холмс. Модель на две пули, и пахнет так, как будто по крайней мере одной из них выстрелили».
- - - - - - - - - - - - - - - -
* «Дерринджер» — класс пистолетов простейшей конструкции, как правило, карманного размера. Название происходит от фамилии известного американского оружейника XIX века Генри Деринджера. Широко применялся как оружие самообороны. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - - -


«Так и есть». Холмс вскрыл казенник, затем снова закрыл его и теперь внимательно осматривал пистолет в небольшую лупу, которую он вытащил из кармана. «И я наблюдаю на нем много мелких царапин, практически беспорядочно нанесенных; этот пистолет в течение довольно значительного периода времени носили в сумке или в кошельке, а не в кобуре и не в кармане мужчины». Передав пистолет Лестрейду, Холмс двинулся к сумочке.

«Я тщательно ее осмотрел, мистер Холмс», сказал официальный детектив несколько оборонительным тоном. «Мало что ценного для нас там может оказаться, кроме того, что я уже в ней обнаружил. Вы заметите, что касается денег, то там почти ничего не осталось».

Холмс вытащил из сумочки несколько листочков писчей бумаги, о которых Лестрейд ранее уже говорил. Все они были чистыми, за исключением бланка «Большой Восточной гостиницы». Присев на корточки, Холмс положил их на влажные доски, а затем извлек из кошелька все остальное. На бумаги он положил небольшую связку ключей, из которых, как я заметил, часть была для обычных замков, а некоторые для замков Чабба [блокируемые предохранителем]. Вслед за ключами вывалилось несколько марок, несколько пенсов и шиллинг, а также небольшой носовой платок.

И всё.

Бросив Лестрейду пустую сумочку, Холмс нетерпеливо что-то пробормотал и двинулся дальше, подняв и расправив смятую одежду. Она оказалась какой-то странной рубашкой или халатом, очень влажной, и оставила после себя влажное место, там, где она лежала на чуть менее сыром дереве. Холмс взял ее длинными своими пальцами за плечи, словно намереваясь примерить ее на себя. Мы все трое какое-то время уставились на эту одежду – два моих спутника смотрели на нее довольно глуповато, если можно так выразиться, ничего не понимая. «Я видел такого рода рубашки», решился я, наконец, заметить, «они используются в учреждениях для душевнобольных преступников. Они так пошиты, что позволяют менять одежду на буйных пациентах, не снимая с них мощных оков, которыми скованы их конечности. Смотрите, рукава здесь по всей длине разрезаны, и их части соединяются друг с другом посредством небольших тесемок. Это позволяет надеть на пациента смирительную рубашку и снять ее, и при этом оставляя на запястьях пациента кандалы».

«Точно», сухо сказал Холмс. Так он обычно выражал признательность за получение полезной информации. Он повертел рубашку в руках и обнюхал ее.

«Ну-с, господа, теперь у нас, похоже, есть почти полностью обрисованный характер личности нашего убийцы». Лестрейд снял шляпу, провел рукой по темным своим волосам и водрузил шляпу на место. «Мы разыскиваем настоящего маньяка – один только характер раны указывает на это. А эта рубашка свидетельствует о том, что он просто недавно сбежал откуда-то, и как только мы узнаем, откуда, у нас будет и имя и описание его внешности, и мы также сможем понять, где он, вероятнее всего, может всплыть. Прибегнув к схеме, как обычно поступают эти сумасшедшие, что вам, несомненно, должно быть известно, доктор».

Вызвав констебля, стоявшего рядом на страже, Лестрейд отдал ему необходимые срочные указания; тот повернулся и побежал вдоль пирса к берегу. Инспектор вновь затем вернулся к нам. «Через несколько минут в Скотланд-Ярде получат мое сообщение, и сразу же телеграммами будут отправлены соответствующие запросы. Ну-с, мистер Холмс, похоже, все-таки, не следовало вас даже беспокоить этим делом… ох, в чем дело?»

Холмс пристально рассматривал одежду, которую он по-прежнему держал в руках. Я, стоя рядом с ним, с некоторым беспокойством заметил, что на лице у него появилась та самая бледность, и в мозгу у меня мелькнуло опасение, что у него повторяются нервные симптомы переутомления предыдущего марта. Посмотрев туда же, куда глядел и он, я обнаружил объект его пристального внимания практически одновременно с Лестрейдом, теперь также подошедшим к нам.

«А», заметил инспектор голосом, не понимавшим, в чем дело. «Дырки какие-то. Одна спереди, другая сзади».

«Несомненно». Холмс был раздражен тем, что до его товарищей так туго доходит, и на щеках его вновь показался румянец. «Это отверстия. И что вы о них думаете?»

«Ну… Не знаю, вот все, что я готов сказать».

«Да ну же, выкладывайте. Ну конечно же, это пулевые отверстия, в противном случае мне пора готовиться сменить профессию и начать плести корзины. Ватсон, какой стороной эту рубашку обычно надевают спереди? Так я и думал. Тогда значит, вот это пулевое отверстие спереди, на нем остались очень заметные следы от порохового ожога, свидетельствующие о том, что выстрел был сделан с очень близкого расстояния. Тогда как на отверстии на спине следов пороха – нет никаких. Ничего, заметьте, нет, ни ожогов, ни крови».

Голос Холмса вдруг стих, как будто он теперь говорил лишь сам с собой. На мгновение о чем-то задумавшись, он посмотрел на другую сторону реки, так, словно туманные причалы там, на южном берегу, могли обладать какой-то скрытой информацией. Затем, встряхнув головой, он словно очнулся. «Честное слово, Ватсон, как говорится, дела начинают поправляться. Месяц скучной рутинной жизни, а затем сразу же две интригующие загадки, наконец, за столько дней».

Повернувшись к Лестрейду, Холмс спросил: «Полагаю, на теле женщины нет пулевых ранений?»

«И криминалист, и я – мы оба ее осматривали, сэр. Ничего подобного нет».

«Тогда пусть ее несчастное тело увозят». Холмс показал на соседний причал. «Бережно выньте страдалицу бедную, как сказал, если не ошибаюсь, поэт*». Но вообще-то он улыбался, произнося это. Теперь уже трагедия этой женщины имела для него гораздо меньшее значение по сравнению с интеллектуальным вызовом ему, который она собой представляла, задачей, которую ему предстояло решить.
- - - - - - - - - - - - - - - - -
* Строчка из стихотворения Томаса Гуда «Мост вздохов» о лондонской утопленнице: «Take her up tenderly, Lift her with care». Перевод В.Костомарова. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - - - -


Он снова поднял одежду. «Думаю, вы должны согласиться со мной, Ватсон, что если это было на теле человека, в тот момент, когда были пробиты эти отверстия, то пуля должна была пройти прямо через или очень близко от его жизненно важных органов».

«Да, конечно». Холмс теперь стал внимательно рассматривать эти небольшие отверстия в лупу. «Судя по состоянию краев этих отверстий, пуля прошла через одежду после того, как рубашка намокла. Она и теперь еще далеко не высохла; давайте предположим, что она намокла не более двенадцати часов назад – по-видимому, посредством погружения в воду, так как вчера сильного дождя не было. Все эти факты согласуются с версией о том, что отверстия были проделаны примерно в то же время, когда убита была и эта женщина, и один этот выстрел был сделан из ее пистолета, и пуля эта застряла в стене эллинга».

«Ну, может быть. Но я не вижу, мистер Холмс, как все это нынешнее теоретизирование может помочь нам поймать маньяка».

Холмс дал своей руке, в которой он держал эту одежду, опуститься. Голос его был обращен словно куда-то вдаль. «Лестрейд, позвольте мне обратить ваше внимание также на исключительно странный вопрос крови».

Лестрейд и я, мы оба, огляделись вокруг. «Я не вижу тут никакой крови», пожаловался сотрудник Скотланд-Ярда.

«Это, конечно же, крайне странное обстоятельство. От горла этой немецкой леди мало что осталось, кроме одной зияющей раны, потеря крови из которой должна была почти мгновенно лишить ее жизни. Но на досках этого причала я заметил лишь четыре небольшие капли крови––»

«Я вообще ничего тут не заметил», возразил Лестрейд.

«––четыре маленьких капли. И причем вовсе не на ее одежде, где, казалось бы, неизбежно должны были остаться пятна, даже после пребывания в воде».

Я рискнул предположить: «А возможно ли так, что эта ужасная рана могла быть нанесена тогда, когда женщина находилась в воде?»

«Браво, Ватсон! Но тогда почему четыре капли, а не отсутствие всякой крови вообще? И отсутствие крови на этой женщине – отнюдь не единственная загадка. Казалось бы, можно подумать, что человек, на котором была эта рубашка, сам должен был обильно истекать кровью, если он был жив, когда в него выстрелили. Даже если он уже был к тому времени мертв, пуля, пронзившая его, должна была оставить какие-то следы, по крайней мере, его плоти и крови на ткани. И я также не вижу здесь никаких ниток и фрагментов нижнего белья, которое могло бы впитать хотя бы небольшое количество таких органических остатков».

«Ну, мне это не понятно», признался Лестрейд. «Но женщина уж точно мертва, и мне не кажется, что такие детали могут оказаться настолько важными».

«Холмс», предположил я, «а может, эта странная одежда была надета на манекен какого-нибудь портного или магазина, когда в нее стреляли? Или просто была в тот момент пустой и оставлена здесь, а дырки от пули были сделаны специально, чтобы дать полиции абсолютно ложную наводку?»

Мой друг покачал головой. «Нет, это не ответ. Стал бы убийца с этим заморачиваться, а затем бросать в реку главное доказательство своего преступления – труп, который мог легко уплыть в море, не будучи обнаруженным? И для кого эта ложная наводка? Для полиции? Они вообще чисто случайно заметили эту тряпку. Это было сделано, чтобы ввести в заблуждение меня? Но ведь меня привлекли к этому расследованию тоже чисто случайно. Нет, Ватсон. Кроме того, кое-что указывает на то, что эту рубашку весьма недавно действительно носил вполне реальный человек».

«Кое-что?», спросил я. «Хм, возможно, пятна крови, например».

«Так!», ощетинился Лестрейд. «Вы же только что сказали нам, что пуля не оставила никаких следов крови».

Мой друг вновь расправил рубашку длинными своими пальцами – которые, как я, к несчастью, заметил, слегка дрожали. «Это так. Но я сильно удивлюсь, если эти следы здесь, на правом рукаве, прямо у локтя, не окажутся следами засохшей крови. Пятна эти очень маленькие, но их несколько, и они такого рода, будто у ее владельца брали кровь, причем не один раз. Да, Лестрейд, еще совсем недавно эта одежда была на теле реального человека. Но, кроме тех очевидных фактов, что он высокий, худой, крепкий, хотя уже и не молод, а также являлся или же является и сейчас пациентом вовсе не по доброй своей воле, я пока мало что еще могу о нем сказать». Он смял рубашку в руках, но продолжал разглядывать ее.

Лестрейд открыл рот, затем снова закрыл его, а потом, наконец, заговорил: «Не стану оспаривать ни один из ваших выводов, мистер Холмс». Тем не менее, он казался не до конца убежденным.

Холмс поднял голову и улыбнулся, как это бывает с человеком, выведенным из задумчивости, а точнее, из какого-то неприятного хода рассуждений. «Конечно, слово «очевидные факты» в данном случае вовсе не перебор. Предположим, что эта одежда ну хоть сколько-нибудь подходила по размеру тому, кто ее носил, тогда длина ее указывает на то, что его рост должен быть, по крайней мере, примерно равен моему. Это подтверждается и длиной рукавов, которые он носил во всю их длину, не закатанными и не подвернутыми; хотя тесемки, вот эти завязки, на спине рубашки были разорваны, на рукавах аналогичные тесемки остались завязанными, вплоть до самого конца, до последних завязок на запястьях». Он сделал паузу. «Кроме того, пуля прошла по восходящей линии, от груди к спине, что, конечно же, наводит на мысль, что пистолет находился в руке человека меньшего роста, стрелявшего в высокого человека. Это прекрасно согласуется с высокой точкой положения пули, застрявшей в стене эллинга».

Я был крайне озадачен. «Холмс, мне показалось, что вы только что доказали, что эта одежда не могла быть на человеке в тот момент, когда ее пробила пуля».

Мой друг не ответил. По-прежнему глядя на причинившую столько проблем и вопросов рубашку, он встряхнул ее, словно из нее можно было выжать какую-то каплю истины, как воду.

После нескольких пренебрежительных замечаний Холмса о том, что улики были обнаружены полицией чисто случайно, Лестрейд нахмурился. Теперь же он покачал головой. «Мне кажется, что улики здесь – а именно улики твердые и основательные –довольно ясны и очевидны. Что касается роста человека, на котором была эта рубашка, мне кажется, мы это весьма уже скоро выясним, когда узнаем, откуда он сбежал. О, я вполне допускаю и согласен с вами, что он, скорее всего, высокого роста, но что касается остальных догадок, сэр, у меня есть на счет них сомнения».

«Догадок?» Холмс на мгновение вспылил, настолько резко, что и Лестрейд, и я были этим ошеломлены. Но лишь на мгновение, а затем мой друг снова успокоился. Но вслед затем я понял, что в действительности вовсе не отношение Лестрейда так вывело его из себя; оно стало лишь дополнительным раздражением, наслоившимся на нечто такое, что поразило его гораздо сильнее, и было чем-то гораздо более глубоким.

Холмс продолжал: «Делать вывод о том, что владелец этой одежды был, или является, худым, возможно, гораздо рискованнее, чем судить о его росте. Но довольно узко связанные рукава убеждают нас в том, что, по крайней мере, руки у него далеко не толстые. А что касается его возраста, то о нем можно судить по этому короткому седому волоску, по-видимому, из волосатой руки, застрявшему в одном из этих небольших узелков.

«Он был, или является и сейчас, каким-то пациентом, о чем свидетельствует тот факт, что у него брали кровь. Что касается его крепкого и здорового телосложения, а также подневольности, то, конечно же, обычный пожилой заключенный лечебницы для душевнобольных или обычной больницы был бы одет во что-нибудь более обычное, домашнее. А относительно того, кто был одет в эту весьма специфическую одежду, можно предполагать, что он содержался под строгим заключением. И, пожалуй, не так уж часто можно встретить больного старого человека, который, похоже, был пропитан карболовой кислотой, а затем его ночная рубашка оказалась прострелена пулей, и притом в то время, когда он наслаждался своей обычной полуночной прогулкой по докам».

«Хм, ну, конечно – все это довольно просто и ясно, как я и сказал».

«Именно так». Холмс улыбнулся, и на мгновение показалось, что он вновь стал полностью самим собой. «И тем не менее, думаю, я попридержу у себя эту одежду – ну то есть, если у официальной полиции не будет на сей счет возражений?»

«Оставьте ее у себя, ради бога, как хотите». К сотруднику Скотланд-Ярда тоже вернулось хорошее настроение. «Когда мы узнаем, кто из сумасшедших сиганул через забор, и когда мы его сцапаем, тогда, возможно, найдется и должное объяснение этой странной дыры от пули – если кого-нибудь это все еще будет интересовать».

«Возможно». Холмс свернул рубашку и сунул ее себе в карман сюртука. «Тогда поедемте, Ватсон – у меня есть ощущение, что мне необходимо немного поупражняться на скрипке. Кстати, Лестрейд, а пока… если бы вы спросили у меня совета, как лучше всего вам сейчас действовать, помимо наведения справок относительно беглых сумасшедших––»

«Да, действительно, хотелось бы знать, мистер Холмс. Вплоть до сих пор вы направляли меня только по верному пути».

«–– то я бы обследовал дно реки, у этих двух причалов».

Тот, казалось, был несколько разочарован, посчитав это ерундой: «И что именно, мистер Холмс, должны мы искать в реке?»

Холмс задумчиво произнес: «Я искал бы, Лестрейд, если я был бы на вашем месте, все, что может показаться странным, любую – пусть даже самую нелепую и абсурдную – странную вещь».

«Странную вещь?» Лестрейд явно не понимал; да и я тоже, должен в этом признаться.

«Может, вы и не найдете ничего странного. Но если я, как оказалось, обнаружил их здесь сразу несколько, то опыт подсказывает мне, что находка еще чего-нибудь очень странного далеко не маловероятна».




_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ПЯТАЯ

Напившись много крови и насытившись ею, в глухую ночь, тот старик – о нет, позвольте мне покончить с этой и так уже довольно прозрачной и шитой белыми нитками литературной ложной скромностью, этим притворством, что этот старик был кем-то еще. Итак, хорошо насытившись, продолжу я, я почувствовал, что в весьма значительной степени сумел восстановить свои силы, хотя каждая клеточка моего существа по-прежнему все еще кричала о сне, которого дни, проведенные мною в заключении и в неподвижности, меня лишили.

Порывшись в сумочке этой женщины, я взял оттуда все деньги, которые там оказались, посчитав это воздаянием себе, доставшимся мне в качестве трофея в ходе справедливой войны. Насколько я помню, там было 8 или 9 фунтов в золотых соверенах, серебряных кронах и шиллингах, а также пятифунтовая банкнота Банка Англии. В последнюю я завернул монеты, ведь в тот момент я был без карманов. Затем, настолько сокрушающей была моя потребность во сне, что я, как был голым, так и лег, словно какое-то раненое животное, отыскав самое темное место неподалеку от заброшенного эллинга.

По идее обычное дерево не должно было стать жестким ложем для старого солдата, но на нем также могли быть голые гвозди, битое стекло и прочие прелести, которые эти доски могли мне предложить. Но даже проявив волю и собрав в кулак все свои силы, далеко не малые, я не смог заставить свои мышцы расслабиться. Когда я попытался было это сделать, я стал ворочаться то в ту, то в другую сторону, а тело мое трепетало, дрожало и дрыгалось, словно марионетка на нитках, которыми дергает какой-то безумец. Сначала одни мышцы сводило, затем напрягались другие. Левой рукой я судорожно сжимал деньги, а правая в это же время неудержимо царапала когтями грубые доски, и я не мог ее остановить. Меня всего трясло. Через несколько минут я сдался, бросил это дело и вновь поднялся на ноги, несмотря на то, что колени у меня дрожали от усталости. Я решил, что если уж мне не избежать траты сил, их лучше потратить на какую-то другую, нужную цель.

Итак, я встал и пошел. Не имея четкого представления о том, где именно в Лондоне я нахожусь, и еще меньшее представление о том, куда же мне идти, я решил, пусть лучше ноги сами несут меня прочь от этих доков, и я побрел по каким-то узким безлюдным закоулкам, проходя их один за другим и стараясь держаться в темных местах. Где-нибудь, я это знал, найдется место и соответствующие условия, при которых я смог бы поспать… какое-нибудь прибежище должно же наконец мне попасться, иначе я вообще не смогу выжить. Но поврежденная ударом память моя по-прежнему скрывала от меня крайне необходимую, жизненно важную информацию.

Между тем мне нужно было и другое, менее важное, и чтобы это получить, я должен был разработать разумный план. Я стал искать, где бы мне раздобыть какую-нибудь одежду, пока я брел там крадучись, по-прежнему сжимая в руке деньги.

Хотя было уже за полночь – примерно в то время, когда я покидал доки, я услышал, как церковные часы пробили двенадцать – далеко не все еще спали на улицах Ист-Энда. Толпы рабочей бедноты, безработные, нищие, воры и проститутки все еще двигались по тротуарам этих освещенных и довольно оживленных улиц, и еще были открыты двери многих магазинов. До моих ушей доносился смех, и даже музыка, выдавливавшаяся каким-то бродячим музыкантом из шарманки.

Я остановился в каком-то мрачном углу, где меня не было видно, и осмотрелся. Проезжая мимо входа в мое темное тайное убежище, громыхали повозки, лошади которых, навострив уши, поворачивали их на секунду в моем направлении, но затем молча отворачивали морды, сохраняя в тайне от хозяев мое присутствие. Запахи джина и пива, табака и дешевых духов мягко смешивались с туманом наступившей новой ночи. Я находился в Шадуэлле, хотя тогда я этого еще не знал, неподалеку от шумных трущоб Уайтчепеля. Эти районы Лондона не были мне знакомы, даже если бы я обладал в полной мере всеми своими способностями.

Двигаться дальше голым к освещенным газом* районам я рисковать не мог, и поэтому вернулся на территорию, где царила непроглядная тьма. Но и здесь ночная тишина тоже еще не была абсолютной. И по дороге было далеко не безлюдно, хотя на первый взгляд закоулки выглядели пустынными. Когда я напряг свои острые чувства и свою еще более сильную целеустремленную волю, я стал замечать почти в каждом квартале чье-то хриплое дыхание и шевеление в беспокойном, неудобном сне оборванных конечностей. Они раздавались практически изо всех уголков, где можно было хоть как-то скрыться от прохожих и найти пусть даже жалкое укрытие от дождя и ветра – дверной проем здесь, несколько мусорных баков там, ограда с кустами через дорогу.
- - - - - - - - - - - - - - - -
* До Первой Мировой войны улицы городов мира освещались в основном газовыми фонарями, которых только в начале XX века начали теснить фонари электрические. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - - -

Хотя в декабре, возможно, все было бы совсем по-другому, в такую ??мягкую ночь в начале июня на улицах было полным-полно лондонских бродяг, обоего пола и всех возрастов, которые предпочли риски свободы серым стенам работного дома или благотворительного приюта. Не прилагая особых усилий, умея оставаться невидимым и никем не услышанным, я крался от одного спрятавшегося спящего к другому, осматривал их и двигался дальше. Только какая-то кошка на подоконнике отреагировала на мои незаметные передвижения – слабо заурчав от смутного беспокойства. Она успокоилась, когда я взглянул в ее желтые глаза.

Тут повсюду было так много оборванцев, что мне потребовалось всего несколько минут, чтобы отыскать спящего мужчину, физические параметры которого были довольно близки моим. Он уже и так содрогался от какого-то кошмарного сна, подергивая всеми своими длинными конечностями, когда я протянул руки к нему, лежавшему в углу заброшенного подъезда, где он спал, и поднял его на ноги, так крепко схватив его за воротник, что швы оборванного сюртука, на который я позарился, тут же начали разъезжаться.

«Тихо!», прошипел я. Это слово прозвучало в моих устах тихим, но беспощадным приказанием. Я увидел, как рот моего клиента начал открываться, еще даже до того, как начали трепетать его веки, а гортань уже готовилась завибрировать, настраиваясь на обезумевший от ужаса крик.

«Тихо! Спокойно!», предупредил я его. «И тогда те мечты о достатке, которые ты иногда наверное лелеешь, хотя бы частично и скромно, но воплотятся в реальность. Но первый же громкий звук, который ты издашь, будет немедленно заглушен резким хрустом твоих собственных костей – а это такой отвратительный звук, что я от него зверею, если мне приходится его слышать. И я уверен, тебе не захочется выводить меня из себя».

Пока я его так уговаривал, в грубых морщинистых складках кожи его лица открылись его глаза – мне показалось, они будут открываться целую вечность, – и в ужасе взгляд его застыл на мне. Несколько плохих зубов, еще остававшихся у него во рту, похоже, были намерены разбиться от стука друг о друга. А задрожавшие его ноги, суставы которых теперь начали судорожно выворачиваться, ища спасения, казались совершенно неспособными поддержать его тощее тело. Но, к счастью – вероятно, для обоих из нас, – крик его застрял у него в горле и так из него и не вылетел.

Убедившись в этом, я несколько ослабил хватку, позволив его ногам принять на себя большую часть веса, по праву принадлежавшего им. «Я не намерен причинять тебе никакого вреда, приятель», продолжал я. «Мне лишь нужно то рваньё, которое на тебе надето, или с кого-нибудь другого, примерно твоих размеров, и я не вижу причин, почему бы тебе не стать тем, кто извлечет выгоду из моей щедрости. В качестве оплаты за твою отвратительную одежду, я предлагаю тебе вот это». И я показал ему золотой соверен, который я держал большим и указательным пальцами. «Цена приемлемая, правда?»

Переплата, конечно же, была царской. Тем не менее, я был вынужден повторить свое предложение несколько раз, прежде чем этот болван сумел обуздать обуявший его ужас настолько, чтобы еле-еле пробормотать пару слов в знак согласия. Но так долго это всё тянулось, а затем так долго он расстегивал трясущимися пальцами одежду, что я чуть было не решил опустить вновь его на мостовую и затем отправиться на поиски кого-нибудь более сообразительного, у кого можно было эти вещи купить.

Оглядываясь назад и обращаясь к этому событию, о котором я только что написал, я убежден, что кое-кто из современных моих читателей засомневается (по меньшей мере) в том, что я проявил столько терпения и щедрости в тот момент, когда я столь остро нуждался в одежде. Почему же это я, со всей своей хваленой скрытностью и способностью видеть всё в ночной тьме, не ворвался в какой-нибудь дом или магазин и не украл там чистую и не рваную одежду? Или же не подстерег в темноте какую-нибудь жертву и не раздел ее насильно? Хорошо, я вернусь к этому вопросу позже. В настоящее же время позвольте мне лишь заметить, что я никогда не выносил, да и теперь терпеть не могу воров и быть вором.

Итак, я заключил сделку и приобрел себе картуз, сюртук, рубашку, брюки и туфли, которые бы ни за что мне не подошли, если бы подошвы у них хоть до какой-нибудь приемлемой степени сообщались с верхом. Эта одежда в каждом своем полусгнившем шве буквально кишела различными паразитами, которые, после моего безмолвного командного выкрика, попрыгали с меня, все как один, без исключения, как матросы с тонущего корабля, на брусчатку. Эти доминирующие командные отношения с живыми существами, стоявшими в своем развитии ниже меня и человека, были присущи мне в такой же степени, как и биение моего сердца, и в том одурманенном состоянии, в каком я тогда находился, я не в силах был заметить, что люди вокруг меня не проявляют никакого удовольствия от факта владения мною такими силами.

Теперь, когда нагота моя была покрыта, я мог открыто ходить по освещенным улицам. В этом районе города двигалось много тех, у которых одежда была не лучше моей. Кажется, уже закрывались последние магазины, но мне подумалось, что утром я смогу войти в какой-нибудь из них и купить себе одежду получше… если я вообще выживу до утра.

Теперь я был таким уставшим, что лишь усилием воли не позволял себе откровенно шататься. Так я и брел по туманным улицам, сам не понимая куда. Обычно, находясь в экстремальной ситуации, на грани гибели, я вверяю себя не разуму, а чему-то глубинному, природно-изначальному, назовите это слепой судьбой или же инстинктами воина.

В городе начало темнеть, по мере того, как один за другим гасли огни в окнах. Двигавшиеся мимо меня во мглистом мраке и бездомные, и относительно благополучные, думали об одном – о том, как бы где-нибудь укрыться и поспать. А теперь я и сам начал чувствовать, что тело мое было не намного сильнее того человека, у которого я взял одежду. Лишь одно обстоятельство – а именно то, что было еще не так уж и поздно, лишь чуть позже полуночи, – придавало еще мне сил двигаться дальше. Все мои инстинкты предостерегали меня, что начиная с этого часа силы мои будут лишь слабеть, и так вплоть до наступления рассвета, который, как огонь, сожжет еще остававшуюся во мне жизнь – если только до наступления рассвета я не найду возможности где-то отдохнуть.

И теперь мои блуждания вывели меня на широкую улицу под названием Коммершиал-роуд. Сравнивая то, что я увидел вокруг себя с лоскутным палимпсестом своей памяти, выплывавшей из сознания какими-то отдельными кусками и пятнами, я начал смутно осознавать, где именно в Лондоне я нахожусь, и пришел к выводу, что где-то неподалеку должен быть Лаймхаус [район Лондона]. Стоит ли мне идти дальше на восток или же идти в каком-то ином направлении, я сразу никак не мог определиться. Я споткнулся и чуть не упал, но скорее не из-за своей порванной обуви, а от чисто смертельной усталости. Мимо меня по этой трущобной улице спешил народ, не обращая ни малейшего внимания на мои трудности. В этот момент даже моя воля на мгновение дрогнула. Затем я постарался усилить еще мерцавшие в моей душе огоньки жизни и все-таки выбрал путь.

Не прошел я и пятидесяти ярдов по тусклой полутемной улице, которую выбрал, как увидел ярко горевший газовый фонарь частного какого-то участка, освещавший знак, надпись краской на котором я сразу же воспринял как некое предзнаменование. Крупными жирными буквами она обещала всем нуждающимся утешение и милосердие Спасителя, в наиболее полезной и крайне необходимой форме – в виде еды и ночлега.

Хотя у меня в карманах были деньги, я до сих пор старался избегать отелей и меблированных комнатах, сдававшихся внаем, нутром и костями своими чувствуя, что их мягкие кровати дадут мне возможности отдохнуть не больше, чем та почти тюремная койка или грубые доски причала. Но эта ночлежка, предлагавшая нечто большее, чем обычная помощь, показалась мне чем-то совсем другим, и меня сразу же к ней как-то потянуло.

Как я понял позже, я случайно наткнулся на один из первых приютов, устроенных Армией Спасения*. Прочные наружные двери уже почти закрывались на ночь, но их смотритель – который, судя по одежде, сам был из числа призреваемых, – немного попридержал их, чтобы впустить меня, вместе с еще одним запоздавшим несчастным. Этот последний, одноглазый, с повязкой на глазу, с походкой матроса вразвалочку, поторопился проскользнуть туда же вслед за мной.
- - - - - - - - - - - - - - -
* Армия Спасения – международная религиозно-благотворительная организация, основанная в Великобритании в 1860-х годах методистским священником Вильямом Бутом. В 1913-1923 годах работала в России, запрещена большевиками. В 1990-х годах возобновила свою деятельность в РФ. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - -

Привратник, заперев за нами двери, протараторил нам в заученных фразах основные правила этого заведения. В связи с моей сильной усталостью и его деревенским произношением с каким-то не известным мне сильным местным акцентом, большую часть того, что он сказал, я уловить не сумел. Мало что я из-за этого потерял, так как эти же правила также висели рядом с внутренней дверью, для всех гостей, которые умели читать. Другая небольшая надпись гласила, что в столовой можно было получить чай и суп, за плату всего в несколько пенсов; и мне кажется, что если бы даже я поклялся, что у меня нет денег, питание и ночлег мне все равно предоставили бы бесплатно.

Человек, разливавший суп и чай, дважды посмотрел на меня, и трижды на мой шиллинг. Но он взял его и ничего не сказал и даже изловчился дать мне сдачи, хотя, без сомнения, он редко давал кому-нибудь сдачи чем-то, кроме медяков. Я понес кружку, миску и ложку к тяжелому столу на козлах, плохо освещенному, но по виду совсем недавно начисто вытертому. Одноглазый матрос волей-неволей последовал за мной, потому что все остальные столы и скамьи были уже сдвинуты или в перевернутом виде уложены друг на друга, чтобы освободить место для недавно проведенной уборки пола, который все еще сиял от влажности.

Мужик, стоявший на супе, ушел заниматься какими-то своими делами по хозяйству, и мы остались вдвоем одни в большом помещении. Попробовав свой суп, я отдал его матросу, в глазах которого, как мне показалось, я увидел инстинктивную жадность тех, кто постоянно находится почти на грани голода. Он не проявил никаких намерений отказываться от него, и с жадностью проглотил содержимое моей миски еще перед тем, как приняться за свою, вероятно, из страха, что я передумаю.

Поэтому вполне естественным оказалось то, что мы начали обмениваться между собой отдельными фразами, и поэтому за свой суп я получил кое-какую информацию относительно этой ночлежки, куда меня привела судьба. Я сидел так, чтобы лицо мое в основном было скрыто в тени от света лампы, находившейся в отдалении, время от времени притворяясь, что потягиваю чай. Когда мы завершили свой ужин в столовой, оказалось, что нам, как опоздавшим, назначены места не на стоявших рядами обычных койках, заполнявших длинный, полутемный спальный зал, а в другом помещении, недалеко от него, еще более старом. Оно было меньше размерами и даже еще темнее того зала, и в нем не было обычных коек на ножках. Скорее эти были тонкие лежанки, закрепленные прямо на полу и заключенные в какие-то ящики размером с кровать, так что по виду они сильно смахивали на гробы, лежавшие в ряд, и предназначались, по-видимому, для того, чтобы обеспечить временным пристанищем жертв каких-нибудь катастроф средней степени тяжести. Почти все эти лежанки было пусты.

Катастрофой, жертвой которой мы оказались, являлся, конечно же, сам этот мир – таковы были мои мрачные мысли, когда я посмотрел на эти кровати, ощутил страдания и услышал от беспокойно спавших в соседнем помещении людей почти не прекращавшиеся стоны, чередующиеся со странными молитвами, проклятиями и всем тем бессвязным бормотанием, характерным для плохого сна.

Вместе со своим новым товарищем по несчастью я медленно шел вдоль этих унылых мрачных ящиков, которых у нас с ним был почти полный выбор. Какой-то внутренний инстинкт, заставивший меня войти сюда, все еще сохранялся, и я по-прежнему ему доверял, хотя пока я не заметил, что он хоть капельку в чем-то мне помог. Матрос к тому времени уже начал говорить о возможности найти работу при доках, где обычно никого не спрашивали насчет прошлого и не требовали документов. Пока я рассеянно, вполуха, его слушал, все мое внимание было привлечено следующим любопытным фактом: эти странные коробки передо мной были покрыты, все без исключения, клеенкой, плотно прибитой. Я присел на корточки рядом с одним из этих пустых ящиков, ощупав материал, так похожий на подстилку моего недавнего заключения.

Матрос остановился у следующего в длинном ряду гроба. И гоготнул – по-видимому, неверно (но довольно естественно) истолковав мое поведение: «Не очень похоже на шелк или атлас, к которым ты привык, да, братишка?» Он довольно быстро составил свое мнение обо мне как о человеке, привыкшем к более богатой обстановке, чем эта.

Я погладил клеенку: «Мне просто интересно, почему они используют именно этот материал?»

«Почему?» Он немного наклонился, чтобы удобнее было на меня посмотреть: «Почему? Потому что клеенка никогда не станет уютным местечком для вшей. А ты как думал?»

«В любом случае, я терпеть не могу таких тварей на себе», ответил я, с брезгливой рассеянностью. Без сомнения, в моем голосе послышалось гораздо больше барства, чем это казалось оправданным в моей ситуации.

«Ну––! Молю вашего прощения и покорнейше прошу меня простить, Ваше Величество. Или Ваша Светлость? Или еще как-то?» Чувствовалось, что у него прибавилось сил, после моего супа, подкрепившего его желудок.

Но я почти не обращал на него внимания. Держа в одной руке тонкое одеяло, которое нам выдали по выходе из столовой, я вступил в эту странную кровать, подобно тому, как я мог бы сойти с тонущего корабля в спасательную шлюпку, которая неизвестно еще, поплывет ли. Если я не смогу найти себе здесь тот должный покой и отдохновение, которых я до сих пор был лишен, я понимал, что должен буду погибнуть с первыми лучами восходящего солнца.

Мой сосед тем временем полностью разделся, готовясь к отходу ко сну. Похоже, так здесь было заведено, судя по одежде, сложенной там, где спали другие, несомненно, исходя из старой теории о том, что обнаженная кожа менее привлекательна для паразитов по сравнению с плотно укутанной. Я ограничился тем, что снял свой дешевый картуз; и тут я попутно заметил, что длинные волосы, болтавшиеся у меня перед глазами, после того, как я плотно поел, приобрели местами сильный и молодой коричневый оттенок посреди седины.

Мешкать дальше не было никакого смысла, и я быстро лег и столь же быстро столкнулся с прежним несчастьем, грозившим мне погибелью. Не успел я заставить себя заснуть, как вновь у меня пошла спазмами дрожь по мышцам рук, спины и ног. Я ворочался в своей постели, растягивался в ней, извивался, корчился, сворачивался, стараясь задействовать всю силу своей воли – но ничего мне не помогало. Я не мог найти себе места. Что бы я ни делал внутри этого ящика, обитого клеенкой, я никогда не смог бы здесь заснуть.

Почему же тогда мои какие-то самые глубинные мои внутренние инстинкты привели меня сюда, к этой странной кровати? Я сел и стал смотреть на нее.

Матрос, теперь плотно закутавшийся в одеяло в своем ящике, казалось, чувствовал себя почти в комфортной роскоши. «Вашему Высочеству форма этой кровати, возможно, приходится не по вкусу? Ха-ха! Будьте храбрей, милорд, ложитесь в свой гроб и спите!»

Я перевел взгляд на него, причем резко и с какой-то, должно быть, неожиданной силой, потому что он внезапно замолчал и сжался, прищурившись на меня одним своим глазом. Но едва ли я даже понимал сейчас, что этот тип вообще находится где-то рядом. Меня поразил именно подсознательный смысл его слов – да, именно поразил! – меня будто бы второй раз ударили по голове дубиной, да так, что в течение нескольких долгих секунд я почти не мог пошевелиться. Господи… да! И гроб… да!

Мне же нужен мой собственный гроб, только в нем смогу я найти покой, смогу уснуть, на святой земле моей родины!

И тут вдруг меня как молнией поразило, и осколки моей разбитой памяти почти полностью все встали на свои места. Я сбросил с себя бедное тонкое одеяло и медленно встал, поднявшись над этими всеми забытыми людьми, над этим мраком, над этими бормотавшимися ими безнадежными молитвами и проклятиями, над зловонием болезней и крушения всех надежд.

Да, я действительно, на самом деле когда-то был «Вашей Светлостью»! И власть, и почести, даже более высокие, чем герцогские, были у меня. На своей Родине я правил как князь, более четырехсот лет назад, задолго до того, как родился этот дурак, надо мною сейчас насмехающийся! Матрос скорчился в самом конце своего гроба, а затем словно стал вылезать из него с другой стороны, подальше от меня. Должно быть, из моего горла вылетел низкий рык, когда я вышел из этого ложного гроба. Пальцы мои с длинными ногтями, наверное, начали шевелиться, будто передо мной стоял тот мужик по имени Мэттьюз, и доктор, имени которого я по-прежнему не знал.

Где мой сундук, наполненный хорошей трансильванской землей? Ее должны были уже давно выгрузить с корабля, по трапу которого я спустился на лондонский причал… Боже мой, сколько уже прошло бессонных дней с тех пор? Я тогда снова отправился в Англию, из-за… 
«Мина!», громко простонал я вслух, бешено выкрикнув имя своей возлюбленной в этот грязный, испорченный воздух. Но вдруг с остро пронзившим меня облегчением я в следующую же секунду вспомнил, что с моей дорогой Миной должно быть все в порядке, что она в безопасности, но довольно далеко от меня, в Эксетере. Ее отсутствие снимало с меня бремя забот на время предстоящей войны.

О, это будет война, настоящая, несомненно! Я не знал, сколько их было против меня, моих противников, умных, таинственных и могущественных. Но далеко не все шансы окажутся на стороне моих врагов, хотя я сражался в одиночку. Они были лишь живыми, дышащими людьми*, а я был вампиром, неуязвимым для металла, ножа или пуль; всегда обладающим силой двадцати человек в своих мышцах; способным в ночные часы менять свою форму, принимая облик животного или неосязаемого тумана, и вновь превращаться в человека.

И никто в мире в 1897 году не имел такого большого опыта ведения войн, как я – граф Дракула.

- - - - - - - - - - - - - - - - -
* В предыдущем романе, «Плёнка Дракулы», граф разъясняет, что вампиры, в отличие от людей, не дышат. – Прим. переводчика.



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ШЕСТАЯ

Когда мы ехали из доков обратно домой, Холмс почти молчал, и это его молчание раздражало. Дважды он начинал что-то говорить на посторонние темы, но каждый раз не заканчивал предложения и бросал его, и причем в такой равнодушной, небрежной форме, ни о чем, которая, казалось, и не требовала никакого ответа. Это настолько шло вразрез с привычной его манерой говорить и с его обычной способностью волевым образом отвлекаться от текущих своих мыслей по профессиональным вопросам, что это лишь подтвердило мое убеждение в том, что это убийство на берегу чем-то до глубины души его взволновало и обеспокоило.

«Холмс», попробовал я предложить тему, намереваясь как-то отвлечь его, «что вы думаете насчет идеи просмотра парада по случаю Юбилея Ее Величества? Представляете, есть люди, предлагающие по возмутительным, запредельным ценам возможность посидеть пару часов у окон комнат в зданиях, расположенных по маршруту прохождения кортежа. Полагаю, за компанию с полудюжиной незнакомых людей».

«Еще чего! У меня нет на это времени», пробормотал Холмс. Тон его едва можно было назвать корректным, и он продолжал смотреть из окна экипажа так, словно среди прохожих скрывался какой-то заклятый враг, которому только что удалось от него ускользнуть.

Когда мы вышли из экипажа на Бейкер-стрит, из соседнего дверного проема к Холмсу метнулся уличный мальчишка-оборванец, явно его там дожидавшийся.

«Получил вашу записку, сэр», сообщило это маленькое, довольно сомнительной наружности лицо, коснувшись своего нестриженного чуба, над которым не было никакого головного убора, так, что это было немного похоже на отдание воинской чести. «Я побывал в «Нортумберленде», и ни коридорные, ни горничные не смогли припомнить никого, кто мог бы соответствовать описанию, сэр».

«Отлично, Мюррей, молодец». Холмс бросил пару монет в мгновенно высунувшуюся протянутую ему чумазую руку. «А какие новости насчет собак и крыс?»

«Рынок бродячих собак довольно устойчив, сэр. Относительно крыс – по правде сказать, я не смог выяснить. Ни одного из моих приятелей, кто как-то с этим связан, не оказалось на месте, там, где их можно было найти. Я прямо сейчас схожу еще раз проверю».

Холмс отпустил парнишку, кивнув ему головой. Когда мы поднялись наверх, в свои комнаты, я рискнул поинтересоваться, какое отношение к любому из его дел, с которыми я был знаком, может иметь состояние рынка собак или крыс.

