Александр Македонский. Песнь Воздуха. 2

                Александр Македонский - 5 стихий.
                Песнь Солнечного Ветра.
                Первый свиток. Эгейские поршки.

                2 глава.
               
                От Ильки. Ифес.

Илька любил ночь. Тихую, спокойную, отрешённую. Когда вокруг спали, предавались воспоминаниям о будничных происшествиях, сутолоке, беготне, он наслаждался покоем ночи. Ночью всё затихало. Именно так зарождался мир - в тихом, непроглядном Хаосе Ночи. Покой… Что может быть прекраснее?
Ведь не день даёт начало жизни, а ночь. Даже сутки считают с восхода вечерней звезды. Подобно тому, как зачинается ребёнок, светлым мгновением. А дальше, в темноте, в утробе матери, он в тишине и покое созревает, чтобы выйти в мир. Так и день зачинается Вечерней звездой, Геспером, и уже потом, после  восхода Утренней звезды, его брата Фосфора, приветствующего своим светом новоявленное Солнце, рождается в своем первозданном виде.  Ведь человек это тоже такое же солнце, наполненное энергией, любовью, теплом, страстью, мечтаниями…
Илька хмыкнул.
Разные бывают эти солнца. Вон у него сокурсники по храму - те ещё солнца. Сам бы притушил такие светила. Эх, только хлопот потом не оберёшься, а главное - вони. Что сами маргиты, студенты, что их родичи, на говно изойдут так, что вонь до Эг дойдёт. А отца огорчать Ильке не хотелось. Любил он своего Атту – Аминтора. Да и как не любить? умный, рассудительный, справедливый. Парню очень хотелось быть на него похожим. Не зря Аминтора даже армия Атталом – Отцом - величает. Создал он боевую единицу, ощетинившуюся машину, из разных народов, в состав Македонии вошедших. Ещё пять лет назад, не имея доспехов, их этерия - дружина басилевса, уже многое могла сделать. Тогда дядька Филипп, договор с Дельфами заключил. Он же басилевс, обязан перед богами за людей на земле отвечать, посредник между своим народом и эфиром. Всё божественное на нём, все договора, освящённые богами, все богослужения, вся земля. Это не армия, где с воинами договориться можно, где нужна победа. Но богов слышать, понимать, ублажать – вот работа басилевса, и признаться, тяжёлая.
Македоны в войне с фокейцами за священные Дельфийские земли подрядились воевать, с оружием бога Аполлона шли. Умелые, обученные воины сражались за доспехи, которыми и расплачивался храм Аполлона. Филипп хитрый дядька, истинный басилевс, все хитросплетения знает, подходы, вот и присоединил Фессалийские земли под шумок, по каким македоны проходили. А теперь отец кузни ставит, вооружение сами македонцы куют на армию. Филипп земли с рудниками присоединил, где договорами, где Атта и Пармений оружием - по-разному. Но великое дело делаем! Если хотим отпор ахеменидам дать, то пальцем не повоюешь, оружие нужно. И не просто оружие, а лучшее, совершенное.
Илька ногой раздул кузнечный мех. Движения были настолько привычными, что не отвлекали ни от собственных мыслей, ни от ковки клинка, который он обещал сделать Яське.
Вот за это он и любил ночь, что никто под рукой не мешается. Занимаешься любимым делом, и никто на ушах не висит. Дома они с Аттой любили посидеть ночью, поспорить над чертежами. В кузне Атта ночью не работал, только если заклинание какое в клинок вплести. А вот Ильке нравилось. И огонь как-то по-особому горит, и мысли иного порядка текут - весь мир меняется.
И сейчас, здесь, в Ифестионе – храме Ифеса, куда его отправили учиться после злопамятного взятия Триградья, Илька работал в кузне по ночам. Она, кузня, всегда доступна для обучающихся в храме. Только все здесь пасутся днём. Среди белого дня в кузне не протолкнутся, как в овчарне, не то, что поработать.  А ночью… Это его время.
Нельзя сказать, что у него не сложились взаимоотношения с сокурсниками. Кто просил помощи – Илька помогал, слабых – защищал, но сам в друзья ни к кому не набивался. Ему это надо? Жалко их: хилые, дохлые, а в кузню идут. Смех один. Хотя простых тут не было. Дети богатеньких деловаров. Аристократии днём с огнём не найти, если только ночью и в кузне… В основном, все пена, на смутном времени поднявшаяся. Скупили производства у разорившейся аристократии, или выбитой Охом. Вот своих высерков и учат кузнечному делу, чтобы те потом руководить смогли. Родители платят за обучение, а это деньги немалые, ещё и этим… на руки дают. Так они их спускают - кто на игры в кости, кто на баб. Илька же сюда учиться приехал. Так что интересов общих не нашлось. Так, кое с кем общался, у кого хоть какие-то мозги есть, но близко к себе никого не подпускал. Да и ребята, Фифа с Яськой, постоянно в Ифесе. У Ясона сейчас поединки намечаются, клинок ему нужен… Вот он и делает. А прошлой ночью закончил для Фифы ерунду всякую мастерить.
Наш авантюрист придумал, как всем денежку заработать. Вообще-то дело нужное. Ведь совсем без средств оказались на чужбине! Хотя сами виноваты. Нельзя было в Триградье огнём работать, сам же прекрасно знал. Видел. Ну и… Маргитом выставил себя. Вот и без средств остались. Так что крутиться приходится по-всякому. Когда дни свободные выдаются, в охрану караванов нанимаемся. Молодых воинов всегда берут. Леапп живописью по  - серьёзному занялся. Тоже оплачивать надо. Это вообще отдельная история…
То, что Леапп рисует с детства, об этом в Эгах каждый мальчишка, каждая девчонка знали – рисовал он их. А тут, в Ифесе, есть обучение для художников и скульпторов. Деньги плати и - ходи учись.  Не при храме, полной родословной не требуют. Там сейчас Пракситель преподаёт. Тот ещё жук. Под общим давлением Леаппа и пристроили. Илька иногда своего педагога туда сопровождал, представляясь охранником. За одно и моделью подзарабатывал. Им же ещё за жильё Леаппа платить надо!  Он - то в храме живёт, а вот художнику нужна своя площадь. Правда, там уже все ребята свой склад устроили - барахла, что в храме держать не будешь. Так что они оплачивают в складчину, да и питаются так же, когда друзья в Ифесе. Говорят, это дорийский обычай, в складчину жить, а как иначе можно? Ведь когда вместе, не будешь в уголке сидеть и свою пайку втихаря есть. А тут все именно так и живут. Так, что теперь он рабом у Леаппа числится.
В Ифестионе – аристократ, а в самом Ифесе… Сокурсники даже не заметили. Эти чванливые, убогие детишки с горожанами не общаются,   только с приезжей шушерой, а ифесцы ниже их достоинства. Убогие, что с них взять… А убогие потому, что между ногами бога ходят и ничего их не задевает. Были бы нормальными, под ногами богов бы не мельтешили, свой путь искали.
То, что он рабом Леаппа числится, так это даже радостно получилось. К нему эти художники привязались, ну просто достали, а он возьми и ляпни, что Леапп его хозяин, и стоит тут, его ждёт. Быстро отстали! Чужого же раба не тронь тут, хозяин по судам затаскает. Ещё неизвестно, во сколько своё имущество оценит. Это он потом сообразил, насколько удачно получилось. Нравы под ахеменидами неприемлемые, бабы сами под хламиду лезут.
Помнится, когда он ещё только приехал в Ифес, только осваивался, как все ходил посмотреть и петушиные бои, и игры в кости. Сам не играл, но ведь интересно же! Фифа говорил, что у них и в Эгах, и в Пелле тоже играют, но он не был, не видел. Недосуг было. Так что здесь со всем этим и ознакомился. Ещё тогда одевался, как порядочный, согласно статусу, чтобы лицо Македонии не уронить. Молодой был, глупый: не одеждой - делами роняют статус своей страны.
Народу на азартные игры собиралось всегда много, под крышей еле помещались. Гвалт, сутолока, орут, обсуждают, ставки делают. Весело, забавно, что-то в этом есть, даже несколько возбуждает. Эмоции так и прут.
 Илька отложил клинок, над которым работал - всё равно ни хрена не получалось, не  его день сегодня - и стал потихоньку собирать свои заготовки, вспоминая, какие глупости он тогда творил…
Парнишку, худенького, светловолосого, который подёргал его за дорогой гиматий, небрежно наброшенный на плечи, поверх хитона. Они отошли в сторону. Пацан достал золотую фибулу.
- Если встретишься с моей госпожой – получишь, - показал он бирюльку.