Набивая свою трубку темным дешевым табаком, Холмс только хмыкнул в ответ и без комментариев передал мне карточку посетителя, оставленную здесь, пока нас не было дома. На ней значилось имя Питера Мура, американского фабриканта, занимавшегося производством оборудования медицинского и научного назначения. На обратной стороне ее была оставлена короткая записка от руки:

«Зайду к вам еще раз примерно через час. Мне очень хочется сделать все возможное, чтобы найти Джона Скотта».

Передав мне карточку, Холмс постоял немного, в задумчивости глядя на теплый весенний день под нашими окнами. Внизу на улице весело кричали игравшие во что-то дети; чирикала какая-то птичка, и тепло сияло солнце. Ужас доков, казалось, находился в каком-то ином мире, и вскоре моему другу удалось избавиться от мрачного настроения, угрожавшего его поглотить, и он повернулся ко мне с небольшой улыбкой.

«Примите мои извинения, Ватсон. Ваш вопрос, конечно, справедлив, и мне остается лишь пожелать, чтобы я сам был уверен в правильности ответа на него. Моя мысль состоит в том, что оборудование, принадлежащее доктору Джону Скотту, может реально пригодиться только тому, кто занимается какими-нибудь медицинскими экспериментами. И, как мы с вами убедились, красть эти предметы, со значительным риском, с такими усилиями и расходами, чтобы затем их продать, совсем не имеет смысла. Тогда не следует ли из этого, что их забрали просто для того, чтобы использовать по прямому назначению?»

Признаюсь, убийство порядком отвлекло мои мысли от проблемы мисс Сары Тарлтон. «Но кто, Холмс? Уж точно ни одна из обычных лабораторий не опустится до такого…»

«Эти, конечно же, нет. Но кто-то другой может. И если мы сможем выяснить, откуда эти неизвестные экспериментаторы добывают для себя «пациентов», мы сможем приблизиться к установлению их личностей и характера их работы. Поэтому этим утром я объехал все законные, добропорядочные фирмы-поставщики экспериментальных животных в Лондоне и убедился, что в последнее время ни у кого из них не наблюдалось заметного роста сбыта.

«Как же, в таком случае, обстоят дела у незаконных, неофициальных источников? Чтобы их проверить, я отправил этого юношу Мюррея и нескольких его товарищей в функционировавшие в этом году группы, скрытно работающие с нарушением правил; с теми результатами, которые только что дали вам повод для недоумения».

Холмс вытряхнул трубку в камин и взял в руки скрипку. Но прежде чем начать играть, он посмотрел на меня каким-то странным, рассеянным взглядом, словно глядя сквозь меня куда-то вдаль. «Не кажется ли вам, Ватсон, что у двух последних наших дел есть нечто общее?»

«Склад, с которого увезли вещи Джона Скотта, находится совсем недалеко от пристани, где было обнаружено тело этой несчастной женщины».

«Это так. Но я имел в виду еще одну странную особенность, помимо географической близости».

«Присутствие в обоих случаях необычных медицинских материалов».

Холмс кивнул. «Именно».

«Что-то в этом роде приходило мне в голову», признался я, затем отыскал в кармане сюртука бумагу и вытащил ее. «Вот копия описи имущества Питера Мура, увезенного со склада, которую вы мне дали. Я просмотрел ее и не нашел упоминаний о рубашках, похожих на ту, какую мы обнаружили на пирсе».

«Совершенно верно». Задумчиво глядя куда-то мимо меня, Холмс извлек из своей скрипки тонкую, но неистовую ноту. «Но тогда у Питера Мура не было времени описать все имущество до того, как его вывезли. Ватсон––»

«Да?»

«Может такая рубашка особого покроя оказаться полезной ученому, изучающему чуму?»

«В некоторых случаях жертва может быть доведена до бешенства из-за бреда и мучительной боли».

«Жертва – то есть имеется в виду человек?»

«Да, конечно».

Холмс положил свою скрипку столь же резко, как и взял ее в руки. «Я нахожу, Ватсон, что время сосредоточенных умственных усилий еще не наступило. Или, возможно, сейчас я просто не готов к ним».

«Мой дорогой друг!»

«Нет, нет, я не болен. Но это дело, с убийством в доках…» Холмс вновь дал своим словам осечься.

«Я заметил, как это повлияло на вас. Возможно, вы узнали жертву?»

«Нет, не узнал».

«Как вы думаете, Лестрейд найдет беглого сумасшедшего, которого он ищет?»

«Надеюсь на это». Никогда еще я не замечал такого искреннего, страстного рвения в голосе Шерлока Холмса, когда он желал успеха своим соперникам по профессии. «Если он этого не сумеет… тогда придется вмешаться в это дело мне, и всерьез. И скажу вам, Ватсон, что мне этого не хотелось бы».

Холмс повернулся ко мне и посмотрел прямо на меня, произнося эти последние слова, и в его словах и в движениях было столько необычно глубокого волнения, что я шагнул вперед и взял его за плечо. «Мне кажется, будет лучше, Холмс, если бы вы немного отдохнули и уехали куда-нибудь. Лондон летом не самое лучшее место––»

«Вот еще!» Он недовольно отдернул руку. «Не говорите мне пока об отдыхе. Возможно, только после того, как удастся управиться с этим делом в доках». Самому же себе он в то же время добавил: «Ох, но ведь это покушение на здравый рассудок».

«Вы имеете в виду, что убийца – сумасшедший? Ну, это, конечно же, не редкость среди убийц».

«Я не имею в виду мотив убийцы; или, по крайней мере, не его одного». Холмс сделал паузу, поглядев на меня, как будто о чем-то меня молчаливо умоляя.

Наконец я подтолкнул его к другому: «Должен признаться, что и дело Джона Скотта не кажется мне яснее».

Он слегка улыбнулся. «Мне тоже, пока что. Но это потому, что нет всех фрагментов этой загадки. Когда у меня в руках их будет больше, я уверен, они все встанут на свои места, и головоломка сложится. Но вот что касается головоломки, связанной с убийством в доках, боюсь, Ватсон, что один из ее фрагментов может оказаться неправильной формы. И как нам тогда следует все это воспринимать, а?» Теперь поведение Холмса стало определенно лихорадочно возбужденным. Его охватили какие-то эмоции, которые я не мог определить. «И если эти два дела окажутся связанными друг с другом, Ватсон, где кончается эта связь? Что, если вообще всему нашему миру суждено стать той самой неправильной формой?» При этих словах я не на шутку встревожился. «Холмс, вы должны немедленно отказаться от этого дела. Как ваш врач, я настаиваю на том, что вы должны отложить его и отдохнуть».

«Нет, Ватсон». Какого усилия воли, возможно, это ему стоило, я никогда не узнаю, но через несколько секунд моему другу удалось полностью взять себя в руки и стать таким же твердым и грозным, как всегда. «Что касается всех других дел, я обязательно последую вашим советам. Но для меня абсолютно невозможно отказаться сейчас от любого из этих двух дел, пока они не разрешатся, или пока я, по крайней мере, не буду убежден в том, что мне это ничем не грозит, и правильно будет поступить именно по-вашему».

И пока я молча стоял, не зная, что думать и как поступить, Холмс, теперь выглядевший уже совершенно нормальным, протянул руку к шляпе. «Я выйду», сказал он, «отправлю пару телеграмм в Плимут, попробую узнать, действительно ли Джон Скотт или тот, кто выдает себя за него, отправил из этого порта какое-нибудь судно». Он сделал паузу, обеспокоенно на меня взглянув. «Все будет хорошо, дружище, уверяю вас».

Я покачал головой. «Хотелось бы и мне быть столь же уверенным в этом, как, похоже, в данный момент, уверены вы».

«Будьте уверены». Никогда еще Холмс не казался столь убежденным в своем мастерстве.

Я вздохнул. «Тогда, если я могу чем-нибудь вам помочь––»

«Там, на моем столе, Ватсон, письма Скотта, которые он отправлял мисс Тарлтон с Суматры. Был бы рад узнать ваше мнение о них. И еще одно».

«Вам лишь нужно сказать, я сделаю».

«Боюсь, что я нуждаюсь в защите – нет, на сей раз не от моих врагов, Ватсон, а от друзей – или, во всяком случае, от своих же клиентов. Я чувствую, что мисс Тарлтон из того типа людей, к счастью, редкого, кто уж слишком сильно желает помочь нанятому ими детективу, и записка мистера Мура позволяет предположить, что такая же тенденция и у него. Такое чрезмерное рвение, возможно, основывается на американской энергичности, но, несомненно, усиливается тем фактом, что у молодой леди практически не имеется никаких обычных рутинных дел, которые могли бы ее чем-то занять в Лондоне. Поэтому, когда они снова прибудут сюда к нам, по одиночке или вместе, я прошу вас рассматривать их в качестве ваших пациентов, страдающих, допустим, от беспокойства, и проявить к ним такое внимание, предоставить такие заверения, которые смогут удержать их от проведения каких-либо самостоятельных следственных действий, пока я буду работать над этим делом».

«Понимаю, что вы имеете в виду, Холмс, и, конечно же, сделаю все, что в моих силах. Хотелось бы, конечно, суметь поддержать в них какую-то надежду».

«Что Джон Скотт все еще жив? Это возможно, но боюсь, в конце концов не станет большим благом для тех, кто его любит, если мы представим его таковым, но больше ничего сказать не сможем».

Как только Холмс ушел, я взял небольшую стопку писем с его стола и уселся в кресло спиной к окну. Несколько минут, потраченных на размышления о состоянии моего друга, не дали мне прояснить для себя эту ситуацию, и, решив продолжать внимательно следить за ним на предмет возможности и в дальнейшем появления тревожных знаков, предвещавших беду, я взял лежавшее сверху письмо и стал читать.

Бегло пробегая глазами те абзацы, которые казались мне не имевшими отношения к рассматриваемой проблеме – ну разве что они демонстрировали прочные, любящие отношения между молодым Скоттом и Сарой Тарлтон – я быстро отыскал в письмах несколько отрывков, в которых описывалось преследование ученым животного, которое, как предполагалось, распространяло чуму. Никакой погони за сенсациями в описаниях Скотта не было; думаю, что, стараясь беречь чувства девушки, он, должно быть, преуменьшал опасности. И все же все эти его усилия их преуменьшить не могли скрыть его поистине героических подвигов, когда он с трудом пробивался через горы, болота и джунгли, практически не изученные, сталкиваясь с тысячами опасностей и трудностей.

Его усилия, наконец, все же увенчались успехом, и ему удалось поймать это животное, которое он искал. Я процитирую здесь небольшой отрывок из письма, написанного после того, как он впервые увидел это существо, но до того, как оно было поймано:

«…Разного рода рассказы, которые доходили до меня еще дома, в которых зверя описывали как огромную обезьяну или существо, похожее на обезьяну, теперь кажутся определенно результатом какой-то фальсификации, недоразумения или недопонимания, и боюсь, что я отправил большое количество тяжелого снаряжения через весь мир в Южные моря зря, и нанял на десяток больше носильщиков, чем это требовалось. На самом же деле у него внешний вид, да, возможно, и повадки какого-то гигантского грызуна, размерами, возможно, существенно больше тапира или капибары».

Это, безусловно, представляло интерес, хотя, читая все это, я не мог понять, какое это могло иметь отношение к последующему исчезновению Скотта. Я упорно пробивался через всю эту стопку писем, обращая особое внимание на все, что могло иметь какое-то отношение непосредственно к снаряжению, увезенному со склада. Но из всего этого мне с трудом удалось отыскать еще одно упоминание о нем; исключительный случай; в последнем письме, полученном мисс Тарлтон, был следующий абзац:

«…И вот оно, наконец, в наших сетях, живое и невредимое, надежно изолированное и ничем нам не угрожающее, несмотря на все свое визжание и рычание. Большинство из тех, кто в испуге бежал, вскоре вернулись, и для всех нашлась работа. Первым шагом, конечно же, было принятие профилактических мер, чтобы мы не заразились чумой, что мы сделали с превеликой тщательностью, именно так, как я научил своих людей. Так что теперь тебе не нужно тревожиться на счет меня, потому что замечательное оборудование, предоставленное Питом и другими, позволит мне доставить домой эту «живность» совершенно без всякой опасности, для изучения ее, а, возможно, даже и для публичного показа позже. Я убежден, что это животное из числа тех видов, которые до сих пор совершенно неизвестны были науке. Слава богу, на Земле не может быть еще много таких же; поскольку, если бы оно не находилось под таким наилучшим контролем, который я смог организовать, это животное представляло бы ужасающую угрозу и потенциальное оружие, опаснее самого большого броненосца».

 

Почти в конце того же самого письма я наткнулся на абзац, который ранее упоминал Холмс:

«…Через наше родное «сарафанное радио» до нас дошли хорошие вести иного рода. Говорят, что в десяти милях от нас, на берегах реки Индрагири, разбила лагерь еще одна группа американцев или европейцев. Я отправил им приглашение навестить нас, раз уж выдался такой случай поделиться своим торжеством в какой-то более или менее достойной компании».

Только я закончил читать это последнее письмо, как объявили, что пришел посетитель, оказавшийся ни кем иным, как мистером Питером Муром. Я ожидал, что он окажется мужчиной среднего возраста, но мистер Мур выглядел еще довольно молодо, около тридцати пяти. Хорошо и современно одетый, темноволосый и чуть выше среднего роста, он поприветствовал меня открытым, хотя и несколько тревожным взглядом, и прекрасным мужественным рукопожатием.

«Очень рад с вами познакомиться, доктор Ватсон. Сара сказала мне, что вы показались ей человеком очень отзывчивым. Но мне, конечно же, очень хотелось бы поговорить с мистером Холмсом. Узнать, чем лучше всего я смогу помочь. Есть ли какие-нибудь продвижения в поисках Джона?»

Несмотря на честное и открытое лицо молодого человека и в целом его заслуживающий доверия внешний вид, и явное его беспокойство и заинтересованность в вопросе, я посчитал, что разумнее будет в отсутствие Холмса ни с кем не обсуждать его мысли по этому поводу. Поэтому я ответил на вопрос Мура собственным: «Как мисс Тарлтон? Как вижу, она не пришла сегодня к нам вместе с вами».

«Сара… с ней все в порядке, полагаю». Мур устало махнул рукой. «Все в порядке, насколько вообще следовало того ожидать, учитывая тяжесть того бремени, которое на нее свалилось. Она очень решительная девушка, и в данный момент она полна решимости держаться и намерена пока просто подождать, вверив, наконец, все дело в руки мистера Холмса».

«Должен назвать такое ее поведение в высшей степени мудрым».

«Убежден, что так и есть. Но боюсь, лично у меня вот не хватает ее стойкости. И должен вам, джентльмены, сказать, что я готов и намерен сделать все возможное, чтобы помочь найти Джона».

«Вы впервые в Лондоне, мистер Мур?»

«О нет. Предки моей мамы – англичане, или, вернее, были англичанами». На этом в нашем разговоре наступило некое подобие неловкой паузы, когда, к моему облегчению, она была прервана появлением миссис Хадсон, объявившей о втором уже посетителе: «Это инспектор Лестрейд, сэр».

«Непременно впустите и проводите его к нам». Лицо инспектора было гораздо более оживленным и менее напряженным, чем в тот момент, когда мы с Холмсом оставили его несколько часов назад на причале. Он вошел, держа в руках большой брезентовый мешок, похожий на те, которые я уже ранее видел, они использовались полицией для хранения улик. Внутри было что-то твердое и тяжелое, потому что мешок довольно явственно звякнул, когда Лестрейд положил его на пол. Я заверил его, что Холмс, скорее всего, вернется уже через несколько минут, и будет все в порядке, если он его дождется. Я представил ему г-на Питера Мура как друга другого клиента Холмса, заглянувшего к нам для того, чтобы добровольно предложить свою помощь.

«Ааа!», сказал Лестрейд. «Рад познакомиться, сэр. Тогда, значит, вы не имеете отношения к тому делу в доках – поэтому я могу говорить о нем вполне свободно. Не побоюсь сказать вам, джентльмены, что не знаю, как это у мистера Холмса получается – но ведь получается же! Мистер Мур, если вашему другу требуется нечто вроде чуда, то я вам скажу, что он или она обратились именно туда, куда надо».

«В чем дело, Лестрейд?», спросил я.

«Не поверите, странная улика, как и предсказывал мистер Холмс. Мне удалось раздобыть водолазов, которые занялись поисками, причем буквально через несколько минут после того, как вы ушли. И они на дне Темзы обнаружили вот этот вот мешок». Наклонившись и открыв свой брезентовый контейнер, Лестрейд вынул из него еще один мешок, который, если его развернуть в полном размере, был бы, наверное, даже больше первого. «И в нем было вот это».

Говоря это, Лестрейд развязал веревки на мешке, находившемся внутри. Когда он вывалил его содержимое на ковер, звякнул металл. Перед нами лежали две пары тяжелых оков – круглые стальные кандалы, соединенные короткими, но крепкими цепями. «Наручники и ножные кандалы, как я понимаю, хотя они сильно отличаются от тех, которые используем мы в Скотланд-Ярде. Я уже поручил своим людям выяснить, откуда они. Особое изготовление, по спецзаказу, я бы сказал, и чрезвычайно крепкие. Как вы можете заметить, обе пары наручников закрыты на ключ. А сами ключи отсутствуют».

Когда Лестрейд начал показывать свою находку, Питер Мур подошел ближе и заглянул через мое плечо. Я с удивлением посмотрел на молодого американца, но быстро позабыл о своей рассерженности его поведением, увидев у него на лице странное встревоженное выражение.

Несколько секунд Мур, казалось, не в состоянии был подобрать слов и даже жестов для выражения своих чувств. Затем он схватил кандалы и поднял их. На яркой стали было всего несколько пятен и следов ржавчины, похоже, эти оковы вряд ли долго пролежали в реке.

«Они изготовлены моей компанией в Нью-Йорке», выпалил Питер Мур. «И они были у Джона, в Южных морях».



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Выйдя на подкашивавшихся ногах из этого глупого подобия гроба, я понял, что пришел в себя, осознав, кто я, очень вовремя, едва не опоздав спасти свою жизнь.

Нигде, кроме священной земли своей Родины мне, вампиру, не найти себе покой и уснуть. Повернувшись порывисто к перепуганному матросу, я рявкнул ему: «Скажи, где можно забрать невостребованный багаж с судна, выгруженного в Ост-Индских доках?» Конечно, я имел в виду большой кожаный сундук, сопровождавший меня в Англию; помимо того, что в нем находилась большая сумма денег, моя одежда и документы на несколько имен, он наполовину был наполнен тем дорогим моему сердцу, сладостным веществом, в котором я нуждался больше, чем в воздухе.

Сжавшись в ужасе от немого испуга, он сумел лишь молча отрицательно потрясти головой. Конечно, с какой стати и откуда ему знать о порядке загрузки и выгрузки багажа и тем более о том, что случилось с моим сундуком. Да и сам я не имел ни малейшего представления о том, с чего начать поиски; так что действительно счастливым и спасительным для моих надежд на выживание оказалось то обстоятельство, что во время моего прошлого визита в Лондон шесть лет назад я принял определенные меры, создав себе постоянные места для ночлега.

Неважно, насколько глупы оказались эти мои надежды и амбиции тогда, когда свора охотников за вампирами бросилась преследовать меня по пятам; я уже рассказывал эту историю в другом месте. Суть в том, что по крайней мере часть из тех спрятанных в разных местах тайных гнезд, которые я сам тогда свил для самого себя и выстелил их ввезенной в страну землей, должны были оставаться по-прежнему еще нетронутыми в течение шести лет – или же, по крайней мере, я искренне на это надеялся, когда двинулся на выход из этого мерзкого вонючего общего спального помещения к главным дверям ночлежки.

Когда я приблизился к этим дверям, было видно, наверное, что я намерен покинуть ночлежку, потому что из какого-то закутка поблизости появился сторож. Это был крупный мужик, укутанный в данный момент в одеяло, которое он обернул вокруг себя, как тогу, и, очевидно, это был человек, привыкший к странным полуночным выходкам своей клиентелы. Грозным голосом, облеченным властью, он предупредил меня, что двери закрыты и будут заперты на засов вплоть до рассвета.

«Так что давай-ка гуляй отсюда, ковыляй обратно к своей койке, по-хорошему. Какие бы там у тебя дела снаружи ни были, тебе придется остаться здесь до –– эй!»

Я очень осторожно отодвинул его с дороги, потому что они были добрыми христианами, содержавшими приют, и они хорошо меня обслужили – даже лучше, чем это понимали. Я отодвинул засов и напряг свои слабеющие силы, одной рукой толкая дверь, а другой выдирая замок. Он был крепким, но не сравним с теми кандалами для гориллы. Вскоре я услышал треск ломающегося старого дерева и почувствовал, как под пальцами моими гнется металл. В качестве оплаты ущерба, я, выходя, бросил позади себя золотой соверен и молча поклялся в будущем сделать пожертвование гораздо более значительное.

Склизкий мерзкий туман стал еще гуще. Еще несколько шагов по улице, прочь от пылавшего газового фонаря, и я оказался вне сфер, доступных людям. Мне потребовалась немая пауза длиной в несколько мгновений, во время которой я должен был собраться и реорганизовать свои вновь обретенные силы; а затем в форме летучей мыши я позволил мостовой остаться где-то далеко внизу под ногами и устремился к свободным потокам воздуха с высоты мышиного полета.

После того, как я поднялся над самым густым слоем тумана, я сориентировался по звездам и взял курс на юго-запад. По моей оценке, лучший из моих схронов, устроенных мною в 1891 году, находился под полом заброшенной конюшни, за одним из домов в Бермондси.

Даже в форме летучей мыши я по-прежнему все еще ощущал, как пульсирует от боли у меня затылок от этого проклятого удара дубинкой. Чья же рука держала это дерево, нанесшее удар? Пролетая над рекой, я не мог не попытаться поискать глазами одну, именно ту большую шлюпку среди бесчисленных судов, выстроившихся у причалов; но, конечно, любая такая попытка была безнадежной, даже если бы не было этого густого, клубящегося лондонского тумана, который по ходу ночи становился только гуще и зябче.

Я не в силах был угадать, какое из окутанных туманом зданий было именно тем, в котором меня содержали как заключенного, – я лишь знал то, что оно должно находиться где-то неподалеку от воды. И тем более не знал я, с чего начать поиски того белокурого, барственного вида молодого врача, имя которого мне было неизвестно, но чье лицо жгло мне память. Не Мэтьюза и не «других хлопцев», прислуживавших и помогавших этому мерзкому делу, в чем бы оно на самом деле ни заключалось. Может быть, подумал я, мне следует начать с того, что отыскать ту темную личность – Барли, который «не терял надежд» доставить злодеям что-то, что им было очень нужно – до 22 июня, но эта дата мне ни о чем тогда не говорила.

Конечно, была еще одна помощница заговорщиков, имя и лицо которой оставались в моем распоряжении. Сэлли, вынужденно жившая в пучине нищеты и преступности, подвергалась издевательствам и избиениям и рисковала жизнью своей, пытаясь меня освободить, и тем самым завоевала право на уважение с моей стороны, право небывалое, такое, какого ни одна пусть даже самая величайшая и самая прекрасная королева на земле никогда не смогла бы добиться. И теперь я не смогу спокойно заниматься какими-нибудь своими делами, пока не отомщу за издевательства над Сэл, а также за издевательства над самим собой, и не сделаю все возможное, чтобы во время всего этого она больше никак не пострадала. Недавний инцидент на пристани до некоторой степени содействовал достижению этих целей; но это было, однако, не более чем хорошее начало. Но прежде чем составлять планы расплаты за оскорбленную честь, мне нужно было сначала позаботиться о своем физическом выживании.

Пролетая над рекой, я подметил про себя изменения, произошедшие за шесть быстро пролетевших лет, которые так изменили лицо Лондона. Конечно, продолжалось распространяться электрическое освещение. И появилось два полностью новых моста: Ламбетский и Тауэрский. Над одним из них был натянут огромный транспарант:

VR 1837                1897 VR

The love of all thy sons encompass thee
The love of all thy daughters cherish thee
The love of all thy people comfort thee*
- - - - - - - - - - - - - - - - -
* И будешь ты окружена любовью
Всех сыновей твоих и дочерей,
И будет утешеньем для тебя
Любовь всего народа твоего.

(Из «Королевских идиллий» Альфреда Теннисона, перевод Виктора Лунина)
- - - - - - - - - - - - - - - - -

Ну конечно же, VR, Королева Виктория (Victoria Regina), великая престарелая королева, правила уже шестьдесят лет, с 1837-го по 1897 год, а ее народ, который так любил ее, снова отмечал ее Юбилей, как и в 1887 году… Я вспомнил, что читал об этом, готовясь к первому своему посещению Англии.

Бормочущий ропот огромного Лондона, несколько приглушенный сейчас столь поздней ночью и туманом, но вообще-то никогда полностью не утихавший ни днем, ни ночью, вновь усилился, приветствуя меня, когда я опустился на южный берег реки. Вскоре под моими кожистыми крыльями показались покрытые шифером крыши Бермондси, и я без труда отыскал там Лезермаркет-стрит.

К моему ужасу вскоре мне стало ясно, что перемены ударили скорее по мне, коснувшись дома, а не только Тауэрского моста. У дома с участком, которые так замечательно подошли мне в 1891 году, как видно было, появились новые владельцы. Жильцы, которых я помнил, являлись пожилой, уже угасавшей парой, погрузившейся в рутину обыденной жизни, которую они вели по строгому расписанию, и плохо уже соображающими, так что они обращали самое малое внимание на мои приходы и уходы и днем, ??по и ночам. Но теперь дом этот был занят – я бы даже сказал, что здесь разместился целый гарнизон – большим семейством полуночников, у которого имелись храпевшие резервы, расквартированные во всех спальнях наверху, несмотря на то, что и сейчас, уже за полночь, у их основного ударного отряда на первом этаже в самом разгаре была шумная пирушка.

Увидев этот бедлам, я даже не стал там приземляться, а полетел дальше, даже не пытаясь проверить конюшню, откуда раздавалось не только фырканье встревоженных лошадей, но и приглушенный смех какой-то похотливой кухонной девки. Я посчитал, что у меня еще хватит сил, чтобы долететь до следующего своего тайника, в Майл-Энде, и, если условия там почему-то окажутся еще более неприемлемыми, полететь обратно. Или же у меня была возможность попытать счастья в Карфаксе, в поместье, в котором я так недолго обитал в 1891 году, и где на больших и не ухоженных, заросших деревьями участках земли, как мне казалось, по-прежнему еще должна была сохраняться гостеприимная для меня почва. Оно находилось в Перфлите, в пригороде на севере…

Течение воды теперь изменилось в связи с отливом, что сделало мой полет над рекой плавным, легким и быстрым. Оказавшись вновь к северу от реки, я обнаружил, что в районах победнее изменений было меньше. Крошечное Майл-Эндское кладбище, которое мне и нужно было, судя по всему, осталось без видимых изменений. Шесть лет назад –– благодаря каким хитростям, уловкам и стараниям, мне нет нужды здесь распространяться –– я захоронил там ящик размером с гроб, наполовину наполненный ввезенной мной самим прекрасной кладбищенской землей; я надеялся, что здесь она останется скрытой от чужих глаз, став одиноким чужеродным листочком посреди английского леса.

И мои надежды оправдались. Словно привидение, я теперь слился с землей, отыскал ящик там, где я его и захоронил, и внутри него возвратился в человеческий облик. Мое тело нашло, наконец, себе отдохновение –– ах, сон! –– на мягкой земле моей Родины. Долгожданный, благословенный покой окутал мои измученные конечности, и сознание тут же полностью покинуло мой истерзанный мозг.



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Лестрейд, Питер Мур и я все еще стояли вокруг мешка из клеенки, и удивление, с которым мы смотрели на его содержимое и друг на друга, еще не успело пройти, как вдруг зазвенел колокольчик, и нам принесли телеграмму. Сообщение было от самого Холмса, адресованное мне:

НАПАЛ НА СВЕЖИЙ СЛЕД. ПОСТАРАЮСЬ ВЕРНУТЬСЯ СЕГОДНЯ К НОЧИ, НО ЕСЛИ НЕТ, ТО ПРИЧИН БЕСПОКОИТЬСЯ НЕТ. Ш.

Не успел я даже закончить читать телеграмму вслух, как инспектор озвучил внезапно возникшие у него подозрения в отношении Питера Мура: «Если вы пытаетесь меня уверить, доктор Ватсон, что этот джентльмен пришел сюда просто случайно, по какому-то другому делу, как раз тогда, когда я принес сюда эти кандалы, и он вдруг оказался именно тем, кто их и изготовил – ну, ни один полицейский не стОит своего значка, если решит, что такого рода вещи являются простым совпадением».

«Решите вы так или нет, это вам выбирать», ответил Мур с некоторым раздражением. «Говорю вам, эти наручники изготовила моя фирма, и я видел, как они, упакованные, отправились вместе с Джоном Скоттом на Суматру. И я видел их опять – либо эти же самые, либо другие, но из той же партии – менее месяца назад, здесь, в Лондоне, на том складе».

Лестрейд, буквально впившийся взглядом в молодого американца, смотрел теперь на него острее и подозрительней, как никогда: «Мне хотелось бы знать, сэр, каким образом ваше дело с мистером Холмсом связано с именно этим конкретно убийством, которое я сейчас расследую».

Мур с каменным взглядом тоже смотрел, в свою очередь, на Лестрейда: «С убийством? Насколько я понимаю, никак вообще не связано».

«Тогда, вероятно, вы не будете возражать, если мы обсудим в полиции дело, которое привело вас к мистеру Холмсу?»

«Минуточку, вообще-то именно это я уже и пытался сделать». Раздражение Мура стало переходить уже в гнев. «Вчера утром мы с мисс Сарой Тарлтон побывали в Скотланд-Ярде, постаравшись приложить максимум усилий, чтобы убедить тамошних ваших людей в важности вопроса. И не наша вина, что нас там фактически отшили».

Тут Лестрейд подавленно замолчал. Я воспользовался этой возможностью и обрисовал ему в общих чертах проблему пропавшего американского врача и его оборудования. Инспектор внимательно выслушал, и я решил, что в его мозгу это дело получило теперь какую-то иную оценку и новое развитие – и даже оба дела, которые казались теперь как никогда связанными друг с другом.

Когда я закончил, Питер Мур осведомился: «Послушайте, теперь, похоже, я единственный, кто в курсе хотя половины этой истории. Что это за убийство, о котором вы говорите? Кто убит и кем? Есть ли какие-нибудь свидетельства того, что к нему каким-то образом мог быть причастен Джон Скотт?»

«Я вообще не рассматриваю его в качестве убийцы и как-либо к этому причастным, сэр», ответил Лестрейд. «Тот, кто увез вещи со склада, был холодным наглецом, если не больше, а наш убийца является абсолютным маньяком, если вообще бывают такие ужасающие маньяки на свете. Но какая-то связь все же должна быть… Мистер Мур, прошу у вас прощения от имени Скотланд-Ярда, за то, что у нас не придали вашей проблеме того значения, которого она, несомненно, заслуживает. Теперь, если вы и эта молодая леди, мисс…»

«Сара Тарлтон. Они с Джоном были помолвлены».

«О, да. Так вот, если бы мы с вами поехали бы сейчас в гостиницу к мисс Тарлтон, как вы считаете, она не откажется отправиться вместе с нами в Скотланд-Ярд и еще раз расскажет, что с ней произошло? Торжественно обещаю, что на этот раз ее внимательно выслушают».

«Уверен, что Сара согласится, если это поможет его найти».

Взяв одной рукой свой клеенчатой мешок для улик, а другой самым дружественным образом взяв за руку Питера Мура, Лестрейд очень скоро со мной распрощался. Я постоял у окна некоторое время, глядя на то, как они вдвоем сели в пролетку.

Этот вечер на Бейкер-стрит становился весьма беспокойным. Едва успел я закончить свой одинокий ужин, как объявили еще двух посетителей. Это снова оказались Сара Тарлтон и Питер Мур, они вошли в нашу гостиную на этот раз вместе. Оба были сильно расстроены, мисс Тарлтон в особенности, она почти лишилась дара речи от негодования. Довольно скоро мне стало ясно, почему.

«О, доктор Ватсон, этот ужасный коротышка! Мы успели переговорить с ним в его кабинете лишь пять минут, и я сразу поняла, к чему он клонит в своих вопросах… О, у меня просто кровь закипает, когда я об этом думаю! Он подозревает Джона в том, что… о, я не в силах даже это произнести!»

Мур, тоже бледный, но гораздо менее обескураженный, чем молодая леди, попеременно то держал ее за руку, то поглаживал, так заботливо, что, возможно, даже больше, чем просто по-дружески. «Именно так и было, как говорит Сара, доктор Ватсон. Инспектор прямо так, конечно, не сказал, но я убежден, что такой внезапный интерес полиции к тому, чтобы найти Джона возник только потому, что они подозревают его в том, что он… причастен к этому ужасному убийству. Как я понял, они считают, что кто-то из числа его буйных пациентов, должно быть, сбежал… Это абсолютнейшая ерунда и глупость. Где мистер Холмс? Он когда-нибудь вернется, наконец?»

Тут вдруг гнев мисс Тарлтон временно исчерпался, и она задрожала, чуть было не зарыдав. «Если бы они просто искали Джона – я не могу никак избавиться от картины, как они убивают его как собаку, выстрелом, тут же, как только найдут…»

Будучи рад тому, что наконец-то смогу сказать что-нибудь, что хоть сколько-нибудь может ее утешить, я поспешил успокоить ее тем, что столичная полиция обычно не носит огнестрельного оружия (хотя я знал, что у Лестрейда, например, редко когда не было при себе карманного пистолета), не говоря уже о том, чтобы беспорядочно палить из него по подозреваемым. Когда я повторил эти свои заверения несколько раз, мисс Тарлтон, наконец-то, согласилась в них поверить, но в целом ее беспокойство за своего жениха едва ли уменьшилось.

Она утерла слезы. «Доктор Ватсон, мы злоупотребляем вашей добротой, отнимая у вас время…»

«Нисколько. И ничуть».

«Мистер Холмс казался оптимистично настроенным, когда уходил? Наверное, у вас у самого нет никакого представления, когда именно он может вернуться? »

«Оптимистично? Трудно сказать», ответил я. «Я даже не знаю, связан ли тот «свежий след», о котором он говорит в своей телеграмме, с делом доктора Скотта или с кем-то еще. Что касается того, когда он вернется, я вам скажу, по своему многолетнему опыту, что это может произойти не ранее завтрашнего утра, или даже позже».

Питер Мур снова чуть прижал девушку за руку. «Поедемте, Сара. Отвезу вас в гостиницу».

«Меня не утешить, и я не успокоюсь!», вспылила она. «Никоим образом, пока они охотятся на Джона, который, возможно, где-то здесь, рядом, или еще где-то, и я ему нужна! Может, он болен, ранен или же умирает – Боже, как же я могу спать при таких обстоятельствах?»

«Сара, вы должна беречь свои силы. Если вдруг потом––»

«Вот только не надо этого «потом», они охотятся за ним сейчас! Питер, я намерена вернуться в Скотланд-Ярд и ждать там. Если Джона привезут туда, я буду там. После того, как я пересекла весь Атлантический океан, меня невозможно отправить, как какого-нибудь ребенка, спать. А ты вполне можешь поехать в свой отель и отдохнуть там, если устал».

Между ними начался спор, длившийся минут пять, который мне показался довольно неловким. Гневные просьбы и аргументы Мура едва ли сумели оказать большое влияние на решимость женщины, равно как и те мягкие возражения, с которыми время от времени осмеливался вмешиваться я. Наконец, я рассудил, что разумнее уступить ей, исполнив ее мысли, в пределах, конечно же, наших, разумных возможностей, и вскоре мы все втроем сели в кэб и отправились в Скотланд-Ярд. Мне казалось, что ее повторный визит будет менее тяжелым для всех заинтересованных сторон, если я выступлю в качестве посредника; меня там хорошо знали как многолетнего помощника Холмса. Кроме того, еще свежи в моей памяти были его указания, данные мне при отъезде.

Как мне вскоре удалось выяснить, детективом, ответственным за обнаружение всех возможных связей между делом Скотта и убийством Графенштайн, был назначен наш старый знакомый Тобиас Грегсон, а его старый соперник Лестрейд продолжал руководить общим ходом поисков убийцы.

Грегсон, высокий и сутулый, человек довольно неплохой и порядочный, весьма вежливо провел двух молодых американцев в удобную приемную со всей необходимой мебелью, где, по его словам, они вполне могут ждать, и где их сразу же оповестят о любых свежих новостях, которые появятся о Джоне Скотте. Затем детектив подозвал меня к себе, попросив поговорить с ним наедине. Как только мы остались одни, я обнаружил нечто вроде торжества на бледном его лице.

«Ну-с, доктор Ватсон, вполне могу предположить, что мистер Холмс напал на след кого-нибудь из подозреваемых в убийстве?»

«Уверен, что он очень занят».

«Но не так, чтобы вот-вот разрешить загадку?»

«Вот это мне неизвестно».

«Тогда, доктор, мне бы хотелось, чтобы вы это услышали».

Сказав это, Грегсон провел меня по узкому коридору. Остановившись перед простой дверью, мой проводник дал мне знак замолчать, а затем приоткрыл небольшой глазок в этой двери, подсказав мне жестом, чтобы я туда заглянул. Помещение это оказалось настолько большим, что на одной из его стен висела обширная карта Лондона, спиной же ко мне там сидело двое полицейских. На другом стуле, лицом к глазку, сидел какой-то изможденного вида старик, весь завернутый, начиная с плеч, в тюремное одеяло, которое он удерживал на себе руками.

«И что – это ваш безумный убийца, Грегсон?», спросил я, закрывая глазок и повернувшись к нему.

«Он?» Детектив тихо рассмеялся. «Отнюдь. Нет, он обвиняется только в краже одеяла – не того, в которое он сейчас завернулся, а другого, которое он стащил через открытое окно в одном из домов в Уайтчепеле. И кроме того, он не имеет ни малейшего представления о расследуемом убийстве. Но мне кажется, вам с мистером Холмсом будет очень интересно услышать то, что он говорит».

Грегсон открыл дверь, и мы оба вошли. Старик, который, судя по его речи и поведению, принадлежал к городским низам, на мгновение испуганно поднял глаза, а затем продолжал говорить:

«Говорю же вам, джентльмены, я взял этот небольшой кусок ткани, только исходя из общественных приличий, и намеревался вернуть его уже утром, когда откроются магазины и лавки, и я смогу купить подходящую одежду».*
- - - - - - - - - - - - -
* Здесь и далее старик говорит на кокни. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - -

Мало-помалу, под наводящими вопросами полицейских, старик изложил-таки то, что с ним произошло, вперемежку с его возражениями, связанными с тем, что эту историю заставляли его повторить еще раз. Суть его рассказа заключалась в том, что он полез в чье-то окно за одеялом исключительно потому, что ночью его силой заставил продать почти всю свою одежду, которая на нем была, какой-то незнакомец. Этот загадочный тип, который заставил его совершить сделку под угрозой нанесения телесных повреждений, заплатил ему за его лохмотья золотом.

«Да ладно, не трепись!» Голос Грегсона вдруг наполнился сильным сомнением. Он взял с письменного стола в центре помещения конверт и вытряхнул себе на руку из него золотую монету. «Ты украл этот соверен точно так же, как украл и одеяло. Так ведь?»

«Я? Никогда! Нет, сэр! Прошу прощения, сэр, но я продал за него свою одежду. И продал всё честно, и я только позаимствовал на время это одеяло, чтобы прикрыться на время, пока––»

«Да, да. Давай-ка еще раз послушаем, как тебе пришлось продать свою одежду. Кто ее купил?»

Тот испустил безнадежно усталый вздох. «Вы же уже все это слышали».

«А вот этот хороший человек, доктор, здесь присутствующий, нет», подстегнул его Грегсон, одновременно бросив на меня едва ли не торжествующий взгляд. «А теперь, пожалуйста, еще раз».

«Хорошо, сэр». Старик снова вздохнул, на этот раз покорно. «Это всё тот тип, похоже, сумасшедший какой-то».

«Кто он?»

«Боже благослови вас, сэр, я не знаю, кто он. И хотелось бы, чтобы я больше никогда не встретился еще раз с кем-нибудь вроде него. Он был абсолютно голый – кстати о благопристойности! А хватка у него, как тиски, клянусь. А глаза у него – даже боюсь о них вспомнить, это уж точно».

Старик теперь несколько смягчился, повторив свой рассказ, который как-никак вызвал к нему уважительное внимание со стороны группы лиц, которые наверняка казались ему очень важными персонами. «Сумасшедший? Я вам сейчас расскажу. Хоть раз пикнешь, говорит, и следующий звук, который будет слышен на этой улице, станет хрустом твоих ломающихся костей. Вот, говорит, возьми эту монету, сказал он, протянул именно этот самый соверен, и дай сюда взамен свои лохмотья. И я отдал их, сэр – вы бы тоже отдали, и это истинная правда, клянусь Богом. И будь я проклят, если он мне не заплатил, как он сам сказал, что заплатит».


––––Я говорил вам в предыдущей главе, что вернусь к этому вопросу позже, и теперь, похоже, как никогда, подходящий момент это сделать.

Те, кто думает, что вряд ли я плачу справедливую, и даже щедрую цену, за купленное у наивных дурачков, на самом деле меня не знают. Они слышали лишь сказки, рассказываемые моими врагами и легковерными людьми, ими обманутыми, начиная с тех дней, когда я еще дышал, в 15-м веке, через весь 19-й век, когда свою мерзкую, жуткую ложь состряпал Ван Хельсинг, вплоть до настоящего времени. Словно по какому-то неумолимому закону социальной энтропии [деградации], когда у кого-то меняется репутация, эта перемена почти всегда к худшему; а пять столетий жизни предоставляют достаточно времени для больших, существенных перемен.

То, что моя репутация хоть когда-либо сможет улучшиться, в лучшем случае нужно считать крайне проблематичным, но, по крайней мере, можно обрисовать ее ухудшение в прошлом. Пусть тогда серьезные исследователи, изучающие 15-й век, заверят обычных своих читателей в том, что в те дни, когда я еще дышал, будучи князем Валахии, многие обвиняли меня в том, что я был уж слишком, даже щепетильно честен. А многие смутьяны и диссиденты в моем царстве постоянно ныли о том, что я ожидал слишком многого в плане верности от своих подданных!

Конечно, не купцы меня в этом обвиняли; им не казалось зловоние тел грабителей, посаженных на кол вдоль моих дорог в назидание остальным, чем-то слишком отвратным для их ноздрей. И не крестьяне моей страны, и не кто-нибудь из числа честных бедняков запустил эту легенду о моей невиданной жестокости. Когда я правил, их двери могли оставаться незапертыми по ночам, а их жены и дочери выезжали за границу, мирно и спокойно. Я есть и был человеком сильной воли; совсем иным образом я был предательски убит пятьсот лет тому назад, заколотый мечами, от рук своих неверных подданных. Смутьяны утверждали, что им казались невыносимыми сами слухи, исходившие из подземелий моих замков, где у меня содержались те, кто грабил и мучил невинных, и откуда их как можно скорее старались удалить; и знатное происхождение не защищало их от моего правосудия. Но все это только слухи и сказки. –––– Дракула.



У меня за спиной открылась дверь, и в помещение тихо вошел Лестрейд, с еле сдерживаемым ражем в глазах. Он обменялся загадочным взглядом с Грегсоном, который тихо вышел. Кивнув мне, Лестрейд, который, по крайней мере, один раз, видимо, уже слышал историю старика, повел допрос.

«А теперь, папаша, где произошла эта ваша странная встреча с тем голым мужиком?»

«В Верхне-Лебяжьем переулке*, ваша честь».
- - - - - - - - - - - - - - -
* Upper Swandam Lane (Эппер-Суондем-лейн), переулок, выдуманный Конан Дойлем, упоминается в рассказе «Человек с рассеченной губой». Предполагается, что это, скорее всего, Суэн-лейн (Лебяжий переулок) в бедном районе Восточного Лондона. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - -

«И когда?»

«Да уже далеко за полночь, прошлой ночью».

Лестрейд ткнул двумя пальцами, близко расположенными друг от друга, в огромную карту Лондона, занимавшую одну стену комнаты. «Верхне-Лебяжий переулок, доктор, а вот тут пирс, где были обнаружены… э… улики». Свидетелю: «Как выглядел этот странный человек, помимо того, что он не был одет?»

Мужик на стуле посмотрел сначала на одного из нас, а затем на другого. «Ну, на вид он был выше любого из вас, джентльмены. Довольно худой, так что ребра у него даже торчали. Но не исхудалый, не чахлый вовсе, и уж точно не слабый; силен, как бык».

«Волосы темные или светлые? Молодой или старый?»

«Ну, он был седой, или частично так». Все это описание, отметил я про себя, было полностью созвучно с тем, которое дал Холмс человеку, носившему ту рубашку. Лестрейд поднажал: «Какие-нибудь следы того, что в него стреляли, были? Что он ранен?»

«Ха! Кто угодно, только не он!»

Задав еще пару вопросов, Лестрейд дал мне знак следовать за ним в коридор. Там находился Грегсон, а с ним одноглазый, жуликоватого вида тип, в одежде матроса. Этого человека детективы представили мне как «Джонса», одного из самых ценных платных информаторов угрозыска. Помнится, я подумал тогда, что плата осведомителя, по-видимому, действительно была весьма скромной, потому что этот человек показался мне находящимся чуть ли не на грани голода.

Рассказ Джонса, который он по просьбе детективов повторил грубым и поспешным шепотом, заключался в том, что прошлой ночью он находился в ночлежке Армии Спасения на Сидней-стрит, где стал свидетелем инцидента настолько невероятного, что посчитал необходимым довести о нем до сведения непосредственно Лестрейду; хотя до этого вечера, сделал я из этого вывод, инспектор на его рассказ особого внимания не обращал.

Осведомитель принес с собой оборванную грязную кепку, которую, по его словам, оставил в приюте невероятно сильный человек. Этот человек разговаривал там с Джонсом, поделился с ним своим супом и чаем, а затем внезапно вскочил со своей лежанки и ушел. В полночь двери были уже заперты, но тот открыл их силой, причем голыми руками. Он проявил настолько невероятную силу, что, как выразился Джонс, он затруднился бы описать это нам, если бы не сломанное дерево и металл, которые, по-видимому, еще могут быть доказательствами происшедшего. В приют был вызван дежурный патрульный полицейский, и его рапорт, без сомнений, вскоре поступит по соответствующим каналам.

Лестрейд кивнул. «Да, правильно сделал, что проинформировал нас. Дай-ка кепку».

Держа ее в руке, Лестрейд вошел в какую-то маленькую пыльную кладовку, из которой он появился через несколько минут с двумя другими картузами, почти такими же старыми и изношенными, но все они отличались покроем и цветом. Держа все три в руке, он отвел нас к двери комнаты, где допрашивали пожилого свидетеля.

Приоткрыв глазок, Лестрейд дал знак осведомителю, чтобы тот в него посмотрел: «Этот?»

«Нет, сэр, совсем не похож», последовал быстрый ответ. «Телосложение в общем такое же, но и только. Этот по виду довольно слаб. А тот – не думаю, чтобы был слаб! Если сомневаетесь в моих словах, сэр, вы бы съездили туда да посмотрели на двери этой ночлежки».

«Возможно, и съезжу. Но сначала мне нужно еще кое-что тут сделать». Взяв меня с собой – Джонс же остался снаружи, в темном коридоре – Лестрейд вновь вошел в комнату для допросов.

Свидетель теперь чувствовал себя несколько более непринужденно; констебль постарше, с такими же седыми волосами, как и у него, о чем-то с ним говорил и шутил. Лестрейд, в свою очередь, теперь тоже немного его поддержал и задобрил, и, когда тот успокоился, насколько это было возможно сделать по максимуму, показал ему те самые три кепки, попросив его выбрать, какую именно он продал голому незнакомцу.

После всего лишь секундного колебания старик выбрал ту самую кепку, которую принес осведомитель.

Когда мы с Лестрейдом вновь оказались в коридоре, он повернулся в мою сторону с определенно ликующим видом. «А теперь мне действительно лучше бы съездить в эту ночлежку, где самая горячая пока на данный момент зацепка. Доктор Ватсон, думаю, вы можете сказать мистеру Шерлоку Холмсу, что в этом деле его теории вряд ли уже понадобятся, и очевидных улик в руках полиции вполне достаточно».

Я пробормотал что-то в ответ, пожалуй, скорее из вежливости, не более. Минуту спустя я вернулся к своим двум спутникам, и вскоре после этого мы втроем уже возвращались на Бейкер-стрит. Мисс Тарлтон, наконец, убедилась, что поиски Джона Скотта пока что, по всем признакам, далеки от того, чтобы начать приносить плоды.

Однако она упорно настаивала на возвращении на Бейкер-стрит, узнать, может быть, Шерлок Холмс уже дома. «Тогда я обещаю вам, доктор Ватсон, что мы перестанем вас беспокоить – о, но сегодня вы так мне помогли и успокоили».

Я почувствовал, что раздражение мое стало таять.

Когда кэб подкатил к нашим окнам, я увидел, что они темные. Мисс Тарлтон только тут согласилась, и то с некоторым неодобрением, что пора бы уже закончить наши сегодняшние приключения, но только я спустился из кэба и повернулся, чтобы пожелать двум молодым людям спокойной ночи, как за моей спиной раздалось мягкое шуршание босых ног по мостовой. Я повернулся и увидел перед собой ободранную фигурку юного Мюррея.

Глаза мальчишки возбужденно горели: «Доктор Ватсон, сэр? Мистер Холмс скоро вернется?»

«Точно не могу сказать».

«Хорошо, сэр, если его самого нету, тогда я должен сообщать вам, и только вам одному, все важные новости, которые мне удастся узнать».

Судя по прыгающим глазам Мюррея, излишним было спрашивать у него, есть ли у него в настоящее время какие-то новости, которые он считал важными. Я дал знак сидевшим в кэбе меня подождать и отвел парнишку в сторону. Как только я выслушал его, я сразу же отвел его туда, где они меня ждали. «Расскажи этим людям», приказал я, «то, что ты только что рассказал мне».

«Хорошо, сэр – мэм, – часа два назад я был у Барли, – это паб в Сохо, он славится своими спортивными и увеселительными представлениями. Мне он показался вполне подходящим местом, где, вероятно, можно было бы выяснить, кто покупает крыс, потому что у них там их тысячи, для их шоу, – и там был человек, который как раз подходил по описанию на того самого доктора Скотта, которого разыскивает мистер Холмс. И я сам слышал, как Барли обратился к этому человеку со словом “доктор”».

Мисс Тарлтон слабо ахнула, равным образом и от испуга, и от радости. Ох, как бы мне хотелось, чтобы Холмс сейчас был тут, но его не было. Мы с Питером Муром переглянулись, в мгновенном и молчаливом согласии, что нам лучше всего сразу же отправиться к Барли. И полагаю, мы оба уже без слов поняли, что никакой надежды уговорить мисс Тарлтон туда не ехать, нет.



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда я с таким удовольствием погрузился в сон в своем уютном земляном логове, я ожидал, что просплю весь цикл полного вращения Земли вокруг своей оси. В этой своей оценке я оказался недалек от истины; лишь попытка пронзить колом мне туловище могла бы меня поднять раньше. Когда первые проблески сознания прорвались сквозь мое лишенное сновидений забытье, я почувствовал, что большая часть планеты уже обернулась между мною и солнцем, и где-то неподалеку часы пробили десять. Я проснулся голодным, но во всем остальном значительно отдохнувшим душой и телом. Даже боль в затылке уменьшилась до такой степени, что теперь была едва заметна.

Мой сравнительно новый ящик лежал на глубине около шести футов под землей. Разумеется, он был только наполовину заполнен гостеприимной родной почвой и был втиснут в землю между остатками двух старых деревянных гробов, упокоившиеся навеки мирные обитатели которых были далеки от возражений против своего нового беспокойного соседа, хотя, водворившись здесь, он их несколько растолкал, заставив принять позы, не совсем достойные. Не то, чтобы моими тайными раскопками их могилы были приведены в состояние разорения и беспорядка, как это делают обычные дышащие могильщики, выполняя свою рутинную малоприятную ежедневную работу при свете солнца. Удача на этот раз действительно мне улыбнулась, в том смысле, что мое убежище осталось целым и невредимым. Под моим ящиком, захороненным здесь шесть лет назад, и вокруг него со всех сторон, а теперь и над ним тоже, земля была усеяна перемешавшимися друг с другом старыми костями от разных скелетов, копанная-перекопанная могильщиками, непрестанно ищущими места, куда можно было бы подхоронить недавно умерших. В состоянии такого не прекращающего аврала лондонские кладбища были – а по-моему, и по-прежнему остаются – переполнены сильнее, чем улицы на поверхности, обстоятельство, против которого молчаливое большинство населения протестовать не в силах.

Подобно дыму, я поднялся в сырой воздух из своего небольшого позаимствованного участка. В тени какого-то полуразвалившегося сарая, стоявшего неподалеку, неразумно замешкалась пара больших крыс, остановившихся, чтобы понаблюдать за моим перевоплощением, над землей, в человека. Когда я подозвал их, они обеспечили меня всем действительно необходимым мне на тот момент материальным пропитанием*. И все же я чувствовал, что у меня сохраняется аппетит к чему-то большему; имея это в виду, я стал покидать кладбище, двигаясь по одному из темных переулков Майл-Энда, похожему скорее даже на пустынную проселочную дорогу.

Обычные мои методы охоты мало похожи на охоту живых людей; то гигантское контролирующее влияние, которое я оказываю на живые существа, стоящие биологически ниже меня, устраняет необходимость преследовать или убивать издалека. По этой причине не успел я много пройти, как мою тихую, коварную, завлекающую как сирена, песенку услышала одинокая большая черная крыса с гладкой блестящей шкуркой и очень изящной формы. Биологическая разновидность «черной крысы» (Rattus rattus) даже в те времена уже значительно поредела в большинстве европейских городов, скорее из-за успешно проведенных военных кампаний его соперника и более крупного коричневого двоюродного собрата – Норвежской крысы (Rattus Norvegicus), чем от рук и лап людей, собак и кошек, с незапамятных времен с ними воюющих.

* Мне лучше остановиться здесь на минуту и разъяснить современным читателям, введенным в заблуждение безумными сказками моих врагов, что человеческая кровь вовсе не является моей обычной пищей. Наслаждение, которое я ищу в женских венах, носит откровенно сексуальный характер. Но что касается питания, мои скромные потребности удовлетворит кровь любых видов млекопитающих; лично я убежден, что большая часть необходимого пропитания для любого вампира исходит от какого-то таинственно проникающего в него излучения Солнца. Конечно, полный солнечный свет для нас – это уж слишком, он нам не под силу, подобно тому, как живые люди могут быстро захлебнуться избытком той воды, которую они должны пить. ––– Дракула.

Смело, как какой-нибудь бандит или разбойник, черная крыса, пусть она и не могла преодолеть мою цепкую психическую хватку, и тем более не смогла бы высвободиться из моих лап, взглянула мне в глаза и оскалила свои зубки цвета слоновой кости, и у меня рука не поднялась выпить у нее кровь только ради прихоти своего аппетита. Поэтому я остановился там, в темноте, взяв ее на руки и став гладить, как домашнее животное, сам же мысленно тем временем обратившись к более глубоким вопросам.

Конечно же, тот, кто подкараулил меня в доках и неожиданно ударил меня сзади, понятия не имел о том, кто я такой на самом деле. То, какими способами они пытались меня убить, беспечность и неосторожность, проявленная ими и позволившая мне освободиться после стольких усилий, их недоумение в связи с моей вампирской кровью – все это являлось вполне достаточным тому доказательством. Нет, лишь изменчивая потаскуха-Судьба избрала меня своей жертвой, чтобы я стал мясом для злых их экспериментов, экспериментов, смысла которых я по-прежнему пока еще не понимал… Что ж, когда я найду этих злодеев, жить им останется недолго, хватит лишь на то, чтобы пожалеть о своем выборе жертвы.

Когда я стоял, поглаживая свою черную крысу и вынашивая черные замыслы, я издалека почувствовал, что кто-то приближается ко мне по этому переулку. А именно, приближалось три пары ног, каких-то молодых людей или же почти подростков. Один из них нес что-то – то, что одновременно извивалось и визжало полудюжиной нечеловеческих голосов. И теперь шедшие мне навстречу завернули за угол и стали мне видны – хотя сам я все еще был им не виден – и тут я понял, что эти визги исходили из холщового мешка с пойманными ими живыми грызунами.

Мне стало любопытно, и я остался стоять на месте, там, где и был, пока они ко мне не приблизились. Наверняка, подумал я, они не ловят крыс, чтобы их есть? Повсюду в этой части Лондона меня окружала бедность, но я не сталкивался тут с голодом, похожим на тот, который характерен для длительных осад и доводит дышащих людей до того, что они станут пробовать на вкус крыс.

Трое этих юношей уже настолько приблизились ко мне, что могли уже налететь в темноте на меня, но тут один из них что-то почуял или же услышал что-то, и быстро открыл дверцу жестяного фонаря. После того, как прошел их первоначальный испуг оттого, что они увидели меня, в неустойчивом, колеблющемся свете их фонаря моя убогая одежда сыграла мне на пользу, успокоив обнаруживших меня тем, что я, как оказалось, нахожусь уж точно ниже их по социальной лестнице.

«Эй, приятель!», воскликнул один из них. «Ну ты и напугал меня, стоишь тут в темноте. Что это у тебя – слушай, дай мне ее, если это не твоя любимица домашняя».

«Да ты посмотри на него», вмешался другой, «гладит ее, как, блин, котенка!»

Я протянул затихшую крысу, лежавшую у меня на ладони, им. «Она ваша, если хотите, в дополнение к тем, которые у вас уже есть».

Как я и ожидал, мое произношение, характерное для высших классов и с примесью иностранного акцента, ослабило их уверенность в том, кто я такой, если судить по моей одежде. Тот, который держал в руках фонарь, спросил меня: «Она не больна, случайно?»

«Эта моя зверушка? Нисколько». В ту же секунду я схватил крысу пальцами за другое место и высвободил ее из тисков своего разума. В руке у меня зверек тут же завертелся как угорелый, пытаясь укусить меня за пальцы, до которых его челюсти теперь уже больше не дотягивались, потому что я держал его теперь за шею. Через пару секунд другой юнец снял с плеча свой мешок и протянул его, и в него черный зверек и отправился.

«Скажите мне», спросил я, «что вы с ними будете делать?»

Они переглянулись между собой: «Слушай, ты что – не в курсе? не в деле?»

«Я нет, но могу. О, я бы предпочел быть не вашим конкурентом, друзья мои, а вашим партнером». Воздух буквально жгло запахом крыс, заставляя меня вспомнить ту жуткую, невероятную лабораторию. Ах, быть свободным от обязанностей чести! Если б можно было с честью реализовать такое желание, я бы истово молил этого. В Эксетере меня ждала Мина, та, которая шесть лет уже была для меня дороже собственной моей жизни, и которую почти все это время я не видел ни разу. Но честь удерживала меня в Лондоне, я должен был вести войну. «Я умею ловить крыс, как видите. Кому они требуются?»

Сначала они явно не были склонны говорить мне, кому они их сбывают. Тогда из отверстий и щелей я выманил еще с дюжину крыс, нескольких черных и нескольких коричневых, и этот трюк наполнил им мешок с минимальными усилиями с их стороны, теперь он был туго натянут и извивался. Но вскоре затем выяснилось, что у молодых людей были еще мешки и клетки, в телеге где-то неподалеку, тоже ожидавшие наполнения. Тем не менее, никаких новых крыс у них так и не появилось, пока полноправным партнером их предприятия не стал я.

«Мы получаем по три пенса за голову, приятель, и когда распределяем деньги, то делим все поровну, по-братски».

«Ну, условия кажутся мне справедливыми. И мы продаем крыс кому––?»

Они посмотрели друг на друга, пожав плечами. Один из них ответил: «Сейчас только один стабильный рынок остался, чувак. Барли».



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Во время нашей поездки в Сохо настойчивыми уговорами нам с Питером Муром удалось убедить Сару Тарлтон в том, что, когда мы доберемся до Барли, она должна будет оставаться в кэбе, а мы, двое мужчин, пойдем внутрь. Появление молодой женщины ее положения в таком месте и в такое время неизбежно произведет впечатление сенсации, которого, если мы должны были иметь возможность застать свою жертву врасплох, необходимо было избегать. К тому же, оставаясь снаружи и на часах, она сможет наблюдать за теми, кто покидает это заведение или входит в него.

«Если я увижу Джона», объявила она, «я все равно пойду прямо к нему, несмотря ни на что».

«Конечно». Питер Мур пристально посмотрел на нее и снова взял ее за руку. «Но лучше вам в этом точно убедиться. Если вместо него это окажется человек, который только похож на Джона, тогда предоставьте его доктору Ватсону и мне».

«Я его узнаю, это уж точно, Питер. Не сомневайтесь в этом». Ее взгляд, возбужденный и встревоженный, уже метался по сторонам, высматривая его среди прохожих. «О, если бы только мы сумели найти его до того, как это сделает полиция!»

По моему указанию извозчик остановился напротив Барли, с другой стороны улицы, где я велел ему подождать. Мюррей проворно спрыгнул с сидения рядом с водителем и направился вперед первым; мы с Муром последовали за ним, влившись во временами ослабевающий поток мужчин, входивших теперь в этот кабак. Перед выездом с Бейкер-стрит я поднялся в свою комнату, и теперь я чувствовал в кармане своего сюртука успокаивающую выпуклость моего старого служебного револьвера.

Общая зала на первом этаже, в которую мы вошли, представляла собой большое помещение, наполненное парами алкоголя и табачным дымом, где за барной стойкой стоял широкоплечий, здоровый, усатый детина. У этого субъекта наверняка было немало друзей среди клиентов, и прислушавшись в течение нескольких минут к обмену между ними грубыми, добродушными шуточками, я понял, что это и есть сам Барли. Его друзья, и вообще толпа в целом, представляли собой впечатляющий и самый широкий срез всех классов и слоев столичного общества. Некоторые из них были хорошо одеты и, несомненно, являлись джентльменами, в то время как другие были из числа самых отъявленных подонков общества. Представительниц слабого пола тут было очень мало, и все они были исключительно низшего класса. Я в особенности обратил внимание на одну какую-то девушку, которую можно было бы счесть очень красивой, даже поразительной красоты, если бы не одна сторона ее лица, которая была покрыта огромным, уродливого вида родимым пятном кроваво-клубничного цвета. Эта девушка подверглась довольно грубому обращению, когда она попыталась прорваться сквозь толпу, как будто в поисках кого-то; и я был очень рад тому, что нам удалось убедить Сару Тарлтон остаться на улице.

Мы с Муром заказали что-то выпить, и в целом попытались произвести впечатление двух любителей ночных развлечений. А сами тем временем, конечно же, внимательно глядели по сторонам, пытаясь высмотреть человека, за которым мы, собственно, сюда и явились. Однако я был вынужден почти сразу же отвлечься, случайно столкнувшись с одним моим старым знакомым.

«Ба! Да неужели это Джон Ватсон. Вот уж не думал встретиться с вами в таком месте».

Я обернулся, увидев перед собой темноволосого, интересного мужчину, почти не изменившегося, за исключением появления у него на лице очков, за те три или четыре года с тех пор, как мы виделись с ним последний раз. «Ну и ну, Джек Сьюард! И я вас тоже, если уж на то пошло». Лет на восемь или девять моложе меня, Сьюард впервые появился в кругу моих знакомых примерно пятнадцать лет назад, когда он был еще ассистентом в хирургии Барта. Я знал, что за последние семь или восемь лет он быстро поднялся, и, когда в последний раз мы с ним виделись, он специализировался по психическим заболеваниям и заведовал психиатрическим приютом в Перфлите.

Сьюард объяснил, что он пришел в Барли главным образом по просьбе своего друга; им оказался высокий и довольно молчаливый джентльмен рядом с ним, которого он назвал Артуром, а затем познакомил нас с лордом Годалмингом. У его светлости была с собой парочка терьеров, одного из которых он держал на руках и ласкал, как ребенка. Их он взял с собой для того, чтобы, как он выразился, посмотреть, получится у них или нет; сезон других кровавых видов спорта еще не начался, равно как и рыбалка.

«И вы по-прежнему заведуете приютом?», спросил я, поддерживая разговор и в то же время успевая – чем я был горд – держать чуть не все это помещение под наблюдением.

«О, да – та проклятая старая дыра, продуваемая со всех сторон сквозняками – места там больше, чем нужно для пациентов, но да, я все там же до сих пор». Сьюард снял очки и близоруко прищурился, оглядывая зал. «У нас гости из Эксетера, хотят посмотреть Юбилей».

Тут, похоже, возник вопрос с собаками, которых нужно было взвесить и осмотреть перед тем, как по сигналу запустить их в яму для боев, и лорд Годалминг с д-ром Сьюардом вскоре временно с нами попрощались и отправились вместе со своими маленькими нервными животными наверх, и такому развитию событий я был только рад, так как оно развязывало мне руки, чтобы заняться делом.

Главным украшением салона Барли были стеклянные витрины, в каждой из которых стояло по одной или по нескольку чучел собак. У каждого такого мумифицированного животного имелась бирка с обозначением его клички, а также датированная запись, фиксирующая определенное, несомненно значительное, количество крыс, которых оно уничтожило в яме за такой-то определенный промежуток времени. Я заметил, что Питер Мур начинает отклоняться от своей легендированной роли настолько, что он покачал головой, прочитав одну из этих записей; я испытывал точно такие же чувства, как и он. На мой взгляд, совершенно неоправданно сопоставлять отловленных животных со свободным спортом под открытым небом; и я рад тому, что в 1911 году убийство крыс, наконец-то, было поставлено вне закона, наряду с подобными же зрелищами: собачьими боями, травлей барсуков собаками, петушиными боями, – которые были объявлены вне закона еще в XIX веке.

Между тем наши наблюдения за салоном Барли оставались бесплодными. Я не смог отыскать никого, кто хоть сколько-нибудь близко был бы похож на фотопортрет Джона Скотта, а молчание Питера Мура и не исчезавшее выражение озабоченности у него на лице подтвердили мои опасения, что ему это удается не лучше, чем мне. Но настолько большим был этот зал, и так он кишел людьми, которые постоянно заходили и уходили, что ни один из нас не мог быть уверенным в данную конкретную секунду, что наш объект не находится сейчас где-то здесь, может, даже совсем рядом.

Вскоре я почувствовал, что кто-то слегка дергает меня за рукав; это был Мюррей, который, когда я к нему наклонился, прошептал мне на ухо: «Я снова его видел, доктор – он сейчас в личном кабинете Барли – это вон та дверь за стойкой. Я только что его там видел, когда Барли ее немного приоткрыл, впуская туда кого-то из своих людей».

Я кивнул и тихим шепотом передал эту информацию Муру. Еще через некоторое время Барли передал свое место за стойкой своему помощнику. Отпустив на прощанье какую-то финальную шуточку своим друзьям, владелец также ретировался в эту комнату.

Мы с Муром обменялись взглядами; а затем, как бы невзначай, ну как сумели, мы оба подошли туда поближе, заняв такую позицию, из которой, если дверь в этот личный кабинет снова откроется, мы сможем заглянуть в ту комнату, скрывавшуюся за этой дверью. Когда мы это сделали, я решил, что ничего другого не остается, кроме как ждать, и мы уселись, чтобы так и поступить.

Вскоре мы почувствовали радостное оживленное среди тех мужчин, которые собрались у заднего входа в зал. Это было вызвано появлением тех, кто сегодня вечером должен был стать жертвой. Начали вносить крыс, в клетках и мешках, по двадцать и по сто штук, и общее их число в итоге, должно быть, легко превзошло целую тысячу, и все помещение, казалось, наполнилось их острым мускусным запахом. От входа их пронесли через заднюю часть салона и далее вверх по широкой лестнице. Откуда-то сверху сияло роскошное освещение – из какого-то большого помещения, с хоров или же с чердака, который, похоже, должен был стать сценой запланированного зрелища.

Работники, переносившие крыс, в большинстве своем были молодыми людьми, и, возможно, по этой причине мой взгляд сначала остановился на единственном пожилом человеке среди них. Он был высоким и худым, и на плече у него был ящик, когда я впервые увидел его, так что его лицо в тот момент было полностью скрыто от меня; но по длинным седым волосам, которые свободно висели у него, закрывая уши, было ясно видно, что он уже не молод. Но как только этот человек довольно бодро начал подниматься вверх по лестнице со своей ношей, я внезапно переключил все свое внимание с него на вновь открывающуюся дверь личного кабинета Барли за баром. Оттуда вышел сам владелец заведения, оставив дверь приоткрытой; но мой жадно брошенный внутрь комнаты взгляд ничем особо полезным меня не вознаградил, как я на то надеялся. Я увидел часть стола, стол с лампой и три или четыре расшатанных стула. На одном из них ссутулился какой-то субъект мерзкого злодейского вида, совершенно мне незнакомый, но который ввиду своих темных волос и хищного носа-клюва определенно не мог быть тем, кого мы искали. Второй находившийся в комнате был виден лишь в виде ног в темных брюках, положенных одна на другую в стильных черных ботинках.

Барли, выйдя в общий зал, сразу же поднял руки и громким и веселым своим голосом объявил, что настало время всей честной компании подниматься наверх. Сделав это объявление, он снова удалился в свой личный кабинет и закрыл за собой дверь.

Его слова привели к тому, что все рванулись в сторону лестницы. Мы с Муром снова посмотрели друг на друга, и я не сомневаюсь, что разочарование, которое я увидел у него на лице, было зеркальным отражением моего собственного.

Но ничего у тебя не получится, если начнешь терять мужество и надежду. Барли и люди в его кабинете в конечном итоге должны будут вновь появиться. Тем временем, однако, коль уж мы с Муром должны были продолжать сохранять конспирацию, нам пришлось отправиться вместе с толпой. Мюррею, который оставался рядом с нами, я дал понять это наше решение взглядом и малозаметным жестом руки, и тем же образом поручил ему остаться караулить их внизу, на первом этаже. Очень смышленый и сообразительный, он сразу же понял, что я имел в виду.

Затем, в оживленной и разношерстной толпе людей разных классов, часть из которых несли с собой собак, а другие уже делали ставки за или против каких-то отдельных животных, мы с Муром стали подниматься наверх. Помещение или, скорее, большой чердак, куда мы поднимались, оказалось лишь чуть меньше нижнего по размерам, и очень высоким, фактически без потолка, если не считать балок наклонной крыши. Несмотря на просторность, воздух тут был весьма спертым; из клеток, ящиков и мешков с крысами исходили миазмы, словно из открытой канализации, смешивавшиеся с парами табака, джина и пива.

По центру пола была сооружена «яма» – арена площадью около семи или восьми футов, с возведенной вокруг нее тонкой перегородкой или барьером, примерно двух или трех футов в высоту, достаточной для того, чтобы участники соревнований не сбежали оттуда. Арена была окружена рядами скамеек, задние находились на некотором возвышении, а на самой на ней стоял какой-то молодой парень в штанах, намертво закрепленных на лодыжках металлическими зажимами, очевидно, чтобы предотвратить любые отчаянные попытки обезумевших крыс укрыться у него на ногах.

Этот судья вскоре вызвал на бой первую собаку, которая была записана как участница соревнований этого вечера; ее хозяева выпустили ее, и поднялся громкий и бурный хор сотен голосов – зрители стали хрипло выкрикивать подбадривающие и издевательские возгласы, быстро и яростно стали делаться ставки, и спорт – если действительно это действо достойно этого слова – начался.

Я не намерен подробно описывать происходившее там в яме, где время было фиксированным, как при боксерском поединке. Собака следовала за собакой, и общее число убитых крыс быстро возрастало – теперь это были уже сотни. Помню, я отметил про себя, что первому терьеру лорда Годалминга не удалось показать себя с лучшей стороны, так как одна из предполагаемых жертв – которые обычно были примечательны своей кажущейся беспомощностью – бросилась на него и вонзила острые свои зубы ему в морду. Доктор Сьюард и владелец собаки вытащили с арены заскулившее животное и отнесли его подальше от основной толпы, постаравшись как-то справиться с его раной.

Постоянно осматривая толпу и стараясь отыскать в ней любого, кто мог быть похож на фотографию Джона Скотта, которую я видел, я вновь заметил того высокого, оборванного старика, который нес наверх крыс. Закончив, по-видимому, ту работу, для выполнения которой его наняли, он решил не принимать в дальнейшем активного участия в этом действе, и вместо этого присел на высокий стул в некотором отдалении от арены, с горечью размышляя над происходящим и наблюдая, казалось, с таким же презрением, как и у нас, за тем, как визжат, рычат и задыхаются окровавленные животные и едва ли в меньшей степени исступленные от бешенства люди. Большая часть его лица была скрыта спутанными в беспорядке седыми волосами, кроме, разве что, орлиного носа, а большая часть рта и челюсти – правой рукой, подпиравшей ему голову в позе мыслителя. Черты его лица поэтому я мог скорее мысленно себе представить, нежели разглядеть, но помнится мне, что, после того, как я мельком на него взглянул, у меня осталось впечатление, что внешний его облик и отношение к происходящему было морально опустошенным и злым, но все же сохранившим черты былого благородства и знатного происхождения, скрыть которые было невозможно.

Но до того как я успел сосредоточить более пристальное внимание на этом человеке, оно было отвлечено Питером Муром, тронувшим меня за руку. Мы оба отказались присоединиться к спешной гонке за места на потертых скамьях и остались стоять, вместе с некоторыми другими посетителями, неподалеку от входа на лестницу. У этой позиции было то явное преимущество, что оттуда мы могли глядеть и вниз, в салон, который теперь почти опустел. У нижних ступеней лестницы теперь стоял юный Мюррей, он глядел вверх и изо всех сил пытался подать мне бровями какой-то знак.

В следующее мгновение я понял, в чем дело. У нижних ступенек лестницы со стороны бара появился Барли вместе с двумя своими приближенными; тот, у кого я раньше видел лишь брюки и ботинки, теперь оказался худощавым молодым человеком с густыми светлыми усами.

Глаза мои, конечно же, тут же устремились на этого последнего, обнаружив красноречивую выпуклость на правой стороне его шляпы сверху, там, где обычно врачи носят стетоскоп: я порадовался тому, что за годы моего сотрудничества с Шерлоком Холмсом мои способности к наблюдению не ослабли.

В тот же самый момент ко мне наклонился Питер Мур и прошептал на ухо: «Это не Джон, хотя сильное сходство есть». Прошло еще несколько секунд, и эти трое поднялись по лестнице, продолжая тем временем говорить между собой о чем-то, добродушно, но тихо. Все они втроем прошли мимо на расстоянии примерно вытянутой руки от нас. Тот, что был похож на злодея, скользнул по мне взглядом; даже в этой толпе, где разные негодяи и криминал были скорее правилом, чем исключением, он неприятно выделялся своим внешним обликом. Его угловатое, скрюченное, какое-то сморщенное и высохшее тело говорило о том, что он был уже в возрасте, это впечатление только усиливалось, а не ослаблялось его грубо выкрашенными в темный цвет волосами. Морщинистое его лицо было каким-то нездоровым, поношенным и распутным; но все же по тому, как твердо и энергично он ступал по лестнице, чувствовалось, что он еще не дряхлый.

Фальшивый псевдо-«Скотт», проходя мимо, чуть было не соприкоснулся с нами рукавами, и я увидел, как он взглянул на Питера Мура, ничуть того не узнав. В голове у меня начала прокручиваться довольно бесполезная мысль о том, что теперь нам нужен управляющий Марлоу или кто-нибудь из его сотрудников по складу для опознания самозванца, и я стал размышлять над тем, что нам без такой помощи делать, как вдруг где-то внизу, у входных дверей в заведение, что-то начало происходить. Раздались чьи-то голоса, сначала не очень громкие, но все же чрезвычайно встревоженные, и поэтому заставившие обратить на них внимание. Мюррей снова стал подавать снизу какие-то сигналы, но на этот раз я не сразу понял смысл его быстрых, встревоженные знаков.

Питер Мур отреагировал не быстрее меня, и еще до того как кто-либо из нас успел понять, в чем суть суматохи, все собравшиеся тут в толпе негодяи вокруг нас уже всё поняли, и все они изо всех сил бросились на выход, пытаясь покинуть здание и сбежать. Дело в том, что шум в зале внизу был вызван вторжением крупного отряда полиции.

Как я уже отмечал, убийство крыс в то время не являлось незаконным. Тем не менее, устроители подобных развлечений не могли не знать, что в законопроекте упоминались такие состязания, как травля барсуков, которые уже были к тому времени запрещены законодательством. В таком случае те, кто делают ставки на такой спорт, а также те, кто устраивает такие состязания, подлежали ответственности. Хотя я не видел в заведении Барли никаких барсуков или других животных, кроме собак и несчастных крыс, некоторые из присутствовавших здесь, должно быть, опасались, что таковые здесь имеются, и что они окажутся под угрозой быть заподозренными в соучастии на основании неправильно истолкованного закона.

Другое значительное количество бросившихся бежать, должно быть, принадлежало к тому классу людей, которые бегут всегда, даже тогда, когда за ними никто не гонится. Доминирующим инстинктом почти каждого мозга, похоже, является мысль бежать. В окно полетел стул, разбив его – но не успел я даже повернуться на шум, как в дыре, образовавшейся в разбитом стекле, появились голова и плечи полицейского в каске. Все выходы с первого этажа, а также из подвального, видимо, были уже перекрыты Скотланд-Ярдом.

В этом столпотворении я заметил у лестницы высокую фигуру Тобиаса Грегсона. Но только мельком, потому что мои глаза были устремлены в другом направлении. Псевдо-«Скотт», если человек, которого мы заметили, действительно являлся самозванцем, все еще был мне виден, и я не собирался дать ему уйти до того, как он будет допрошен.

Питер Мур разделял эту мою мысль, и мы вместе, плечом к плечу, бросились за ним. Хотя мы оба старались прилагать максимум усилий, однако, такая там была давка из тел десятков людей, изо всех сил рвавшихся в разных направлениях, что мы не сумели значительно продвинуться вперед.

Мы все еще находились не очень далеко от лестницы, так что, когда вдруг оттуда раздался женский крик, и я повернулся, то я увидел, что это Сара Тарлтон. Очевидно, она сделала явную глупость или же ей настолько не терпелось, что она все-таки в конце концов решила войти в здание, и теперь она оказалась зажата на лестнице, между несколькими дюжими полицейскими, пытавшимися подняться наверх, и посетителями, пытавшими спуститься по лестнице. На этих последних напирали сзади другие, рвавшиеся за ними и пытавшиеся убежать. Я попробовал было сразу же прийти ей на помощь, но вскоре обнаружил, что попытайся я двинуться в том направлении, или, наоборот, в противоположном, все это мало влияло на изменение моего фактического местоположения.

К этому времени все заведение ревело, оно превратилось в абсолютный грохочущий бардак. Пока я почти беспомощно тыркался в разные стороны в этой ревущей толпе, я вновь увидел фальшивого «Скотта». Он был одним из первых, кто учуял тревогу, и теперь он явно намеревался сбежать. Ему удалось каким-то образом ухватиться за одну из верхних балок, тянувшихся через весь чердак на высоте девяти или десяти футов над полом, и теперь, подтянувшись, он пытался на нее влезть. Над ним в темном углу я разглядел нечто вроде запертого чердачного люка или же закрытого окна в крыше.

В следующую секунду я снова заметил того седого поставщика крыс, как раз в тот момент, когда он с невероятной ловкостью прыгнул и ухватился за ту же самую балку, на которой балансировала наша цель. Но продолжить этому оборванному, без шапки мужику не дал здоровый мускулистый констебль, подпрыгнувший вверх со стула и поймавший его за ногу.

В этот момент поставщик крыс повернулся лицом к горевшему во всю мощь газовому светильнику, укрепленному на стене, и то, что я увидел на этом лице, вынудило меня мгновенно позабыть обо всем остальном. Внезапно меня осенило величайшей догадкой – как мне тогда показалось. В следующее мгновение я, отшвыривая в стороны от себя людей, стал пробиваться сквозь толпу, пытаясь до него добраться.

Но до того как мне это удалось, здоровенный констебль, кувыркаясь, как акробат, полетел над головами толпы – от мощного двойного удара исхудалых ног болтавшегося на балке мужчины. Под весом этого служаки на пол повалилось несколько человек. И снова оборванец стал подтягиваться к балке, и тогда его за ноги схватил другой полицейский, пытаясь стащить его вниз; но в этот момент как раз подоспел я, успев схватить этого второго офицера за голенища и потащить его, вместо этого, вниз, обратно в толпу. Когда я его выпустил, полицейский, конечно же, стал яростно смотреть по сторонам, но в такой суматохе и давке он, конечно, не мог сказать, кто именно только что помешал ему сделать то, что он считал исполнением своего долга.

Когда я снова взглянул наверх, «Скотт» уже исчез – а мужчина оборванного вида, казавшийся словно невесомым, как муха, быстро карабкался вверх, к закрытому люку.

Тут меня за руку схватил Мур и, крича, стал тянуть меня куда-то. Посмотрев в ту сторону, куда он показывал пальцем, я заметил того типа злодейского вида, который был вместе со «Скоттом» и Барли, и теперь он карабкался по более традиционному пути наверх. Он сумел добраться до деревянной лестницы, грубо прибитой к одной из стен, по которой, очевидно, осуществлялся нормальный, обычный подъем людей к люку и к крыше, и вокруг которой столпились люди, дравшиеся между собой за возможность выбраться отсюда.

В целом давка теперь стала ослабевать, а шум уменьшаться, так как некоторые сумели благополучно улизнуть, а другие, что чаще, затихали, попав в лапы полиции. «Доктор Ватсон!» Рядом со мной оказался Тобиас Грегсон. «Мистер Холмс тоже здесь?»

«Уже нет», задыхаясь, ответил я, а тем временем взглянул вверх, туда, где на фоне ночного неба пустой черной дырой зиял открытый люк. «Туда, и надо торопиться! Там человек, который не должен сбежать».

Грегсон, крикнув одному из своих людей, чтобы тот отправился вместе с нами, вместе со мной и Муром бросился вперед. Вместе мы быстро проложили себе путь сквозь группу людей, все еще толкавшихся и дравшихся у лестницы за доступ на нее. Наша последняя оставшаяся цель уже почти смогла по ней подняться и сбежать, но, схватив его за ноги, мы соединенными усилиями стащили его вниз, несмотря на его отчаянное сопротивление и попытки избежать задержания.

Грегсон и Мур заломили ему руки, я вытащил свой пистолет и приставил его ему к виску, после чего он перестал сопротивляться.

«Ну что, попался, красавчик!», крикнул Грегсон. «Так, теперь, где доктор Джон Скотт?» И почти в ту же секунду я тоже потребовал у задержанного: «И как тебя зовут?»

Поджарый и крепкий тип, которого мы окружили, ослаб и сгорбился, сдаваясь. «Что касается местонахождения доктора Скотта», последовал сухой ответ, «боюсь, что мне помешали получить полезную на сей счет информацию. Вы очень обяжете меня, Ватсон, если опустите пистолет; а зовут меня Шерлок Холмс».



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В своем добротном стиле опытного крепкого подмастерья – если не мастера пера, которое можно посчитать блестящей прозой – покойный доктор Ватсон привел выше по существу правильное описание происшествия у Барли в ту давнюю июньскую ночь. Тем не менее, остаются, на мой взгляд, еще пара моментов, когда читатель лишь выиграет от взгляда с иной точки зрения и небольшого перекрестного наложения описаний с разных сторон. Поэтому я возобновляю изложение того, что произошло со мной, примерно с того момента, когда полиция ворвалась в двери кабака Барли.