Илька достал с полки заныканную туда линзу, специально для оценки там хранившуюся. Многие к нему тут с этой оценкой обращались, ставки оплатить. С долгами рассчитаться – семейное золото и продавали.
Фибула была с центр женской ладони, золотая. С пятью камешками. Один посередине, и четыре расходящиеся от центра как листочки. Всё окантовано витой золотой проволокой с зернью.
- Прошлый, начало этого века, - сделал своё заключение Илька. – Мастера клейма нет. Кустарная. Но вес хороший. Пошли что ли, глянем…
Он тут же красиво и изысканно задрапировался в гиматий, поверх которого рассыпал гриву своих русых волос. В солнечных лучах они переливались золотыми бликами. Длинные, отросшие по шею и даже ниже, волосы только подчёркивали гордый постав его головы. Илька сам в такие тонкости не вдавался, просто делал так, как советовал Фифа, что нравиться бабам в красивых мальчиках. А нужна этим мекитрам только молодость, свежесть, красота и невинность - вот пусть и получат.
Идти оказалось недолго. Как вышли из здания, так увидели эту мекитру, стоящую под зонтиком у дерева. Тётке было лет тридцать, не дурна собой, даже на Аглаю чем-то похожа, на его первую любовь. Из купцов. Видать, муж старый надоел, на новые ощущения потянуло, свежачка захотелось - вот молоденького студента и снимает.
Женщина по-хозяйски оглядела его, пригласила сесть за стол.  Простой, сколоченный из досок, стоящий тут же, на улице. Тут многие переговоры проводят. По-видимому тётке такие как он - рослые, надменные, холёные - нравились.  Но Илька тоже себе цену знал. Пожав плечами, он сел напротив. 
Подняв подол, охотница до юного мяска из-за ремешков сандалей достала скрученный пергамент. Протянула парню. Илька бегло просмотрел его:
Приходить к ней должен днём, через день; на улице в присутствии мужа, не заговаривать; кормить его ещё обязуется; он же других женщин иметь не будет. Ильку этот пункт даже рассмешил, свою девственность этой мекитре отдавать он точно не собирался. У него ещё задача на александроса пройти, так что перебьётся.  А ещё позабавило, что являться и уходить должен по её требованию. Угу, разбежался он собачкой бегать, вон - дахов зовите…
- Вот этот и этот пункт мне не годятся, - фыркнул парень, забрал фибулу, она же ему за встречу обещана была, и приколов её к гиматию, неспешно  скрылся в игральне, спиной ощущая, как несостоявшаяся мекитра вместе с рабом челюсти ловят, и глазки назад вставляют.  От студента - иностранца они явно такого хамства не ждали.
И ведь такая встреча была не одна… Вскоре Ильке эта забава надоела, да и времени на учёбу требоваться стало больше.
Так что замызганное одеяние раба ему пришлось больше по душе. Те из убогих, кому не понравилось, получили пару раз в нос и на этом, завяли. А учителям дела не было, в чём он ходил.  Учился Илька хорошо, многое знал с детства, ещё от Атты: на что убогие месяцы тратили, он впитал ещё во младенчестве, обсасывая железки в кузне отца.  Для него даже отдельную специализацию в Сидоне выхлопотали по ювелирке – раньше, чем положено. 
Илька собрал свои железки в мешок, и трусцой, пока не рассвело, маханул к дому Леаппа. Там у него ещё заготовка есть. На тёмную луну из неё Яське мастерить будет. Дней через десять у друга отборочные поединки против школы Аполлона Ликийского здесь, в Ифесе. Вот и надо успеть. Клинок с одной стороны должен быть и не рабочий – так, игрушка, но заклинаний в него вплести массу надо. И чтобы вовремя сработали! Ликийцы, ведь играют нечестно, каждый это знает, но к Яське, чтобы не придрались. Подумать ещё надо, прежде чем браться…
Скинув мешок у педагога - Леапп не маленький мальчик, сам разберётся - Илька с рассветом отправился к себе в Ифестион, почти через весь просыпающийся город. Фифа ещё вчера, посветлу, приехал. Скоро Яська явится. После полудня, вроде, Кузька прибудет в порт. Встретить его надо. Кажется, они ничего не перепутали из пойманной весточки друга.
Ифес белый чистый город, крайне многолюдный, начинал подыматься, и, без размеренного потягивания, сразу окунался в суету дневной жизни. Люди толкаются на улице, рассказывают последние сплетни, торгуют, ругаются, обсуждают дела да и просто разговаривают. И всё это на узких улочках Ифеса, с двух сторон окружённых выбеленными домами, с самого раннего утра. Сами строения невысокие, часто встречаются с выносными деревянными террасами, которые, словно декоративный рельеф, приклеены к белым двух-трёх этажным домам. Улицы вымощены известняком, только возле домов нет камня, и это маленькое пространство, меньше чем в локоть, огорожено маленьким бордюрчиком.   У некоторых жилищ  оно выбелено, подобно самому дому.
Черепичные крыши красных оттенков. Между домами стоят большие роскошные деревья, большая их часть - пирамидальные кипарисы, как свечки взмывающие вверх, но есть и раскидистые, своей тенью погружающие дома в прохладу, пряча их от летнего солнца. Но до лета ещё далеко.
На берегу выступает холм, уходящий полосой в море. Из холма возвышается Ифестион - храм Иефеста. В отличие от храма Артемиды, его землетрясением в море не снесло. Вот что значит умело строить! Колонны портика парадно приветствуют входящих, за ними прячется небольшая полукруглая дверь, вход в храм.
Илька, пригнувшись, вошёл внутрь. И, после яркого солнца, словно ослеп. Когда глаза привыкли, он окунулся в привычный полумрак, всегда находившийся в храме. Только слабое освещение из-за витражей пробивается через марево тьмы, раскрашивая всё синими, белыми и алыми пятнами. За тремя витражами, расположенными по стенам храма, горят огни. Газ подпитывает огонь, через трубку, вкачиваясь под витраж. Жизнь в Ифестионе уже началась, потихоньку все просыпались.
Илька подошел к правому витражу, рядом с которым сидел, согнувшись, в одной набедренной повязке, худенький паренёк, пытаясь  глиной замазать трубку,  через которую до этого закачивал газ. Кажется он из Сидона, родич погибшего Танноса, один из немногих аристократов учащихся в храме.
Илька приветливо кивнул ему:
- Что, опять утечка?
- Да ворон его знает где…, - обречённо вздохнул парнишка. – найти не могу…
- Так вроде не твоё дежурство… Где эти?...
- В спальне, в кости режутся.
Илька развернулся и пошёл к лестницам, ведущим вниз, в спальню. Опять убогие от работы отлынивают, нашли безотказного и ездят на нём. Абдалоним славный парень, но заступиться за себя не может, и на место поставить это быдло тоже не в состоянии. Может, на него так смерть родни повлияла, вырезанной Охом? Не, не дело быть таким мягким и слабовольным. Хотя, может, поэтому только и выжил.
Один спиральный пролёт лестницы погрузил его на нижний этаж, где и располагалась спальня для будущих жрецов. Кровати стояли в два ряда по стенам, оставляя посередине довольно широкий проход. Полумрак здесь был такой же, как и в самом храме.
На двух кроватях в углу у входа сидело три парня, двое были полураздеты, только в широких сакских штанах сужающихся к икрам и там же заканчивающихся.  Илька  подошёл к ним.
- Абзахадот! – он пнул одного сапогом, тот вскочил с кровати. Убогие понимают только свой язык, приправленный силой, иначе до их калеченного мозга ничего не доходит.
Парни зло ругались, но стали одеваться. В ругани македон не остался в долгу. Ярость начала затмевать мозги, ругань становилась всё агрессивнее. Загорелые парни натянули длинные белые хламиды до колен и гурьбой вышли, шлёпая голыми ногами.
- Оторва, он и есть оторва, - пытался успокоить друзей один из них, любовью к македонскому выскочке они не отличались, но и перечить не смели, силён слишком был, да и бил умело, чётко, словно всю жизнь только этим занимался. Связываться с этим оборванцем себе дороже было.
- Гашиши гхыры – Илька плюхнулся на свою кровать, на которой до этого сидели парни, его ещё трясло от ярости, не смущаясь, он продолжал материться вслух. Раздеваться он не собирался. Спать можно и так. Задрав ноги в сапогах на спинку кровати, он пытался успокоиться, высказав всё, что думает о каждом из троицы отдельно, и всех вместе. Ломающийся голос, время от времени переходил в бас. Единственное что очень хотелось - взять что-нибудь и разбить.
Изгнанная из спальни группа прошла к барахлящему витражу.