Конечно, я бы узнал, что они приближаются, услыхав их уже издали, если бы мое внимание не было приковано к тому же самому небольшому личному кабинету, за которым так неуклюже пытались шпионить Ватсон и Мур. Как уже отметил Ватсон, в силу своих обязанностей агента-поставщика крыс я оказался наверху; но, рискуя показаться хвастливым или занудным, позвольте мне в последний раз напомнить, что слух у меня намного острее любого живого человека; он такой острый, что, если бы животные и фанатичные болельщики шумели бы меньше, следя за своим кровавым спортом, то у меня были бы весьма неплохие шансы понять почти все, о чем Барли и двое других вместе с ним говорили в его кабинете, пусть они и разговаривали между собой довольно приглушенными голосами.

Разговор у них шел на тему, которая в последнее время стала привлекать все большее мое внимание – о крысах. Одним из его участников, разумеется, был сам Барли – низкий гул его голоса был безошибочно узнаваем, как бы он ни пытался его заглушить. Второй голос был мне не известен; но третий, несомненно, принадлежал моему старому знакомому, доктору, все еще для меня безымянному. Я слушал его, ощущая одновременно пульсацию следов от игл, оставивших шрамы у меня на руках – да, металл иногда может ранить и мучить даже тех, кого не способен убить.

К сожалению, из-за шума и гама, исходивших от убиваемых грызунов и раненых собак, и едва ли человеческих звуков, издававшихся людьми, смотревшими на это и делавшими свои ставки, мне удалось услышать лишь отдельные обрывки этой удаленной беседы. Да и то, что я услышал, было, к черту, настолько неясным и фрагментарным, как это обыкновенно бывает, когда предмет разговора хорошо знаком всем его участникам, и они лишь обсуждают какие-то технические детали. Из того, что я понял, доктор прибыл сюда, намереваясь закупить несколько тысяч крыс, и как можно скорее. Я подумал, что он выказывал некоторое предпочтение черным крысам (Rattus rattus); и похоже, Барли вместе с другим должны были выступать в этом деле посредниками.

Узнать удалось немного, но я был вполне удовлетворен этой ситуацией. Я решил, что, когда мой бывший мучитель покинет заведение Барли, а рано или поздно он вынужден будет это сделать, я должен оказаться недалеко от него и последовать за ним; что я должен буду воспользоваться первой же представившейся мне возможностью и подыскать место, где нас никто не сможет прервать, и побеседовать там с ним наедине; и что в ходе этого разговора тет-а-тет он должен будет назвать мне громко и четко имена, описания внешности и вероятные места, где можно будет найти каждого из его пособников в реализации этой проклятой и загадочной схемы, в которой мое похищение и смерть должны были стать лишь какими-то самыми мелкими эпизодами.

Все трое, конечно же, оставили разговоры о своем настоящем деле в том небольшом кабинете, и когда они из него появились, они громко и весело шутили уже о какой-то прославленной суке – убийце крыс последнего десятилетия. Посмотрев вверх, когда он стал подниматься по лестнице, доктор скользнул взглядом по мне, сидевшему на высоком барном стуле, но в его взгляде не было ни малейшего намека на то, что он меня узнал. Его мысли, несомненно, были заняты проблемами, которые он считал гораздо более важными, чем один какой-то мертвый – как он предполагал – старик, каким бы странным он ни был. К тому времени он должен был уже знать о гибели фрау Графенштейн – эта история уже начала появляться в газетах – но я полагаю, что, как и полиция, он списывал случившееся на деяние какого-то беглого сумасшедшего и вообще не связывал это с ее деятельностью в связи с медициной. Вполне возможно, что ошеломляющее огорчение, которое он испытывал в связи с этой утратой ключевого сотрудника, компенсировалось его облегчением, связанным с устранением возникавшего у него соперника. Эти трое только начали подниматься по лестнице, как тут от небольшой группки людей, стоявшей в передней части зала, отделилась фигурка девушки, поспешившей за ними, в той полуконспиративной манере, когда пытаются передать какую-то конфиденциальную информацию. Она не взглянула в мою сторону, но я удивился, узнав гибкую и стройную фигурку и обезображенное лицо Сэлли.

Бросив единственный взгляд назад через плечо, когда распахнулась входная дверь, она поняла, что у нее не будет времени сохранить свое предупреждение в тайне – она набрала в легкие побольше воздуха и прокричала всему заведению то слово, которое она пыталась донести до ушей только своего работодателя: «МЕНТЫ!»

В следующий же миг ее крик был повторен множеством других. Разбилось стекло, и все превратилось в ад кромешный, который уже описан нашим добрым доктором, хотя он и застал его в значительной мере врасплох.

Какой бы ни была причина этого официального вторжения полиции, я не намеревался в этом участвовать. А тем более мой враг – безымянный доктор. С реакцией, не менее решительной, чем моя, он помчался прыжками вверх по лестнице мимо Барли – который от ошеломления застыл на месте абсолютно неподвижно – и успел пробежать почти все верхнее помещение, еще до того, как большинство находившихся там успели осознать, что произошло нечто экстраординарное. Затем с высокой скамьи мой враг проворно прыгнул на стропила, по которым он стал ползти вверх – проворно и быстро, как матрос.

Только я тоже начал двигаться, рассчитывая догнать его уже снаружи, как до моих ушей донесся отчаянный женский крик, подавленный, задыхающийся и приглушенный, но все же хорошо узнаваемый – он исходил от Сэл. Прошла пара жизненно важных секунд, и лишь после этого я глазами отыскал ее в шумно галдевшей толпе внизу; когда я увидел ее, она, наконец, находилась почти у самой входной двери, неохотно выходя наружу, в крепких лапах здоровенного полицейского.

В течение довольно долгого времени я стоял в нерешительности, что, возможно, является наихудшей возможной ошибкой, когда требуется действовать быстро. С одной стороны, строгие требования чести связывали меня защитой Сэл. С другой стороны, она не подвергалась какой-либо страшной, ужасной опасности со стороны полиции, в то время как в противоположном конце этого помещения мой самый главный выявленный мною враг пытался сбежать – человек, который убил бы Сэл в ту же секунду, если бы узнал о ее попытках меня освободить.

Я развернулся и бросился вслед за этим шустрым доктором, но это мое секундное колебание дало ему неплохую фору, и он уже взбирался по балкам вверх, оказавшись уже над ослепительным светом свисавших с потолка ламп, направляясь прямо к люку в крыше.

Подпрыгнув, я сам схватился за балку. Только тут я понял, что полицейские по какой-то причине сходятся со всех сторон ко мне. Две сильных и потных руки какого-то правоохранителя схватили меня за ногу, прежде чем я успел их заметить, их владелец заорал мне что-то вроде того, что я должен сейчас же немедленно сдаться без сопротивления. Пока я пытался – вначале недостаточно энергично – стряхнуть его, я встретился взглядом с кем-то еще, на сей раз человеком в штатском, который мчался ко мне, отшвыривая в стороны всех других. Он был среднего роста, хорошо сложен, похоже с бычьей шеей, и песчаного цвета усами, уже начавшими седеть.

Его потрясенный взгляд, демонстрировавший, как мне показалось, то, что он вроде бы меня узнал, был прикован ко мне. Он что-то кричал, взволнованным голосом, но недостаточно громко, и я его полностью не расслышал, – услышал лишь пару слогов, которые я счел частью какого-то имени. Затем он подпрыгнул ко мне и удивил меня тем, что ухватил за ноги и стащил с меня на пол второго полицейского, который собирался вцепиться мне в ногу до того, как я успею освободиться от первого. Следующим своим ударом я отшвырнул этого цепкого настырного полицейского (у которого бультерьеры со сцены могли бы кое-чему поучиться, если бы они остановились и посмотрели на него), и тот полетел в толпу. Это обстоятельство, благодаря моему неизвестному благодетелю, положило конец моему непосредственному общению с полицией; однако, каким бы мимолетным оно ни было, оно все равно задержало меня ровно настолько, чтобы моя жертва успела выбраться из здания и скрыться от меня, захлопнув за собой люк.

Поднявшись наверх, я бросился к этому закрытому выходу, посчитав, что прямое насильственное столкновение с ним – это быстрее и проще изменения формы, которое позволяло мне проскользнуть в форме дыма сквозь самую тонкую щель. Но мне вновь пришлось потерять пару секунд, прежде чем преграда, установленная на моем пути моим противником снаружи, была мною преодолена.

Прорвавшись, наконец, к открытому ночному небу, я понял, что полиция, как бы тщательно она ни перекрыла первые два этажа здания, упустила в планировании своей операции крышу – или же их люди просто не успели занять позицию здесь до того, как Сэл выкрикнула свое предупреждение там, внизу. На соседней плоской крыше, на расстоянии четырех или пяти футов от наклонной шиферной крыши Барли, одиноко маячила фигура одного-единственного констебля с распростертыми объятиями, словно олицетворявшего собою статую стража закона. Находясь примерно в тридцати футах от люка, он перекрывал единственный возможный путь бегства, доступный для дышащих людей. Десятью футами ближе ко мне, спиной ко мне и лицом к офицеру, на крыше сидел тот самый молодой врач-блондин, вытаскивавший как раз в тот момент из внутреннего кармана револьвер.

В этот критический момент меня снова отвлек крик Сэлли. На этот раз это был громкий вопль, такой отчаянный, что он обязывал меня непосредственно вмешаться, проявив свою преданность ей. За моей спиной, когда я повернулся, заговорил пистолет, вскрикнул раненный полицейский, и мой враг скрылся; но ведь Сэл подверглась пыткам, вытерпев их ради меня, и я торжественно обещал ей помочь, и, на мой взгляд, было как никогда ясно, как я должен был в данной ситуации поступить.


Тут же приняв облик летучей мыши, я вспорхнул с крыши и полетел вниз, к полицейскому фургону, внутри которого затихали теперь последние вибрации этого отчаянного крика. Насколько я помню, на улице стояло три таких фургона, и один из них, по соображениям приличия, был отведен для задержанных женщин. Приземлившись у сиденья извозчика, я снова принял человеческий облик и тут же вырвал поводья из его испуганных рук. Прежде чем он успел отреагировать, я столкнул его на землю.

Мой мысленный крик уже звенел в мозгу у лошадей, и они тронулись с места, рванув так, будто за ними бросился лев. Несколько кварталов я проехал, виляя с бешеной скоростью и распугивая на своем пути экипажи, ехавшие по улицам Сохо. В раскачивавшемся во все стороны фургоне раздавались все новые крики, причем это был довольно широкий диапазон голосов; эта карета для женщин, должно быть, была откомандирована туда с какого-то более прозаичного полицейского мероприятия, и сразу же было брошена в дело, даже не успев выгрузить задержанных ранее. Женскую панику контролировать я не мог, но я стал успокаивать лошадей, как только убедился в том, что за нами никто не гонится, и стал постепенно уменьшать скорость, пока не остановил их окончательно в каком-то переулке у темных домов.

Спрыгнув с сиденья и зайдя за фургон, я сорвал навесные замки с его дверей и отступил назад, как раз вовремя, чтобы не быть затоптанным вырвавшимися оттуда женщинами. Из этого визжащего потока, растворившегося в ночи во всех направлениях сразу же после того, как только он вырвался из заперти, я выдернул и остановил Сэл. Затем, зажав ей рот одной рукой, я быстрым шагом потащил ее за собой.

Мы пробежали один квартал и завернули за угол, быстро прошли еще один квартал и снова повернули, а затем прошли еще немного. Сэлли теперь уже успокоилась, если не считать ее частого дыхания, и согласилась идти со мной дальше, держась за руку. Когда мы оказались в совершенно безлюдном месте у внешней стены, как мне кажется, какой-то фабрики – по внешнему виду она вполне могла сойти за какую-нибудь тюрьму, – я остановился и прислушался. Примерно в полумиле от нас, судя по звукам, все еще продолжалось нечто похожее на небольшой бунт. Но никаких звуков преследования я так и не услышал, и там, где мы находились теперь, было тихо.

Сэл казалась ничуть не пострадавшей. «Что они с тобой делали, девочка? Почему ты так кричала?»

«Это… это всё оттого, что меня заперли в таком маленьком месте. Так иногда со мной бывает, и мне становится очень плохо, как будто я не могу дышать».

Я вздохнул, с грустью подумав о сбежавшей от меня жертве, которую я потерял только ради того, чтобы освободить эту девчонку от приступа клаустрофобии. Но вздохи и сожаления никому ни прибавляют ни мужества, ни чести. Я спросил: «За что же тогда тебя схватили?»

Дыхание Сэл, тонкое и испуганное, теперь несколько замедлилось, позволив ей говорить спокойно. «Я… я закричала, когда увидела в дверях копов. Не знаю, никакой другой причины не было». Судя по голосу ее, не похоже было, чтобы она меня узнала, когда она, нахмурившись, поглядела на меня в темноте: «Как вам удалось так чисто нас освободить?»

«Ты не узнаешь меня, Сэлли?», спросил я, повернув голову так, чтобы хотя бы слабый отблеск далекого фонаря упал на мое лицо.

«Я…», начала она и запнулась. Не забывайте, что она никогда раньше не видела меня на ногах или же в этой оборванной одежде. А в особенности не забывайте о том, что полноценная пища, которой я успел насладиться прошлой ночью, способна на время вернуть мне до некоторой степени помолодевший внешний облик. И не забывайте также о том, что она наверняка была уверена, как и мои так называемые убийцы, в том, что старик, которому она когда-то пыталась помочь, погиб.

Хотя на моем лице уже не было следов изможденной старческой дряхлости, сильное сходство с моим немощным «я», конечно же, сохранялось; то же самое и с моим голосом, хотя теперь он был значительно сильнее. И теперь перед Сэл стояла сама истина, изо всех сил стараясь быть узнанной; но эта истина была слишком пугающей и огромной, чтобы ее можно было узнать и признать с первого же взгляда.

«УзнаЮ ли я вас?», ответила она мне, наконец. «Не знаю, вряд ли». Голос ее был высоким и напряженным, а последние слова являлись почти вопросом.

«Как тебе будет угодно, моя хорошая. А зачем ты была сегодня у Барли? Может, для того, чтобы, так сказать, постоять на часах для твоих работодателей?»

«Это вас не касается, разве не так?»

«Это меня касается, потому что я хочу, чтобы с тобой все было хорошо, девочка моя. Там и Мэтьюз тоже был? Я его там не видел».

После долгой паузы, во время которой по обезображенному лицу Сэл пробежала целая волна различных эмоций, она покачала головой. «Не знаю никого с таким именем».

«Ах, Сэл, поверь мне». Я бережно взял ее обеими руками. Хотя я потерял доктора, теперь у меня была Сэл, и поэтому я не торопился. В конце концов, через нее я смогу добраться до тех, кто мне был нужен. «Помнишь, разве тот старик не обещал тебе, что не станет вмешивать в это дело полицию?»

Руки у нее нервно дрогнули, и я почувствовал это, ощутив это, словно электрический удар. «Старик? Какой старик?»

Я нежно вложил ее правую руку в свою левую, и мы пошли вперед, джентльмен и его леди. Хотя нет, вряд ли мы были на них похожи. Если бы кто-нибудь мог нас видеть, мы больше были похожи на двух оборванных нищих, подражающих поведению своих господ.

«Послушай меня, дорогая моя», продолжил я, после того как мы прошли примерно полмили, и напряжение в ее руке, лежавшей в моей, стало ослабляться. «Ведь ты не забыла того старика. Помнишь, он забыл, как его звать? А ты была с ним так любезна, так ласкова. И даже больше того. Ты очень храбро, однажды, попыталась ему помочь – и действительно помогла. Это было незадолго до того, как… они его убрали».

Ей хотелось высвободить пальцы из моих рук, но она не смогла ими пошевелить. Затем, очень медленно, их вновь убедили расслабиться. А голос ее, когда она пробормотала: «Понятия не имею… ни о каком старике», почти затих в потрясенной тишине.

Я нежно улыбнулся, поглаживая рукой плененные мною ее пальцы, почти так же, как я тогда успокаивал крысу. «Уверен, что старик никогда не забудет твою величайшую доброту. И он торжественно обещал, никакой полиции».

«Сэр, не пугайте бедную девушку такими словами». Неужели Сэл все-таки узнала меня, хотя бы как-то подсознательно что-то почувствовав? Ошеломленная и оцепеневшая от страха, она произнесла это таким тихим, упавшим голосом, что мне пришлось сосредоточиться, чтобы ее расслышать. «Если… если вы действительно хотите мне помочь, тогда… просто уйдите, не вмешивайтесь в это и отпустите меня––»

«Дорогая моя, я-то в любой момент могу уйти и не вмешиваться, как ты выразилась. Но боюсь, вот ты не сумеешь без посторонней помощи выбраться из сетей порока и зла. Ты не примешь мою помощь?»

«О Боже…» Мы проходили сейчас под фонарем, но Сэл забыла скрыть родимое пятно, когда с ужасом на меня посмотрела. (Как она могла не узнать меня теперь?) «Это может стоить мне жизни… сэр, есть люди, с которыми шутки плохи».

«Я тоже это знаю». Я не стал скрывать на лице своем тоску, которую я иногда испытываю, когда вынужден лишь молча смотреть на злые стороны людей. «Сочувствую твоему страху». После этого я какое-то время только молча держал ее за руку, пока мы шли, позволив ей самой выбирать путь. «Я провожу тебя до дому, чтобы ничего с тобой не случилось», сказал я.

У следующего фонаря Сэл снова внимательно посмотрела на меня, на этот раз не забыв скрыть волосами щеку. Она слабо и как-то сдавленно ахнула, но в этом возгласе была лишь небольшая составляющая страха, после чего с каждым шагом ее глаза, изучавшие меня становились все смелее и смелее.

И снова корни моих верхних клыков заныли. Когда мы прошли еще немного молча, и я прочел в карих глазах Сэл добровольное согласие, я заставил ее свернуть в какой-то темный, узкий проход, остановился и притянул ее к себе…

Сегодня почему-то все считают, что пусть даже самый краткий и самый приятный любовный контакт с вампиром мгновенно превращает обычного живого человека в какого-то монстра с острыми клыками. Так все считают, в это все верят, и это, конечно же, до абсурдности ошибочно. Не воспринимаете же вы те глупости, о которых рассказывается в фильмах и в так называемых комиксах, в качестве чистой правды по всем другим темам? Нет. Чтобы превратить мужчину или женщину в носферату, требуется длительный обмен крови между партнерами; поэтому, когда я выпустил Сэл, несколько блаженных минут спустя, на горле у нее остались мои метки, но человеческая ее сущность – все еще – оставалась совершенно неизменной.

«Теперь я действительно провожу тебя домой», сказал я. И как девушка, одновременно идущая и мечтающая о чем-то, Сэл взяла меня за руку и повела меня по какой-то захудалой бедной улочке.

Начался мелкий дождь, превративший дневную пыль на брусчатке в липкую грязь, прежде чем мы добрались до начала еще более узкой и мрачной улицы и до лачуги, которую она назвала своим домом. Ее комната была подвальной, в старом даже для Лондона доме, который, должно быть, когда-то стоял в солнечном поле, а над ним пели птички, до того, как вокруг него стал вырастать город, подобно грязному приливу.

Сэл потянулась к ключам от входной двери, спрятанным под темной лестницей, но в этот момент я протянул руку, остановив ее. В комнате за дверью я почувствовал работающие легкие – мужские, как мне показалось. Это мог быть ее муж, любовник, отец – для меня это не являлось проблемой – но с другой стороны, он мог быть и кем-то другим. Когда Сэл вопросительно повернулась лицом ко мне, удивившись, почему я ее задержал, я тихо прошептал ей на ухо: «Как только переступишь порог, пригласи меня войти».

Она все еще вопросительно смотрела на меня, но открыла дверь и толкнула ее.

Внутри было абсолютно темно; но только не для моих глаз, конечно. Но тут Сэл вздрогнула, услышав шорох одежды на грубом одеяле, когда какой-то мужик, растянувшийся на единственной в комнате раскладушке, стал с нее подниматься. Одна из его громадных лап схватила с рядом стоявшего стола карманный электрический фонарик, включила его, и он вспыхнул прямо в наши лица.

«Черт, твою мать, Сэл!», прорычал грубый, знакомый голос, исполненный недоумения. «Сейчас не время такие выкрутасы выкидывать…»

Мэтьюз затих, и его глаза, расширившиеся от ужаса, устремились на меня.

Сэл сразу же бросилась к нему, начав что-то лепетать в свое оправдание и объясняться, и полностью забыв или не обратив внимания на мои последние слова. А они отнюдь не были пустой болтовней. Я, вампир, не могу войти даже в самое жалкое человеческое жилище, если только меня прямо не пригласят это сделать.

Ее умоляющие просьбы, обращенные к Мэтьюзу, и на этот раз не принесли ей ничего хорошего, как и в предыдущий раз. Левой рукой он положил фонарик и легко, но с силой схватил ее за волосы. Он пригнул ее за шею, держа ее теперь так, что она не могла пошевелиться, и одновременно в правой руке у него появился угрожающий складной нож, так незаметно, что кто-то менее зоркий, чем я, увидел бы возможно, только слабое какое-то движение, а не выскочившее лезвие.

По-прежнему глядя на меня широко раскрытыми глазами, и не веря им, он ухмыльнулся мне, но заговорил с ней. «И что теперь, Сэл – ты хочешь сказать, что не знаешь, кто это?»

«Джем, нет! Это не тот, о ком ты думаешь – тот же мертв».

«Мертв! Ага!» Он почти усмехнулся. «Только не он! У меня глаза пока что видят все прекрасно!»

Но теперь уже и я был озадачен, почти так же, как и девушка. Мэттьюз никогда раньше не видел меня на ногах, и тем более не мог он видеть моего сравнительно помолодевшего лица. Но вне всякого сомнения, ему казалось, что он меня узнал, но… – и тут меня мгновенно осенило – не как того несчастного старца на каталке. Он должен был знать, он должен был быть абсолютно уверен в том, что эта его жертва по-прежнему находится на дне Темзы. Тогда кто же, по его мнению, я?

Теперь он держал нож у горла Сэл, и изумление в его глазах стало сливаться с торжеством. Грубым голосом он прохрипел мне: «Теперь давай-ка посмотрим, где спрятан твой револьвер. Давай снимай свой пиджак, только очень медленно, и брось его на пол. Иначе я прикончу эту девчонку прямо тут, на месте – мистер Великий Детектив».



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

«Почему это вы утверждаете, Ватсон, что это ваша вина в том, что этот человек ускользнул?», задал мне вопрос Шерлок Холмс, стоя в халате и тапочках перед камином в нашей гостиной. Была уже почти полночь, спустя час после того, как завершилось дело у Барли. В наши окна уже стучал холодный дождь, и Холмс протянул руки к пламени, повернув в то же время свои проницательные глаза в мою сторону. Морщин и черной краски для волос его маскировки на нем уже не было, и в общем он выглядел ничуть не хуже прежнего, если учесть его отчаянное сопротивление, когда он пытался сбежать от Грегсона, Мура и меня самого. И все же меня менее всего заботил его бледный, четко прорисованный профиль.

«С какой стати вы считаете это своей виной?», повторил Холмс. «Насколько я себе представляю, подозреваемый убийца уже сбежал к тому моменту, когда вы выбрали меня своей мишенью. И даже если бы вы меня не остановили, я все равно не поймал бы его – должен признаться, что сам я преследовал другую цель».

Я сидел в кресле у камина и пробовал бренди, который он только что мне налил. «Холмс, я не посчитал нужным признаться полиции в том, что именно я стащил вниз одного из их людей и тем самым намеренно дал убийце возможность уйти. Но я должен признаться в этом сейчас».

Холмс сел напротив меня. «Вы задержали, стащив вниз, полицейского?» Его голос казался слишком усталым, чтобы выразить в полной мере то удивление, которое он, естественно, почувствовал. «Мой дорогой друг – почему?»

«Очень просто. Потому что я не знал, что человек, пытавшийся сбежать, является маньяком, для поимки которого полиция и организовала этот налет. Я был убежден, что человек, пытающийся сбежать… – это вы».

Холмс откинулся на спинку кресла, и наступила долгая пауза перед тем, как он вновь заговорил. «Тогда, значит, он был похож на меня. Очень похож на меня». Он произнес эти слова тихо, с фаталистическим отсутствием в них эмоций.

С тревогой посмотрев на осунувшиеся черты лица моего друга, я продолжил: «Как только я впервые четко разглядел его лицо, я узнал – и по-другому никак сказать нельзя – я узнал его, это было ваше лицо. Тот же орлиный нос, тот же сильный подбородок и пронзительные глаза. И да, даже точно такая же абсолютно фигура, высокий, худой и очень подвижный человек».

«Все точно такое же. Понимаю вас», отозвался Холмс тем же печальным, обреченным голосом.

«О, ну были, конечно, кое-какие отличия, я это признаю». Я нахмурился, заметив пассивное согласие моего друга с этой новостью, что было для него не характерно. «Думаю, он старше вас. Волосы у него длиннее, в них больше седины, а брови густые. Цвет лица менее здоровый». Хотя, пока я это говорил, я подумал, что больше никаких особых различий в его внешности вроде бы и не было.

«Вы слышали, как он говорит?»

«Нет».

«Продолжайте».

«Добавить мне остается немного. Я хорошо знаком, разумеется, с вашим умением переодеваться и маскироваться, и мне показалось довольно естественным, что вам пришлось изменить свою внешность, чтобы отправиться в такое место, как кабак Барли, где в противном случае вас мог узнать кто-нибудь из ваших врагов».

Глаза Холмса сверкнули. «Тогда разве не кажется вам странным, что вы сразу же узнали в нем именно меня?»

«Возможно», продолжал я, несколько задетый этой его раздражительностью, «вы не поверили, что сходство было таким сильным, как я его вам описал?»*

«Мой дорогой друг», пробормотал он, «излишне разыгравшееся воображение вовсе не является вашей серьезной ошибкой. Да, Ватсон, я вам верю. Мне лишь хочется, чтобы я не… впрочем, продолжайте».

Я не знал, что еще можно сказать, и жестом попытался именно это и выразить. После этого мы оба некоторое время сидели молча. Даже треск угля в камине показался каким-то громким, назойливым шумом. Холмс, о чем-то глубоко задумавшись, посмотрел как раз в том направлении, и выражение его лица заставило меня испугаться, что возвращается его болезнь, которой он страдал ранней весной. «Да, я вам верю», повторил он, наконец. «И вовсе не виню вас в том, что этот человек скрылся. Если мы и должны возложить на кого-то эту вину, то мы должны обвинять в этом Судьбы, или Фортуну… но что толку из этого? Кроме того, вы правильно сделали, что не сказали об этом инциденте Лестрейду и всем остальным».

«А вы – вы не видели этого человека у Барли, Холмс?»

«Я?» Он встрепенулся, словно очнувшись и удивившись тому, что я все еще нахожусь вместе с ним в комнате. «Нет, насколько мне помнится, разве что, возможно, мельком как-то видел его спину в лохмотьях. Я и подумать не мог, что Судьба отправит туда того самого убийцу с пирса… но опознание его личности кажется вполне подтвержденным. Мне сказали, что Джонс – так называет себя давешний осведомитель, любимец Лестрейда – абсолютно уверен в том, что человек, находившийся в кабаке у Барли, тот же самый, кто был вместе с ним в ночлежке, о чем он и сообщил, и тот самый, кто сломал там двери.

* Читателям, сомневающимся в том, что наше внешнее сходство довольно сильное, не мешало бы перечитать описания внешности Холмса и меня самого, оставленные нашими современниками в 1890-х годах. – D.

Я намереваюсь сам завтра переговорить с Джонсом и составить собственное мнение о его надежности. А пока…»

Холмс резко вздохнул. Словно отбрасывая прочь какие-то самоуглубленные раздумья, он поднял руки и решительно хлопнул ими по подлокотникам кресла. «Ватсон».

«Да?»

«Что вы знаете о вампирах?»

«О вампирах? Это какой-то вид тропических летучих мышей».

«Добрый мой старый друг Ватсон! Я говорю о вампиризме в среде человеческих существ».

Я похолодел от несомненной серьезности моего друга. «Ходячие трупы? Разумеется, все это абсолютный вздор». Я собирался сказать «чистое безумие»; но при виде этого бледного, измученного, абсолютно серьезного лица перед собой, я понял вдруг, что не в состоянии произнести это слово.

«Нет, не трупы, Ватсон». Холмс внимательно смотрел на меня. Но затем его поведение стало – сознательно и намеренно, как мне показалось – более привычным. «В легендах, преданиях, конечно да. Но все-таки, подумайте об этом. Вы же сделаете для меня такое одолжение, если я попрошу, не так ли?»

«Конечно, но…» И вновь я не знал, что мне сказать. Тишина на этот раз затянулась настолько, что я, по меньшей мере, почувствовал, что она становится мучительной, и был все-таки вынужден заговорить. «Лестрейд сказал, что тот снова кого-то убил».

«Вы имеете в виду констебля, убитого на крыше». Холмс встал и потянулся, действие это было успокаивающе нормальным. «Присоединитесь ко мне, Ватсон? Чую холодную куропатку на буфете и бутылку Монраше. Я вам не говорил, что теперь знаю, как зовут человека, выдающего себя за Скотта? Это Дэвид Фицрой – абсолютный мерзавец, но умный. Сам он врач по профессии – думаю, вы слышали, я уже говорил раньше, что, если у какого-нибудь врача дела не складываются, то он становится человеком, у которого есть сила воли, решимость и знания, способные сделать его наихудшим из преступников. Я не удивлюсь, если именно врач окажется на самом гнусном дне этого зловещего клубка».

«Но, в данном случае, не убийцей».

«В этом, я думаю, вы с Лестрейдом ошибаетесь. Не забывайте, констебля застрелили. Фицрой бежал через люк на крышу прямо перед носом человека из доков, и я сомневаюсь, что у моего двойника имелось огнестрельное оружие или же он стал бы его применять».

«Почему же, бога ради, нет, зная, что он уже ранее совершил такое жестокое убийство?»

Холмс снова удостоил меня долгим, испытующим взглядом, прежде чем мне ответить: «Думаю, вы можете поверить мне на слово, что пистолеты не соответствуют его… довольно специфическому безумию».

Я не понял, что он имел в виду, но мне в то же время не хотелось, чтобы мой друг продолжал циклиться на этом человеке, чьи подвиги, похоже, так его беспокоили. «Выходит, эти двое действуют заодно? Интересно, что может их связывать?»

Тут мы подошли к буфету, и Холмс налил каждому из нас по бокалу вина. «Только одно, Ватсон – крысы. Фицрой хотел – мне показалось, просто отчаянно нуждался, по какой-то причине – закупить тысячу или более крыс, и как можно быстрее. Он сказал, что намерен был использовать их в каком-то шоу, вроде того, что есть у Барли – все это чисто для отвода глаз, разумеется, хотя я, в своем обличье, выдавая себя за помощника антрепренера, притворялся, конечно же, что верю ему, и выразил желание продать ему хотя бы часть».

Холмс подошел к моей полке, снял с нее «Медицинский справочник» и открыл его. «Ага. Здесь мы видим, что еще два года назад д-р Дэвид Фицрой был одним из молодых врачей, работавшим с самим сэром Джаспером Миком, причем специализировался в той же области, что и Джон Скотт, и в целях изучения которой Скотт и отправился на Суматру. Фицрой сопровождал сэра Джаспера, по крайней мере, в одной экспедиции в тот же регион».

«Выходит, точек соприкосновения все больше».

«Это действительно так».

Я покопался в еде на своей тарелке. «Неужели, интересно, Лестрейд прав? В том, что безумец, убивший фрау Графенштейн, – это беглый пациент доктора Фицроя?»

Холмс, чему я был очень рад, сам решительно набросился на еду, если не назвать это даже смакованием. Он не ответил на мой вопрос прямо, но спросил: «А вы не задумывались, Ватсон, что эта дама могла делать в таком месте в полночь?»

«Я задавался этим вопросом, но так и не смог придумать никакой веской причины, почему она там оказалась».

«Тогда вы должны попытаться подумать о том, что такой причиной, возможно, было нечто нехорошее. По данным моих информаторов, эта женщина, Графенштайн, лет десять назад считалась одним из самых блестящих молодых биологов на континенте. Она была вынуждена покинуть свою университетскую должность, оказавшись чуть ли даже не под каким-то подозрением, но какого рода точно подозрением – мне пока не удалось выяснить, но у которого, похоже, были какие-то веские основания. И у меня еще нет особых соображений и намеков относительно того, что она делала здесь, в Лондоне – ага».

Говоря это, Холмс подошел к окну. На улице продолжал идти мелкий дождь с туманом, движения по Бейкер-стрит почти не было. Ясно, что в столь поздний час только какое-то ужасно срочное дело могло привести к нам кого-нибудь из посетителей. Тем не менее, когда я подошел к окну чуть ближе, я увидел экипаж (без полицейских знаков), только что остановившийся определенно перед нашей дверью.

Памятуя о прежних временах, когда убийцы следили за нами снизу, я подошел к Холмсу, чтобы отвести его от окна. Он позволил это сделать. Но в то же время устало заметил: «Не думаю, что эти возможные посетители прибыли, чтобы меня застрелить, дружище. Если мои догадки относительно целей их визита верны, они отнюдь не намерены причинять нам вреда; и все же я бы очень вас попросил пока не покидать меня».

«Конечно. Но независимо оттого, что им нужно, вам лучше бы отправить их домой; мы оба до смерти устали».

«Отправлю, если это будет возможно. Но боюсь, что нет». И с этими словами Холмс во мгновение ока, казалось, стряхнул с себя всю усталость и вялость. С видом человека, заходящего в холодную воду, он вышел из нашей двери и спустился по лестнице, так быстро и легко, что когда он открыл входную дверь, он удивил почтенного вида старого джентльмена, который как раз в этот момент еще только тянулся к звонку. Другой мужчина, приехавший вместе с ним, моложе возрастом и еще более элегантно одетый, стоял рядом с первым гостем на ступеньках лестницы, и оба с некоторым изумлением посмотрели на нас двоих, одетых в домашние халаты и столь неожиданно появившихся.

«Входите, господа, входите», пригласил их Холмс, вполне деловым тоном. Словно какие-то новые силы мобилизовались в нем откуда-то из огромных его внутренних резервов, так, будто он только что проснулся после освежающего сна.

Одним из этих двух людей, поднявшихся в наши комнаты, оказался сам сэр Джаспер Мик, пожилой и очень известный, выдающийся врач, имя которого всплыло во время нашего разговора лишь за несколько минут до этого. Однако каким бы поразительным это совпадение не могло показаться в обычной ситуации, в тот момент все это потеряло для меня всякое значение, из-за того величайшего изумления, которое я испытал, узнав в лицо нашего второго посетителя. И хотя я пишу эти строки для потомков, а не для немедленной публикации, боюсь, что осторожность запрещает мне называть его имя и даже описывать какие-то детали его внешности. Не стану я также передавать первые вступительные замечания, приветствия и обращения, которыми мы обменялись.

Достаточно сказать, что, когда мы все уселись вокруг вновь растопленного камина, самый молодой из двух наших посетителей, не теряя ни минуты, приступил к делу. «Мистер Холмс, мне не нужно говорить вам, что лишь вопрос исключительной важности, значение которого преувеличить невозможно, привел нас к вам, не предупредив вас заранее и в столь поздний час».

«Да, вам не нужно мне это говорить», спокойно ответил Холмс. «Прошу вас, продолжайте. Вы можете говорить в присутствии доктора Ватсона так же свободно, как и в моем».

«Отлично. Мы обратились к вам по поводу преступления, связанного с попыткой шантажа, с которым мы столкнулись».

«Я не удивлен».

«Однако шантажа не того рода, с которым вы, должно быть, имели дело в прошлом, мистер Холмс. Не с какой-нибудь любовной интригой. И дело это вовсе не ограничивается одним каким-либо лицом, пусть даже выдающимся или видным». И говоривший натренированным жестом несколько напыщенно взмахнул рукой: «Весь этот великий город, лежащий перед нами, сердце нашей империи, взят в заложники ради выкупа».

Тут я вскочил на ноги, воскликнув от ужаса, но влияние, которые эти слова оказали на Холмса, ни в малейшей степени нельзя назвать столь же сильным. Взгляд его серых глаз стал твердым и проницательным, но он лишь кивнул, словно получив подтверждение тем мыслям, которые у него уже и так имелись на сей счет.

Двое наших посетителей, сидевших на нашем диване, переглянулись. «Вы вскоре поймете, мистер Холмс, и вы, доктор Ватсон», продолжал говоривший, «почему не было сделано никаких публичных заявлений об этой грозящей опасности, и почему этот вопрос вообще даже не рассматривается, и таких заявлений и не предполагается делать вообще. Не уведомлена даже официальная полиция, хотя с того момента, как мы в полной мере оценили характер угрожающей нам опасности, прошло теперь уже несколько часов. Город разрывается от посетителей со всех уголков империи, нет, даже всего мира, приезжающих к нам, чтобы воздать почести Ее Величеству. И любая возможная массовая паника в таких условиях…» Тут наш посетитель, пришедший в явное возбуждение, принужден был сделать паузу, попытавшись справиться со своими эмоциями.

Тут сэр Джаспер Мик кашлянул и провел рукой по своему огромному бледному лбу, так отличавшемуся от загорелой пергаментной кожи его щек. «Господа, дело заключается в следующем. Внутри столичного мегаполиса, в Лондоне, уже зафиксировано несколько случаев… самой заразной и самой страшной болезни». Тут он тоже запнулся.

«И эти случаи, о которых вы говорите», подхватил Холмс, «конечно же, имеют целью доказать способность шантажистов исполнить то, чем они угрожают, то есть развязать эпидемию среди всех нас. И эта болезнь – чума. Так, и сколько же требуют эти мерзавцы, и как и куда нужно доставить деньги?»

Если бы Холмс вытащил револьвер и приказал нашим посетителям отдать ему свои кошельки, едва ли они сильнее изумились бы его словам. Оба они, с застывшими лицами, в течение нескольких секунд просто молча смотрели на него. Затем человек, имени которого я вам не назвал, вытащил из кармана небольшой лист бумаги, который он передал Холмсу. Мой друг с нетерпением схватил его. Глядя ему через плечо, я прочитал часть записки, которая была составлена из наклеенных на лист белой бумаги печатных букв и слов, явно вырезанных из одной или нескольких газет. Заключительные слова этого послания были такими:

ЕСЛИ НАШИ ТРЕБОВАНИЯ НЕ БУДУТ УДОВЛЕТВОРЕНЫ, ВОИСТИНУ ДА ХРАНИТ БОГ КОРОЛЕВУ, ДА И ВСЮ ИМПЕРИЮ ТОЖЕ. ТОЛЬКО БЕЗ ШУТОК И БЕЗ ОБМАНА, ИНАЧЕ МИЛЛИОНЫ ЛЮДЕЙ ПОГИБНУТ ТАК, КАК ПОГИБ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК.

Говоривший стал продолжать, чуть ли не надломленным голосом: «Никаких инструкций насчет доставки выкупа мы пока не получали. Но что касается требований – они содержатся в записке, подброшенной ранее, на которую мы поначалу не обратили внимания, как на дело рук просто какого-то сумасшедшего – и это не что иное, как миллион фунтов стерлингов».

Я снова издал какое-то восклицание, на которое, думаю, никто даже не обратил внимания. Наш знатный посетитель стал продолжать: «Записка, которую вы держите в руках, мистер Холмс, была обнаружена приколотой к одежде третьей и последней жертвы, одного пожилого человека, личность которого до сих пор еще не установлена. Его тело было сброшено, вероятно, с какого-то неустановленного экипажа, этим вечером, но несколько ранее, прямо перед домом сэра Джаспера на Харли-стрит. Ранее сэр Джаспер получил записку, предупреждавшую его о том, что он должен ожидать появления чего-то подобного».

«У вас и эта записка есть? Отлично! Спасибо». Холмс некоторое время подержал в руках эти две бумаги, рассматривая их и развернув к свету. Затем он спросил: «Жертва, полагаю, была одета в довольно специфического покроя рубашку или больничную одежду, рукава которой связаны небольшими тесемками?»

Если предыдущим замечанием Холмса наши посетители были ошеломлены, то этот вопрос поверг их в состояние, близкое к столбняку. Наконец они пробормотали нечто вроде подтверждения; и тут из небольшого мешка, который он привез с собой, сэр Джаспер извлек предмет одежды, который, когда он его развернул, оказался точной копией рубашки, обнаруженной на причале.

«Джентльмены», показал он ее нам, «я обработал ее карболкой, это было необходимо, чтобы исключить опасность заражения. Во всем остальном она в точности такая же, какой я ее снял лично с тела последней жертвы чумы».

Холмс взял в руки эту одежду и, подняв ее, развернул.

«Не вижу никаких пулевых отверстий», заметил я, без сомнения, глуповато и не подумав, из-за своего волнения.

Сэр Джаспер взглянул на меня так, словно я какой-то странный: «Мы же сказали, доктор Ватсон, что этот человек умер от чумы».

С едва заметной улыбкой в мою сторону, Холмс наклонился и открыл нижний ящик своего стола. Оттуда он достал еще одну какую-то свернутую тряпку и разложил ее на столе рядом с первой. Недоумение на лицах наших посетителей не просто, можно сказать, усилилось, их лица, казалось, приобрели постоянно застывшие выражения изумления, когда они увидели две эти рубашки, лежащие рядом друг с другом.

«Есть две вещи, в которых я вынужден вас заверить, джентльмены», голос Холмса тут хрипло дрогнул, и больше он уже не улыбался. «Во-первых, угроза, которую вы получили, абсолютно, смертельно серьезна; а во-вторых, есть большая вероятность того, что у них есть возможность ее реализовать».