Ой, как не любил их Илька, этих правильных, чистеньких, всех из себя воспитанных, и в то же время наглых и трусливых жителей Та-кемет. Нет, ну есть же в Та-кемет нормальные парни, а эта троица… Только и норовят ударить в спину. Никогда не примут честный вызов. Даже втроём на него накинуться не решаться, а пойдут и нажалуются учителям. Ну и что, впервой что ли?... А сами вместо того, чтобы своими обязанностями заниматься, сидят и в кости на деньги играют. А ведь в храме это запрещено. Нечего… он с ними ещё разберётся, сам, без помощи иер. Такую погань учить надо, а если не он, то кто же их учить будет? Все побаиваются интриг, которые эти троица плетёт за спинами как учеников, так и преподавателей… пора с этим разбираться…
Толком поспать так и не удалось, только вроде вздремнул, так уже пришлось идти в храм, наверх. Начались занятия.
Будущие ковали группками рассредоточились по храму. Группки  человек по 5-6 были в каждом углу храма, и ещё одна у так и непочиненного  витража. Кто сидел на полу, кто на раздвижных стульчиках. В правой группе, под руководством наставника учили правила. Жрец их произносил, а парни хором повторяли, записывать запрещалось. Вот так и бубнили, пока не запомнят. Солидный жрец,  с седой головой и столь же белой бородой, кивал в такт, время от времени высказывая новое правило для заучивания.
Перед Илькой и их группкой была доска, на которой молодой иера чертил схемы, а они перечерчивали их в свои пергаменты.  Невысокий, по своей молодостьи ничем не отличался от учеников.  Он старательно им доказывал правильность построения изображённого шарнира.  Один из парней, стоящий перед  доской спорил с ним.
- Золтых. Не, у нас в Македонии, это иначе крепят, вот тут вот выемочку сделать…- Илька поднялся с пола и тоже сунул нос в доску.
- Везде эта Македония… У вас всё не так… - зашипел преподаватель, но согласился, что данная концепция вполне имеет место, когда Илька над ним навис. Сам  молодой жрец ученику едва доходил до плеча. 
Илька улыбнулся ядовитой улыбочкой и отправился на место. Один из парней попытался подставить ему подножку, за что получил в лоб щелбан с оттягом.  Парни повеселели…
- Развлеклись, и хватит. – строго окрикнул их юный иера-  перечерчивайте давайте с внесением изменения…
И вот так каждый день. Почти до полудня занятия.
Выйдя из Ифестиона Илька подставил лицо ласковому солнцу, впитывая его тепло. Солнечные лучики, подобно нежным пальцам, гладили щёки, начинающую пробиваться бородку, создавая ощущение блаженства. Интересно, руки его девочки такие же ласковые? Хотелось бы…
- Ну чего встал, как чурбан?! – толкнул его один из молодых жрецов, но встретившись с неласковым взглядом серых глаз, поспешил удалиться.  Илька хмыкнул, провожая  юное дарование тяжёлым взглядом.  Среди парней его взгляд давно пользовался недоброй славой. Играть в гляделки с македоном никто не желал.  Тяжёлый пронизывающий взгляд многих просто пугал. Вначале, по прибытию в храм, мальчишки жаловались наставникам: “Он на меня смотрит…”.  И это их пугало до паники.  Ну, смотрит, не ест же. И чем это, скажите на милость,  им так не нравился этот взгляд… Дома Илька не замечал, что он какой-то не такой, а тут ознакомился. Даже пользоваться стал, чтобы удалить надоевшего сокурсника. Даже некоторые наставники дёргались. Самые нервные верещали: “Опусти глаза…”. А зачем? Раб он что ли, глаза опускать…
- Освободился? – к задумавшемуся юноше подбежал запыхавшийся Леапп, подхватил его пожитки. – Ну, куда, на берег, до обеда? А потом в порт?
- Да, пойдём, - Илька вскинув упрямую, надменную голову, решительно направился к спуску к морю. Там на берегу росло сильное, кривое дерево, давно облюбованное им для уединения.
- С учёбой всё в порядке? Что Атталу  отписать? – тараторил Леапп поспешая за ним.
- Пиши, что нормально…, - Илька окинул педагога взглядом, - Сам - то откуда такой взмыленный?
Леапп лукаво улыбнулся, как только он мог.
- На меня Пракситель внимание обратил, говорит - хорошо рисую..., - похвастался парень.
- Пракситель, он может…, - парень презрительно хмыкнул. Помнил он знакомство с этим великим скульптором. Они тогда с Леаппом в Ортигии рисовали. В этой кипарисовой роще художники всё время пейзажи зарисовывают, там же и трапезничают, и натуру на природе пишут. Красивое, светлое, живописное место так и просится на полотно. От одурманивающего кипарисового запаха подымалось настроение, хотелось творить, жить полной грудью, окунаясь в это безумие, которое создавали художники. Даже Илька иногда там рисовал, особенно когда они только появились в Ифесе. В Македонии - то такой рощи нет, да и природа другая, а в Ортигии всё какое-то особенное.
Вот туда на вечернюю прогулку, ловить последние лучи заходящего солнца, оттеняемого зеленью, и припёрся Пракситель. Тёток посмотреть, людей себе поискать, среди тех, кто с художниками развлекались.
Пракситель, хоть и был атинянин, но их козлиную бородку не носил, да и вообще походил на щёголя, нашедшего немыслимую смесь эллинской и азиатской одежды, создававшей вид экстравагантного импозантного мужчины, с небольшой бородкой, по-модному выщипанной. Даже плешь на затылке была ухоженной и вписанной в общий образ, который носил, как маску, этот скульптор в Ифесе.
Мужчина ходил, заглядывая в полотна художников, заговаривал с натурщицами, о чём-то с ними шутил. Кому-то давал свои советы. Так он влез в работу Леаппа, комментируя его передачу цвета, его игры с сине-зелёными тонами. Леапп ответил, чуть до драки не дошло. Художника ведь каждый обидеть пытается. Педагог же Ильки только от своих домашних терпел неудовольствие и критику, остальных же считал полными маргитами в искусстве. Даже с учителями по живописи ругался, отстаивая своё виденье Мира.
- Что может? – не понял Леапп.
- Внимание обратить.., - пожал плечами македон, - а потом твои рисунки за свои выдать.
Леапп даже споткнулся от столь умной мысли.
- Подписывай, - Илька остановился под деревом, обернулся к педагогу, - и не Лкаппом, а как-нибудь позвучнее. Кто такой Лкапп? Раб македонского дома, это все знают. Придумай имя звучное и за него деньги бери. А уж тогда и от заказчиков отбоя не будет.
- Имя… Ну вобщем-то, Скопс – прозвище, Леахар – прозвище, а что… Птицей какой нибудь назваться…
Илька забрал у него свои вещи, окинул размечтавшегося парня взглядом. Да, тот совсем в небо улетел, пора на землю опускать.
- Просто буквы переставь в имени - и вся недолга.
- Ну, не знаю. Птицей красивей, - разочарованно произнёс смуглый паренёк с Коса.
- Сейчас я тебе придумаю… - Илька взял прут и начал подбирать буквы на песке.
- А если мы их как тайнопись переставим – бурчал он себе под нос, стирая очередной не оправдавший себя вариант. – Тут удвоенность уберём, тут добавим…. Ну вот, получи. Апиллес… Просто и сердито.
- Почему Апиллес? – педагог подошёл к новоявленному своему имени, рассматривая его, пробуя на звук.
- Потому.., - Илька подвесил верёвку на дерево, создал на ней петлю, в которую и всунул лежавший здесь же камень. Неторопливо разделся по пояс. Леапп помог во вторую петлю, с другой стороны  верёвки переброшенной через сук дерева, вставить ногу, придерживая камень. Илька начал качать ноги.
- Имя твоё осталось, но записал я его тайнописью, как для донесения. – Даже хорошо получилось, Апел – неприступный. Ну, чего стоишь, давай сюда пергаменты, учить буду.
За прожитое в Ифесе время Леапп с Праксителем не раз отношения выясняли, и не всегда спором, педагог не брезговал и руку приложить. Благо практика всегда была на Илькиных тренировках. Так что победителем выходил. А уж когда содержанка Праксителя, Фрина, у ещё ученика – Леаппа, заказала свой портрет, между ними вообще ворона пролетела. Да ещё и каркнула. Но тогда, в Ортигии, Илька даже не знал, что этот щёголь знаменитый скульптор.  Вот он и подошёл к македону, что-то под нос пофыркал относительно его наброска  девушки, рассматривавшей кушанье на траве. Ильку интересовала не столько драпировка её одеяний, сколько выражение лица. Умиротворённое, с какой-то игривой хитринкой, словно какую-то каверзу готовила. Щёголь постоял, побурчал, а потом выдал.
- Юноша, позировать мне не хочешь? Ты вообще кто?
Илька тогда уже начал дёргаться от повышенного внимания к себе в Ифесе. Кто его за язык тогда тянул? Или это озарение было, ему потом очень понравившееся.
- Раб я.
- Пирр он – добавил педагог.
- От Олимпа я, - заносчиво выдал парень, с вызовом вскинув голову, от чего волосы пушистыми прядями, заскользили по плечам. – Вон, Леаппа раб.
- От Олимпии, - о чём-то своём задумался щёголь, - из Иолии значит. Не могут тебя Пироном звать. Ты хоть знаешь, что это значит…
Ильку разозлило, что его полным дебилом считают. Он же надеялся, что этот маргит после такого ответа отстанет, ан нет, языком трепать начал, умного из себя перед рабом корёжит.
- Пирром называют правителя Та-кемет. По эллински он фараоном будет. Знаешь, почему Перикл свой порт Пирреем назвал – он прямую дорогу к Нилу имеет. В сторону фараонов направлен. Пиррон это посвящение фараону, храм фараона – дотошно начал объяснять въедливый мужик, своё мнение, почему раба так звать не могут.
- А у меня папа фараон, - запальчиво бросил красивый парень, с чисто северной внешностью. – Я незаконный сын фараона.
Приставший мужик аж побагровел от злости.
- И какого же это фараона ты сын? – глаза у щёголя были злые, глупые. И тут Ильку понесло.
- Я сын пирра Некто Неба. Что, такого не знаешь?  Он великий чародей в Та-кемет. Духом своим он пронёсся через водные глади, где сошёлся с моей матерью, храмовой танцовщицей…
Какую тогда ахинею нес, сейчас уж не вспомнит, от злости просто глумился, сейчас уже не помнил.
В итоге Пракситель всё - таки уговорил его попозировать, сделал статую то ли отдыхающего эфеба, то ли речного бога. Красивое мускулистое  юное тело, полувозлежало опираясь на щит, на голове шлем – пилос. И вьющиеся волосы, так привлёкшие скульптора, обрамляющие красивое, правильное, открытое лицо с огромными глазами и чувственным ртом. Волосы, словно каменные волны, струились по шее, по обращённым плесам… Тьфу, вот после этого Илька бородку и отпустил, ничего, что она пока непотребная. Нечего его трогать, лучше вообще внимания не привлекать.  А Пракситель, пока работал, ещё и хамить пытался, но Илька тоже не сдерживался. А когда надоело всё, просто встал и ушёл. Деньги за позирование потом Фифа выбивал. Кажется, просто Коготь залез и забрал. На них и не подумаешь, они сегодня в Ифесе, а завтра назад в Самофракиф отбыли, на место Фифкиной учёбы.
Леапп  протянул парню конспекты, возвращая из воспоминаний. Тот, поднимая ногой камень, углубился в изучение одного из них. Педагог воткнул в землю палочку, что бы отследить время, предназначенное для одной ноги, потом сменить её на другую. И сел рядом на песок.
Тень тянулась медленно. Камень то взмывал вверх, то опускался, тогда вверху оказывалась нога. Вверх-вниз, вверх-вниз. Это времяпровождение сын Аминтора, себе придумал как ежедневное занятие между учёбой и обедом. Перед сном они опять приходили сюда и Илька уже с закреплённым на дереве мешком с песком, оттачивал удары, как рук, так и ног. Если бы он не выпускал свою энергию так, то давно бы взорвался, обучаясь в Ифестионе. Монотонная учёба, наглые, хамоватые, убогие подростки из богатых семей из разных уголков мира, завоёванного этими собаками, ахеменидами.
- Всё, ногу меняй, - Леапп, подскочил, и схватил камень, давая возможность хозяину, изменить позицию. - Кстати, у меня тут два заказа на портреты, - поделился Леапп, - будет на что погулять. Пожалуй, я даже новым именем их подпишу, как ты говоришь Апеллес… Надо будет куда-нибудь  записать.
- Память тебе тренировать надо.., а то так с записками ходить и будешь – Илька оглянулся на тень от палки. – Всё, время… Сейчас обед. Тебе хлеба прихватить?
- Конечно, ведь он у вас бесплатный, бери – не хочу, а мне, горемычному, за всё платить приходится…- обычно Илька, когда отоваривался в городских лавках, всё в долг записывал, потом Липап раз в десять дней бегал, рассчитывался. Парень - то вообще при себе деньги не носил – не любил он их, все их финансы у художника были, он ими и распоряжался.
- Бедный ты у меня. Несчастный, - Илька похлопал педагога по плечу, - шмотки мои в храм закинь, а я тебе за это хлебушка принесу…
Рядом с Ифестионом уже поставили длинный деревянный стол, состоящий их обструганных досок, водружённых на козлы. С двух сторон разместились лавки, на которые плюхались ученики, со своими глиняными мисками, в которых дымилась перловая каша, немного украшенная кусочками мяса. На столе была водружена корзина с лепёшками, из которой каждый мог брать хлеб. Многие из учеников были из мест, где хлеб не особо жаловали, и лепёшки доставались остальным.
В персональных металлических кружках был разлит компот, ничего большего ученикам не полагалось. Ну, разве что кашу можно было съесть с добавкой, и, хвала богам, не одной. Её для учеников, жрецам было не жалко. А им точно пригодится, и каша и лепёшки: мальчишки растут, вот и поедят храмовую еду.
Приближался полдень. Яська уже стоял в порту, сам только прибыл. Ему с Кипра до Ифеса добраться пару пустяков. Любое судно с удовольствием подвезёт молодого судового врача из храма. Фифа приплыл ещё вчера, вместе со своим пеонцем – педагогом. Кажется, с ним ещё и Коготь прибыл. Куда же без него…  Зато у них всегда были деньги, и Фифа никогда для ребят не жадничал. Вон он бежит, с Данкой на поводке, иначе гхыр её удержишь, к своему родному хозяину стремится.
Илька успел подойти к Ясону, обнять его, пока мохнатая пятнистая бестия не вцепилась в ненаглядного папочку. У Яськи сейчас в храме напряжённая обстановка, вот и приходится Данке в Ифесе его дожидаться.
Они втроём стояли в отдалении от толпы ожидающих. Гавань большая, удобная, небольшие судёнышки подходят часто. Рыбацких лодок здесь не было, они причаливали в другом месте, у рыбного рынка. Сюда же шли в основном торговые суда и те, на которых плыли люди. Даже паром из Финикии, ходящий раз в три дня, пришвартовывался здесь.
Чёрный небольшой кораблик выскочил из-за горизонта и стремительно начал приближаться. На носу отчётливо виднелась фигура. Илька прищурился, чтобы лучше разглядеть. Кузька!!! Точно, он!
Кораблик, ловко маневрируя, летел к ним. Видать, лоцман у них хороший, раз подводных камней не боится и прибрежные течения знает. И вот уже люди с корабля идут по деревянному пирсу.
- Это Алесь, - ткнул Ильку в бок Фифа.
- Он - то откуда, из Тиб что ли сбежал? – поддакнул ему Яська.
Илька с изумлением посмотрел на друзей. Как можно спутать Кузьку с Олежкой? Да, похожи внешне, но в остальном… Движения, поступь, манера держать себя, да и общий дух у них разный. Как тут можно спутать?
- Ку-зька, - замахал Илька рукой другу.
Тот приветливо замахал в ответ. И, спрыгнув с деревянного настила, вприпрыжку помчался к ним, как мог это сделать только их Ку-Кузька
Внешне Кузька с Алесем действительно были похожи, с возрастом сходство только усилилось. Но у младшего брата было более утончённое лицо, в мать пошёл, на дом македонов похож. Прямой точёный нос с хищными ноздрями, как у дядьки Филиппа, губы мужественные, твёрдые – вот это уже от отца Пармения. Вон у Ильки - они мягкие, как у девчонки, хорошо хоть бородой прикрыть можно это безобразие. Лоб у Кузьки высокий, рельефный, он такой и у Алеся, у македонов поглаже будет. Глаза вот голубые, а у Алеся карие, но также глубоко посажены.  Да и волосы, рыжие вихры у Кузьки непослушные, всегда торчат в разные стороны, вздорные и строптивые, соответственно характеру парня. Сейчас они длинными кудрями развевались по ветру. Стремительный, тёплый как солнечный ветер, внутренне он не напоминал  яркого и обжигающего как полуденное летнее солнце Олежку. Как их можно спутать, даже издалека?