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Я смогу описать силу, удерживавшую меня от входа в квартиру Сэл, только сравнив ее с той преградой, которая препятствует любому живому дышащему человеку или вампиру свершить невозможное – одним прыжком перепрыгнуть с вершины одного стоэтажного здания на другое; вот так же и мне просто невозможно было переступить хотя бы на сантиметр ее порог без приглашения.

«Пиджак!», снова прохрипел мне Мэттьюз, изнутри убогой комнатушки. «Давай-ка снимай его сейчас же, только осторожно, потихоньку». Точно рассчитанным движением нож в его руке слегка вонзился в тонкое и беззащитное горло девушки, где появилась маленькая ярко-красная капелька крови.

Моя правая рука, поднятая на высоте плеч, была ему не видна, скрытая за дверным проемом, в котором я стоял. Она принялась усиленно работать над старой кладкой, которая там и так уже разваливалась. Старый строительный раствор, хрустнув, затрещал под моими яростными когтями, и какой-то расшатанный мною камень размером с кулак, выпав, лег мне в руку.

Чтобы скрыть звуки, издаваемые моими напряженно трудившимися пальцами, и пытаясь выиграть время, чтобы завершить эту свою работу, я попытался вовлечь своего врага в спор. Поскольку он, очевидно, принимал меня за какого-то детектива или еще за кого-то, я решил ему подыграть: «Подумай, что ты делаешь, Мэтьюз. Сейчас вопрос стоит не в убийстве – пока еще. Положи нож, отпусти девушку, и ты не сядешь на скамью подсудимых за те преступления, которые ты, возможно, совершил ранее. Даю тебе свое честное слово».

Мэтьюз не собирался мне верить, и даже слушать не желал. «Пиджак, я сказал! Иначе, ей-богу, я ее зарежу!»

Мои напряженные пальцы, наконец, вытащили из стены камень. Ведь были времена, когда моя правая рука знавала все хитрости искусного обращения с копьем, пикой и дротиком. Извернувшись, я швырнул им в него со всей той силой, которую смог собрать. С силой брошенный камень разбил Мэтьюзу запястье, выбив нож у него из рук – но от него камень отскочил туда, куда я не предвидел, и разбил ему лоб. Он упал, не издав ни единого звука, рухнув вниз, чуть ли не до того, как его оружие с лязгом тоже упало на пол.

Сэл вскрикнула и тоже опустилась на пол, хотя лезвие оставило у нее на горле лишь небольшую царапину. На довольно долгое время в подвале воцарилась полная тишина, за исключением ее одинокого, потрясенного прерывистого дыхания и неровного биения ее сердца. Затем она подняла голову, и тут она опомнилась и поняла, что смертельная опасность ножа каким-то образом миновала. Она вскочила, в истерике, хотя все еще почти не в силах ничего сказать, и попыталась было выбежать мимо меня на улицу.

Я осторожно поймал ее в дверях. «Сэлли, ты должна пригласить меня войти. Предложи мне войти в свое жилище, дорогая. Сэлли––?»

Потребовалась целая минута, чтобы выдавить из нее более или менее связную фразу из слов, которые были мне необходимы. После их произнесения подавлявшее мои силы сопротивление моему входу тут же исчезло. (Оно может носить чисто психологический характер, скажете вы? Ну, такова реальность, что есть – то есть). Теперь я смог отвести ее к стулу, на который я ее усадил и успокоил, и поцеловал уже трижды пораненную белизну ее горла. Оставив ее все еще тихо дрожавшей, я подошел к противоположной стене, узнать, можно ли еще спасти источник информации.

Увы, мне сразу стало ясно, что никакие попытки обратиться к нему или как-то воздействовать на него – даже исходящие от меня – не окажут никакого особого воздействия на моего бывшего противника. Его глаза были наполовину открыты, а признаки жизни уже почти исчезли. Там, где в лоб ему вонзился камень, была заметна сильная вдавленность. Проклиная свое невезение, я выпустил его, и труп его упал на пол.

Увидав это, Сэл издала слабый вопль, и я обернулся и внимательно на нее посмотрел. Дрожа и подергиваясь, глядя перед собой куда-то в пространство, ей, казалось, теперь было абсолютно безразлично даже то, что ее огромное родимое пятно было теперь полностью видно в резком свете электрического фонарика, который все еще светился там, где его оставил на столе Мэттьюз. Я вздохнул. Мне стало ясно, хотя и с запозданием, что доброе и открытое серде Сэл было очень плохо приспособлено к таким потрясениям, которые Судьба за последнее время обрушила на нее. Те самые мягкость и чувствительность, ранимость и сочувствие, которые не в силах были вынести самой мысли, что от больного старика решили избавиться в Темзе, теперь стали проявляться как возможные обязательства по отношению к этому старику.

Ах, Сэл! Если бы только до Джема Мэтьюза в твоей жизни появился какой-нибудь крепкий лондонский рабочий, с любовью, которая была бы слепа к родимым пятнам на твоем лице!… Но, конечно же, семнадцать лет – слишком малый срок был отведен ей для такого чуда. 
Я встал перед ней, с состраданием и выдержкой держа руку, протянутую ей, пока она не взялась за нее. И тут она вздрогнула при этом контакте. Она начала было отворачиваться от меня, но остановилась, потому что взгляд ее, хотя она сама того не желала, оказался прикованным ко мне. На горле у нее были еще свежи два небольших укуса. Заживать они будут очень медленно; но они заживут, если мы больше не будем заключать друг друга в объятия, и с их исчезновением все признаки и еле заметные намеки на мою причастность как вампира из ее разума и ее тела исчезнут.

Я стал тихо и мягко умолять ее: «Дорогая моя? Милая Сэл?» И когда, наконец, я увидел по глазам ее, что она все-таки опомнилась, я продолжил: «Теперь мы должны подумать, как лучше всего поступить, чтобы тебе ничто не угрожало. Если кто-нибудь из подельников Мэтьюза увидит тебя в таком состоянии, они уж точно посчитают тебя ненадежной и опасной. И если ты в их глазах окажешься хотя бы косвенно связанной с его смертью – о, тебе будет грозить серьезная опасность. Я могу, конечно же, вынести его тело из твоего дома, но…»

Бессмысленный взгляд у нее на лице стал медленно сменяться ужасом. «На той проклятой каталке… это же был ты». Она произнесла это словно с обвинением. «В тех оковах, похожий на старика – я помню, я видела тебя, это был ты». Голос ее упал, снизившись до шепота, благоговейного ужаса. «Но я же знаю, что они тебя утопили, ведь так? Или задушили? Ты же мертв сейчас».

Я потряс ее за плечи – о, не сильно, очень нежно, – но стал настойчиво продолжать: «Сейчас уже все это неважно – про того старика. Сейчас вопрос в том, как быть с тобой?» Сэл повернулась и уставилась на неподвижное тело, лежавшее у стены. «Он был моим мужчиной – моим Джемом. Ты убил его… свернул ему шею, как какому-то цыпленку… как какой-то, блин, крысе…»

А вот это уже не являлось ни правдой, ни чем-то уместным, не говоря уже об отсутствии благодарности, проявленной ко мне. Я вновь потряс девчонку, на этот раз с некоторой резкостью от раздражения. Тем не менее никакого отрезвляющего эффекта это не оказало, и вскоре я ее отпустил.

Я прошелся по бедной ее комнате и вернулся затем вновь к ней обратно. «Милая моя, я лично считаю», сказал я, «что тебя лучше всего отвести в полицию. Там ты будешь под защитой, и днем, и ночью, пока те, кто работал с Мэтьюзом, все еще живы. Тебя сейчас разыскивает за что-то полиция? Я имею в виду, за что-нибудь еще, кроме того, что ты подняла тревогу у Барли?»

Сэл продолжала смотреть на труп того, которого она считала – пока, по крайней мере, – «своим мужчиной». Она не ответила мне вообще.

О, я мог бы вывести ее из такого состояния, даже вернуть ей временно радостный и почти веселый настрой. Есть способы. Но в долгосрочной перспективе они не пойдут ей во благо. И опасность для нее, исходившая от ее преступных сообщников, все равно осталась бы. «Ну ответь же! Ответь!»

Она повернулась, посмотрела на меня и тяжело сглотнула. «Нет-нет, ментам не за что меня закрывать, кроме того, что я сделала у Барли».

«Тогда к ментам, как ты их называешь, ты и пойдешь. И ты должна будешь рассказать им все, что знаешь – будь готова дать показания, и они защитят тебя, и днем, и ночью. Скажи им, где находится то здание, где меня держали. И скажи им, что дашь показания против того молодого врача – как его зовут?»

«Доктор Дэвид Фицрой. Я слышала как-то раз».

«Фицрой». Я несколько раз проговорил это имя про себя, смакуя каждый слог. «И всех других из их людей, кого только они смогут арестовать. Назови их всех. Фицрой у них там главный?»

«Нет, не он. Как он иногда сам говорит, он от кого-то получает приказы, которые и выполняет; я так это поняла».

«От кого?»

«Не знаю». В глазах ее показалось нечто отдаленно похожее на нормальное душевное состояние Сэл, и я был рад этому. «Мне давать показания? Встать и настучать на них в суде? Ах, если б только я посмела! Джем был бы жив сейчас, если бы не они».

«Ты должна решиться. Ничего не бойся, тебя не заставят давать показания, потому что они никогда и не предстанут перед судом. Клянусь тебе в этом, как я поклялся относительно этого Мэтьюза».

«Ах…»

«Фицрой». Я вновь немного посмаковал это имя. «Да, ты должна рассказать копам все, что знаешь, даже обо мне, я не буду возражать. И они будут тебя защищать – и причем довольно долго».

«Ах…»

«Но все, что ты скажешь им, сначала ты должна рассказать мне…»



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Хотя было уже поздно, и хотя мы очень устали, неотлагательность этого вопроса не позволяла нам задерживаться. Мы с Холмсом оделись, спустились вместе с нашими посетителями в ожидавшую нас карету и поехали вместе с ними быстрой рысью по почти пустынным улицам. После чего, в той же самой больнице, где мы впервые с Холмсом повстречались, в небольшой охраняемой прозекторской, недалеко от той самой лаборатории, сэр Джаспер Мик показал нам тело, которое так усиленно охранялось у дверей.

Это был труп уже седого небритого мужчины, далеко уже не среднего возраста, и худого, как все бедные бездомные. На нем имелись все классические признаки чумы, в виде твердых черных вздутых опухолей в паху и подмышках. Кроме того, на запястьях и лодыжках имелись еще какие-то следы, указывавшие на то, что жертва, должно быть, была самым суровым образом скована наручниками или кандалами – во время или же незадолго до своей смерти.

Холмс, склонившись над телом в густом смраде карболки, и осмотрев его, вскоре избавил нас от первоначально сложившегося у нас впечатления, что этот человек по жизни был каким-то бродягой.

«Неграмотный бедный», сказал он, «не тратит много времени на перо, держа его большим и указательным пальцами, как это, несомненно, делал этот человек. Следовало бы привести сюда на опознание близких родственников всех пожилых клерков или конторских служащих, пропавших без вести за последние месяц-полтора. Это может помочь нам выяснить, если удастся опознать личность этой жертвы, а также при каких обстоятельствах и когда он был схвачен, став объектом экспериментов – как наши оппоненты захватывали для своих целей людей на улице – неужели случайно, наугад?»

«Тогда, стало быть, придется сообщить полиции?»

«Рекомендую проинформировать об этом инспектора Лестрейда, после того, как он даст присягу о сохранении дела втайне. У него есть особенность – следовать инструкциям в буквальной точности – ну, как только окажется, что он понимает их смысл и назначение, – а также он умеет держать язык за зубами, когда это необходимо. И все же не следует раскрывать даже Лестрейду всю суть случившегося. Пока еще нет».

Затем Холмс вновь принялся осматривать труп. «Вот эти вот маленькие красные точечки, сконцентрированные у него на груди – они похожи на следы от укусов блох, разве не так, сэр Джаспер?»

«Действительно, это они и есть», ответил прославленный врач. «Хотя почему они так странным образом сконцентрированы, мне это совершенно непонятно. Во всех других местах на этом теле наблюдается удивительное отсутствие всяких признаков нападения на него паразитов. Я говорю именно «удивительное», предполагая, что в последние дни своей жизни этот человек содержался в очень плохих, крайне нездоровых условиях».

«Именно так. Что ж, пожалуй, «нездоровые условия» – это еще слишком мягко сказано».

Вероятно, мне следует здесь вставить свой комментарий, во избежание недопонимания у моих будущих читателей. Только в 1905 году, лишь спустя восемь лет после описанных здесь событий, в медицинском сообществе стало общепризнанным фактом, что укусы блох являются обычным способом передачи чумы людям – хотя уже в 1894 году неоднократно и разными исследователями было подтверждено, что эпидемии чумы у крыс совпадают с эпидемиями чумы у человека. И исследования Джона Скотта на Суматре в том случае, если какие-либо их результаты сохранились бы, могли бы значительно ускорить прогресс науки в этом направлении. В 1894 году Александру Йерсену в Гонконге и Китасато в Японии, обоим, независимо друг от друга, успешно удалось изолировать чумную палочку Pasteurella pestis; через год Йерсен приготовил сыворотку для борьбы с этим заболеванием. Вспомнив об этом, находясь в той прозекторской, я напомнил сэру Джасперу о существовании сыворотки, но он только мрачно посмотрел на меня и покачал головой. Конечно, необходимы были месяцы напряженных усилий, чтобы обеспечить Лондон тем количеством сыворотки, которого хватило бы, чтобы организовать какую-либо более или менее серьезную медпомощь в борьбе с эпидемией.

Дверь открылась, и в нее заглянул какой-то человек, по виду из числа больничного начальства, с самым мрачным лицом, и объявил нам: «Господа, тут еще полиция, и с еще одним трупом, только что найденным. И признаки, похоже, те же самые».

Холмс сразу же приказал доставить покойника к нам в то же помещение, где тело вскоре и положили на оставшийся там пустым еще один стол. Я почти не удивился, услышав, что этот труп был поднят из Темзы в ходе еще продолжавшегося обследования ее дна в районе места убийства. Когда его обнаружили, он находился в таком же тщательно завязанном мешке из клеенки, и на нем была одна из тех же самых необычных специфического покроя рубах – и все это из числа той экипировки, которую взял с собой в экспедицию Джон Скотт. Тело пробыло в воде слишком долго – возможно, с месяц, по моей прикидке, – для того, чтобы мы могли определить, имелись ли у него на груди какие-нибудь блошиные укусы.

Работая бок о бок со мной в невыносимо тесном и загрязненном воздухе, Холмс вдруг покачнулся, да так, что я посчитал необходимым протянуть руку и поддержать его. Он тихо пробормотал мне: «Но я уверен, Ватсон, что и этот человек тоже был покусан блохами. И вновь тут мы сталкиваемся с тем, что пьют кровь. Понимаете? Блохи ли пьют ее, или же кто-то еще. И вот в этом конкретном случае что опаснее?»

Я еще крепче стал держать его за руку. «Холмс, вы возвращаетесь домой вместе со мной. И немедленно, потому что вам нужно отдохнуть».

На этот раз, в кои-то веки, думаю, я проявил силу воли не меньшую, чем у него. И все же, когда он нехотя согласился, почти безропотно, я этому удивился. Холмсу, вероятно, понравилась моя реакция, потому что в его глазах я заметил слабый огонек, когда мы, раскланявшись с остальными, вышли из прозекторской. «Пока что, Ватсон, не поступало до сих пор никаких указаний относительно доставки выкупа. Вы это заметили? Это означает, что у нас еще есть какое-то время. И это может также означать, что не все так уж гладко идет у самих шантажистов. Молю Бога, чтобы это было именно так… Но в любом случае, вы правы, сейчас самое время отдохнуть».

Рано утром на Бейкер-стрит появился Лестрейд. Инспектор был несколько озадачен теми приказами, которые он получил от своего вышестоящего начальства, – прекратить работу над всеми своими текущими делами и полностью передать себя в распоряжение Холмса. Он стал горько жаловаться на то, что его вынудили, без объяснения причин, бросить разработку дела, связанного с убийством Графенштайн. И это в тот момент, когда, как он выразился, произошло «поразительное продолжение этой истории, и именно такое, которое обещает сильно помочь в его раскрытии».

«И что же это может быть?», незамедлительно спросил у него Холмс.

«Ну как что – еще одно убийство».

И далее Лестрейд сообщил нам, что некий Джем Мэтьюз, из числа «любителей» после ухода своего из кругов самых отъявленных головорезов Лондона, был жестоко убит, совсем недавно, этой ночью, на квартире некой молодой девушки по имени Сэлли Крэддок. «Возможно, вы ее видели у Барли, джентльмены. Именно она подняла там тревогу. И только ее там арестовали и посадили в фургон, как этот мерзавец каким-то образом сумел запрыгнуть на него и увезти ее на нем оттуда».

Далее Лестрейд рассказал нам, что примерно за час до рассвета девушка явилась в полицейский участок на Коммершиал-стрит, сама, добровольно, и было видно, что в шоковом состоянии, сообщив об убийстве Мэтьюза. Она начала давать показания, заявив, что разыскиваемый убийца – имя которого, она на этом настаивает, она не знает – поссорился с Мэтьюзом и каким-то образом убил его грубой силой и голыми руками, после того как Мэтьюз вытащил нож. Но затем, прямо посреди допроса, эта Сэлли Крэддок погрузилась в глубокий сон, от истощения, почти что в кому; и туда к ней сейчас вызван полицейский хирург.

Я был рад тому, что у нас с Холмсом выпала возможность хоть несколько часов поспать и позавтракать, потому что уже через несколько минут после появления у нас Лестрейда мы вдвоем были уже в кэбе и вновь ехали в Ист-Энд, а инспектор тем временем по указанию Холмса занялся поиском информации о пропавших конторских служащих.

«Выходит, вы уверены», спросил я Холмса, пока мы ехали, «что убийство Джема Мэтьюза каким-то образом связано с этим шантажом?»

«Если это сделано одним и тем же человеком – тем, кого мы разыскиваем. А похоже, в этом нет сомнений».

«Этот безумец, похоже, находится в центре всего этого».

«Он в центре, конечно же, или очень близко к центру. Но я думаю, что он не безумец. Ватсон, нас прервали прошлой ночью, когда я пытался восстановить события, произошедшие на пирсе и завершившиеся смертью той женщины, Графенштайн».

«Я приготовился вас слушать».

«Но вы пока еще не осознали, как мне кажется, насколько важны эти события во всем этом запутанном клубке преступлений, с которым мы столкнулись. В него я включаю не только жестокие деяния только этого, весьма специфического убийцы, но и угрозу шантажа и даже исчезновение Джона Скотта».

«Ну я также готов и это узнать и понять».

«Отлично. Давайте тогда начнем с фрау Графенштайн, стоящей или идущей по доку приблизительно около полуночи, с пистолетом в сумочке и, боюсь, с не совсем благими намерениями в сердце».

Я прервал его: «Откуда вы знаете, может, ее привезли в это безлюдное место насильно, против ее воли?»

«Кто? Напавший на нее и позволивший ей оставить при себе пистолет? И которому она, тем не менее, не пыталась сопротивляться, пока они не добрались до этого безлюдного места? Можно и такое предположить, полагаю – но давайте сначала попробуем рассмотреть другую гипотезу».

«Да, понимаю. Продолжайте, Холмс».

«Как я уже заметил как-то, сказав это Лестрейду, река очень часто используется для того, чтобы избавиться от трупов. Минувшим вечером мы сами увидели подтверждение тому, что именно для этого она и использовалась, уже в течение месяца или даже дольше, теми, кто сейчас угрожает выпустить на нас чуму. Разумеется, не требуется большого ума и полета воображения, чтобы предположить, что фрау Графенштейн, учитывая ее прошлые занятия химией и ее злоупотребления, была с ними как-то связана. И что ее присутствие в доках было связано с избавлением от еще одной жертвы экспериментов. Но на этот раз – что-то пошло не так».

Холмс повернулся ко мне и, смотря на меня своими пронзительными глазами, продолжил свой рассказ: «И вот, примерно около полуночи из ее короткоствольного, но мощного пистолета раздается выстрел; и примерно в то же самое время соответствующие отверстия от пуль появились и на той рубашке, а пуля калибра, соответствующего пистолету, застряла в стене старого эллинга. Кроме того, у леди было разорвано горло.

«И вновь, одновременно с этим, или почти в то же самое время, в воде, неподалеку от этого самого места, оказывается мешок из клеенки, в котором оказываются наручники. Это не наводит вас, Ватсон, ни на какие размышления, о том что, когда этот завязанный мешок был извлечен из воды, в нем не было тела? И не было также и рубашки, притом, что мы обнаружили влажную рубашку на пирсе?»

Я ответил: «Предполагаемая жертва все-таки не погибла, а смогла сбежать».

«Отлично! Я отнюдь не намерен намекать на то, что ваш ответ неверен, если я сейчас повторю, что этот мешок, когда его нашли, по-прежнему был плотно завязан, а не разрезан или же разорван. Я хочу лишь отметить, каким замечательным, удивительным способом этот побег, должно быть, был осуществлен».

Тут мне в голову пришла мысль, несколько не по теме, уводящая в сторону, правда: «Холмс, если то, что вы говорите, правда, то этот человек очень вероятно заражен чумой. Если она перейдет в пневмоническую форму, то он будет представлять смертельную опасность для всего города, каждым своим вдохом и выдохом».

Мой друг помолчал некоторое время, и мне показалось, что он как-то странно посмотрел на меня. «Не могу сказать, что это невозможно, Ватсон. Но думаю, что именно эта опасность не является той, которая должна нас беспокоить прежде всего».

«Тут я уж точно не понимаю, почему, если этот человек заражен».

Холмс посмотрел куда-то вперед, нетерпеливо вглядываясь в какое-то скопление транспорта, которое в данный момент нас задерживало. «Помните, Ватсон, те царапины на досках причала? Я очень внимательно их изучил».

«Да, припоминаю».

«Радиус образованных ими дуг соответствует длине человеческих рук, но длинных – рук примерно как у меня – и рук того человека, на котором была эта рубашка».

Я почувствовал какое-то незнакомое ощущение, словно мурашки поползли у меня по коже головы. Казалось, это наползающий какой-то ужас, за гранью моего понимания и воображения, который угрожал лишить присутствия духа даже Шерлока Холмса, и на который он пытался мне указать, – указать медленно и косвенным образом, словно ему вообще не хотелось об этом говорить. Впервые, пожалуй, в своей жизни я по-настоящему почувствовал, как неясная, смутная опасность иногда способна быть гораздо ужаснее той, о которой точно известно. «Холмс», вскричал я, «я не понимаю, к чему вы клоните».

Его взгляд снова неподвижно застыл на мне. «Эти царапины были сделаны убийцей, Ватсон. Тем же самым, высоким, худым, нечеловечески сильным и очень похожим на меня – и который теперь снова кого-то убил. Моя надежда, Ватсон, моя единственная надежда, заключается в том, что…»

«Да?»

«Что он убивает оправданно. В целях самообороны или с какой-то другой целью, которую он считает достойной».

Я подумал вслух: «Он украл деньги из сумочки той женщины».

«Он взял у нее деньги, да. Но он мог рассматривать это как достойный своим страданиям поступок – победителю достаются военные трофеи. У меня есть надежда на сей счет, потому что он добросовестным образом купил одежду, которая ему была нужна».

«Весьма своеобразное понятие о достоинстве и чести, должен вам сказать. Во всяком случае, для человека нашего времени и такого возраста».

Словно самому себе, Холмс пробормотал: «Ах, если б только я мог быть уверен в том, что так и есть на самом деле».

«Не понимаю вас».

Он покачал головой. «Я говорил о своей единственной надежде. Если он ведет себя честно и достойно, то это означает, что на самом деле он наш союзник, союзник, в содействии которого мы крайне нуждаемся сейчас, в этом противостоянии с нашими страшными врагами – и он может помочь нам выиграть время, в котором мы так нуждаемся».

«Ну, его «подвиги», безусловно, просто невероятны».

«Ни один обычный человек не способен с ним сравниться». Теперь Холмс говорил как профессор, подбадривающий и наводящий ученика на какую-то мысль, и он продолжал пристально за мной наблюдать.

Не зная, что он ожидает от меня услышать, я продолжил: «Он безумен, конечно, и в своих припадках, должно быть, он чрезвычайно жесток и силен. Но ведь нам это было известно с самого начала».

Холмс ровно и спокойно сказал: «Я думаю, что он не сумасшедший. Я убежден в том, что этот человек вампир».

На некоторое время в нашем экипаже воцарилась мертвая тишина, если не считать поскрипываний от его движения и постоянных ровных ударов копыт лошади. У меня перед глазами все было словно в каком-то тумане, и я не сумел найти слов, чтобы ответить.

Казалось даже, что голос моего друга теперь долетал до моих ушей откуда-то издалека. «Ватсон, я понимаю, как это тяжело, когда обычное мышление, в котором мы привыкли жить всю свою жизнь, приходится отбрасывать в сторону. Если бы у меня не было… если бы у меня не было кое-каких частных источников информации, я, наверное, столь же недоверчиво и неохотно, как и вы, смотрел бы правде в глаза. Но мне понадобится ваша помощь, когда я окажусь лицом к лицу с этим вампиром, и ничто иное, как правда, и только она одна, способна подготовить вас к этому противостоянию».

Что мне было делать? В своем отчаянии я понял, что намекать Холмсу на то, что он сам не в себе, что это переутомление, наконец, оказало свое пагубное воздействие на его разум, было даже хуже, чем бесполезно. Наименее вредным результатом, который я мог себе представить, могло быть то, что он вообще больше не будет излагать мне свои истинные мысли – а это, считал я, помешает мне как-то помочь ему выздороветь.

Тем временем голос Холмса продолжал меня преследовать, и в нем я теперь услышал ужасное подтверждение его безумия. «Подумайте, Ватсон: человек сумел пережить не только заражение чумой, но и утопление, а после этого и выстрел, попавший ему в тело. Подумайте об ужасной силе и свирепости, с какой было разорвано горло той женщины, и о том, что он забрал у нее всю кровь, а затем сорвал те железные замки и сломал тяжелые бревна в ночлежке. Без сомнения, мы увидим новые подтверждения тех же самых сил по завершении этой небольшой поездки».

«Мне нужно подумать над этим, Холмс. Вы должны дать мне время, чтобы все это понять».

«Разумеется». Я услышал в голосе моего друга какое-то усталое облегчение. Он думал, что я почти готов или, по крайней мере, вскоре буду готов, признать, что он прав. Но я обманывал моего друга. Сердце мое сжалось еще сильнее, если бы такое было возможно. 

«Ну-с», добавил он, «вот мы и приехали». Район, в котором остановился наш кэб, был ужасным. Здесь, как и в доках, я заметил небольшую толпу любопытных зевак, которых полиция держала на расстоянии; и тут тоже на страже стоял полицейский в форме, на этот раз в темном дверном проеме, в который он нас пропустил, кивнул нам.

На ощупь пробираясь вниз, в сырую и темную квартиру в каком-то жалком погребе, мы обнаружили там Тобиаса Грегсона, со своим электрическим фонариком в руке, который, присев, осматривал, по-видимому, пол дюйм за дюймом в поисках каких-нибудь улик и подсказок. При нашем появлении он поднялся на ноги и поприветствовал нас, на лице его, пребывавшем в глубокой задумчивости, отразились смешанные эмоции.

Теперь Холмс оживился, он казался почти жизнерадостным. «Есть уже у вас, Грегсон, какие-нибудь сведения относительно личности вашего предполагаемого маньяка?»

«Нет, сэр, пока нет. Но у меня теперь сложилось стойкое личное убеждение, что он не сбежал откуда-то из-под стражи, а только недавно сошел с ума».

«Ну что ж, во всяком случае, эта последняя корректировка официальной версии привлекательна некоторой своей свежестью. Теперь давайте взглянем на улики».

На небольшом шатающемся столе лежал второй электрический фонарик; Холмс взял его в руки и попробовал включить. «Он включен, Ватсон, как видите, но батарейки разрядились. Грегсон, не могу ли я одолжить ваш на минутку? Спасибо. Итак, вот последняя жертва нашего убийцы».

У дальней стены подвала лежал труп мужчины в дешевой одежде. Хотя он был молод и мощного телосложения, с наступлением смерти зверские его черты лица странным образом приобрели какой-то пожилой, измученный вид. В центре лба хорошо была видна большая вогнутая трещина, под обесцветившейся кожей.

На данный момент Холмс не обратил на это особого внимания и осмотрел в особенности горло. «Никаких признаков раны тут нет. Как вы считаете, Ватсон, этот человек был обескровлен?»

«Думаю, нет».

«Грегсон, что сказал медицинский эксперт?»

«Сэр?»

«Вопрос в том, было ли это тело обескровлено?»

Грегсон заморгал. «Нет, сэр, ни о чем подобном он не говорил».

Рядом с телом мужчины лежал зловещего вида складной нож, открытый. Его Холмс теперь поднял и объявил, что на конце его лезвия можно увидеть крошечное пятно крови.

Грегсон прокомментировал: «Это подтверждает показания девушки, мистер Холмс. Имеется в виду, что этот красавчик угрожал ее зарезать».

«Горю нетерпением поговорить с ней; но все же считаю нужным сначала осмотреть все здесь. Правое запястье сломано, верно, Ватсон?» Холмс предложил мне ощупать руку мертвеца столь же хладнокровно, словно это было куриное крылышко.

Взяв в руку эту безжизненную, с мощными мускулами конечность, я почувствовал, что кости под кожей раздроблены, и их обломки трутся друг о друга. «Да. Кроме того, похоже, нет никаких сомнений в причине смерти». Я указал на разбитый его лоб.

«И очень мало сомнений, что это было сделано вот этим». Холмс поднял камень размером с кулак, также лежавший неподалеку. «Совпадает неплохо с теми, что в стенах. И заметьте, кусочки строительного раствора все еще на нем твердо держатся». Он зажег фонарик, осветив темные углы комнаты. «Электрический свет может оказаться одним из самых полезных практических помощников тем, кто расследует преступления, со времен изобретения микроскопа… Но откуда же взялся этот кусок?»

Холмс принужден был обойти с фонариком все помещение, а затем выйти на лестницу, прежде чем его поиски завершились успешно. «Вот тут, примерно на уровне плеч. И камень был извлечен отсюда весьма грубо; похоже, пальцами».

Лицо Грегсона, взглянувшего Холмсу через плечо, приняло несколько обиженное выражение. «Ну, не нужно морочить нам голову, сэр. Стены здесь, может быть, и не столь прочные, как у собора, но чтобы вытащить такой камень из стены, требуется все же немного поработать стальным инструментом, мне кажется».

Холмс вложил камень в отверстие, которому он соответствовал почти полностью. Не хватало лишь некоторого количества раствора, который можно было увидеть в виде пыли и разбросанных внизу у наших ног мелких кусочков. Со вздохом мой друг выключил фонарик и вернул его владельцу. «Без сомнения, это произошло именно так, как вы говорите, Грегсон. Идемте, Ватсон; я с нетерпением жду беседы с мисс Сэлли Крэддок».

Через несколько минут мы были уже в полицейском участке на Коммершиал-стрит, где Холмса, конечно же, хорошо знало начальство. Нам сразу же показали небольшое помещение, в котором временно содержалась девушка. Когда дверь открылась, я увидел, что она сидит и разговаривает с медсестрой; и хотя лицо ее было частично повернуто в другую сторону, я сразу же узнал ее – это была девушка с большим земляничного цвета родимым пятном, которую я заметил у Барли.

Ее внешний вид, когда мы вошли, и живость, с которой она повернулась и посмотрела, кто это, показывали, что она в значительной степени оправилась от того потрясенного состояния, о котором говорил нам Лестрейд. Холмс тут же шагнул вперед, произнеся: «Рад, что вы так прекрасно выглядите, мисс––»

Ему не суждено было закончить эту фразу. Когда взгляд девушки упал на лицо Холмса, ее поведение в одно мгновение полностью изменилось. Лицо ее побледнело, столь внезапно, что это заставило меня подумать, что она сейчас лишится чувств. Вместо этого из губ ее вырвался крик, крик, в котором послышалось отчаяние, безнадежность, равно как и ужас, и который эхом отдается в моей памяти и по сей день.

Сэлли Крэддок промчалась мимо нас и выбежала из этой маленькой комнаты, так быстро и неожиданно, что ни Холмс, ни я не сумели ее остановить. Мы помчались за ней через главное помещение полицейского участка и переднее фойе, и на нас стали оборачиваться и смотреть испуганные лица, поднялся переполох, и к преследованию присоединились и другие.

Холмс был уже почти в двух шагах от убегающей девушки, когда она бросилась на оживленную улицу, и я тоже побежал по пятам за ним. Мы оба стали выкрикивать ей предупреждения, увидев тяжелого ломового извозчика, с грохотом несшегося на нас на большой скорости, но все наши крики оказались напрасными. Хрупкая фигурка выскочила на дорогу прямо под четыре могучие лошади и была сбита с ног.

Фургон помчался дальше, но с сильным грохотом опрокинулся, когда его водитель попытался завернуть за следующий угол, не снижая скорость; но ни Холмс, ни я в этот момент даже не повернули головы в его направлении.

Нагнувшись над покалеченным телом девушки, я мгновенно увидел, что ее ранения, скорее всего, окажутся смертельными, и повернулся, закричав полиции принести носилки. Когда я вновь повернулся к ней, Холмс опустился на колени рядом со мной и молча показал на горло девушки. Там, четко выделяясь на фоне белой кожи девушки, были видны следы двух небольших укусов.




_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Проводив Сэлли до полицейского участка, но сам в него не заходя, я остался неподалеку, проследив за тем, как она исчезла в его дверях, там, где она окажется под защитой. В тот момент я посчитал, что сделал все, что мог, в пределах разумного, и что требовали от меня мои честь и достоинство, чтобы с ней все было в порядке, и посчитал себя теперь свободным для того, чтобы обратить все свои мысли и силы попытке отомстить за нас обоих и обеспечить ей, насколько смогу, защиту и в будущем.

Согласно информации Сэлли, здание, в котором меня держали, располагалось недалеко отсюда, и я поднялся в воздух на крыльях летучей мыши, чтобы найти его до наступления рассвета. Я отыскал это строение, оно оказалось таким же, каким она его и описала – старым, безликим, ничем не примечательным кирпичным сооружением в нескольких ярдах от реки. Я облетел его один раз, обнаружив тут неутешительную для себя атмосферу заброшенности. Все двери в этих безмолвных стенах были плотно заперты, окна тщательно закрыты или заколочены досками.

Сев на подоконник, я растворился в тумане, в такой форме я способен проникнуть сквозь любую трещину, намного тоньше тех, которые имелись в старых иссохших досках передо мной. Если место это и было когда-либо чьим-то жилищем, то теперь уже давно нет, и отсутствие приглашения не помешало мне промчаться по темным, пустым комнатам одна за другой. Я услышал снующих кое-где обычных крыс; никто другой в этих стенах теперь уже больше не дышал. Враги по какой-то причине ушли отсюда в какое-то другое место. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что я явился именно туда, куда нужно, так как они оставили после себя немало мусора и брошенного научного и медицинского оборудования, включая по крайней мере одну из тех странных тележек, столь неприятно знакомых мне с тех дней, когда они меня тут держали.

Другие на моем месте, возможно, нашли бы посреди всего этого мусора множество улик, но Мэтьюз грубо ошибся, назвав меня детективом. Для меня, оказавшегося среди этого странного и экзотического брошенного хлама, ясно было только одно: д-ра Дэвида Фицроя здесь уже нет, и нет оснований полагать, что он может сюда вернуться.

Где же после этого искать его самого и его еще неустановленных сообщников? Прислонившись к наружной стене здания и задумавшись над этим, я пропустил рассвет, дав ему возможность застать меня врасплох. Не имея возможности изменить форму в дневное время, я, таким образом, лишился преимущества подыскать для себя днем в Майл-Энде местечко с землей поуютней. Но я посчитал, что у меня много срочных дел, и опытный старый носферату, такой, как я, мог легко выдержать день или два под слабыми, косыми лучами британского солнца.

Покинув прибрежную зону, я отыскал в Уайтчепеле лавку подержанной одежды и купил себе весьма приличную шляпу, вместо картуза, который я где-то потерял, приобретя тем самым как защиту от солнца, так и некоторую начальную точку опоры для последующей респектабельности. Затем я провел оставшуюся часть утра, постепенно обновляя весь свой гардероб, тут купив целые, не рваные брюки, там немного поношенный, но неплохой сюртук, а в третьей лавке – целые, недырявые ботинки. К полудню я был еще, конечно же, далеко не совершенным образчиком моды, но, по крайней мере, чувствовал себя уверенным в том, что смогу войти в контору какой-нибудь газеты или в библиотеку, не будучи тут же бесцеремонно выброшенным из нее на улицу. В первой библиотеке, куда я попробовал войти, мне предложили справочник лондонских врачей, в котором имелся целый список докторов Дэвидов Фицроев… В нем действительно было их перечислено немало. Но, даже если бы я знал, какой именно из них мне нужен, что толку мне от его адреса? Эта печальная мысль посетила меня, когда я стоял, постукивая когтем своего указательного пальца по странице. После того, что произошло у Барли, полиция наверняка, должно быть, разыскивает моего врага, и он не станет сидеть дома и ждать ни их, ни меня. Он наверняка скрывается. Но как мне было узнать, где?

Увы, строго продуманные и методичные действия при решении какой-то задачи не относятся к числу сильных моих сторон. К полудню единственная по-настоящему конструктивная идея, которая пришла мне в голову, заключалась в том, чтобы купить и прочесть газеты, в надежде найти в них что-нибудь, какой-нибудь прямой или косвенный намек или упоминание, о моих врагах и их махинациях и происках. Газеты за этот день не вознаградили моих усилий, и не сделали этого они и на следующий день, но я упорствовал.

Вот так и вышло, что уже примерно неделю после происшествия у Барли можно было наблюдать долговязого, небогатого, несколько пообносившегося, но все же приличного вида господина с Континента, сидящего на скамейке в парке в шляпе, скрывающей ему глаза от теплого вечернего солнца, и несколько задумчиво просматривающего последний выпуск «Таймс». Вопросы и заметки, последовательно привлекавшие его внимание, выглядели примерно следующим образом:


БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ! Избегайте нечистой воды из колодцев и цистерн! Это кишащий бактериями источник заразных заболеваний. Самая безопасная и лучшая питьевая вода для вашего стола, спальни и чая – это «АЛЬФА-БРЭНД»!…

НОВЫЙ РОМАН АЛДЖЕРНОНА ГИССИНГА – «СТУДЕНТ ИЗ БАЙГЕЙТА»

(«Алджернон… КАК-КАК? Кто такой?», спросите вы. Ну, такова уж литературная слава).

КТО ИЗ ЛЕДИ СМОЖЕТ ПОРЕКОМЕНДОВАТЬ К КОНЦУ СЕНТЯБРЯ, В ЛОНДОНЕ И ЗА ГОРОДОМ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОРОШЕГО ПОВАРА ДЛЯ ДОМАШНЕГО СТОЛА? Требования: непьющий, не ленивый и рано встает. Возраст от 29 до 35 лет (не более). Для семьи из четырех человек, восемь слуг. Спокойного, опрятной наружности. Также одновременно требуется хорошая, сильная, чистоплотная кухарка и посудомойка, умеющая хорошо обращаться с овощами. Возраст 18-20 лет.

(Сочувствую автору объявления, ведь я сам так долго жаждал подыскать себе действительно первоклассных слуг в Замок Дракулы. Но невозможно иметь всё).

СПОРТИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ… (я просмотрел текст под этим заголовком, но ничего не нашел относительно травли крыс).

…Штутгартский пастор герр Трауб, выступая от имени евангельских рабочих профсоюзов Вюртемберга, высказался в поддержку введения 8-часового рабочего дня. Он опроверг утверждение о том, что рабочие потратят лишнее свободное время на распитие пивных напитков.

…бригадир конторы-подрядчика Почтового ведомства оштрафован на 5 фунтов за эксплуатацию лошадей, непригодных по состоянию здоровья…

(Из выступления доктора Уильяма Ослера [канадский врач]) …Если задуматься о тех выдающихся возможностях, открывающихся для исследований в Индии… о том широком поле для научного наблюдения за холерой, проказой, дизентерией, чумой, брюшным тифом, малярией… об исследованиях доктора Хэнкина и профессора Хавкина [русско-еврейский врач, работал в Бомбее], а также о нечистом зле бурной эпидемии чумы в Бомбее, – то все это должено подвигнуть наших официальных лиц к осознанию собственных недоработок…

(Я не видел «бурной» эпидемии чумы уже более двух столетий и не хотел бы вновь столкнуться с чем-то подобным еще раз, хотя сам я обладаю почти полным к ней иммунитетом).

БЕСПРОВОДНОЙ ТЕЛЕГРАФ – В Дувр прибыло большое количество оборудования, общим весом около двух тонн, для проведения ряда экспериментов в области беспроволочного телеграфа, которые будут там проводиться.

ЕГИПЕТСКИЙ ХОЛЛ – Английский дом тайн – Поразительные таинства мистера Дэвида Деванта.*
- - - - - - - - - - - - - - -
* Девант Дэвид (1868-1941) – британский фокусник, довольно регулярно давал представления в Египетском холле – здании на Пикадилли, выстроенном в древнеегипетском стиле в 1812 году и снесенном в 1905 году. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - -

(Я подумал про себя, что если бы я располагал свободным временем для развлечений, я предпочел бы что-нибудь более успокаивающее).