Ребята радостно облепили подбежавшего к ним счастливого друга. Они его тискали, хлопали по плечам. Илька даже пару раз подкинул парня вверх. Сила фонтаном прёт, а девать её некуда.
Навозившись, друзья обнялись, держась за плечи, встали, соединившись головами.
- Мы вместе, - шепотом проговорил Кузька.
- Пока не смолкнет песня.., - ответили, словно пароль, остальные, - в сердце того, кто последний помнит о нас…
Так, в обнимку, они направились в жилище Леаппа, чуть ли не приплясывая на ходу. И дела им не было, как смотрят на них окружающие, что думают. Они были вместе. Рядом вприпрыжку  скакала счастливая Данка: всё родное семейство, наконец, собралось вместе, и барсиха этому была несказанно рада. Хотя радость свою она выражала не только козлиными подскоками вокруг ребят, но и громким мурчанием, переходившим на тявканье.
Это потом, в будущем, где-то в Бактрии или Доргиане, Илька с болезненной грустью будет вспоминать, как они были счастливы в своей беззаботной и бесшабашной юности, когда кураж захватывал их головы, и они были готовы на безумства. Это будет потом, а сейчас они были действительно счастливы.
С пристани они сразу завалились к Леаппу. Кузька с воды явно был не против перекусить, да и остальные не откажутся – растущим организмам нужно питание.
По коморке художника легко порхала работница горшечного промысла. Илька хмыкнул, отодвигая её плечиком. Глаза бы эту девицу не видели, а она ведь ничего, не обижается на его нарочитую грубость, прижилась, зараза.
Вспомнилось, как она у них появилась. Они тогда втроём сидели. Яська довольный, как скиф под бырысом , только и трещал о своих подвигах, где он новый клинок опробовал. Об этом мече вообще отдельная песня, вот он у Ильки удался.
Ещё в Македонии Ясон загорелся заиметь такой же клинок, как у его дядьки Данила - чувствующий ворожбу, колдовство и, даже, зороастрийскую магию. Когда Данила приезжал к ним, в Эги, Яська выпросил клинок, на ночь посмотреть. Данила мужик вредный  оказался, считал, что племяш ещё маленький и такой клинок ему не нужен. Да и не сделает никто. Вот и дал на ночь мальчишкам поиграться. Ещё и сказал, что только истиный Тор сделает. В какой-то мере, сам того не подозревая, моский иера взял Ильку на слабо. Вот он  всю ночь и смотрел клиночек, разбирался,  потом отца пораспрашивал. В Ифесе всё собрал, в том числе и Яськину кровь. Клинок сковал, замкнув на хозяина. Неплохой такой получился, даже получше, чем у Данила будет.
Вот они сидели, обсуждали, слушали восторги Ясона, как клинок сам из пацана в храме дрянь вытягивает, как кровь в чашу сливать, а клинок сам цвет меняет, в зависимости от болезни или яда или колдовства какого, соприкоснувшись с кровью.
Илька над этим долго мудрствовал, какие только в серебро добавки не примешивал, чтобы реакция была. Так что своим клинком Яська в храме Дали мастеров удивил, но автора не выдал. Пока Илька своё обучение не закончит, не гоже хвастать. Вот своё клеймо получит, тогда с гордостью на вещи и поставит.
Дверь открылась, на пороге стоял черноволосый парень, с небольшой ухоженной бородкой. А глаза - синие-синие - радостно сияют. Вот по ним Илька Дусю и признал. Изменился он за время, что не виделись, возмужал, женился, бороду отпустил. Жена актёрка. Как только родители разрешили – не понятно.  Девочка рядом с ним была, ничего такая, симпатичная: высокая, статная, с каштановыми волосами убранными в пучок, что подчёркивало длину её шеи. Илька мог бы её назвать даже красивой, только не в его вкусе. Живости в неё какой-то не хватало, азарта. Как ни странно, она оказалась не жена Дуси, теперь гордо именующегося полным именем – Деметрий. Его дома осталась, в Македонии, а эту он сюда привёз, учится. Атта её прислал, как сказал Дуська, думал сыну понравится, ну и ещё чтобы тут не поистаскался. А он и не таскается тут не за кем. Да и никто ему тут не нужен.  Илька, уже издёрганный в Ифесе, даже не заметил, как смеялись синие глаза вестника, и как старательно прятал он смешки в бородке. Сама девчонка оказалась из мастеровых Лариссы, что в Фессалии, пять лет назад вошедшего в Македонию, неплохо рисовала, сама посуду делала и расписывала, вот её учиться в Ифес и отправили. А так, как красивая, ему подложить решили. Ага, только его спросить забыли.
Ну, Деметрий сразу всё пересказал, что родители волнуются, вот и прислали. Пока Илька к девице присматривался, отловил вестника и зажал Дуську в углу, где у Леаппа хранились наброски, и допрашивать стал о последних новостях из дома, друзья же обступили девчонку. Ну, не лежала у Ильки к ней душа, гораздо радостнее были вести о новых машинах, разрабатываемых отцом и Диадом, совсем молодым инженером из Пеллы. А в какую авантюру Филипп влез с общеэллинским союзом, созданным в Коринфе, Илька не только не одобрял, но и считал, что она им аукнется. Нет, конечно, одними своими силами против ахеменидов не попрёшь, но эллины минку покажут, а потом руку откусят. Хитрые, жадные, изворотливые, мечтающие только под себя загрести, ещё и труда не приложить. Такие наобещают с три короба, денег возьмут, а вот  исполнять договор не поспешат, только отговариваться будут. Зато деньги у них быстро растворятся, назад не отберёшь. А ещё басилевс со скифским вождём Агисом договор заключил. Дуська - то, всё время был в Македонии. Он хоть и их  рода, боковой линии, но отец его не так богат, денег не было Деметрия в храм учиться послать, да и особыми силами парень не отличался, хорошего иеры из него не получится. Вот и сидел дома. Присланные письма от Атты и сестёр Илька оставил на потом, а сейчас с пристрастием пытал очевидца. Было интересно всё, что твориться дома. Как Эктор, брат Кузьки, командует эфебией. Как Калк тренирует новую кавалерию. Вот Пармений тоже Эка дома оставил, сразу за всех сыновей заплатить не смог. Олежка в Тибы заложником отослан, ему деньги нужны, да он и во взятии Триградья участия не принимал… Деньги ему в Тибах нужны, зарабатывать он там не будет, не то положение. За обучение Кузьки Пармений заплатил, ещё и Приама в Дельфы учится послал, на Эка и не хватило. Ну, Эктор хороший воин будет, остальными талантами боги его не наделили. Дуська вон, всё о театре мечтает, а какой театр, когда служба…
Илька не заметил, как друзья, распушив хвосты, начали его перед девицей расхваливать, как на выданье.
- Ты посмотри, насколько он хорош! - с серьёзной миной расписывал Фифа, - Сама тактичность, сама сдержанность.
- он у нас юноша высокой духовной культуры, - вторил Яська, - Настолько высокой, что смертным это даже не заметно.
- Он талантливый, кроткий, воспитанный. Сами воспитывали, честно-честно. Слова грубого не скажет, - заливался Фифа, вьюном обхаживая чудо из Лариссы, - хозяйственный. Леаппу даже совсем делать ничего не приходится, всё сам делает, работящий наш. Как солнце встанет, Илька в хлопотах. А Леапп что, только картинки свои малюет. Ну, там еду приготовит, одежду починит, чулки тёплые свяжет, массажик сделает. А остальное всё Илька. Сам. Идеальный мужчина!
- Девушек не обижает. Подарки делает, - спешил сообщить Яська. – Ты у него просить не бойся, всё-всё подарит. Если Леапп денег даст. Так что проси, и ещё добавит. Он вообще у нас мягкий, ты не смотри, что смурной, очень мягкий и тихий, особенно когда спит. В кромешной темноте в своей берлоге, носом к стенке и его не трогают. Он нам прям как младший братик.
- Все высказались?! – Илька, разговаривавший до этого с Дусей, наконец прислушался, и взвился. – Друзья гхыровы. Предатели. А ты чего встала, выматывайся отселе.
Матерясь себе под нос, парень надвигался на эту тёплую компанию словно скала. Девчонка опрометью выскочила из убежища, эти же комики согнулись от хохота. Одного Илька пнул, тот осел, другому такой тумак отвесил, что тот к стенке отлетел. Комедианты. Парни всё равно продолжали ржать.