РЫБАЛКА – На этой неделе открывается сезон рыбалки…

ТУРЦИЯ И ГРЕЦИЯ – Перемирие

Вопрос о создании пневматической почты в Лондоне рассматривался неоднократно…

ГОЛОД В ИНДИИ – Голодающие подданные Индийской империи Ее Величества…

БРИЛЛИАНТОВЫЙ ЮБИЛЕЙ. Экипаж, в котором Королева выедет на улицы города 22 июня, будет тем же самым, какой использовался и во время празднования Юбилея в 1887 году…

«ИСТОРИЯ ПЛАТТНЕРА», Г.Дж.Уэллса. Книга только что вышла…

(И тут мое внимание вновь переключилось на предыдущую заметку. 22 июня? Это была дата, упоминавшаяся Фицроем, когда я их подслушивал, как какой-то крайний срок. Совпадение? Я задумался, но не пришел ни к какому определенному выводу).

ПЛАН, показывающий места стоянок военных кораблей и трассы для яхт на юбилейном военно-морском параде 26 июня…

КАРТА, показывающая маршрут Королевской процессии 22 июня…

(«Двадцать второго июня приближается», произнес тогда своим культурным голосом Фицрой, и он теперь вновь прозвучал у меня в памяти. Но какая тут может быть связь?)

ДЖЕНТЛЬМЕН ГОТОВ СДАТЬ СВОИ ДВА ОКНА В ДЕНЬ БРИЛЛИАНТОВОГО ЮБИЛЕЯ. Возможность размещения около 14 человек; третья комната используется для ланча. Все удобства. Двойной вид на процессию: когда она проходит под окнами, и когда будет кружить вокруг Лондонского моста. Обращаться к К.Мередиту, Кинг-Уильям-стрит, 78, Сити.

(Вся колонка была заполнена подобными объявлениями).

КОМПАНИЯ ПО РАЗВЕДКЕ ЗОЛОТЫХ ЗАЛЕЖЕЙ КЛОНДАЙКА, ПОДПИСКА НА ПРИОБРЕТЕНИЕ АКЦИЙ ОГРАНИЧЕНА…

ТАБЛЕТКИ КОКЛЯ*…
- - - - - - - - - - - - - - - - -
* Названы по имени врача XIX века Джеймса Кокля, основным ингредиентом их было алоэ, эти таблетки рекламировались как универсальное средство против всяких недомоганий в пути, особенно при путешествиях в Африку и Азию. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - - - -

ПРОДВИЖЕНИЕ ПО НИЛУ…*
- - - - - - - - - - - - - - - - -
* Имеется в виду завоевание английскими войсками под командованием Герберта Китченера махдистского Судана на Ниле. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - - - -

МОЛОКО НЕСТЛЕ…

НАЦИОНАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО ПО ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ ЖЕСТОКОГО ОБРАЩЕНИЯ С ДЕТЬМИ…

НЕДОРОГИЕ ОБРАТНЫЕ БИЛЕТЫ НА ВОСТОК – Индия, Цейлон, Китай, Австралия, Тасмания…

На Уоршип-стрит полицейский констебль Франклин, жетон № 4436, явился по вызову в суд по обвинению в жестоком избиении Мэри Смит и нанесении ей телесных повреждений. Истец, высокая, мощного телосложения ирландка, заявила, что… она шла по Мэнсфилд-стрит, Кингсленд-роуд, направляясь домой, и по дороге ей встретился полицейский, который ее «толкнул», спросив, по какому случаю она тут шляется ночью, и стал к ней приставать. Когда она его отвергла… он пнул ее ногой… ударил ее в левый глаз и подбил его…

ПЕРЕНОСНЫЕ ЖЕЛЕЗНЫЕ ЦЕРКВИ ХАМФРИЗА, Часовни, Молитвенный зал, Клуб, Читальня и Школа, Коттеджи…

Бейби Хейгар, 29 лет, прилично одетая молодая женщина, назвавшаяся актрисой, обвинена в попытке самоубийства. На основании показаний инспектора Чендлера из речной полиции Темзы, в субботу вечером он увидел обвиняемую барахтающейся в Темзе у моста Ватерлоо. После того как он вытащил ее из воды, она заявила ему: «Я выпила только один стакан портвейна, и спрыгнула с моста, потому что устала от жизни». Мистер Холл, судебный священник, сообщил судье, что задержанная сказала ему, что у нее были творческие неудачи по работе, и она сильно пала духом и находилась в подавленном состоянии. По его совету она пообещала обратиться в Женскую театральную гильдию…

(В воображении моем возникло какое-то специальное подразделение, кажется, даже одетое в аккуратную форму и сторожащее возможных утопленниц под всеми мостами Темзы, вооруженное лодками, канатами, веревками и спасательными кругами. Но ни я, ни Бейби Хейгар их там почему-то не видели, и я понял, что это мое видение, должно быть, несколько не соответствует истине).

ОБЩЕСТВО ЗАЩИТЫ ЖЕНЩИН СЕНТ-МЭРИЛЕБОН, 157-9, Мэрилебон-роуд, NW. Это Общество стремится спасти молодых женщин, которые до момента своего падения отличались добрым нравом и поведением. Те, у кого имеются дети, получают помощь из специального фонда. ОБЩЕСТВО НАСТОЯТЕЛЬНО НУЖДАЕТСЯ В ПОЖЕРТВОВАНИЯХ.

УНИВЕРСАЛЬНАЯ МАЗЬ ЭЛДВИАНА «ЕДИНСТВЕННАЯ НАСТОЯЩАЯ МАЗЬ ДЛЯ ВТИРАНИЯ В КОЖУ НА РЫНКЕ!»

НАЦИОНАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО ПО ПРОВЕРКЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЙ ПУБЛИЧНОЙ РЕКЛАМОЙ…

РЕВАЛЕНТА ДЮ БАРРИ – ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ АРАБСКАЯ ПИЩА*

«Она излечила меня от 9-летнего запора, неизлечимого, по заявлениям лучших врачей, и даровала мне новую жизнь, здоровье и счастье. – А.Спадаро, торговец, Александрия, Египет».
- - - - - - - - - - - - - - -
* Продавалась в больших банках, рекламировалась как универсальное средство, нормализующее работу кишечника, в том числе у детей, хотя по сути представляла собой особым образом приготовленную египетскую чечевицу. «Ревалента» – от искаженного латинского наименования растения Ervum lens; Дю Барри – фирма предпринимателя, ею торговавшая. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - - -

ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТИЕ ФОНОГРАФА…

(Статья на самом деле оказалась не такой интересной, какой обещала быть при беглом моем взгляде на заголовок).

ЗАБАСТОВКА ШАХТЕРОВ В АМЕРИКЕ

ГРУШЕВОЕ МЫЛО…

ОПЛАТА ТРУДА РАБОЧИХ В ХЛОПКОВОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ – вчера получены ответы производителей хлопка из Блэкберна, Бернли и Престона относительно предполагаемого сокращения заработной платы ткачей на 10 %…, но комитет рассмотрит их в окончательном виде и по существу дела не ранее следующей пятницы…

ЯНОШ ХУНЬЯДИ – ЛУЧШЕЕ И НАДЕЖНОЕ ЕСТЕСТВЕННОЕ СЛАБИТЕЛЬНОЕ…, свободное от недостатков, зачастую присущих многим другим венгерским минеральным водам…

(Этот мой друг и союзник тех времен, когда я еще дышал, Янош Хуньяди, воевода Трансильвании и позже правитель всей Венгрии, действительно посчитал бы эти воды горькими* для своего вкуса).
- - - - - - - - - - - - - -
* Bitter waters (англ.) = минеральная вода, но дословно: горькая вода, горькие воды. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - -

КОНКУРС НА ЛУЧШИЙ ТЕКСТ РЕКЛАМЫ ИМБИРНОГО ЭЛЯ «G.S.C». – просит уведомить соревнующихся о том, что вопрос еще не удалось урегулировать, и просит всех, у кого имеется возможность отправить свои варианты в другие места, сделать это. Результаты будут объявлены сразу же после принятия решения.

ШАХМАТЫ – МЕЖДУНАРОДНЫЙ КОНГРЕСС В БЕРЛИНЕ

Сегодня утром начался 4-й раунд шахматного турнира. М.Чигорин играл против г-на Блэкберна, но, по недосмотру потеряв ферзя, сдался на 25-м ходу…

Последняя новинка отечественного машиностроения от МЕРИВЕЗЕР – патентованная ПЕРЕНОСНАЯ ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ ПОЖАРНАЯ МАШИНА для коридоров особняков и учреждений, с большим электрическим фонарем, использующая электрический ток для приведения в действие пожарного насоса.

АРМИЯ СПАСЕНИЯ… во всех наших приютах имеются душевые, горячие и холодные, и они активно используются… но принимаются не все обращающиеся… В. БРАМВЕЛЬ БУТ*.
- - - - - - - - - - - - - -
* Вильям Брамвель Бут – 2-й «Генерал» Армии Спасения, сын ее основателя, Вильяма Бута. – Прим. переводчика.
- - - - - - - - - - - - - -

(Я возблагодарил Бога за свое везение, что меня почему-то приняли там в тяжелый час нужды, и напомнил себе, что должен буду послать им большое анонимное пожертвование, когда у меня опять появятся средства).

ВЕЛОСИПЕДНОЕ ПОЛО В ХРУСТАЛЬНОМ ДВОРЦЕ – В эту новую игру играют без клюшек…

Пароходы из Панамы сейчас получают свидетельства об отсутствии заболеваний на борту и больше уже не подлежат карантину в портах Эквадора и Перу…

НАЦИОНАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО ПО ОКАЗАНИЮ ПОМОЩИ БЕДНЫМ, СТРАДАЮЩИМ ГРЫЖЕЙ И НАДОРВАВШИМСЯ…

…На Уоршип-стрит крепкий мальчик небольшого роста, очень оборванный и босой, обвиняется завучем школы в прогулах и в том, что шлялся по городу, не находясь под надлежащей присмотром… похоже, число блуждающего без дела населения в этом районе постоянно растет…

…дело Дрейфуса принимает большие масштабы…

ЭТО ФАКТ!
что обильное поедание мяса приводит к ревматизму мышц, подагре, сильным болям в конечностях и суставах, холодеют конечности, появляется влажность рук, ослабляется циркуляция крови, наступает мигрень (головная боль) – А ТАКЖЕ зачастую тучность и полнота. Говорят, что «кровь – это жизнь», но такое утверждение – вздор…

(В самом деле?)

ЧУМА В ИНДИИ – минимальный карантин сроком на шесть дней действует в отношении всех прибывших 2-м и 3-м классом по железной дороге в Бомбей из зараженных чумой районов… Вчера еще четыре европейца, ставшие жертвами чумы, поступили в больницу в Пуне…

«КОМПАНИЯ БОЛЬШИХ БЕЗЛОШАДНЫХ ЭКИПАЖЕЙ», Акционерное общество…

(Я кое-что уже слышал о подобных машинах, но еще их не видел).

БАРНУМ И БЕЙЛИ* – Величайшее шоу на Земле – Открытие в Большом выставочном центре «Олимпия»…
- - - - - - - - - - - - - - - -
* Цирк Барнума и Бейли – американское шоу, известное показом чрезвычайно уродливых людей, лилипутов, а также фабрикацией «трупа русалки».
- - - - - - - - - - - - - - - -

КРУЖЕВНАЯ РУБАШКА «БРИЛЛИАНТОВЫЙ ЮБИЛЕЙ»…

НАЙДЕН – очень большой дорожный сундук, запертый, обитый прекрасной прочной кожей, континентального производства. Владелец может забрать его, подтвердив свою личность, имя которой обозначено на сундуке…

Я дважды перечитал эту последнюю заметку, а затем встал, сложив газету. Кажется, изменчивая богиня фортуны вновь мне улыбнулась; и давно пора, кстати, подумал я.

Тем же вечером, как только наступили сумерки, я прибыл по указанному адресу в Вестминстер, потратив до этого несколько своих последних монет на покупку лучшей шляпы, которую не постыдился бы носить даже сам мсье Кордей из Парижа и Вены.

Полноватая, уже не молодая женщина, отворившая мне дверь, оказалась довольно вежливой, но очень твердой в своем отказе позволить мне войти. Она осталась абсолютно не впечатленной моей, как я посчитал, самой располагающей и даже заискивающей улыбкой. Мне нужно будет вновь прийти сюда утром, сказала она, когда лица, нашедшие сундук – нет, она не знала, где и при каких обстоятельствах он был найден, – вероятно, будут дома.

Через два часа после хмурого восхода солнца я вновь был там. Та же самая непреклонная женщина провела меня наверх в несколько экзотического вида гостиную, в одном углу которой лежал огромный сундук, без всяких сомнений мой – он был обит толстой коричневой кожей, и был массивным, как гроб, хотя и не столь явно по форме на него походил.

Бросив на него взгляд, я понял, что бирка с фамилией была снята, но крышка по-прежнему была плотно закрыта, и мой большой ящик казался неповрежденным. Едва только хозяйка вышла, оставив меня сидящим в кресле и дожидающимся моего благодетеля, как я вскочил и склонился над своей собственностью. Только я убедился в том, что сундук по-прежнему заперт, как я услышал тихие, почти не слышные движения людей где-то за моей спиной, будто несколько человек вошли в соседнюю комнату. На эти звуки я не обратил внимания, пока дверь у меня за спиной не начала тихо открываться.

Я обернулся, улыбаясь, чтобы поздороваться с моим благодетелем, но вместо него увидел трех мужчин, двое из них держали в руках пистолеты, направленные в мою сторону, в то время как третий схватил какую-то дубину. Сразу же после этого вслед за ними в дверь вошла исключительно красивая девушка и остановилась, сверля меня глазами и глядя, как на врага.

Худощавый мужчина напряженного вида, который был готов действовать несколько в опережение всех остальных, сказал: «Это оружие, сэр, лишь для нашей собственной самозащиты».

«В самом деле?», ответил я. «Даже с шансами трех на одного? Что заставляет вас полагать, что я намерен причинить вам какой-то вред, и почему вы все так робки и испуганны в такое прекрасное июньское утро?» Облака, хмурившие рассвет, разогнало ветром, и где-то в саду уже щебетали птицы.

«Ну, минувшим темным вечером мы были напуганы даже еще сильнее», ответил он, и в голосе его послышалось нечто такое, что я по великой глупости своей оставил без внимания. С легким непреднамеренным пренебрежением я повернулся к ним спиной и снова склонился над своим сундуком, принявшись его осматривать.

И я застыл на месте в этой позе, когда он резким тоном добавил: «Давайте больше не будем играть в игры. Я с превеликой радостью услышу из собственных ваших уст, граф Дракула, правду о том, как погибла фрау Графенштайн».



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Мы отвезли Сэлли Крэддок в больницу прямо с того места, где она была сбита. Несколько часов она еще продержалась, медленно умирая, и мы с Холмсом оба оставались у ее постели, но затем она скончалась, не приходя в сознание. Между тем извозчик ломового фургона был задержан, но, так как он сам был очень сильно ранен при опрокидывании своего экипажа, он был не в том состоянии, когда его можно было подвергнуть серьезному допросу. Холмс сразу же узнал его – это был какой-то мелкий преступник и хулиган.

«Конечно, они знали, что она в участке, Ватсон – каким-то образом им стало об этом известно. И этот избранный ими для выполнения этого дела тип должен был дожидаться снаружи, и он оказался довольно проворным – он не замедлил воспользоваться возможностью, когда она ему представилась. Я чувствую свою ответственность за то, что дал ему такой шанс. Я не мог предвидеть, что Сэлли Крэддок примет меня за вампира, потому что мы похожи лицами, и, увидев меня, отреагирует именно таким неожиданным образом».

«Как вы могли предвидеть что-нибудь подобное? В своем кратком заявлении в полицию она описала… этого убийцу… как дружески настроенного по отношению к ней, и что он ей помог. «Как джентльмен» – вот еще один термин, который она употребила при этом, не так ли?» Лестрейд принес нам в больницу первое и единственное ее заявление, чтобы мы его прочли.

Холмс покачал головой. «Нет, я должен был подозревать, что он мог внушить ей страх и крайнюю неприязнь, которые должны быть очень глубокими*. Это же обратная сторона монеты той проклятой привлекательности, которой эти существа обладают при воздействии на женщин. Эти укусы у нее на горле – они же были сделаны не копытами лошадей и не колесами фургона». Кажется, я, должно быть, пробормотал что-то в ответ на это. Вскоре после этого я вернулся на Бейкер-стрит, а Холмс с лихорадочной энергий бросился чем-то заниматься – из этой его деятельности я мог наблюдать лишь за какой-то небольшой ее частью. До конца дня он неоднократно покидал и возвращался в нашу квартиру. И возвращаясь, он каждый раз спрашивал, были ли какие-либо сообщения для него, и отвечал на мои расспросы коротко и грубовато, если вообще отвечал.

* Вопрос об истинных мотивах бегства Сэлли Крэддок из полицейского участка, если его рассматривать в полном объеме и если уж вообще его нужно здесь поднимать, заслуживает более подробного изложения, чем у меня на это здесь имеется места. Отмечу только, что остается лишь предположить, что Ватсон всегда и неизменно точно записывает слова Холмса. – D.


Уже был вечер, когда он, наконец, вернулся, оставшись дома на такое длительное время, что ему действительно стоило снять шляпу. Он бросился в кресло, попытавшись найти утешения в крепком табаке, и в целом производил впечатление глубоко задумавшегося и напряженно мыслящего о чем-то человека, в сочетании с почти изнуренным состоянием. Я убедил его немного поесть, и вскоре после этого, к моей великой радости, он отправился спать, очень рано.

В ту ночь я так и не смог как следует выспаться. Поднявшись рано утром, я тихонько заглянул к Холмсу и с удовлетворением увидел, что он все еще спит.

Только я закончил свой завтрак, как объявили о приходе двух джентльменов, и с некоторым удивлением я приветствовал у нас лорда Годалминга и доктора Сьюарда. Я не видел их после происшествия у Барли и почти даже не думал о них с тех пор. Взглянув теперь на их лица и увидев, что они несколько мрачно настроены, я спросил: «Могу ли я считать, господа, что данный визит вызван каким-либо чисто общественным вопросом?»

«Да, это так». Джек Сьюард обменялся взглядами со своим товарищем, а затем продолжил: «Наше дело касается крайне деликатных вопросов, но я уверен, вы поймете, что оно такого рода, мимо которого нельзя пройти молча».

«Вероятно, на самом деле вам нужно встретиться с Шерлоком Холмсом. Но боюсь, в настоящее время он пока не сможет вас проконсультировать». Когда я заказывал завтрак, я проинструктировал миссис Хадсон, чтобы она говорила всем незнакомым посетителям, что Холмса нет дома.

«Нет, мы хотели видеть именно вас, доктор Ватсон», встрял лорд Годалминг. «По правде говоря, мы сначала постарались убедиться в том, что вы дома один, прежде чем войти сюда».

У меня нервы и так уже были напряжены, и поэтому такая их скрытная, упрямая и загадочная манера поведения показалась мне довольно неприятной. «Да, ну тогда в чем же дело?»

Они вновь нерешительно переглянулись. Затем Сьюард прямо перешел к делу: «Нам хотелось бы знать, почему вы в ту ночь у Барли помешали полицейскому исполнить его служебные обязанности».

На мгновение показалось, что мое раздражение грозило перерасти в гнев; но я быстро сообразил, что такая моя реакция едва ли была бы справедливой. На месте Сьюарда я тоже предпочел бы действовать именно таким образом со старым знакомым. Я молча кивнул.

Сьюард мрачно сказал: «Тут дело, конечно же, не просто в том, что человек избежал ареста за азартные игры или еще что-то в этом же роде. Я считаю, Ватсон, что этот тип вообще-то на самом деле является тем самым убийцей с берега Темзы».

«Что заставляет вас так считать?»

«Ну, у всех есть друзья, понимаете. И у некоторых моих друзей есть друзья в Скотланд-Ярде. Вы отрицаете, что помогли ему скрыться?»

«Нет. Но я торжественно даю вам честное свое слово, джентльмены, что я руководствовался лишь наилучшими намерениями. Если вы не примете на веру мое честное слово, я предлагаю вам по этому вопросу спросить мнения мистера Шерлока Холмса, когда он проснется».

Сьюард заморгал, посмотрев на меня. «Но хозяйка сказала––»

«Она получила от меня указания так говорить. Прошлым вечером я как врач мистера Холмса посчитал обязанным дать ему успокоительное».

Мой старый знакомый покачал головой, выражая тем самым, по-видимому, смешанные свои чувства шока, смущения и облегчения. Он снял очки, протер их и вновь надел. «Послушайте, Ватсон, если всё так, как вы говорите, и что с этим все в порядке, что же вы там делали у Барли… точнее, я имею в виду, что мы подумали, что вы там… о, черт побери, ну ладно, ладно, все в порядке, с меня этого достаточно. В любом случае, у меня мозги по-другому устроены и не склонны ко всем этим детективным расследованиям и интригам. Что скажешь, Артур?»

Его светлость, также, как мне показалось, вздохнул с облегчением и пробормотал что-то вроде согласия с ним. Когда мои гости уселись в кресла, которые я теперь поспешил им предложить, и вежливо отказались что-нибудь выпить и закусить, Сьюард продолжил меня расспрашивать: «Хорошо, только… – надеюсь, вы не посчитаете неэтичным мой вопрос, – надеюсь, у мистера Холмса ничего серьезного? Если же что-то серьезное, то это даст повод для радости многим преступным элементам как в нашей стране – так и даже во всей Европе – но ведь для всех нас это будет печальный день».

«Я…» Я потер лоб, не зная, как мне себя повести в этой ситуации. «Я уже начал подумывать о том, чтобы проконсультироваться от его имени и ради него же самого со специалистом». Тут лорд Годалминг встал. «Был очень рад снова с вами увидеться, доктор Ватсон. Джек, думаю, я сейчас, пожалуй, пойду, и оставлю медицинские вопросы, если таковые обнаружатся, вам двоим».

Я попрощался с Его Светлостью. Затем, после того как мы остались одни, Сьюард серьезно сказал мне: «Я, конечно же, готов вас выслушать в любое время, на профессиональной и строго конфиденциальной основе, если вы захотите проконсультироваться со мной».

С некоторой неохотой я начал излагать, иногда запинаясь, мою растущую озабоченность психическим состоянием моего друга. Помимо моего нерасположения к этому, я испытывал трудности, причем как никогда реальные, в том, что я не смел раскрыть, даже под защитой профессиональной тайны, ужасающую угрозу чумы, нависшей над Лондоном.

Я начал так: «В данное время Холмс расследует одно дело – я бы даже сказал, несколько связанных между собой дел – такой важности, которая превосходит все предыдущие дела, которые были у него перед этим в его карьере».

«Ах». Сьюард, что довольно естественно, был этим поражен. «И вы чувствуете, что такое чрезвычайное напряжение сказывается на его состоянии?»

«Да».

«Насколько он близок к решению, как вы считаете, этой сложной проблемы? Или не только одна эта проблема влияет на его состояние? Боюсь, я не очень четко понял, что вы имеете в виду».

«Я тоже боюсь, что не могу выражаться в этом плане яснее, даже в том, что касается медицинской консультации».

Он внимательно на меня посмотрел, а затем пожал плечами. «Ну, если не можете, то так уж и быть. Если точнее, какие именно у него симптомы?»

Прошло некоторое время, прежде чем я сумел это сформулировать, поборов себя, или же попытался это сделать. «Всё это связано с одним из людей, причастных к этому делу… одним из тех, кто скрывается… Холмс стал ужасно одержим установлением личности этого человека».

«Разумеется, такова ведь задача детектива – выяснить это?»

«Вижу, что я плохо изъясняюсь. Холмс совершенно серьезно уверял меня, и не раз, в том, что этот человек – а это тот самый, которому я невольно помог у Барли… – он… что-то вроде какого-то сверхъестественного существа».

«Тот человек у Барли – понимаю». Сьюард откинулся на спинку кресла, с весьма серьезным видом. «Кстати, я слышал, что арестованная там девушка позднее получила серьезные ранения. Не думайте, Ватсон, что я захожу слишком далеко, задавая эти вопросы. Они имеют отношение к природе и характеру проблем мистера Холмса».

«Без сомнения, это так». Холмс просил по возможности сохранять в тайне смерть Сэлли Крэддок. «Но не лучше ли мне сначала описать состояние пациента?»

«Разумеется, если хотите. Если точнее, каким именно типом сверхъестественного существа мистер Холмс считает этого беглеца?»

Тут я вынужден был раскрыть, наконец, карты: «Вампиром». Сьюард при этих словах остался настолько серьезным и мрачным*, что мои надежды, начавшие было появляться в связи с возможным приобретением союзника, снова оказались разбитыми. Он спросил: «Что за направление приняло это его расследование, отчего в голове у него возникла такая идея?»


* Те из читателей, кто знаком с моим недавним рассказом о моем посещении Лондона в 1891 году, или же со старыми, искажающими правду записями и дневниками моих врагов, описывающими те же события, уже узнали доктора Сьюарда и лорда Годалминга как двух моих противников по тем событиям. Поэтому в 1897 году существование вампиров не являлось ни для кого из них новостью – хотя они, беспокоясь за собственную репутацию как людей здравомыслящих, не настроены были обсуждать эти свои знания с посторонними. И независимо от того, когда именно впервые Сьюард понял, что я еще жив и вернулся в Лондон, – во время этого разговора с Ватсоном, или в какой-то другой момент – это обстоятельство, должно быть, поразило его, словно раскаленным ударом хлыста. – D.

«Повторюсь, я не имею права это обсуждать – и не смог бы, хотя бы даже ради сохранения его рассудка. Вы считаете, выходит, что его наваждения относительно вампиров носят какой-то специфически болезненный характер?»

«Я считаю, что, возможно, будет очень трудно спасти его рассудок, если только я не буду знать, что именно ему угрожает. В то же время я, конечно же, должен уважать ваше решение относительно важности вопросов, о которых мне ничего не известно».

«Хотелось бы мне рассказать вам больше, но не имею права. Холмс должен уже скоро проснуться, если вам хочется––»

«Нет, Ватсон, думаю, нет. Я предпочел бы, чтобы он пока не знал о том, что вы проводите медицинскую консультацию от его имени без его ведома. Какой седативный препарат вы прописали?» На мой ответ он задумчиво кивнул. «Кажется, это достаточно сильное средство и может помочь ему отдохнуть; и, возможно, сна этого будет вполне для него достаточно».

«Вы действительно так думаете?»

«Давайте дадим ему шанс. – Если вы считаете, что следует ему дать какое-нибудь более сильное успокаивающее средство, у меня имеется препарат из Южной Америки, который я считаю бесценным в случаях нервного истощения. Он снимает психическое напряжение, заставляет мозг отдыхать и вызывает глубокий сон без вредных побочных эффектов». Немного пошарив у себя в карманах, Сьюард извлек оттуда небольшую, ничем не примечательную на вид коробочку, которую он открыл, показав мне одну таблетку. «Тут одна доза – сейчас у меня с собой только одна; но пациент должен принимать не более одной пилюли в сутки, а если вы хотите, чтобы он принимал больше, вам достаточно будет лишь обратиться ко мне».

Я с благодарностью взял у него эту коробочку и положил ее себе в карман. Сьюард вырвал листок из своей карманной записной книжки и стал на нем что-то писать. «Вот адрес моего заведения в Перфлите – вот тут номер телефона, если у вас есть возможность сделать звонок по аппарату. Пожалуйста, звоните сразу же, если произойдет какая-либо вспышка жестокости или буйного поведения пациента, или по любой иной причине, если будете нуждаться в моей помощи. Все возможности моей лечебницы, разумеется, в вашем распоряжении, если возникнет такая необходимость, хотя мы должны надеяться, что этого не произойдет. У нас среди пациентов бывали представители самых выдающихся родов Великобритании. В последнее время я стал подумывать о том, чтобы отказаться от этого старого здания и переехать в какое-нибудь другое место, поэтому на данный момент в здании осталось очень мало пациентов – но это лишь к лучшему в нашем случае, где нам, конечно же, нужна будет конфиденциальность. В Эксетере сейчас находятся старые мои друзья, приехавшие ко мне на Юбилей, но они бывали там раньше и знакомы с правилами, и поэтому это не должно представлять особых проблем».

Сьюард вскоре ушел, унося с собой мою сердечную благодарность. Вновь оставшись один, я почувствовал себя намного лучше, облегчив душу и, как я надеялся, приобретя партнера, способного мне помочь в борьбе за личность Холмса.

Чуть позже и он вскоре проснулся, выглядя намного лучше ввиду своего долгого сна, хотя он, протирая глаза, когда входил в гостиную, чуть было не столкнулся со мной. Тем не менее, это его несколько одурелое после сна под лекарством состояние быстро прошло, и он тут же насторожился, оглядев гостиную. «Как вижу, у нас были посетители», такой была первая же его фраза.

«Два моих знакомых», ответил я, почувствовав облегчение, что мой друг не подавал признаков того, что понял, что я дал ему прошлым вечером препарат посредством цыпленка в соусе карри.

Очевидно, Холмс уже мысленно перешел к совсем другим вопросам. «Я должен вновь посетить сегодня утром, Ватсон, одного своего старого знакомого, у которого я недавно побывал – без сомнения, вы помните того слепого немецкого механика, фон Гердера?»

«Конечно – это тот, который мастерил духовые ружья для недоброй памяти полковника Себастьяна Морана. Вы собираетесь навестить этого слепого в тюрьме?»

«Нет». Холмс улыбнулся, увидев тут же появившееся у меня на лице выражение беспокойства. «И этого слепого уже не стоит считать одним из моих врагов. После того как он вполне исправился, он переехал жить в Лондон; к этому изменению адреса немного приложил руку я, и за это он выразил мне свою благодарность, любезно предоставив в мое распоряжение свои руки и свое мастерство. А вообще-то, по правде говоря, я думаю, что он работал на меня всю ночь».

«Если вы поедете к нему, то я отправлюсь туда же вместе с вами».

«Это невозможно. Он действительно изменился в лучшую сторону, но присутствие кого-то, кого он не знает, может сбить его с верного курса». Холмс вдруг резко замолчал. Он стоял у окна, так что я подумал, что он заметил что-то необычное или интересное на улице. Но затем он сказал мне, не поворачиваясь: «Помните, Ватсон? Именно из-за моего лица она бросилась бежать, крича от ужаса, что и привело ее к смерти».

«Конечно, помню, Холмс. Но вашей же вины в том нет».

Он повернулся и посмотрел на меня. «Вы подумали о вампирах, Ватсон, к чему я вас подталкивал?»

«Да», ответил я неохотно и был приятно отвлечен появлением девушки с завтраком, который Холмс приказал приготовить, проснувшись.

«Отлично, это очень хорошо!», сказал он почти радостно. «Когда придет время, мне понадобится человек, кому я могу доверять». И он сел и набросился на свой бекон и яйца с энергией, давшей мне повод надеяться на лучшее.

Когда девушка снова оказалась на таком расстоянии, когда не могла нас слышать, я сказал: «Разумеется, вы можете на меня в этом положиться».

Внезапно он пристально поглядел на меня с возникшим у него в глазах тревожным подозрением: «Ватсон, вы должны сейчас же поклясться мне, честным своим словом, что никогда не станете даже поднимать тему вампиров в разговорах с моим братом Майкрофтом; это способно абсолютно сокрушить его. Вы даете мне такое обещание?»

«Да, даю», ответил я печальным голосом и с самыми мрачными мысленными оговорками и сомнениями. На самом же деле я уже некоторое время рассматривал вопрос о том, что обстоятельства могут весьма скоро заставить меня посоветоваться с Майкрофтом. Как известно большинству моих читателей, старший брат Холмса, насколько мне известно, являлся его ближайшим родственником – вообще-то его единственным живым родственником. Майкрофт работал в правительстве и никогда не покидал Лондон. Образ жизни его и привычки были настолько устойчивыми и неизменными, что я вообще-то отложил на время эту с ним консультацию, зная, что мне не составит труда отыскать его с этой целью в любой час дня или ночи.

Какие-то мысли, вероятно, нахлынувшие на Холмса в связи с Майкрофтом, погрузили его в углубленную в самого себя задумчивую паузу, почти даже в забытье, он прекратил копаться в тарелке, стоявшей перед ним, словно вдруг позабыв о ней.

«Я никогда не рассказывал вам о своем детстве, не так ли, Ватсон?»

«Нет, Холмс, никогда».

«В нем были неприятные, болезненные моменты, которые, я полагаю, бывают довольно у многих. Но не настолько… во всяком случае, детство у Майкрофта, должно быть, было еще хуже моего, потому что он ведь на семь лет старше меня и, должно быть, видел больше и больше понимал в то время. Я имею в виду такие вещи, которые можно посчитать ужасными для любого ребенка. Поэтому последствия этого для него были серьезнее, чем для меня. Я должен вас снова предупредить: одно лишь простое упоминание о вампирах способно его погубить».

Я ждал, внимательно слушая, что зачастую бывает лучшим из всего того, что доктор может сделать для любого пациента.

Холмс продолжал, тем же отвлеченным тоном: «Мой отец был, как я уже, кажется, когда-то говорил, деревенским землевладельцем, по сути помещиком. Человеком он был неплохим, добрым, незаурядного интеллекта, хотя мало чем был знаменит. Также он был человеком огромной силы, потому что он сумел пережить… много чего».

Я по-прежнему молча ждал.

Когда Холмс снова начал говорить, его голос стал напряженным, что с недавних пор вообще стало слишком часто у него наблюдаться. «Вы знаете, что мы с Майкрофтом оба посвятили свою жизнь умственным, интеллектуальным занятиям. И ни один из нас не женился…»

У меня сложилось сильное ощущение, что мой друг балансировал на грани какого-то откровения или признания, которое могло показаться мне ужасным – и тем еще ужаснее, что я и представить себе не мог, что это может быть, и действительно ли это имеет под собой какую-то реальную почву, а не только одни фантазии, порожденные его расстроенным мозгом.

В этот критический момент нас прервал звонок. Когда я вернулся к Холмсу с телеграммой в руке, я увидел со смешанным чувством облегчения и разочарования, что за этот короткий промежуток времени мой друг сумел взять себя в руки, и никакого откровения не будет.

Телеграмма была от управляющего складом Марлоу, адресованная Холмсу, который быстро разорвал ее и прочел с выражением удовлетворения на лице.

«У него, как вы помните, Ватсон, целая сеть складов под его управлением; и эта телеграмма – ответ на одну из моих собственных, отправленных ранее, в которой я спрашивал г-на Марлоу, в каком здании я, скорее всего, могу найти очень большой ящик или сундук, выгруженный 10 числа этого месяца или около того с какого-нибудь корабля, прибывшего в Ост-Индские доки из портов Средиземноморья, и не востребованный владельцем. И я очень удивлюсь, если мы не сможем сейчас заполучить в свои руки этот багаж в течение нескольких часов, и, если повезет, через день или два мы увидим и его владельца».



_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Как только я оправился от шока оттого, что ко мне обратились по истинному моему имени, я повернулся, чтобы внимательней осмотреть тех четырех людей, с которыми теперь мне пришлось столкнуться. Только после этого я узнал стоявшего по правую руку от их лидера и на полшага позади него того самого крепкого телосложения мужчину, который непонятно почему (для меня это было загадкой), но и крайне своевременно пришел мне на помощь в кабаке у Барли. Тогда он произвел на меня впечатление храброго человека; теперь его лоб и брови были нахмурены, хотя, подумалось мне, и не от какого-то страха передо мной. Он постоянно бросал взгляды на доминирующую фигуру своего главаря и покусывал усы, как будто сильно о чем-то беспокоясь.

Третий был довольно молодым и чуть ли не дрожал от страха – я не стал воспринимать его всерьез, и взгляд мой двинулся дальше, остановившись на девушке. Возможно, преувеличением будет сказать, что все мысли об опасности тут же у меня куда-то улетучились. Скажу лишь вместо этого, что, увидев ее, я так ясно мысленно представил себе все возможные радости жизни, что все жизненные заботы, тревоги и даже грозящие мне опасности показались мне чем-то значительно менее важным.

«Вы своим взглядом словно глумитесь надо мной, сэр», сказала она, причем вряд ли с дрожью в голосе, и сама она в то же время смело встретилась со мной взглядом.

Мое восхищение ею только возросло. «Нет, я никогда не издеваюсь над красотой, и тем более над храбростью», ответил я. И затем, наконец, мой взгляд остановился на их лидере. Он напомнил мне кого-то – я не смог сначала вспомнить, кого именно. «Сразу и честно предупреждаю вас», добавил я. «Не стреляйте в меня из этих своих пистолетов».

«Я уже сказал», ответил он, «что они нам нужны лишь для самозащиты. А теперь, граф, будьте добры, расскажите нам всю правду о гибели фрау Графенштайн».

«Вы полицейский? Даже если и так, я не позволю вам вмешиваться в мои дела».

«Мне известно, что вы убили эту женщину и что вы выпили у нее кровь». Это был голос прокурора.

«Я испытывал страшную жажду», ответил я и увидел, что самый молодой из них и наименее устойчиво стоявший на ногах немного отвернулся в сторону, покачав головой, и пробормотал что-то про мать своего Бога.

Моя насильственная смерть, если она когда-нибудь наступит, несомненно, будет связана с моей чрезмерной и горделивой самонадеянностью. С явным неуважением, и даже с презрением я повернулся к ним спиной и снова протянул руку к своему сундуку, решив поднять и немедленно унести его отсюда. Звук пистолетного выстрела, раздавшийся у меня за спиной, прогремел довольно громко в этих четырех закрытых стенах. Левую мою руку, протянутую, чтобы взяться за ручку ящика, обожгло раскаленным железом, или, скорее, ее пробило с такой ошеломляющей силой, что она онемела. На какое-то мгновение я решил, что рука моя искалечена и полностью выведена из строя, и боюсь, что я посмотрел, как дурак, на то, как у меня с кисти и пальцев внезапно закапала и полилась моя собственная красная кровь.

Но рука моя, хоть и простреленная, по-прежнему была по существу целой и не поврежденной. Я вновь повернулся к ним и посмотрел в бесстрашные глаза своего противника за дымящимся дулом пистолета. «Мои поздравления», заметил я, «вы подумали о деревянных пулях. Я уж начал было считать, что все англичане идиоты». Теперь, когда глаза мои раскрылись, я увидел, что то, что я принял за какую-то грубую и пошлую дубину в руках самого молодого из них, на самом деле было остро заточенным деревянным колом.

Мой главный противник – единственный из всех этих четырех, действительно достойный такого названия – слегка поклонился, ни на секунду не спуская с меня прицела и не ослабляя бдительности. «Примите мои извинения, граф», пробормотал он, «но я счел необходимым сразу же продемонстрировать эффективность нашего оружия и твердость наших намерений, чтобы вы не заставили нас немедленно и уже окончательно испытать их на вас. Мне будет досадно, если у меня не будет возможности поговорить с вами, прежде чем это произойдет. Вам нужна медицинская помощь?»

Я лишь улыбнулся. Девушка резко затаила дыхание. Молодой человек отпрянул на полшага назад, но затем, как бы стыдясь этой реакции, вновь чуть выдвинулся вперед, пока не оказался на пару дюймов ближе ко мне, чем раньше.

Но я по-прежнему говорил лишь с главным из них. «Разумеется, я соглашусь поговорить с вами. В этом непредвиденном осложнении, в котором я сейчас оказался, я должен винить лишь самого себя, мистер––?»

«Позвольте мне исправить нехватку формальных представлений друг другу всех здесь присутствующих. Граф Дракула, доктор Ватсон, мистер Питер Мур из Нью-Йорка – и мисс Сара Тарлтон, также американка. Меня же зовут Шерлок Холмс».

Имя Холмса было, конечно, в то время уже широко известно, и в Европе и даже по всему миру, и он произнес его с видом человека, спокойно и уверенно сыгравшего верной козырной картой. Увы, из-за моей изоляции в трансильванской глуши, которую я так редко покидал, абсолютное равнодушие, с которым я выслушал имя Холмса, должно быть, поразило его гордую натуру чем-то похожим на преднамеренное оскорбление.

Но в тот момент я лишь увидел (не понимая, почему), что он внезапно слегка побледнел. «Ватсон», прохрипел он, «Мур, мисс Тарлтон. Пожалуйста, оставьте нас наедине с этим человеком, немедленно».

Ватсон заметно забеспокоился: «Холмс», прошептал он, «Холмс, позвольте вызвать сюда Лестрейда».

«Хорошо», согласился Холмс, к некоторому удивлению (как мне подумалось) Ватсона. «Но только покиньте нас, немедленно!»

Молодой Мур, спотыкаясь, попятился к выходу, не в силах оторвать зачарованный взгляд своих до смерти перепуганных глаз от моего лица. Сара Тарлтон повернулась ко мне спиной и с явной готовностью двинулась к выходу, словно ведомая каким-то чувством, подсказывавшим ей, что за дверью она найдет мир более здоровый психически и более безопасный. Ватсон перешел в организованное отступление. Выходя, последний свой встревоженный взгляд он бросил на своего шефа.

Возможно, они уже настолько привыкли подчиняться приказам Холмса, что не стали оспаривать этот последний его приказ, или даже пытаться понять его цель. Но я – я его понял. Если раздастся еще один выстрел, свидетелей быть не должно.




_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Когда мы с моим другом вновь ехали на восток через весь город, в ответ на телеграмму от управляющего складом Марлоу, я спросил: «Даже если мы окажемся правы, предположив, что этот человек недавно прибыл в Лондон на корабле, как мы сможем отличить его багаж от тысячи других?»

Холмс улыбнулся. «Я не успел рассказать вам о своем разговоре с информатором Джонсом. Тот необычный человек, с которым Джонс повстречался в ночлежке, как оказалось, спрашивал его о том, где можно забрать невостребованный багаж с Ост-Индских доков. Джонс этого не знал и не смог дать ему такую информацию, но, к счастью, у нас есть способы это выяснить».

«Джонс говорил об этом и Лестрейду?»

«Говорил».

«Но полиция не предприняла никаких усилий по расследованию этой зацепки?»

«Лестрейд лишь качает головой и разделяет ваши сомнения в возможности отличить необходимый нам багаж от других. Но – если мои надежды подтвердятся – его можно будет отличить и определить, потому что такой багаж уникален. Что требуется вампиру, Ватсон? Что нужнее ему даже крови, которую он выпивает ради утоления своего ужасающего аппетита?»