Дня через три, Илька опять девчонку эту увидел. Леапп её пожалел, снял комнатушку в том же доме. При его появлении она прикинулась мебелью, вжавшись в стену. Илька понимал, что девчонка не виновата, всё это козлы горные, радостные. В общем, пообтёрлась она у них. Даже осмелела. Это потом, прочитав письмо от Атты, Илька выяснил, что её прислали под его опеку, и, если замуж захочет где тут выйти в Ифесе, чтобы человека проверил, и о приданном договорился. А всё остальное Деметрий сам, по дороге сочинил. За что Дуся и был бит перед отъездом. Трагик гхыров.
Вот эта девица у них теперь и хозяйничала, и так ловко, что Илька смирился с её присутствием. Основным её преимуществам было – она умела готовить вкусно, сытно, из тех нехитрых продуктов, что ребята могли достать, а не кормила их, подобно Леаппу полезным.
- Радуйся, красотка, - Фифа проходя мимо девушки отпечатал свою длань на её упругой попе. Та взвизгнула, и отшатнулась к стене, ребята, довольные, заржали, словно жеребчики.
- Нехорошо над ней издеваться, - как всегда вступился за девушку Леапп, закрывая её собой, и стараясь достучатся до разума этих великовозрастных остолопов. - Глупо. Она вон вам приготовила, а вы мужики неблагодарные.
Илькин педагог заметил вошедшего с ними Никанора, и обрадовался его появлению, приветливо ему закивав.
- Образумь ты этих жеребцов, Кузь! Ты воспитанный, Пармений за вами хорошо следил, не то, что некоторые, которые дома только по праздником появляются. Хоть чему-то этих бестолочей научи!
Иллириец, польщённый, улыбнулся:
- Ребят, хватит, давайте посидим и поговорим. У меня к вам дело, - парень сел на ложе, где обычно почивал педагог или кто из оставшихся гостей, - Кстати, имя получил – Никанор.
- Ну, это ты весточкой передавал, мы за это уже выпили, - отмахнулся Фифа, подсаживаясь рядом, доставая из знакомого ему места глиняные чаши, подумал, и выдал - пожалуй, с тобой мы за это ещё раз выпьем.
- А ведь эти чаши она делала, - тоном занудного философа поучал педагог. – А у вас совести нет. Издеваетесь.
- Умница, умница, - согласно закивал Илька, Леапп кого угодно нотациями до икоты доведёт. – Только пусть не мешает.
Огненная жидкость обожгла горло, а потом ещё и желудок. Зато парни почувствовали себя совсем взрослыми. Никанор, ибо теперь это имя Кузьки, передал друзьям по кругу для рассмотрения пергамент с изображением кипарисового ларца.
- Вот его я должен найти. Помогите.
Все с интересом разглядывали изображение, замысловатые узоры, которыми он был украшен.
- О, недавно видел такой, - Леапп сунул нос в пергамент, через плечо Яськи. – Пракситель купил, у него дома стоит.
- Радостно, - оживился Никанор. – Значит надо к нему зайти и перекупить. Леапп – ты красава.
- И вообще, - Леапп вернул иллирийцу его пергамент, - мы тут с Илькой подумали. Отныне я Апеллесом зовусь. Вот. На другие откликаться не буду.
Фифа от такой неожиданности даже подавился гетским пойлом, которое он втихаря ещё себе налил и цедил в одиночку.
Илька отвесил родичу подзатыльник, чтобы не захлебнулся и в огненной жидкости меру знал.  Где вещь рыжего, теперь известно, а вот как её добыть? Пракситель тот ещё жучило, просто так в дом никого не пустит. С Кузькой они не знакомы. Ах, да - с Никанором. Значит, их надо познакомить. Ни он, ни Леапп тут не годятся. Размышляя, Илька насупился, отчего стал похож на упрямого медвежонка.
- Он на баб падок… - медвежонок просчитывал дейстие. Его взгляд остановился на горшечнице. Та попятилась, пытаясь спрятаться за Леаппа.
-Ты пойдёшь, - наконец решил Илька. – Только приодеть надо.
Педагог встрепенулся, полез в сундук, где у него хранились разные тряпки, для драпировки предметов, моделей. Любил Леапп занавесы рисовать. Достал оттуда добротную дорогую кобальтовую ткань, шитую золотой нитью.
- Не… - Илька задумчиво чесал свою реденькую бородёнку. – Она должна выглядеть модно, а не дорого. Э…    такой фифочкой…
Фифа хихикнул, взглядом оценил девушку, отодвинул Леаппа от сундука, и  чуть ли не целиком, погрузился туда. Вскоре он вылез вместе с нежно-розовым хитоном, не дорогим, но модным в последнем сезоне. Потом Фифа молнией метнулся к окну, сдёрнул уже не очень белый занавес, и всунул его девушке в руки. Она так и продолжала стоять, ермой  на дороге, не обойдёшь не объедешь – наткнёшься.
- Постирай, отгладь – оденешь, - велел он ей. – Сандалии нужны. Давай на рынок.
Илька, кивнув, достал припрятанный узелок с деньгами. Хотел было что-то сказать Яське с Никанором. Но, разморенный гетским пойлом после с дороги, Кузька, калачиком свернувшись, тихо и мирно посапывал. Ему их идеи не мешали. Дальше Илька говорил уже шёпотом.
- К нашему приходу эту приодень, причешись. Волосы так, повыше подыми, чтобы шея видна была, длинная она у неё, красивая. С причёской особо не заморачивайся. Леапп, а ты её накрась, чтобы на женщину местную похожа была, а не на торговку с фессалийского торга.
Естественно, на рынок они не пошли, всё купили в лавке на агоре. Сандалики взяли изящные, на высокой подмётке, не такие что актёры носят, а модные, под актёрские стилизованные. Илька на них надеялся не из-за красоты, а из-за того, что горшечница на них точно ходить не сможет. Девчонка бесхитростная, сыграть перед расфуфыренным сердцеедом не сможет. Так что обувь ей несчастный вид обеспечит. Сандалики были белые, под стать занавесу, которому предстояло перевоплотиться в  модный гиматий. Такого же цвета ребята купили и зонтик от солнца,  положенный на выход модницам. Фифа ещё торговке глазки построил, комплиментов гору наговорил, поплакался на тяжёлую жизнь: дескать сирота, живёт со старым дедом, а братьев и сестёр у него целое лукошко. А теперь ещё и сестрицу сватать надо, а то на шее у него сидит. А ему самому женской заботы и ласки не хватает… Тётка треть цены уступила. Могла бы и больше, но Ильке всю эту комическую песнь деревенского озабоченного сатира слушать лениво было. Деньги сунул, забрал товар и ушёл. Фифа потом догнал его и всю дорогу нудел, что переплатили.  По дороге они ещё в Ифестион зашли. Ильке удалось сразу найти Абдалонима, паренёк неплохо чувствовал землетрясения. Вот у него и уточнил, с утра что-то по этому поводу говорил, во сколько. Частые маленькие толчки в Ифесе ни для кого не новость. Крупное было уже давно, когда Артемидион вместе с частью берега под воду ушёл. А потом уже, сочинили, что его сожгла войска Иры – Ирострат. Жаль, они этого храма не застали. Там палладий  был многогрудый, интересно было бы посмотреть. Звучит, по крайней мере, заманчиво. Большие сиськи были или маленькие, как прыщики? Ильке большие нравились, но у тёток такое редко бывает. А если и бывает, то она вся большая будет, не обойдёшь, а вот так, чтобы талия тонкая, сиськи большие…. эх, пойди, найди.
К их приходу горшечницу вырядили, прям на приличную тётку похожа стала: красивая, в меру нежная, в меру анемичная, а то, что ходить в сандалах не может, босиком добежит - чай не из знати новоиспечённой, ножками ходить умеет. В общем миленько, свежо, старый угодник равнодушным не останется.
У Ильки уже полностью готов был план действий.
Девушку он вытащил на обрыв, под огромный старый вяз.  Она стояла, пошатываясь на неестественно высоких сандалиях, в нежно-розовом хитоне, изящно задрапированным под кружевным белым гиматием, нервно теребя левой рукой белый зонтик, а правой намертво вцепившись в Леаппа.  Илька оглядел её. Результат совместной работы его удовлетворил. Волосы аккуратно зачёсаны и собраны в кукиш на макушке, глаза подведены, оттенены тонами, напоминающими пёстрые крылья бабочки. Как не странно, Леапп отошёл от своих любимых сине-зелёных цветов. Кораловые губки, в меру полные, в меру правильные. Лёгкий румянец на щеках. Хорошо все поработали.