Сердце у меня сжалось, как это происходило всякий раз, когда появлялись свидетельства неутешительного психического состояния Холмса, и я пробормотал в ответ на это что-то настолько неразборчивое и невразумительное, что я сам даже не понял.

«Его земля, Ватсон! Своего рода гнездо, укромное уютное местечко с хорошей почвой – землей его родины, потому что ни на чем другом он не сможет успокоиться и уснуть. Если мы не найдем большой сундук или ящик с землей, тогда, значит, мои надежды не оправдаются, и объект наших поисков является вампиром, родившимся в Англии и просто возвращающимся из-за границы с обычным багажом – грязной одеждой и запасной обувью. О да, они люди, знаете ли, во многих отношениях. Чертовски похожи на нас, за исключением того, что…» Тут Холмс умолк. Он крепко сжимал в руке большой саквояж, который он вез с собой с Бейкер-стрит, и он был таким мрачным, каким я его никогда не видел. «Но, если мы действительно найдем сундук, наполненный землей, то тогда в ту же секунду весь туман у меня перед глазами и в голове рассеется».

«Тогда я даже сильнее вашего желаю его найти», сгоряча ляпнул я.

«Мой добрый старина Ватсон! По крайней мере, вы вполне искренни, когда так говорите. За все прочее не беспокойтесь. Придет время, и вы сами во всем убедитесь – я лишь молю бога, чтобы это время не пришло слишком поздно».

Вскоре мы подкатили к первой своей остановке – к большому складу на берегу Темзы, во многом похожему на тот, в котором мы впервые встретились с управляющим Марлоу, и находившемуся не очень далеко от него. Мы обнаружили его внутри здания вместе с двумя рабочими, посреди огромных куч багажа самого разного типа.

Марлоу с электрической лампой в руке стоял перед огромным коричневого цвета кожаным сундуком. «Мы в точности исполнили ваши указания, мистер Холмс», объявил он, приветствуя нас. «Это единственный багаж, подходящий по размерам и привезенный сюда на хранение в качестве невостребованного груза из Ост-Индских доков. Он крепко заперт, как видите, и мы не стали пытаться его открыть».

«Отлично!» Холмс перевернул бирку, прикрепленную к сундуку, ее поверхность оказалась покрыта тонким слоем пыли. На бирке было обозначено имя некоего мсье Кордея, и было отмечено, что месяц назад багаж был отправлен из Марселя в Лондон.

«Он большой, и в нем вполне достаточно места для трупа, как вы сказали», предположил управляющий, а у рабочих, услыхавших это, глаза расширились от изумления. «Вы думаете, сэр, что он там и лежит?»

«Наша задача намного упростится, если так и будет. Будьте добры, перенесите его сюда, в центр, где посвободнее».

Словно стараясь придать себе больше смелости перед тяжелым испытанием, Холмс вытащил из кармана небольшую металлическую отмычку и набросился с нею на замок. Я заметил, что руки его слегка дрожат, и дважды его отмычка выскакивала из узкой замочной скважины. На лице его застыла маска суровой сдержанности. Когда ему, наконец, как мне показалось, величайшим усилием воли удалось обуздать свои нервы, ему удалось успешно справиться с механизмом, и он сработал.

После того, как замок слабо щелкнул, он довольно длительное время вообще ничего не делал. Затем он встал и молниеносным движением откинул крышку. Не знаю, что именно он ожидал или боялся увидеть там внутри, но я заметил, что плечи его опустились, когда внезапно спало его напряжение. И когда я посмотрел ему через плечо, я с удивлением обнаружил, что большой кожаный сундук был наполовину заполнен чем-то очень похожим на обычную почву – черноземом.

«Как я и надеялся, Ватсон», вздохнул Холмс, и огромное облегчение в его голосе было столь же очевидным, сколь и загадочным для меня. «Наш убийца не является уроженцем Англии, так как он привез свое гнездо с собой».

Открыв большой саквояж, который он привез с собой в кэбе, мой друг, к моему изумлению, вытащил из него здоровенный кол из какого-то твердого дерева, длиною два фута и толщиною около двух дюймов, один конец которого был острым, почти как игла, и обожженным, словно закаленным в огне. Острым концом этого кола он начал ощупывать эту почву, втыкая его в землю внутри этого сундука, причем после первых нескольких попыток он ни на что твердое не наткнулся, а лишь достиг самого дна. Однако попробовав второй раз, он слегка хмыкнул от удовлетворения, отложил кол в сторону, закатал один рукав и погрузил свою жилистую мускулистую руку в эту землю.

Он вытащил оттуда аккуратный большой и плотный сверток, который, после того как он стряхнул с него землю и развернул на полу этого склада, оказался большим водонепроницаемым плащом, в который были завернуты два или три полных мужских костюма, складной цилиндр, мыло и полотенца, ботинки, щетка для одежды и тяжелый кошелек. Из этого последнего, когда Холмс его открыл, высыпалось значительное число банкнот и монет, причем последние были преимущественно золотыми.

Каждый из этих предметов Холмс стал брать в руки и внимательно осматривать, недолго, но с жадностью. «Все-таки есть свет во мраке, Ватсон», вскричал он почти радостно. «Опасность еще далеко не миновала, но пока что все признаки обнадеживают».

Оставив Марлоу и его людей, удивленно качавших головами, на складе, я, следуя немногословным указаниям Холмса, проследил за тем, чтобы сундук вместе с его содержимым были перевезены на Бейкер-стрит, и там мы поставили его в углу нашей гостиной. Сам же Холмс тем временем поспешил по своим делам, о которых он мне уже говорил, – не объясняя, зачем, он отправился к нашему бывшему врагу фон Гердеру.

К обеду он вернулся на Бейкер-стрит, где, к моему полному изумлению, первым же делом вручил мне с полдюжины патронов. «Они должны полностью подходить к вашему старому служебному револьверу, Ватсон». Мне показалось, что, когда я взвесил в руке эти гильзы, они были удивительно легкими, а пули там, где они выступали из латуни, были какими-то странными, тускло-коричневыми.

Заметив мое недоумение, Холмс кивнул. «Да, Ватсон, они деревянные. Боюсь, они не подходят для стрельбы на дальнее расстояние из пистолета, но именно они нам и нужны, если мы хотим защитить себя во время выполнения нашей ближайшей задачи. Будьте так добры, немедленно зарядите ими свой револьвер». Его поведение теперь было энергичным, решительным и рвущимся в бой, как в старые добрые времена, ни следа от тех внутренних мучительных переживаний, которые в последнее время вызывали у меня такую тревогу, не осталось?. Возможно, я обрадовался бы такой перемене, если бы не тот факт, что не наблюдалось никаких даже намеков на изменение его глубокой убежденности в том, что мы охотимся именно на вампира.

Наоборот, Холмс вскоре вызвал миссис Хадсон и дал ей указание в самых строгих выражениях. «Рано или поздно к нам явится неизвестный посетитель, за этим впечатляющим сундуком. Вы не должны никого принимать – ни мужчин, ни женщин, ни детей, никого вообще, несмотря ни на какие причины, на которых они могут настаивать, ни под каким предлогом, – из числа тех, кто явится по этому вопросу после наступления темноты. Тому, кто обратится вечером или ночью, нужно сказать, чтобы он вновь явился сюда утром».

«Хорошо, сэр».

Когда наша хозяйка ушла, Холмс показал мне объявление с описанием сундука, которое он разместил во всех газетах, после чего мы уселись и стали ждать. Прошел день, затем другой, и ни в один из них никаких секретных запросов по линии высших властей относительно нашего расследования угрозы чумы не поступало. Холмс тут же откладывал в сторону все прочие официальные запросы и проводил время, в основном куря свою трубку, пиликая на скрипке или глядя в окно.

Со своей стороны, я не знал, как поступить. Если бы не успех моего друга с этим сундуком, наполненным землей, который он нашел именно так и именно таким, как он это и предсказывал, я, вероятно, решил бы поделиться всем этим по секрету с Майкрофтом и, с его одобрения, высказать высшим властям наше общее мнение о том, что Холмс теперь уже недостаточно компетентен вести это дело, ввиду проблем с рассудком.

Но вот – тут стоит этот сундук, по необъяснимой причине наполовину наполненный землей. Разве Шерлок Холмс, пусть даже частично, в таком несколько неуравновешенном психическом состоянии, не обладает интеллектуальной мощью, далеко превосходящей всех других детективов, мощью, которая должна быть использована, если вопрос стоит так, что нужно спасти Англию?

«Он должен прийти, Ватсон, он должен прийти», бормотал мне Холмс, снова и снова, нетерпеливо расхаживая по гостиной. Был вечер, несколько дней спустя после того, как впервые было подано объявление о сундуке. «Хотя теперь можно, кажется, считать, что у него где-то в Лондоне точно должна быть хотя бы еще одна такая земля. Или возможно, он уже мертв? О нем не было никаких известий уже некоторое время, после того как––»

Тут вдруг внизу негромко зазвонил колокольчик, и Холмс замер на полушаге, прижав палец к губам. Я, только что поднявшийся с кресла, чтобы поддержать огонь, тоже замер на месте, там, где стоял, изо всех сил стараясь прислушаться. Очень слабо я сумел расслышать голос миссис Хадсон внизу, а затем почувствовал, как прекратился небольшой сквозняк, в результате того, что внизу, за лестницей, закрылась дверь. И больше ничего, пока на лестнице не зазвучали ее знакомые мягкие шаги, и она вошла, доложив нам: «Приходил джентльмен, сэр, похож на иностранца, очень вежливый, спрашивал о сундуке. Я всё сделала так, как вы меня просили».

Холмс подскочил к одной из оконных штор, убедившись, что она полностью задернута, вплоть до последнего дюйма. Затем он вновь подошел поближе к нашей хозяйке и прошептал: «А кто сейчас еще находится в доме, кроме нас самих?»

«Ну как, только еще одна служанка, сэр».

«Больше никого сегодня не принимайте – от этого многое зависит».

«Хорошо, сэр».

Когда она ушла, Холмс сказал мне: «Что касается вас, дружище, он вполне может узнать вас по кабаку у Барли. Поэтому я настаиваю, чтобы вы сегодня ночью никуда отсюда не уходили».

«Согласен, при условии, что и вы никуда не уйдете».

«Договорились. А теперь пора немного поспать – нам придется завтра встать рано, на рассвете».

Серый восход вновь встретил нас в гостиной. Холмс варил кофе на своей спиртовке и осматривал свой револьвер, когда внезапный громкий и резкий звон колокольчика заставил меня занервничать. Последовав за молчаливыми, настороженными движениями Холмса, я отправился за ним в его комнату, где мы закрыли дверь в гостиную и стали ждать, держа наготове пистолеты и буквально затаив дыхание.

Дверь на лестницу открылась, и в гостиную кто-то вошел – но голоса, до нас долетевшие оттуда, принадлежали Питеру Муру и Саре Тарлтон. Я вдруг сразу как-то обмяк и заметил, что и Холмс тоже ссутулился, но сразу же затем вновь ощетинился от досады. Сунув свой револьвер в карман халата, он открыл дверь спальни.

Сара Тарлтон повернулась к нему, негромко вскрикнув от радости: «Мистер Холмс, я так рада, что вы, наконец, дома. Мы уже несколько дней пытаемся вас найти, но––»

«Но вам говорили, что я отсутствую. Ну вот, вы теперь здесь, и тут уж ничего не поделаешь. Вы видели еще кого-нибудь на улице, когда вы сюда входили?»

Наши посетители были этим вопросом явно озадачены. «Еще кого-нибудь?», ответил Питер Мур. «Вряд ли».

Холмс покачал головой и протер глаза, пробормотав что-то, что никто из нас – может, и к счастью – не расслышал. «Вы ведь оба», добавил он, «в тот вечер были у Барли, как и Ватсон. Так что, теперь, когда вы сюда приехали, вам здесь придется и остаться».

«Остаться? Боюсь, я вас не понимаю».

«Мы сейчас пытаемся кое-кого заманить в ловушку – снова кто-то звонит! Быстро, в мою комнату».

Мы все вчетвером столпились в спальне Холмса, где он торопливо и шепотом стал пытаться довести до сведения наших посетителей как можно больше информации о предстоящей конфронтации, насколько это практически было возможно в сложившихся обстоятельствах. К моему облегчению, он не упомянул о вампирах. Тем не менее, мисс Тарлтон немного побледнела, как мне показалось, увидев, как мы вытащили свои револьверы. Питер Мур предложил свою помощь, и Холмс сунул руку в свой саквояж и достал оттуда кол, который молодой американец с недоумением, но решительно схватил, взяв его так, как держат в руках дубину.

«Вы хотите сказать», спросил Мур, «что это тот самый, кто убил Джона?»

«Боюсь, что нет. Но, возможно, он еще опаснее – тссс!»

Входная дверь, которая вела в нашу гостиную, открылась, и мы услышали, как вошли двое, и услышали также голос миссис Хадсон, спокойно предложившей посетителю присесть. Затем она вышла, и дверь закрылась.

Холмс, тихо, как крадущийся кот, подождал несколько секунд, а затем чуть отворил дверь спальни и вышел из нее. Сразу же за ним пошел я, а сразу же после меня – Питер Мур. Мне показалось, что я узнал в единственном человеке, сидевшем теперь в гостиной, того высокого, худощавого мужчину из кабака Барли, хотя теперь он был одет гораздо лучше и сидел к нам спиной, склонившись над сундуком и, кажется, осматривая его. Услыхав, что мы вошли, он выпрямился и обернулся, и никаких сомнений у меня не осталось. Лицо его было столь же сильно похоже на черты Холмса, как я его и запомнил в тот раз, равно как и мое предположение, что он был, похоже, из числа разорившейся аристократии.

Первым заговорил Холмс. «Это оружие, сэр, лишь ради нашей самозащиты».

«В самом деле? Даже с таким преимуществом трое на одного на вашей стороне?» У него был низкий голос и речь образованного человека, хорошо говорящего по-английски; и все же это был голос явно не англичанина. Я бы сказал, что по происхождению говоривший был откуда-то из Центральной Европы. Взглянув на наши пушки с улыбкой, и словно свысока и самодовольно посмеявшись над ними, он продолжил: «И чего это вы все так перепугались этим светлым утром?»

«Прошлым вечером мы испугались еще сильнее», ответил Холмс. Но еще до того, как он успел еще что-то сказать, наш последний посетитель с усмешкой, демонстрировавшей полное презрение ко всем нам четырем, повернулся к нам спиной и снова склонился над сундуком, чтобы продолжить осматривать замок.

Холмс при этом побледнел, и его голос, когда он продолжил говорить, приобрел тот спокойный, убийственный оттенок, который я редко у него слышал, и который никогда не обходился без серьезных последствий для человека, к которому он обращался. «Давайте больше не будем играть в игры, граф Дракула. Я с превеликой радостью услышу из ваших собственных уст рассказ о том, как погибла фрау Графенштайн».

Видно было по внезапно неподвижно застывшей его фигуре, что этот выпад попал в цель. Затем он снова повернулся лицом к нам, неторопливо выпрямившись во весь рост. Наш гость яростно оглядел теперь каждого из нас в ответ, как бы пытаясь установить, кто из нас наиболее достоин его гнева. Лицо у него было почти бесстрастным, за исключением глаз, но я заметил, как слегка зашевелились его длинные пальцы с острыми когтями – так, будто их владелец уже представлял себе, как они вцепляются нам в глотки. Его голос, когда он заговорил, стал еще более низким: «Господа, я честно вас предупреждаю – не стоит стрелять в меня из этих ваших пистолетов».

«Повторяю», огрызнулся Холмс, «они предназначены только для нашей собственной самозащиты. А теперь, будьте так добры, расскажите правду о том убийстве в доках».

«Я не позволю никому вмешиваться в мои дела, даже полиции. Это не ваше дело».

«Теперь это и мое дело тоже, и скажу вам, что мне уже многое об этом известно. Например, о том, что вы убили фрау Графенштейн и выпили ее кровь».

Человек, стоявший перед нами, ясно и четко ответил: «Я испытывал страшную жажду». В мгновение ока мне все теперь стало ясно – то, чего я никогда теперь уже не должен забыть. Что вопрос о психическом состоянии Холмса нужно полностью отбросить в сторону, и что мы только что стали свидетелями совершенно четких и ясных доказательств того, что человек, которому мы сейчас противостояли, должно быть, абсолютно безумен. И что нет никаких оснований полагать, теперь я это внезапно понял, что человек, способный на такое ужасное убийство в доках, не может не воображать себя вампиром, и может даже в этом отношении зайти настолько далеко, что разъезжает по Европе с сундуком, наполненным землей.

Он снова отвернулся, явно демонстрируя нам свое презрение, и наклонился, как будто намереваясь поднять этот огромный сундук один, без посторонней помощи. Несмотря на давнюю историю моего общения с Шерлоком Холмсом, я абсолютно не был готов к тому, что произошло вслед за этим. Не успел я хоть на йоту угадать, каковы были намерения Холмса, его пистолет выстрелил. Издав вопль, раненный мужчина повернулся теперь лицом к нам, схватившись и сжав левую свою руку. Вовсе не испугавшись, он, как мне показалось, готов был тут же наброситься на нас, если бы не наши пистолеты, по-прежнему направленные на него, один только вид которых его от этого удержал. Лицо его превратилось в сатанинскую маску ярости и ненависти, а из открытого рта раздался еле слышный стон, исполненный, как мне показалось, гневом и болью. Я услышал слабый вскрик Сары Тарлтон у себя за спиной, но не стал оборачиваться.

В течение буквально нескольких секунд человек, который нам противостоял, полностью овладел собой. Я уже собирался было шагнуть вперед и помочь, чем могу, его раненой руке, из которой вначале полилась кровь. Но весь его внешний облик безошибочно говорил нам лишь об угрозе, от него исходившей, а отнюдь не о поражении, и кровотечение у него прекратилось почти так же быстро и внезапно, как и началось, и посему я посчитал лучшим, по крайней мере, на данный момент, остаться на месте.

Но когда это ужасное существо вновь заговорило с Холмсом, оно оказалось почти таким же спокойным, как и до выстрела. «Могу вас поздравить, вы подумали о деревянных пулях. Я уже начал было считать, что все англичане идиоты».

Холмс слегка поклонился, хладнокровно приняв комплимент. После чего наш противник улыбнулся нам, и в этот момент я очень обрадовался тому обстоятельству, что у меня в руке по-прежнему имелся заряженный пистолет.

Затем Холмс почти формально представил всех нас, как будто мы встретились на каком-то вечернем официальном приеме. Граф – теперь я не вижу причин сомневаться в том, что Холмс установил верное имя убийцы – с полнейшим равнодушием воспринял имя Холмса, что, как мне показалось, нанесло непропорционально сильный удар по уже и без того расшатанным нервам моего друга.

«Ватсон», довольно бесцеремонно приказал он, «выведите отсюда мистера Мура и мисс Тарлтон. У меня есть вопросы, которые я должен обсудить с этим человеком наедине».

«Холмс», взмолился я, «позвольте мне вызвать сюда Лестрейда или Грегсона».

«Хорошо», ответил он после некоторой паузы. «Но только оставьте нас одних, и немедленно. И что бы ни случилось, не возвращайтесь обратно, пока я вас не позову».

Показав жестом двум молодым американцам, что они должны выйти из комнаты передо мной, я подчинился указанию Холмса. Но вообще-то я побоялся отказаться, посчитав, что, если не уступить его требованиям, то он может пойти на какую-нибудь безумную крайность, даже большую, чем намеренное нанесение раны невооруженному человеку. Тот факт, что Холмс совершенно намеренно выстрелил в нашего подозреваемого – каким бы ужасным, безрассудным и потенциально опасным этот все еще невооруженный человек, стоявший к нам спиной, ни был – являлся для меня окончательным и убедительным доказательством того, что поведение моего друга больше уже не было адекватным и не контролировалось силами его необыкновенного разума.

Как только мы втроем вышли на лестничную площадку наверху, и дверь в гостиную за нами закрылась, я взял Мура за руку и яростно прошептал ему, что он должен захватить первый же кэб, который ему встретится, и сразу же отправиться на нем в Скотланд-Ярд. Там он должен незамедлительно отыскать и схватить за грудки Лестрейда или Грегсона – или, если это не удастся, любого другого детектива, который там окажется – и сразу же вернуться на Бейкер-стрит вместе с полицией, как можно быстрее, насколько это вообще в человеческих силах.

«Скажите им», закончил я, «что от быстроты их действий зависят жизнь и рассудок Шерлока Холмса!»

Он сглотнул, кивнул и ушел, почти слетев вниз по лестнице.

«А я – разве не могу я чем-нибудь помочь?», спросила Сара Тарлтон, немного бледная, но во всем остальном собравшаяся в кулак и стоявшая, встревоженная, рядом со мной.

«Напротив», тревожно прошептал я. «Кое-что вы должны будете сделать, пока я буду находиться здесь». Я вытащил листок бумаги, который дал мне Сьюард и сунул его ей в руку. «Отправьте телеграмму – или свяжитесь по телефону, если сумеете найти аппарат, – с доктором Джеком Сьюардом, вот по этому адресу. Скажите или напишите: «Пациенту гораздо хуже, необходима немедленная помощь» и подпишитесь: «Ватсон».

Девушка очень спокойно и хладнокровно повторила мои инструкции, взяла записку и поспешила на выход.

Я снова в отчаянии обратил свое внимание на дверь наверху лестницы. Два говоривших за ней голоса внутри звучали слишком тихо, чтобы я смог различить слова, но мне показалось, что оба они страшно напряжены. И действительно, временами казалось, что они сливались воедино, говоря одновременно и продолжая безостановочно о чем-то говорить и говорить, в слабо слышимом маниакальном возбуждении.

Не осмеливаясь вновь войти в комнату вопреки приказаниям Холмса, и все же едва сдерживаясь, я стал ждать, одну руку положив на дверную ручку, а в другой по-прежнему сжимая свой револьвер.




_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Есть множество идиотов, похваляющихся в разговорах тем, что готовы намеренно и сознательно препираться и оскорблять неизвестных, направивших на них свое смертоносное оружие. В реальности же мало кто склонен к такой суицидальной реакции.

«Итак», примирительно сказал я, когда двое мужчин и сказочной красоты девушка вышли. «Вы Шерлок Холмс». Я, конечно, попытался произвести впечатление, будто что-то припоминаю и узнаю его – лучше ведь поздно, чем никогда, – пока вторая деревянная пуля не вылетела из пистолета захватившего меня в заложники господина, имевшего возможность превосходно в меня прицелиться, и эта вторая пуля теперь уж наверняка разворотит мне внутри все мои жизненно важные органы. Его первый выстрел, как я заметил, случайным образом пробил мой превосходной работы сундук, слегка также забрызгав его кровью его владельца. «И вы должны сказать мне», продолжил я, «как вам удалось узнать мое имя».

«Ха! Увидев землю в вашем багаже, я понял, что вы иностранного происхождения и привезли с собой в Англию свои средства к существованию. Одежда и монеты в ней сказали мне о том, откуда именно вы прибыли. Я знаком с показаниями свидетелей ваших деяний здесь у нас и еще больше их свидетельств я видел собственными глазами. Любому, кто хоть немного знает о вампирах, граф, уж наверняка должно быть знакомо ваше имя и ваша репутация; возможно, я ошибаюсь относительно последней, но теперь, когда я гляжу прямо вам в глаза, у меня не остается сомнений».

«Я польщен. Но очень немногие из живых людей толком что-то знают о вампирах. А в умах большинства из этих немногих истинные представления об этом совершенно смешались, основательно перепутавшись, с их идиотскими суевериями. Они изводят хороший и дорогой порох на стрельбу серебряными пулями. Они бросаются на меня с крестами, как будто я дьявол какой-то, а не такое же земное существо, дитя Божье, как и они».

«Я не совершу такой ошибки».

«Я верю вам. И что теперь?» Оглядев эту комнату, наполненную странными предметами, я очень осторожно, жестом обвел ее пустыми руками. «Все это вовсе не похоже на мои представления о Скотланд-Ярде».

«Ну, и я вовсе не из официальной полиции. Тем не менее, я бы вам посоветовал ответить на все мои вопросы. Так что там с фрау Графенштайн?»

«А что с ней?»

Мой противник сделал полшага вперед ко мне, и в голосе его почувствовался праведный гнев. «Вы что, по-прежнему считаете, что можете играть со мной в дурака? Говорю вам, мне прекрасно всё известно, что это вы убили ее, и что вы выпили у нее кровь». Он сделал паузу; когда он продолжил, голос его уже не был таким резким и запальчивыми, однако остался неумолимым. «А также я хорошо понимаю, что вас невозможно ни заточить, ни содержать ни в одной из возведенных человеком тюрем, в ожидании суда и казни. Именно поэтому я и стою здесь, перед вами, как ваш единственный судья и присяжный – и вам еще повезло, что в Англии, вероятно, нет другого такого человека, который был бы так хорошо подготовлен к этому, владея этим вопросом».

Я вздохнул и заахал. «Ну хорошо – ладно, ладно, хватит игр». Говоря это, я попробовал пошевелить пальцами раненой руки и обрадовался, обнаружив, что они двигаются. Вместе с этим я почувствовал, конечно, ожидаемую боль, но хорошо хоть не влажность свежего кровотечения. Как правило, мы исцеляемся довольно быстро, даже будучи раненными чем-нибудь деревянным, если такие повреждения не являются сразу же фатальными, а орудие нападения не остается в ране. «Я убил эту женщину, потому что она пыталась убить меня. Кроме того, я сильно нуждался».

«В чем––?»

«В питании, конечно, а также в отмщении. Разве вы не помните какую-то старую британскую поговорку насчет убийства двух зайцев одним выстрелом? Я искренне надеюсь, что она не являлась вашим другом».

«Едва ли». Он сделал паузу и молча оглядел меня, нахмурив лоб и брови. Чувствовалось, что у него есть что сказать мне – что-то ужасно, жизненно важное – или, возможно, спросить – но он еще не решился, как к этому подойти.

Я дал ему полминуты, затем прервал его затянувшееся молчание. «А как там Сэлли Крэддок? Я отправил ее в вашу полицию, чтобы там она была под защитой».

По лицу Холмса пробежала тень. «Я очень сожалею, граф, но эта девушка погибла».

«Ах. Мне нужно было отвести ее к вам, а не в полицию, чтобы сохранить ей жизнь».

Холмс как-то странно посмотрел на меня. «Знаете, что заставило ее сбежать, крича от ужаса, туда, где до нее смогли добраться ее враги? – Мое лицо, граф. Или же, лучше мне будет сказать, наше лицо?»

«Не понимаю вас». Но затем я всё понял, не успев даже это договорить, и мне вдруг всё стало ясно. Например, Ватсон, бросившийся мне на помощь в той странной зале, наполненной дымом и шумом. А также Мэтьюз, с усмешкой произносящий в подвале: «Мистер Великий детектив».

«Ах, да», ответил я. «Как вы, несомненно, понимаете, я не мог позволить себе такую роскошь, как зеркала, на протяжении уже нескольких столетий. Но неужели мы действительно так похожи друг на друга?» Мой противник кивнул. «Ну, значит, так и есть. А это, в свою очередь, означает, что имеет место… ах».

«Семейное родство по крови – несомненно». И тут мы подошли к тому самому, что так волновало Холмса. «Остается лишь определить точную степень такого родства».

Направленный на меня его револьвер при этом ни чуточку даже не дрогнул, и он уже успел доказать свою меткость и железные нервы; одно неверное движение с моей стороны, я это понимал, и в этой комнате меня настигнет великая и подлинная смерть. Кажется, я уже упоминал где-то на этих страницах, что я – однако никоим образом не все другие вампиры – неподвластен страху, исчерпав еще в нежном возрасте все отпущенное мне на всю мою жизнь количество этого тяжкого груза, полезность которого весьма спорна. Но честь, а также в равной мере и любовь к жизни, запрещали мне погибать без борьбы.

«Г-н Холмс, мой первый визит в Англию имел место примерно шесть лет назад. И родственные отношения, наличие которых вы предполагаете – хм, несомненно, они существуют, если уж вы так уверены в этом. Однако они не могут быть слишком близкими».

«Дата вашего первого посещения Англии не имеет совершенно никакого значения». Холмс снова помолчал, а затем пояснил свою мысль отчетливей. «Мои родители путешествовали по континенту, за год до моего рождения. Мне точно известно, что моя мать давно была неверна моему отцу; и в равной степени точно можно сказать, что одним из ее любовников был представитель вашего племени».

«Я, сэр, принадлежу к человеческому племени».

«Думаю, вы понимаете, что я имею в виду, граф». Холмс на мгновение задумался. «У меня есть – или был; я точно не знаю, жив ли он еще – брат-близнец, вампир с рождения. Вы, разумеется, простите меня за то, что я почувствовал неописуемое облегчение, найдя ваш сундук и, таким образом, доказав самому себе, к великой своей радости, то, что вы, убийца той женщины в доках, не могли быть им. С детства я ненавидел и презирал все, что было с ним связано. Всё, что было связано с миром вампиров, всё это преследовало меня в ранние мои годы, как какой-то… – какой-то кошмар, ставший реальностью. Всё то, чем являетесь как раз вы, и всё то, что вы собою олицетворяете, и что вы защищаете, конечно же».

«В самом деле?».

«В самом деле». И с этими словами, как мне показалось, мы оба почувствовали еле заметное, пусть ничтожно слабое, но расположение, связанное с комичностью этих незапланированных повторений. Нельзя сказать, чтобы кто-то из нас двоих решился улыбнуться, но обстановка как-то в целом несколько разрядилась, и теперь между нами словно показалось какое-то просветление.

«Не возражаете, если я сяду?», спросил я. «Пожалуйста. Но держите руки так, чтобы я их видел». Я так и сделал, присев на свой сундук. «Думаю, что начинаю кое-что понимать», сказал я. Как правило, наше племя вампиров (мне по-прежнему очень не нравится этот термин, но, похоже, лучшего пока нет) приобретает себе новых членов лишь посредством обращения, через некое посвящение, скорее так, как это происходит в какой-нибудь политической партии старого, традиционного типа, или в каком-нибудь религиозном ордене. Некоторые из нас, как это произошло со мной, но мой случай крайне редок, становятся тем, кем мы есть, принимая на себя, еще в качестве живых и дышащих людей, трансцендентный отказ умереть и совершая тем самым поистине героический акт воли. И есть еще один путь в мир носферату, и лучше мне здесь отвлечься на минуту, чтобы разъяснить этот вопрос. Известны случаи, когда обычная живая женщина становится беременной (традиционным для дышащих людей путем), продолжая одновременно иметь роман с вампиром-мужчиной. У такой женщины могут родиться близнецы, либо обычные братья, либо совершенно явные близнецы. Одному из этих близнецов в таких случаях абсолютно точно предназначено судьбой дышать. Другой же будет глотать воздух и громко орать, когда его будут шлепать, но все же по сути он другой – по существу это носферату из материнской утробы, с момента своего зарождения.

Но как, я уже слышу вопросы читателя, каким образом могут передаваться наследственные характеристики, такие, как схожесть черт лица, через занятия любовью в вампирском стиле? Я отвечу. В последнее время ученые придерживаются той точки зрения, что весь наследственный план-схема содержится словно отпечатанным в каждой отдельной живой клетке организма; и что эти живые клетки содержатся в крови; и что пить кровь из вены вампира его любовнику (любовнице) является традиционной частью их сексуального общения друг с другом, равно как и наоборот.

«Да, мистер Холмс, теперь я понимаю», сказал я ему. «И в каком году ваши родители путешествовали по континенту––?»

«Это было летом 1853 года». Я мысленно вернулся назад в то время, или же, точнее, попытался вспомнить. Прожив более четырех сотен лет, иногда бывает легко разобраться лишь с самыми ранними и самыми последними событиями. «Это было всего за несколько месяцев до начала Крымской войны, не так ли? Ну конечно. У меня на родине тоже было тогда нелегкое время. А где именно ваши родители путешествовали? »

«Я предпочел бы, чтобы сначала вы сказали мне, где вы были тем летом».

Я задумался. Будет ли он склонен поверить мне на слово, без подкрепления моих утверждений доказательствами? Какой-нибудь талантливый и целеустремленный дышащий человек вполне способен создать что-нибудь вроде моей биографии посредством исторических исследований, если он знает, где и как искать; и поэтому меня могут поймать на лжи. (Если бы я знал Холмса тогда, я бы, конечно, мысленно заменил это слово «могут» каким-нибудь гораздо более сильным). Во всяком случае, ситуация, казалось, требовала более тонкого ответа, чем обычной лжи. Правда, я уже начал лгать этому человеку, стараясь дать ему понять, что не желаю ему зла за то, что он заманил меня в ловушку и стрелял в меня, но теперь отказ это делать начал становиться правдой. Меня на самом деле уже сильно стали интриговать отношениями между нами, и мне захотелось выяснить правду об этом, сколь бы опасной эта истина ни была. Если не я был вампиром-любовником матери Холмса, то наверняка кто-то из моих близких родственников – чем еще объяснить такое невероятное сходство между нами?

Я глубоко вздохнул, чтобы начать говорить, и сказал ему правду: «В том году я нигде не был западнее Будапешта. И я совершенно не помню, чтобы я встречался с миссис Холмс».

Очень странное смешение эмоций стало теперь бороться у него на лице за право восторжествовать. «А вы бы запомнили?» Эти его слова были наполовину мольбой, а наполовину жестким приказом.

В таком случае она наверняка была бы замечательной женщиной, я был в этом уверен. «Абсолютно уверен, что запомнил бы».

Тут я, наконец, заметил, что Холмс немного, еле заметно, но все же расслабился. «В том году», сказал он, «моя мать не нигде восточнее Швейцарии не была». Рука его, в которой он держал пистолет, начала даже немного дрожать, и не от напряжения, а наоборот, от его ослабления.

Я позволил себе еще раз улыбнуться. «Тогда, дорогой мой сэр, как бы мне ни хотелось надавить на чувства тесных родственных связей с вами, похоже, я не в силах это сделать». На самом же деле, мне вовсе не хотелось, чтобы Холмс считал меня своим близким родственником. Большинство убийств, как известно, совершаются в кругу друзей, и особенно в семейных кругах, и человек, державший сейчас передо мной пистолет, был явно недоволен мыслью, что мы с ним связаны кровными узами.

«Что касается нашего замечательного внешнего сходства», продолжал я, «я могу лишь высказать догадку, что это результат каких-то отдаленных родственных связей – как это говорится? – каким-то образом передалось по наследству, в потомстве?» Но не успел еще я это договорить, клянусь Бородой Аллаха, еще когда я это говорил, до меня дошло! Мой брат Раду, тот, кого называли «Красивым» в дни его дышащей жизни – он действительно провел одно лето в Швейцарии примерно в середине 19-го века! Я попытался сообразить… да, это было именно в 1853 году. Но я не видел смысла объявлять об этом своем воспоминании именно сейчас. Ведь это означало, что я прихожусь Холмсу дядей или же наполовину дядей. Вероятно, ни в одном языке нет точного слова для определения таких родственных отношений.

Если раньше он буквально сверлил меня взглядом, то теперь его глаза сощурились, как два одинаковых тонко заостренных кола для двустороннего сажания на кол. «Какие-то отдаленные родственные связи, вы думаете».

«К сожалению, я не могу претендовать на большее. Если я правильно припоминаю, одна из ветвей рода Дракула оказалась вовлеченной в Войну Роз, и я далеко не первый из нашего рода, ступивший на землю Англии».

«Вовлеченной?»

«Да. Они, должно быть, прибыли из Франции, полагаю, в 1460 году, вместе с каким-нибудь лордом из числа Йоркистов – возможно, с Уорвиком. Я сам тогда еще дышал. Не знаю, сохранились ли какие-нибудь исторические записи об этом. И, как я уже сказал, мне крайне досадно, что мы не имеем более тесных родственных связей друг с другом».

«Досадно?» Он рассмеялся, и я понял, что теперь он мне поверил – потому что, больше всего на свете ему хотелось сейчас в это поверить. «Простите мне, граф, что я так открыто выражаю свое облегчение, узнав, что вы не только не мой близнец, но, возможно, не являетесь и человеком, ответственным за его существование».

Я кивнул, стараясь изобразить, что искренне ему сочувствую.

Но Холмс не отстал, он стал изливать душу, засыпав меня словами, которые он, вероятно, не произносил ни одному из других живых существ, и, вероятно, никогда больше никому не скажет. «Я не видел своего брата-близнеца, с тех пор, как мы были еще детьми. Я больше не собираюсь говорить о нем, и мне не станет больно, если я узнаю, что он мертв – разумеется, окончательно мертв. Из-за него мой отец рано отправился в могилу – из-за него и из-за моей матери, которая еще раньше отправилась в нее – легла в нее, но не осталась в ней. Вслед за этим последовали долгие годы ада, закончившиеся только тогда, когда мой отец вместе с моим старшим братом, своими руками… ну, вы меня понимаете?

Ад для нас закончился только тогда, когда ее смерть стала окончательной и абсолютной. Но я больше не испытываю к ней ненависти». Холмс произнес эти последние слова так, словно сам был ими удивлен. Он сделал паузу, покачав головой, и я увидел, что в один миг он прогнал от себя воспоминания об этом ужасе – то, чем он это считал – ранних лет своей жизни. А это, хотя я так и не сказал ему о ней, наша семейная черта, что человек способен контролировать свои мысли столь беспощадно и полностью.

«Но все это», затем тревожно продолжил Холмс, «даже это, в настоящий момент совсем не важно. Граф Дракула, и ваша, и моя жизнь – это мелочи по сравнению с тем, что сейчас поставлено на карту».

Я внимательно посмотрел на него. Но нет, он был очень серьезно и даже мрачно настроен, чтобы шутки шутить. «Не понимаю, о чем вы», сказал я. «Я имею в виду судьбу всего Лондона. Сейчас я всё объясню». Его оружие оказалось снова твердо направленным в меня. «Если, граф Дракула, – повторюсь, если, – я разрешу вам выйти из этой комнаты свободным человеком, каким будет ваш следующий шаг?»

«У меня есть кое-какие дела в Лондоне, которые я еще не закончил. Когда это будет сделано, я мирно уеду из Англии».

«И что это за дела у вас?»

«Личного свойства». Я снова улыбнулся, и мне понравилось, как этот человек – мой племянник или кем бы угодно он мне ни приходился – встретился со мной взглядом. Чем дольше мы говорили, тем больше я узнавал в нем истинного Дракулу. «Но с другой стороны, полагаю, что они носят и общественный характер. Ваш великий город станет еще лучше, когда я это сделаю».

«Джем Мэтьюз был, конечно же, частью этих ваших «личных дел». Как и та леди доках».

«Теперь две эти части завершены. Но остается покончить, по крайней мере, с еще двумя такими частями, прежде чем моя оскорбленная честь позволит мне вернуться в частную жизнь и перестать беспокоить вашу полицию. А теперь, мой дорогой мистер Холмс, думаю, что я вынужден откланяться».

«Ах так?»

«Ваш друг Ватсон отправился за грозным Лестрейдом, или же Грегсоном, которые мне незнакомы, но о профессии которых я довольно легко могу догадаться. И сейчас сюда наверняка скачет фургон, набитый полицейскими. Я позволю себе задержаться еще на пару минут, чтобы закончить этот очень интересный разговор; но затем я хочу забрать свой сундук, который вы так любезно для меня отыскали, и покинуть вас, отправившись по своим делам. Вы готовы застрелить меня, когда я это начну делать?»




_______________________________________________
_______________________________________
________________________________
_________________________
__________________
_____________


ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Хотя мое дежурство на посту на верхней площадке лестницы показалось мне бесконечным, на самом же деле времени прошло не так уж и много, и вскоре на тротуаре раздался стремительный грохот обитых железом колес, ударившихся о бордюр, и звук нескольких пар ног, бегущих по тротуару. Я спустился вниз, постаравшись это сделать как можно быстрее и тише, и увидел полицейского констебля и двух дюжих мужиков в штатском, уже собиравшихся звонить в колокольчик. Из экипажа вслед за этими людьми выходил Джек Сьюард, схвативший меня за руку.

«Где он?», спросил Сьюард.

«Наверху. Слава богу, что вы приехали так быстро».

«К счастью, я уже был в городе, связался по телефону с лечебницей, а они там как раз перед этим получили ваше сообщение». Сьюард снял очки и сунул их в карман, приготовившись действовать. «Судя по тону вашего сообщения, Ватсон, нельзя терять ни минуты. Ведите нас, и побыстрей!»

Не успели мы еще и ступить на лестницу, как раздался выстрел. Я побежал наверх и без всяких церемоний распахнул дверь гостиной, которая не была заперта. Холмс сидел в кресле посреди комнаты, в одной руке держа револьвер, почти безвольно лежавший рядом с ним, а другую руку подняв к лицу. Он был один. В комнате был заметен беспорядок – судя по тому, как были сдвинуты со своих мест ковры и мебель, и мне сразу же бросилось в глаза, что большой сундук исчез. За спиной неподвижной фигуры в кресле была видна открытая в спальню Холмса дверь, и в дверном проеме я увидел поднятое окно с занавесками, качавшимися на утреннем ветерке.

Когда мы ворвались внутрь, Холмс поднял глаза, нахмурившись на спешивших к нему людей.

«Где задержанный?», воскликнул я.

«Сбежал», коротко ответил он. Прежде чем он успел сказать еще что-то, один из здоровенных санитаров схватил его за руки, а затем из рук у него грубо вырвали револьвер. Сьюард, проскользнувший мимо меня, мгновенно поднял рукав халата Холмса и вонзил ему в руку иглу шприца. Мой друг, начавший было сопротивляться, в следующую секунду обмяк и безвольно откинулся на спину.