Они стояли под старым вязом, растущим уже не прямо, а клонящимся к земле то ли от старости, то ли от близости обрыва. Снизу под  ним прибрежный песок уходил в море. На закате тут любили погулять не только горожане, но и приехавшие в Ифес иностранцы. И Пракситель не был исключением.
Илька уже на ветке закрепил верёвку, как качели и объяснял педагогу, что и как ему делать.
- После того, как я чайкой проору, запускай её, - парень показывал руками, как конкретно запускать этот живой снаряд. Левая рука обозначала берег, а правая угол, под которым должен был пройти запуск.
Девушку уже начало трясти от страха.
- А ты скажешь, что натурщица Аппилеса – на всякий случай Илька кивнул на Леаппа, чтобы она поняла хоть, и что-то запомнила. – Я понятным языком говорю?
Глаза девушки большие, карие и тупенькие-тупенькие.
- Подымаешь её, раскачиваешь, и она дальше вот так вот летит, - Илька ещё раз изобразил направление. Леапп всё понял, тупого педагога у себя не держали бы.
- Ну, за дело.., - юноша бегом помчался вниз,  чтобы на всякий случай подстраховать, если план не удастся, ну и подать знак, когда его всё же осуществлять надо будет.
Пракситель прохаживался по берегу, рассматривая горожан. Он, афинянин, в Ифесе чужестранец, но знаменитый и востребованный, пользовался почётом и уважением. К вечеру у него разболелась голова, и скульптор поспешил  на морской берег пройтись, освежиться. Его длинные восточные одеяния, только подчёркивали стройную и худую фигуру: скульптор был уверен, что он неотразим. В свои годы он не только любил посмотреть на женщин, но и ещё был способен на многое. Одну из своих любовниц, красавицу из Тиб, Фрину, скульптор изваял в виде Афродиты, даже двух - обнажённой и одетой. Шумиха была страшная, но она только прибавила скульптору популярности. Жители острова Кос купили для себя одетую Афродиту, а книдские жители – ту, что была само совершенство. Хорошо он тогда заработал. Пракситель не боялся оказываться в центре скандалов, он их любил, особенно, если они приносили деньги и славу. Вот и сейчас он шёл по берегу, с интересом разглядывая гулявших. Внезапные колебания земли вывели скульптора  из собственных грёз. Особенно резко по ушам ударил истерический крик чайки, словно её ногой пнули.
В этот момент  с обрыва, почти прямо перед скульптором, упала красивая девушка и так неудачно… Изящный зонтик сломался, сандалии порвались, да и ногу, вроде, подвернула. Пракситель бросился на помощь красавице.
Илька, не привлекая внимания, наблюдал всю эту замечательную картину. Девчонка рухнула знатно. С сандалиями они не прогадали, красиво так разлетелись. Да и ногу, похоже, она на самом деле подвернула, хорошо получилось, изображать несчастную не придётся, реально несчастная.  Скульптора не обманешь, кости знает. Может сам Пракситель ей ножку вправит, или дома Яська.
Скульптор помог девушке подняться, подобрал разлетевшуюся обувь, сломанный зонтик. Опираясь на его руку, девушка походкой хромой куропатки, заковыляла до порога жёлтого домишки, стоящего тут, на берегу. Домик такой невзрачный, двухэтажный, с красными колонами. Но порожек высокий, посидеть удобно можно. Несчастная постоянно тёрла ногу, явно про себя ругая ребят за их затею, причитания, как ей больно доносились даже до Ильки. Слёзы в голосе были настоящими, и престарелый ходок расчувствовался, начал массировать красивую ножку…
- Матушка не говорила, что от дома так далеко уходить не безопасно? - утешал Пракситель девушку, поглаживая ножку, - А уж во время землетрясения ходить по обрыву….
Балаболка тоже не умолкала, рассказывала и о больной ноге, и что натурщица у Апиллес, и что ей домой надо, а у неё ножка… Илька уже давно заметил, что эта горшечница разговор может вести по кругу, говорит-говорит, а потом назад возвращается. Словно песню ведёт, которая постоянно круг замыкает, как кони на ипподроме, истинная Кампаспа. Досматривать представление Илька не стал, помчался домой, к Леаппу, поднять Кузьку, чтобы толкнуть его в объятия Праксителя.  Надо ковать железо пока горячо.
Никанора он растолкал быстро, и уже по дороге объяснил, что можно прям сейчас завалиться к афинянину домой, пока скульптор увлечён их Кампаспой. А то ведь заболтает мужика, где его потом искать будут?  Главное, перехватить инициативу и навязать свои желания.  Так они быстро вернут кипарисовую шкатулку. По дороге к берегу, месту гуляния, они встретили плетущуюся парочку. Кампаспа почти висела на скульпторе, хотя и шла босиком, но всё равно прихрамывала. Это ей не нисколько не мешало о чём-то взахлёб вещать Праксителю, звонко смеясь и хихикая. Илька отметил для себя, что скульптора этот глупый, пустой трёп совсем не раздражал, он только благосклонно слушал глупый лепет. Силён мужик. Илька бы так не смог.
- О, сын Нектонеба – ехидно поприветствовал парня скульптор.
- И тебе не хворать, - не остался тот в долгу. Ухмыляясь, он обернулся к другу, деловито заметив: – Я же тебе говорил - далеко её не отпускай, здесь её любой старпёр склеит. Сластолюбцев хватает…
Никанор схватил девушку за руку.
- Я только приехал, а ты куда-то уже смылась! Что я о твоём поведении родителям скажу, как опекун? - сурово начал выговаривать подхвативший мысль друга новоявленный родич. Введя скульптора в оцепенение, они намеревались навязать свою игру. – Ты неопытная глупышка, что он тебе сделал? А вам как не стыдно, пожилой человек, а девушку невинную куда повели? Я вот к властям обращусь!
Болтушка, не ожидая такого, даже замолчала, от незаслуженной обиды и обвинений. Они сами её одели, подобно Икару в полёт запустили… Она всё правильно сделала, а теперь её ругают.
- Ну, вы, вы…. – не находя слов девушка расплакалась.
- Нехорошо девушку на сторону уводить, у неё же порядочные родители есть, - Илька покачал головой с осуждением глядя на скульптора, который лихорадочно что-то соображал. Вороны, ведь догадается, что подстава, всем троим к нему напроситься не получится, а так радостно было бы… Ладно, тут Кузька сам справится. – Ну, я пойду, Никанор, вечером встретимся.
Иллириец кивнул, отмахиваясь от него, и перехватывая девушку.
- С ногой что?
- Упала…
- Я тут рядом живу, давайте ко мне зайдём, я ногу перевяжу, всё объясню, во всём разберёмся…
Слышал за спиной разговор Илька, возвращаясь в дом Леаппа.
Сам хозяин сидел во дворе на травке, посмеиваясь, косясь на подходившего воспитанника. Двухэтажный домик, чем-то не привлекал художника. Что же там творится, если педагога из квартиры на улицу выгнало? Парень пошёл вовнутрь.
- Не ходи… - смех педагога донёсся вслед.
Илька влетел в их снимаемую квартиру. Это не туман. Резкий дым сразу резанул по глотке. В этом дыме, подобно толстой ночной бабочке, порхал пеонец, фифкин педагог, размахивая белой тряпкой, как крыльями, выгоняя смрад из квартиры. Тряпкой была обмотана и его голова, оставляя открытыми только глаза.
- Гхыр, какого…, - Илька, зажимая нос и рот ворвался вовнутрь.
Фифа, в грязном балахоне, с  замотанной головой, алхимичил над жестяным жбаном. Глаза умные, сосредоточенные, фокусировались на вбежавшем друге.
- Уйди.., - прошелестела мумия.
Понятно, Фифа нашёл заготовленные для него железки, откованные Илькой, сделанные под древнее оружие, шлемы, чаши, и теперь, наш алхимик наносит на них патину веков. Но он так весь дом провонял - хорошо ещё не взорвал.
Илька ногой выбил окно, создавая тягу для воздуха.
- Гхыр, совсем спятил! На улице этим занимайся! Людям тут жить! – Илька, носясь по двухкомнатной квартире, открывал всё возможное.
- Да почти закончил, - отмахнулся Фифа, - выветрится... завтра-послезавтра.
Илька плюнул и выскочил на улицу. Взрослый человек, а думать совсем не умеет. Где Леапп с Никанором спать будут? Яська с Фифой тоже ночуют в Ифесе у Леаппа. Он же не разместит всех в кузне при храме! Кроме Леаппа туда никто не вхож. Это его педагога знают, поэтому и пускают, как личного раба.