Меня охватило гневное возмущение. «Так нельзя обращаться с пациентом!», запротестовал я и двинулся было вперед, пытаясь схватить Сьюарда за руку. К моему полнейшему изумлению, я тут же почувствовал, как кто-то сзади скрутил за руки теперь уже меня самого. Оглянувшись через плечо, я увидел, что меня схватил человек в полицейской форме. Я открыл было рот, чтобы снова запротестовать и попытался высвободиться; но те двое, которые схватили Холмса, теперь бросили его бесчувственное тело и подбежали ко мне, схватив за руки и меня. Их главарь все еще размахивал своим шприцем, и, когда один из его сообщников поднял рукав моей правой руки, он вонзил его в меня до конца. Последнее, что я увидел, прежде чем потерять сознание, это была злая торжествующая улыбка, уродливо исказившая красивое лицо Джека Сьюарда.

Мой приход в сознание был медленным и болезненным, я снова и снова заново впадал в хмурь наркотического сна, сна с мгновенно пронзавшими и улетавшими куда-то странными снами или видениями. В какой-то момент мне показалось, что я прикован к какой-то необычной то ли тележке, то ли кровати и беспомощно на ней лежу, не в силах ничего сделать. А затем надо мной склонилось миловидное лицо какой-то молодой женщины в халате с высоким воротником, совершенно незнакомой мне; и мне показалось, что она с кем-то обменивается фразами, с тем, кто мне не был виден. Когда эта девушка посмотрела на меня, она, похоже, встревожилась насчет меня, увидев меня в таком бедственном положении, хотя было заметно, что она не желала или же не могла ничем мне помочь.

Когда я, наконец, полностью пришел в себя, этой женщины нигде не было видно. Однако, к моему ужасу, металлическая тележка и кандалы, которыми я к ней был прикован, оказались даже слишком реальными, просто ужасающими. Меня плотно сковали так, что я мог только лежать на спине, не в силах пошевелиться, а лишь поворачивать головой, я находился в каком-то небольшом помещении, больше напоминавшем камеру, чем спальню. В ней было мало мебели, а краска на стенах была старой и облупившейся. Через ставни и решетки внутрь через единственное окно почти горизонтально проникали рассеченные лучи слабого угасающего оранжево-желтого солнечного света, позволявшие предположить, что день уже почти прошел. Препарат был таким сильным, что его действие длилось, очевидно, многие часы.

Повернув голову, я с потрясением обнаружил неподвижную фигуру, примерно так же, как и я, прикованную к другой тележке, в пяти примерно футах от моей. Я оставляю читателю возможность представить себе мои ощущения, когда я узнал в тусклом свете лицо Шерлока Холмса, бледное и неподвижное, как смерть.

Я стал шептать ему его имя, и неоднократно, и всякий раз все громче, но он не издал ни звука в ответ; и я уже почти решился было рискнуть, получится ли у меня что-нибудь, если я напрягу свои легкие до максимальной громкости, как в замке крепкой мощной двери, являвшейся единственным входом сюда, с резким звуком загремел ключ. Она открылась, и внутрь с небольшой зажженной лампой в руках вошел Сьюард.

«Что все это значит?», потребовал я с тихой яростью у него ответа.

Кажется, он меня не услышал, но закрыл за собой дверь, затем надел свои очки и пошел вперед, подняв лампу. Он склонился над неподвижным телом, лежавшим на тележке рядом со мной, и долго всматривался в него, затем, наконец, выпрямившись.

«Невероятно!», пробормотал Сьюард, словно разговаривая сам с собой. «Поразительное сходство с графом – да, теперь я это вижу».

«Вы знаете графа Дракулу?», спросил я – боюсь, довольно глупо. Возможно, на мой мозг все еще оказывали воздействие последние следы введенного мне препарата.

Он повернулся ко мне, коротко и неприятно усмехнувшись. «О да, Ватсон – мы с Дракулой старые знакомые, хотя я считал, что он уже шесть лет как умер. Что вы можете мне сказать относительно того, каким образом он оказался в этом замешан?»

Я не выдал бы этому злодею полезной информации, даже если бы захотел; но вместо того, чтобы продемонстрировать хотя бы видимость готовности ему чем-то содействовать, я в ответ лишь крепко сжал губы.

Он покачал головой, словно на какого-нибудь строптивого пациента. «Вы ошибаетесь, если вообразили себе, что сможете утаить от меня эту информацию. Кое-что из нее я намерен вытащить, из Холмса, или же из вас; и чем скорее я это узнаю, тем менее мучительным окажутся для вас оставшиеся у вас часы». Он посмотрел на меня, пожал плечами и вытащил из кармана своего пиджака небольшой футляр с хирургическими инструментами, из тех, что всегда носят с собой все врачи. И когда эта коробочка в его руках щелкнула и открылась, блестящие ножи и ножницы, все те знакомые мне по моей профессии инструменты, представились мне в совершенно новом свете, в таком, в каком я никогда их прежде не видел.

Рука Сьюарда зависла над открытым футляром, словно сомневаясь, какой же яркий инструмент из них выбрать, когда раздался внезапный стук, я бы сказал даже смелый грохот, в дверь. Из-за двери раздался женский голос, молодой и беззаботный: «Джек? Слушай, ты там?»

Пробормотав что-то себе под нос, Сьюард снова защелкнул свой футляр и положил его в карман. Подойдя к двери, он отпер ее и слегка приоткрыл. «Мина», спокойно и укоряющее стал он ее убеждать, «боюсь, что здесь пациенты».

Сквозь частично приоткрытую дверь я мог лишь мельком разглядеть лицо девушки в чуть более светлом коридоре снаружи. Это было то самое лицо, которое я видел прежде, приняв его за часть сна, в то время, пока я находился тогда в полубессознательном состоянии.

Сейчас же она беспечно и почти весело ответила: «О, я ужасно сожалею, Джек. Ты так раздраженно выглядишь, устал наверно; мы с Джонатаном можем чем-то помочь?»

«Нет, не надо, спасибо. У меня же есть дежурные санитары, если что, я их вызову».

«Ой, я только что встретила одного из них». Она понизила голос. «Такой брутальный мужик, блин, так злобно сверкнул на меня глазами, когда я спускалась сюда сверху».

«Я поговорю с ним. И все-таки, боюсь, я еще не совсем разобрался тут со всеми своими делами и профессиональными вопросами, как я на то надеялся».

«Но два пациента в одной палате? Как-то странно…» Тут она смело попыталась заглянуть внутрь ему через плечо.

«Помогите!», прохрипел я, постаравшись как можно громче, пересохшим своим горлом, решив, что лучшего шанса мне больше может не представиться. «Вызовите полицию!»

Сьюард, ни капли не смутившись, даже не обернувшись и не посмотрев в мою сторону, продолжал: «Это необычно, да. Но не забивай этой ерундой свою прекрасную головку, дорогая. Это то, что французы называют «folie a deux» [индуцированный психоз, помешательство на двоих], означает это двух больных с одинаковой общей бредовой идеей. Просто я пока что не хочу их разделять».

«Вызовите полицию!», хрипло повторил я. «Скажите, что схватили Шерлока Холмса и заперли здесь!»

Молодая леди захихикала, услышав мои крики и стоны о помощи.

Ну а Сьюард продолжал: «Как ты понимаешь, тут будет немного шумно, пока мы всё не закончим. Так что пусть это тебя не беспокоит; и можешь передать эти слова и Джонатану, когда поднимешься наверх, чтобы его тоже не смущали отдельные какие-нибудь крики, которые отсюда могут доноситься. Как только закончу, я сразу же к вам присоединюсь – как раз к обеду, надеюсь».

«Я скажу ему об этом». К своему отчаянию, я услышал, как ее голос начал слабеть, когда она отвернулась. «Но ты же знаешь Джонатана – его ничто не способно смутить, или, по крайней мере, ничто за последние уже шесть лет». Она начала уходить, но затем обернулась. «Кстати, думаю, ты не будешь возражать, если я воспользуюсь вашим телефоном? Я хотела позвонить Артуру и сказать ему, что мы с Джонатаном и детьми вместе с тобой завтра будем следить за процессией. Надеюсь, у Его Светлости найдутся для нас места».

«Уверен, что да – но, в любом случае, конечно, позвони ему, если хочешь. И… Мина? Пока ты еще не ушла. Тем вечером… я торопился… и не успел всего сказать. Но именно мои чувства к тебе заставили меня––»

Тут голос у молодой женщины стал твердым и непреклонным. «Я уже говорила тебе, Джек, что, если ты снова это мне будешь говорить, ты об этом пожалеешь. Я люблю одного-единственного человека, больше всех других. И это не ты». И через секунду она исчезла.

Сьюард, с горькой улыбкой, все еще застывшей у него на лице после прощания с леди, повернулся ко мне, оставив дверь приоткрытой. Он заговорил лишь через некоторое время: «Не хотите ли вновь вызвать полицию, Ватсон? Как видите, это абсолютно бесполезно».

Тут в дверях молча появился дюжий санитар; я узнал его – это был тот самый, якобы «констебль», который участвовал в нашем похищении, хотя с тех пор он изменился – снял форму. По приказу Сьюарда наши две тележки, сначала с Холмсом, а потом моя, были вывезены из этой палаты в соседний коридор. Увидев этот проход, я сразу же понял, что это здание является, или было когда-то, каким-то приютом для душевнобольных или больницей; и мертвая тишина, царившая вокруг, указывала на то, что место это находится где-то за пределами Лондона.

В другом конце коридора мы повернули в какую-то больших размеров палату, и когда мы оказались в ней внутри, Сьюард закрыл и запер за нами дверь. Когда нас ввезли сюда, мне в ноздри ударил какой-то странный запах. Сначала я подумал об открытой канализации, но в этом зловонии присутствовал какой-то особенный мускусный запах, что быстро навело меня на мысль о чем-то вроде не вычищенного зоопарка.

Когда Сьюард внес в это помещение свою лампу, я увидел животное, виновное в этом запахе, и сначала не смог поверить своим глазам. Сжавшись в металлической клетке у дальней стены, сидело существо, размерами больше огромной собаки, но несомненно это был грызун. При свете лампы он хищно блеснул своими глазами на меня, и подергивая мордой, отвернулся, заходив по клетке на мерзких своих лапах, отталкивающе голых, особенно под грубой шерстью, покрывавшей верхнюю часть его лап.

Отвернувшись от этого отвратительного зрелища, я со смешанными чувствами заметил, что веки у Холмса теперь приоткрылись. Глаза его казались не видящими, безжизненными и бесцельно блуждавшими, что говорило о еще не завершившемся действии препарата, который ввел ему Сьюард, а не о каком-либо осознании им того чрезвычайно затруднительного положения, в котором мы оказались. Сьюард поставил лампу на стол, и также заметив теперь, что Холмс очнулся, подошел к нему и слегка ему кивнул. «Мистер Холмс. Очень рад с вами познакомиться – хотел было сказать, даже при таких печальных обстоятельствах. Но с другой стороны, по-моему, легко можно было бы представить себе нашу встречу в условиях гораздо более худших для меня».

Полусонные глаза Холмса сосредоточились на лице, склонившемся над ним. На губах его сложилось слово, едва слышное: «Кто вы––?»

Сьюард снова улыбнулся. «Вы можете называть меня Джеком. Почему бы нет? Нам с вами предстоит весьма тесно пообщаться друг с другом – если только вы, доктор Ватсон, не готовы сейчас начать говорить? Нет? Очень жаль».

Наш похититель подошел к клетке и там повернулся к нам лицом. «Удивит ли вас, джентльмены, если вы узнаете, что в основном это животное питается человеческой плотью? Бедный Скотт, когда он поймал этого зверя, у него возникли трудности с предоставлением этому животному той пищи, к которой оно привыкло… тогда вокруг еще не было столько жертв чумы. Обычно те из нас, кто испытывал меньше угрызений совести, добивается большего – как только мы захватили его лагерь, и сам Скотт пошел по тому же пути, который, возможно, предстоит пройти и вам. Однако он прошел его довольно быстро, тогда как вы нет… и все из-за того, что не желаете сказать мне лишь несколько слов».

Он сделал паузу, поглядев сначала на одного из нас, а затем на другого. «Ну, мистер Холмс? Ну же, ладно, хватит выглядеть таким одуревшим, я же вижу, что вы теперь уже очнулись. Неужели вам нечего нам рассказать о своей работе и о работе Скотланд-Ярда? Где вы искали моих зараженных крыс, например? Ах, как жаль, что вы не отвечаете, поскольку это означает, что мне придется скормить здешней Крысе сначала доктора Ватсона. Кэмпбелл, подойдите сюда и снимите с доктора обувь. Для начала лучше только ноги; таким образом, добрый старина Ватсон вполне будет еще способен участвовать в нашем общем разговоре. Мы будем обсуждать с вами задаваемые мною вопросы всю ночь; мой отъезд во Францию намечается лишь на рассвете».

В камеру вошел еще один здоровенный санитар, и вместе с тем, который уже там находился, они начали снимать с меня ботинки. Опустив голову и посмотрев на собственные ноги, а затем мимо них, я увидел, как по своей клетке расхаживает это животное, уже истекавшее слюнями. Из пересохших губ, наконец, вырвался голос Холмса, но он показался мне каким-то незнакомым хрипом: «Почему же… не блохам?»

Сьюард нахмурился; очевидно, именно такой реакции он от него не ожидал. «Но, дорогой мой сэр, вы же наверняка понимаете, что время для экспериментов с блохами прошло?… Понимаю, вы притворяетесь, что ничего не знаете, поэтому я думаю, что допрашивать вас – это лишь пустая трата времени. Нет, Холмс, скорее это напрасные усилия, и такого не будет; я слишком уважаю ваши силы и возможности. И вы должны понять, что теперь у меня уже имеется тысяча крыс, и я готов их выпустить, зараженных чумой, из этого моего ходячего ее вместилища». Он постучал по решеткам клетки, и тварь внутри обнажила желтые свои зубы, бросившись на решетку в мою сторону. Глазами она уже ела мое скованное беспомощное тело, как будто она уже была привыкшей к такой процедуре и знала, чего ожидать дальше.

Сьюард продолжал: «Перед нашим отъездом во Францию мы запустим тысячу крыс в лондонскую канализацию, где через пару дней они начнут болеть и подыхать. Через неделю заразится миллион крыс, а через неделю после этого, вероятно, около миллиона мужчин, женщин и детей. Жаль только, что вы и этот проклятый кровопийца не позволили нам здесь, в Лондоне, наладить надежную систему сбора нашего выкупа – но в следующем городе власти уже не будут такими несговорчивыми насчет оплаты; нет, конечно же, увидев, что произошло с величайшим мегаполисом мира, непосредственно перед ними. И в следующий раз не сможете помешать нам и вы, а если к этому делу продолжит проявлять свой интерес и Дракула, я найду способ справиться и с ним – а возможно, он не откажется и от сотрудничества с нами».

Его прервал громкий стук в дверь, которая через некоторое время открылась снаружи. Она распахнулась, и в нее вошел человек, личность которого Холмс уже установил – это был доктор Дэвид Фицрой. Усы у Фицроя теперь уже были сбриты, и он уже успел отрастить небольшие бакенбарды с тех пор, как я видел его последний раз у Барли, но несмотря на это я довольно легко его узнал.

Обменявшись со Сьюардом краткими приветствиями, он пересек все это помещение и отдернул шторы у окна – там уже исчезали последние слабые лучи солнца, и сердце мое сжалось при мысли, что я, вероятно, никогда больше уже не увижу его снова. Вернувшись, Фицрой бросил на меня единственный равнодушный взгляд, а затем остановился и посмотрел на моего друга. «Так вот как», пробормотал он, «выглядит величайший детектив в Лондоне. Но знаете, у меня такое чувство, что я уже где-то видел его раньше».

Сьюард тут же сменил тему. «Ты захватил с собой дополнительную сыворотку? На всякий случай, если кому-нибудь из нас понадобится доза?»

«Да – нас теперь осталось только шестеро, кажется? Я видел Дэя и Морли наверху, ну и здесь еще Кэмпбелл и Пинчер».

«Все верно».

«Ну тогда ее у меня много». И Фицрой указал на небольшой черный саквояж, который он принес с собой, и уселся за стол. Два мускулистых санитара, которые следили за этой частью беседы с особым интересом, теперь с удовлетворением кивнули. Они закончили снимать с меня ботинки и встали теперь по обе стороны моей тележки, готовые подкатить ее к клетке, когда их хозяева дадут им такую команду.

Я решил, что Сьюард уже был готов отдать им такой приказ, но Фицрой жестом остановил его на минуту. «Тогда, значит, мы полностью подготовились к отъезду. Еще одна клетка для нашей Крысы уже погружена на борт катера, и катер уже заправлен топливом и готов. Мы лишь сделаем краткую остановку на старом месте, чтобы выпустить крыс в канализацию, а затем отправимся во Францию. Но как насчет––?» И он показал куда-то наверх.

«Моих гостей? А что с ними?», невозмутимо спросил Сьюард.

«Ну, на днях ты как-то говорил, что, возможно, с нами поедет еще кто-то, а потом я видел, как ты разговаривал с той женщиной, ну я и подумал…»

Сьюард отвернулся. «Нет, меня она не волнует. Пусть остается и наслаждается чумой вместе со всем остальным Лондоном».

Именно в этот момент я был поражен раздавшимся низким стоном или каким-то словно замогильным воем, исходившим от неподвижного тела, лежавшего неподалеку от меня. Когда я взглянул на Холмса, его заторможенный взгляд и ошеломленное еще выражение лица не переменилось, однако теперь глаза его были прикованы к Сьюарду. Странный вопль, который издал мой друг так, что у меня волосы даже встали дыбом, – затем внезапно и резко прекратился, и он пробормотал несколько слов, которые я не смог разобрать.

Сьюард и Фицрой оба поспешили к его тележке, где они склонились над ним с обеих сторон, стараясь понять, что он произнес. Но едва они успели это сделать, как Сьюард вдруг резко выпрямился. Проследив за направлением его внезапно расширившихся от ужаса глаз, я озадаченно посмотрел туда и, ничего не поняв, увидел, что правая рука Холмса каким-то образом высвободилась из кандалов – стальное кольцо по-прежнему было плотно сомкнуто и прикреплено к тележке, но оно больше уже не сковывало ему кисть.

Нахмурившись, Сьюард попытался схватить эту высвободившуюся руку. Но эта тонкая, белая кисть спокойно поднялась, опираясь на худощавую руку. Она отбила все попытки Сьюарда схватить ее или бить по ней кулаками, словно это были какие-то кулачки младенца, и аккуратно схватила его за горло.

В то же самое время и Фицрой тоже выпрямился, будто осознав, что что-то пошло не так, но пока неясно, что именно. Но еще до того как он успел предпринять что-нибудь осмысленное, левая рука лежавшего на койке тоже легко выскользнула из оков и молниеносно схватила его со скоростью кобры. Я увидел, как пальцы ее сомкнулись вокруг шеи этого несчастного, жалкого Фицроя. Его глаза вылезли из глазниц, а кости и мышцы в это время были раздавлены, словно смятая бумага, этой мощной хваткой. Еще мгновение, и его безжизненный труп был отброшен в сторону, словно какая-то огромная, но почти невесомая кукла.

Так быстро и невероятно все это произошло, что успело все это закончиться еще до того, как санитары опомнились, наконец, с опозданием это заметили и бросились в драку. Я же между тем, лежавший на второй, своей тележке, изо всех сил стал стараться – но бесполезно – высвободиться и сам.

Тележка рядом с моей покатилась, а затем с грохотом опрокинулась на бок. Теперь уже все четыре его конечности высвободились, словно по волшебству, и человек, который на ней лежал, теперь встал и выпрямился. У него были красные кровавые глаза, и лик его был ужасен, когда он стал драться, и до последнего своего часа у меня в ушах будет стоять протяжный, замогильный, бешеный, пронзительный вопль ярости, вылетавший у него из уст.

Несмотря на то, что с обеих сторон он был окружен теперь двумя новыми противниками огромного роста, они не способны были оказать ему сопротивления – и это несмотря на то, что правой своей рукой он продолжал цепко держать Сьюарда за шею и воротник. Сначала один, а затем и второй из двух этих дюжих приспешников Сьюарда оказались в лапах их врага, который потряс ими, как крысами, пойманными терьером, а затем отшвырнул в сторону. Тело первого из них ударилось в дверь палаты так сильно, что прочный дуб задрожал, а затем оно сползло по нему вниз, безжизненно развалившись на полу.

Второй же громила мгновением спустя был брошен на клетку с такой силой, что железная конструкция искривилась у основания. Находясь в абсолютно беспомощном положении, со своей койки-тележки я с ужасом увидел, как встревоженное животное в бешеной ярости бросилось на решетки. Ему удалось так далеко вытянуть морду, что Крыса вонзила свои клыки в плечо этого последнего громилы, упавшего к ней. Он был еще жив, но теперь его вопли стали лишь усиливаться и усиливаться.

Граф – ибо теперь я понял, что, несмотря на темные волосы, сбритые брови и некоторые другие изменения лица, это, должно быть, был именно он – теперь стоял один, молча, но с демонической гримасой торжества на лице, которое он, очевидно, теперь испытывал. Его главная и последняя жертва по-прежнему все еще была у него в лапах – и все еще живая, поскольку пальцы его, схватившие Сьюарда за горло, еще не сомкнулись на нем со смертельной силой.

Джек Сьюард повис над полом, схваченный этой худой ужасной рукой, беспомощный, как котенок. Он отчаянно пинался и корчился, а руками абсолютно без толку лупил по стальной руке, удерживавшей его. Граф, надавив большим пальцем на челюсть Сьюарда, вывернул ему голову настолько, что шея его, должно быть, оказалась на грани перелома, а лицо у него стало фиолетово-багровым от скопившейся крови. В этом состоянии Сьюард впился своим гнусным взглядом в меня. Словно уже не понимая, что я скован его же кандалами и абсолютно беспомощен, он, задыхаясь, с трудом взмолился:

«Ватсон… помогите… он не человек…» Возможно, Сьюард за секунду, у него остававшуюся, успел прочесть на лице моем мой горький ответ, до того как железная неодолимая рука Дракулы развернула его и потащила к клетке. Последний отчаянный удар дрыгающихся ног жертвы пришелся по моей тележке, развернув ее так, что мне теперь больше не видно было, что там происходит. Я услышал грохот – видимо, открылась маленькая дверца клетки – так же, как она открылась бы передо мной, если бы все произошло так, как запланировал сам этот Сьюард. После чего я прикрыл бы себе уши, если бы мог это сделать – столь ужасны были начавшиеся вслед за этим крики.

Эти ужасающие вопли вскоре утихли, хотя и не полностью. Все это помещение, казалось, ходило ходуном, вращаясь вокруг меня, а в ушах моих раздался рев. И тут, как мне показалось, я еще раз услышал голос той женщины, на этот раз умоляющий: «Влад, Влад, остановись, пожалуйста, прекрати. Меня не волнует, что он натворил––»

«Только ради тебя, моя дорогая», последовал тихий ответ, и с этими словами последний ужасный его вскрик резко прекратился. «Там наверху еще двое?»

«Да. Только прислуга. А как быть с ним?», спросила женщина, голос ее, кажется, дрожал. «Разве ты не высвободишь его из этой тележки?»

«Тише, дорогая! Он тебя услышит. Он не должен знать, что мы с тобой любовники».

«Доктор Ватсон – джентльмен, который не станет вмешиваться в чужие дела. Ты должен освободить его».

«Хорошо, но позже. Сначала я должен разобраться с теми двумя наверху». И голоса двух говоривших полностью утихли, когда вновь проскрипела закрывающаяся дверь.

Я остался один в этой камере смерти, где воцарилась тишина, за исключением одного мерзкого, отвратительного звука где-то позади меня – неистового сопения этой Крысы в клетке. Но нет, был еще жив и кто-то еще. Я услышал слабый человеческий стон. Он повторился.

Ценой огромного напряжения сил я дотянулся босыми пальцами одной своей ноги до стены и сумел достаточно сильно от нее оттолкнуться, так, что моя тележка развернулась. Я тут же увидел, что Сьюард, должно быть, был мертв; его ужасным образом распотрошенное тело лежало наполовину внутри клетки, а наполовину вне ее, загораживая собою небольшую открывавшую дверцу для кормления. Угол, под которым его голова лежала по отношению к позвоночнику, говорил о том, что шею ему, должно быть, в конце концов все-таки свернули.

На полу прямо перед клеткой кто-то зашевелился, и я увидел, что один из этих двух зверского вида санитаров еще был жив. С многочисленными стонами, со страшными усилиями преодолевая, похоже, многочисленные и серьезнейшие внутренние травмы, человек по имени Кэмпбелл с трудом стал подниматься на ноги. Это была попытка, реализовать которую он был не в состоянии.

В тот момент, когда где-то над нашими головами раздался какой-то шум – приглушенный крик, выстрел, звук бегущих шагов – Кэмпбелл снова покачнулся, падая на стол, на котором стояла керосиновая лампа, и, увлекая их вслед за собой, повалил их на пол, рухнув на него же в последнем в своей жизни падении. Вспыхнуло пламя, лизнув упавший стол, стену и саму клетку.

Возбужденная огнем зверюга в клетке, руководствуясь либо инстинктом, либо каким-то примитивным разумом, полностью затащила в клетку труп, который она уже начала пожирать. И теперь, сквозь небольшой этот дверной проем, который теперь ничто уже не перегораживало, она стала отчаянно пытаться вырваться на свободу.

Я стал кричать, пока не понял, что потерпел неудачу, так и не услышав ответа. Наверху же шум и грохот все еще продолжались, раздались новые выстрелы, топот ног, спонтанные крики. Когда же, наконец, мне показалось, что я услышал чей-то крик в ответ на один из моих, я собрался с духом, чуточку приободрился и продолжил с усилием кричать, чтобы меня услышали.

Между тем, к моему ужасу, Крысе удалось пролезть сквозь отверстие, которое поначалу казалось слишком маленьким для нее. Протискиваясь дюйм за дюймом сквозь сдерживавший ее металл, она уже обнажила на меня зубы – моя тележка находилась теперь между нею и дверью. И вот, приложив последнее усилие, она вырвалась на свободу и присела, готовясь прыгнуть на меня.

Раздался выстрел из револьвера, откуда-то почти рядом со мной, и тварь рухнула замертво в расползающееся пламя. «Ватсон!», воскликнул знакомый голос. «Слава богу!» Надо мной склонилось чье-то лицо, кашляющее в дыму, измененное фальшивыми густыми бровями, но все же – вне всякого сомнения – лицо Шерлока Холмса!

Хотя вскоре из окрестных домов для борьбы с огнем прибыли добровольцы, огонь с самого начала набрал такую силу, что его не удалось остановить, и вскоре он уничтожил все здание. Серые лучи рассвета застали меня завернутым в одеяло, которое дал мне какой-то отзывчивый сосед, я сидел на каком-то пне на территории этого старого приюта для душевнобольных, наполовину поросшей лесом, задумчиво глядя на тлеющие обломки.

За исключением нескольких пустяковых ожогов, я никак не пострадал. То же самое и Холмс с Лестрейдом, которые бросились искать меня по всему зданию, подвергнув себя немалой опасности, после того, как сумели справиться с двумя еще остававшимися приспешниками Сьюарда в смертельной схватке этажом выше. Затем мои друзья вывезли меня из здания на тележке подальше от огня, в безопасное место, где у Холмса появилось время, чтобы подобрать отмычки к замкам кандалов, меня сковывавших.

Не пострадал также никто из семейства Харкеров – гостей Сьюарда. Все они были довольно небрежно одеты, словно поспешно поднялись по тревоге с постели, и представляли теперь собой классическую картину невинного шокированного семейства – миссис Харкер, та молодая женщина, которую я уже видел и слышал; ее муж Джонатан, довольно полный мужчина лет сорока и довольно рано уже поседевший; и двое их маленьких детей с молодой гувернанткой. Миссис Харкер, как она сама рассказывала, случайно проснулась от запаха дыма и тем самым спасла всю свою семью, поскольку у них появился шанс благополучно выбраться из здания наружу. В присутствии людей, сбежавшихся из соседних вилл и домов, она не сказала ни слова – равно как и Холмс с Лестрейдом – ни о выстрелах, ни о драке и борьбе, ни о чем-нибудь еще необычном, кроме самого только этого пожара.

Пожар стал виновником уничтожения большинства сотрудников этого заведения, из которых, кажется, уцелели лишь не повинные ни в чем повар и конюх – равно как в огне погиб и доктор Фицрой, который, кажется, бывал здесь в связи с какими-то проводившимися им здесь экспериментами на животных. В них, как выяснилось, и я тоже принимал участие, став единственным выжившим из тех, кого к ним привлекали. Лестрейд, у которого, конечно же, имелось хоть какое-то более или менее точное представление об истинном положении дел, поспешил заверить других полицейских, прибывших на место происшествия, что я обязательно дам в свое время необходимые показания, но в настоящее время я нахожусь не в таком состоянии, когда можно меня допрашивать. Сразу же после полиции прибыл и лорд Годалминг, в собственном экипаже; потрясенный увиденным, он обменялся несколькими фразами со своими старыми друзьями Харкерами, а затем с Холмсом и Лестрейдом.

Затем он, качая головой, подошел туда, где на своем пне сидел я. «Доктор Ватсон», пробормотал он, «какое счастье, что вы сумели выбраться оттуда живым. Мне сказали, что в общей сложности погибло пять человек, включая бедного Джека».

«Шесть», поправил Лестрейд. «Мы нашли еще одного, вон там, у деревьев. Он побежал за помощью, надо полагать, и в панике, по-видимому, упал и свернул себе шею… Плохи дела, очень плохи, печально всё это».

Я слегка вздрогнул, подумав, что сломанная шея совсем не была случайностью. Но пока в данной ситуации я ничего не сказал.

«Очень печально», рассеянно согласился Его Светлость. «Ватсон, полагаю, вы уже знакомы с Харкерами?»

Вслед за этим я был подобающим образом представлен мужу; жена галантно улыбнулась и сказала: «Мы с доктором Ватсоном действительно уже встречались вчера вечером, хотя вряд ли у нас тогда была возможность поговорить друг с другом – мужчины были так заняты своими делами. Я действительно собиралась вернуться, доктор». Эти слова она произнесла очень серьезно. «Но меня задержали».

«Крайне благодарен за такую мысль», пробормотал я. Мой взгляд в этот момент случайно упал на детей Харкера; это были мальчик и девочка, и, как я теперь заметил, несомненно, близнецы. Когда на меня посмотрела девочка, мне показалось, будто я заметил в ее лице что-то дикое, нечто зверское и лютое – еле заметную пробежавшую по лицу ее тень, которую я никогда бы не заметил до вчерашнего дня, когда я повстречался с Графом. Хотя, возможно, это был лишь плод моего воображения, ибо странный этот взгляд быстро исчез, уже через мгновение, оставив после себя лишь лицо девочки-ребенка, задумчиво смотревшей на меня.

В этот момент мы отвлеклись от разговора еще одним прибытием – на этот раз это оказались Питер Мур и Сара Тарлтон, которые, держась за руки, спустились с двухколесной пролетки и подошли к нам. О пожаре они узнали от полиции, как мне стало известно позже. Мне было видно, как мисс Тарлтон побледнела от отвратительного запаха смерти от огня, который все еще витал над тлеющими руинами. Холмс прервал разговор, который он шепотом вел с Лестрейдом, и поздоровался с ними.

«Вынужден сообщить вам, что в результате проведенных мною расследований я пришел к трагическому выводу в отношении человека, которого вы разыскиваете», сообщил ей мой друг. «Не осталось более никаких сомнений в том, что Джон Скотт погиб в Южных морях».

Слова его крайне болезненно прозвучали для девушки, но было очевидно, что она больше не считала их удивительными. Она подняла подбородок. «А… его смерть была естественной?»

«Боюсь, что нет. Но торжественно даю вам свое честное слово и заверяю вас, если это хоть сколько-нибудь может вас утешить, что лица, повинные в этом, уже понесли полное наказание за это свое преступление».

Похожее изображение

Спустя некоторое время мы с Холмсом уже возвращались назад, домой, на Бейкер-стрит. Это было, как я хорошо помню, 22 июня, в день процессии Юбилея Ее Величества. Где-то, видно, уже довольно рано встали музыканты, уже приступившие к последним своим репетициям, разыгрываясь перед праздником, и издалека до наших ушей доносились напряженные порывы музыки военных оркестров. Несмотря на то, что движение на улицах в некоторых местах уже было затруднено, в целом мегаполис был уже во вполне праздничном настроении, оснований для которого у его жителей было даже больше, чем они сами это осознавали.

Мы некоторое время продолжали с затруднениями, но продвигаться вперед по все более оживленным и заполнявшимся транспортом улицам, после чего я решил нарушить молчание, заметив:

«Он жив, знаете?»

«Он?»

«Холмс… давайте не будем разыгрывать дурачков». Мой друг еле заметно усмехнулся. «Я ни на секунду не сомневаюсь, что граф по-прежнему жив. Когда мы с ним пришли к соглашению, в планы и в договоренности наши его смерть вовсе не входила».

«А входило лишь то, что вы должны были поменяться на время ролями, выдав себя за другого. Что ж, план оказался успешным, хотя я лично никогда бы ему не стал доверять». Но затем я прикусил губу, вспомнив, кому же я сам решил довериться.

«Каким бы он ни был, Ватсон, граф Дракула – человек чести – а это редкость в наши дни и в таком его возрасте, а, впрочем, возможно, и в любые другие эпохи. У нас оказались общие враги и полное взаимопонимание в смысле целей, которые каждый из нас преследовал; и как только я в этом убедился, я понял, что игра того стоит. Дракула, с подстриженными бровями и волосами, окрашенными в темный цвет, плюс еще несколько штрихов из моей коробочки с набором для грима, остался в нашей квартире, переодевшись в мою одежду, специально, чтобы дать себя похитить и отвезти в штаб-квартиру противника, где люди, которых он жаждал уничтожить, скорее всего, там же и угодят ему в лапы». Я содрогнулся. «Уверяю вас, я не потеряю сна из-за их печальной судьбы, Ватсон, какой бы она ни была ужасной. Но должен признаться, я никак не ожидал, что они и вас захватят с собой, и мне пришлось пережить очень тяжелые минуты, когда я узнал о вашем похищении. Граф был готов рискнуть, подыграв им, зная, что все связанное с этим похищением не способно причинить ему серьезного вреда; а вот ваши шансы, которые вам пришлось перенести, вовсе даже ничего не ведая об этих опасностях, так сказать втемную, были гораздо более шаткими. Я испытал серьезное облегчение, когда мне стало известно, через полицию, об осторожно сделанном миссис Харкер телефонном звонке с предостережением, что вы там и, по крайней мере, пока еще живы».

«Ах. Но как вам удалось установить, что нашим главным врагом является Сьюард? И что, когда он явится к нам, то именно для того, чтобы похитить вас, а не убить вас прямо там, на месте?»

«Дорогой мой Ватсон, когда вы в следующий раз попытаетесь всучить одному из своих пациентов снотворный препарат посредством жареной курицы в соусе карри, вам лучше бы выбрать для этой цели какого-нибудь субъекта, еще не вышедшего из юношеского возраста, или же того, кто уже много старше возраста среднего».

«Холмс, я––»

Он махнул мне рукой, чтобы я замолчал. «Я не был уверен, был ли этот шаг вашей собственной инициативой, или же – вы ведь никогда раньше ничего подобного не делали – он, возможно, был предложен кем-нибудь из тех, кто казался вам другом, с какими-то скрытыми намерениями. Я притворился, что проспал, но, тем не менее, проснулся я вовремя, успев подслушать весь этот ваш разговор в наших комнатах с доктором Сьюардом и лордом Годалмингом. Он не дал мне оснований подозревать последнего, но вызвал у меня сильные подозрения в отношении Сьюарда. Когда я вышел в гостиную позже, я позволил себе столкнуться с вами, изображая, что еще не отошел от лекарства, и вытащил у вас из кармана – а мне известно, в какой из них вы всегда кладете таблетки – дарёное Сьюардом. Небольшой химический анализ, и я теперь был абсолютно уверен, кто наш враг, несмотря на то, что у меня еще не было ни единого против него доказательства, кроме самой этой таблетки. Препарат был Ост-Индским, вряд ли смертельным, но вызывающим сильное временное помешательство. Сэр Джаспер Мик подтвердил мои выводы. Вы должны были дать его мне, затем дать знать Сьюарду и вызвать его для получения дополнительной помощи. Таким образом, он получал возможность допросить меня не спеша, когда и где ему это будет удобно, в этой своей крепости в Перфлите. Так что теперь я понял, что он не собирался убивать меня прямо там и сразу же. Я заменил таблетку какой-то другой, более безобидной, и положил эту коробочку обратно вам в карман…»

«Холмс, должен извиниться перед вами».

«Это вовсе не обязательно. Если ваш план нечаянно поставил под угрозу мою жизнь, вы тоже случайно из-за меня оказались в страшной опасности».

«А как вам удалось реализовать этот ваш разработанный вместе с Дракулой план?»

«Ну, мы с ним затащили его огромный ящик на крышу, скрыв его там, чтобы он смог его потом оттуда забрать. Мы разворошили всю мебель в гостиной, изобразив борьбу и бегство. Затем, пока я был занят изменениями нашей внешности, граф успел рассказать мне, где раньше находилась штаб-квартира наших врагов. Оставив его в комнате одетым в какую-то мою одежду, я вышел из дому через наш старый второй выход, который так нам пригодился, как вы помните, при возвращении камня Мазарини [одноименный рассказ о Холмсе – Прим. переводчика]. Вот так я и освободился, получив возможность предпринять ряд оперативных эффективных мер, против врага, считавшего, что надежно избавился от меня, убрав меня с дороги.


«Как только я отыскал то заброшенное здание, описанное мне графом, и вошел в него, я осмотрел помещения и вскоре убедился, что они покинули его лишь временно. В частности, меня заинтриговало упоминание Дракулы о крысах, которых он слышал во время своего второго визита. А ведь люди, проводящие эксперименты по заражению чумой Лондона посредством крыс, вряд ли просто так бросили бы свои лаборатории, кишащие зараженными крысами.

«Я обыскал здание, и действительно, в подвальном этаже, куда граф не потрудился заглянуть, я обнаружил сотни коричневых и черных крыс в клетках. Им кто-то приносил еду и воду, но там были признаки болезни, и я не стал подходить к ним близко. Я поспешил вместо этого обратиться за помощью к сэру Джасперу и к верному Лестрейду. И теперь рад сообщить вам, что клетки вместе со всем их содержимым обработаны карболкой и сожжены, вскоре после того, как их в последний раз навестил и осмотрел один из их владельцев, покойный доктор Фицрой. Мы с Лестрейдом проследили за ним, проследовав в Перфлит, пока сам он пребывал в полной уверенности, что его никто не заметил».

Некоторое время мы оба молчали, пока наш экипаж с трудом продвигался вперед в утреннем трафике. Но затем я упрямо вернулся к прежней своей теме.

«Я признаю, Холмс, что, возможно, обязан Графу своей жизнью. Но я считаю, что он с такой же готовностью убил бы меня, если бы я встал у него на пути. Холмс, ведь он все еще на свободе, и он… – он вампир».

«Ха! Теперь вы в этом убедились, не так ли, увидев все это собственными глазами? Возможно, когда-нибудь я попрошу вас рассказать мне все оставшиеся подробности». Холмс сложил руки на груди и откинулся на спинку сиденья, став тихонько насвистывать что-то из какой-то французской оперы. Его манера поведения теперь, как мне показалось, очень странным образом отличалась от того, как он вел себя в последние дни; теперь он мог легко, почти беззаботно говорить об этом существе, сам факт существования которого, казалось, сводил его раньше с ума.

Я начал было снова протестовать, но он это прервал. «Что ж, Ватсон, вы в этом лично убеждены? Не хотите ли попытаться убедить в этом Лестрейда? Кроме того, в каких именно реальных преступлениях мы можем обвинить графа? Если по совести, Ватсон. Я не говорю тут строго о законе».

Я не смог сразу подыскать ответ, который адекватно мог бы выразить мои глубокие и дурные ощущения и предчувствия, и поэтому через некоторое время Холмс продолжил: «Я довольно давно уже, как вы знаете, иногда обхожу закон, в некоторых особых случаях. Если я сделал это в отношении фон Гердера, уж тем более это заслужил человек, больше, чем кто-либо другой, сделавший для спасения Лондона! Да и вообще-то я был бы не прочь заверить графа в том, что, в той мере, в какой дело это будет зависеть от меня, он и представители его племени не будут подвергаться каким-либо расследованиям, и их существованию не будет дано никакой огласки».

«Заверить его? Но как вообще возможно, предположим, как-то связаться с ним?»

«Ваша тактичность делает вам честь, Ватсон. Сама мадам Харкер мне лично все рассказала, да я и собственными глазами убедился в том, что вы не можете не знать о том, что они с графом находятся в отношениях. Но если идти этим путем, то может оказаться, что у нас не будет хватать определенного утонченного мастерства, а, возможно, мы проявим также определенную неделикатность. А мы должны действовать тоньше, Ватсон… Мне кажется, что-нибудь вроде утверждения о том, что вампиры – это нечто неслыханное в английской криминальной практике, может войти в какой-нибудь ваш небольшой рассказ – сказку, в данном случае, являющуюся чистейшей выдумкой, – и это превосходно послужит нашим целям. Что вы скажете насчет, например, заголовка… ну, например, «Вампир в Суссексе» для такого рассказа?»

«Скажу вам, что любая история, связанная с Шерлоком Холмсом, с искусством логических дедуктивных размышлений и одновременно с вампирами, не может не показаться чем-то нелепым и невероятным, если не более».

«О, я вполне с вами согласен, Ватсон, вполне. Но с другой стороны, дорогой мой Ватсон, столь же невероятна и сама жизнь».


––––КОНЕЦ––––


___________________________________

Перевод:
СЕВЕРНЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ

Посетите мой сайт «Северный Корреспондент»!
https://sites.google.com/site/severkorrespondent/