На травку подышать свежим, но уже подпорченным воздухом, вылез подышать и алхимик. Ругаться на них уже было бестолку. Хорошо хоть не химией занимается. Не хватало того, что бы духов  каких-нибудь навызывал. Их - то и через три дня не выветришь, так и придётся всю жизнь совместно жить.  Илька во время учёбы видел этих химиков, они, согласно астрономии, вычисляют благоприятные моменты по звёздам, когда те, или иные духи сильны, а потом их призывают, ещё жертвы приносят, чтобы в кузнечном деле помогли, состав металла подсказали. А сами в железках не смыслят. По виду не могут об изношенности металла сказать, по вкусу о составе. А сопротивление металла для них вообще пустой звук. Убогие… Вот так вот - на духов надеются и химичат вовсю.
Потом на травку добавились и Яська с Данкой. Моск на рынок бегал. Там сегодня Коготь торговал, вместо Фифиного пеонца. Яська ему бутылочки со снадобьями приворотными сдавал. Вода, настоянная на шафране – приворот, ещё немного ягодного привкуса и разбирают, чуть ли не с руками. Изумрудная зелень, с привкусом мяты – отворот. Вот с сосудами тяжело. Они их так радостно по помойкам собирают. Идёшь по Ифесу, видишь флакончик и подбираешь Яське. Фифа в своё время, предлагал добавлять в эти эликсиры афродизиаки, когда очередной раз наткнулся на склад контрабандистов, но его план резко отвергли.  Не хватало ещё им самим такой гадостью мараться.
По темноте явился Никанор, болтушку он нёс на руках, а она ему что-то рассказывала.  Во Кампаспа  неугомонная!  Только наличие Ильки заставляло как-то заткнутся эту словесную песнь. Побаивалась она кузнеца.
Иллириец передал девушку Яське, и тот тут же занялся её ногой. Рыжий был недоволен.
- Этот хмырёныш уже успел перепродать шкатулку. – раздражённо бросил он. – И глаза такие честные делал, словно никогда кипарисового ларца и не видал. Пришлось пригрозить храмом Варуна.
- Ты ему руку сломал! Скульптору! – пискнула девчонка.
- Не будет руки распускать, - хмыкнул Никанор. – Ну, не всё же время работать, пусть передохнёт. Тем более он тебе под хламиду лез, якобы бёдра посмотреть, годишься ему для статуи.
Леапп вскочил.
- Пойду ему морду набью.
- Успокойся, - Никанор остановил его, - Своё он получил. Старпёр ещё предложил, чтобы я ему позировал.
Парень засмеялся:
- Делать мне будто нечего. Мне теперь ларец искать, который он какой-то тётке продал, а она уже из города уехала. Женщина эта детей привозила, Праксителю позировать. Так что остаётся только догнать. Из Дора она вроде.
- Тогда тронулись, всё равно спать негде. – Илька поднялся с травки. – Леапп, черкану тебе пару слов, в храм отнесёшь, могу завтра на учёбу не успеть. Сам с болтушкой в кузне заночуй, а пеонец пусть тут спит. А с бабой этой я договорюсь. Знаю её.
Дочь судовладельца из Доры парень, действительно, знал. Правда, лучше знал её дочь. Умная девушка, с ней было о чём поговорить, неплохо разбиралась в судах и верфях. Родись она бы мальчишкой, стала бы последователем своего деда. А так - всего лишь наследница, и её муж должен будет продолжить семейный бизнес. Они часто гуляли в порту, и девушка рассказывала о каждом прибывшем судне, как строится, как держится на воде, с какой скоростью идет и при каком ветре, какова грузоподъёмность. Симпатичная в своей юности, девушка рассказывая о кораблях, становилась прекрасной. Жаль, что она не родилась ионийкой. Среди женщин Ионии не только капитаны кораблей встречаются, но и адмиралы, командующие флотилией. Её мать знала об их дружбе, даже надеялась на большее. Но для Ильки в Ифесе, она была другом, а с друзьями не спят, и тем более не берут в жёны.  У него была своя девочка, там - далеко в будущем. Самая-самая замечательная для него, его глупышка…
В ночь они выехали из города. Долго по тёмной дороге ехать не стали, чтобы копыта коням не повредить, да и ноги не поломать. Недалеко от дороги развели костёр, скинулись у кого что было поесть - всё же давно Никанора не видели, и просто хотелось потрепаться. Да и поспать не мешало.
Тихо потрескивал костёр. Парни, уставшие за день, завернувшись в тёплые плащи, разместились вокруг, стараясь впитать тепло огня. Хотелось спать, но сон, из-за усталости, подзапаздывал. Глаза слипались, даже сознание на мгновение отключалось, но холод не давал провалиться в сладкое забытьё. Они болтали просто, ни о чём. Лениво. Тягуче. Перемалывали кости знакомым, обсуждали Праксителя, найденные Фифой склады контрабанды. Кто уже лежал, свернувшись в комочек, сохраняя тепло, кто съёжившись, как воробей на ветке, сидел у огня.
- Иль, ты же знаешь, что в будущем о нас напишут? - лениво поинтересовался Никанор.
Ну, что тут скажешь? Конечно знал, но Илька не любил об этом говорить. Напишут… да уж, грязью обольют по самое не балуйся.
- Много разного бреда, - парень отмахнулся. Почему-то считают, что время всё расставит по своим местам. Что время рассудит. Тоже, судью нашли… Когда это Крон судил? Крон не судья, он поглощает своих детей, сжирает целиком, без остатка. Для времени не важно, кем ты был, что делал, велик или низок был твой путь. Главное – каким тебя запомнят будущие поколения. А они, уж поверьте, судят не по делам или свершениям, а по письменным источникам. Даже не твоим, не современников, а по тем, которые им понравятся, которые их развлекают. Правда - она никому не нужна, даже сейчас придумывают.  А кому неумытая девка нужна – Правда?  Всем красивости подавай, яркие одежды, великие слова, божественные имена… Если их нет – придумают. Им это самое надо, как оно называется… а, клубничка.
- Иль, ну расскажи!
Илька почесал в голове, ну, что им рассказать? Что Александром для потомков будет только один – Сурик? Алеся объявят предателем, а его, Ильку, любовником Сурика. Так ребята, бросив всё, в Дельфы мотанут, и сыну Филиппа уже не жить. Но он же не виноват, что маргиты в будущем писать будут, руки же им сейчас не пообрубаешь. Что сколько они не будут бить ахеменидов, мздаизм всё равно распространится по земле, с их мужеложством. И считать будут, что все великие люди должны быть такие, ведь писать саки будут, свою культуру и религию превознося. Или рассказать, что для мира мы станем завоевателями, потому, что пинать будем магов, и они всё равно распространятся, обиженные, злобные. Что будет бабья тенденция – обиженный, да поклонимся тебе.  Что здоровые, сильные, красивые – будут признаваться агрессивными варварами, мешающими всем, и прежде всего цивилизации – дебилизации… и поклонники Кибелы будут повсеместно, когда мужики уже перестанут быть мужиками, станут как Аттисы, только не оскоплёнными.  Их сама природа оскопит. Без травок у них стоять и не будет. И эти уроды о них судить будут - молодых, сильных, красивых, здоровых.
Клевета подобно оводу,
Жужжит вокруг и жалит неустанно,
Досужи сплетни, домыслы -
Болезненно наносит овод жалом.

При жизни боль изводит неустанно,
Зуденье ран напоминает скверну,
И, кажется, лишь смерть избавит
От клеветы людской – но то неверно.

Над трупом  будут уж кружиться мухи,
Вонючий запах тлена разнося,
И вот вокруг уже не то, что слухи,
А вонь, которую при жизни ты не знал.

Чем жил, кем был –
Давно уж позабыто,
Лишь грязи запах –
Чем ты срал. Вот чем ты стал
То чем ты жил, мечтал, любил – забыто.
В истории остаются не те, кто делает, а те, кто громче кричит о своих делах. Или о ком кричат. Ну, не будет же он это на ночь глядя говорить, зачем всем настроение портить. О чём же ребятам рассказать?
- Ну, считают, что мы штанов не носим. Ходим в тех одеждах всегда, что по праздникам. – Илька, пожав плечами, выдал самое невинное.
- Да ты что? – ахнул Фифа. – Это что, зимой по снежным горам с голой жопой? Меня мама заругает.
- А дети тогда откуда? – заинтересовался Яська, лекарь гхфров, - Мы же всё хозяйство отморозим, а что не отморозим, конским потом разьест.
- А у нас яйца железные, - хмыкнул Илька. – Вот так ими, бренча, ахеменидов и перепугаем.
- А.., ну если только, - захихикал Фифа. – надо пойти побренчать. Авось испугаются.
- А ещё что? – отсмеявшись поинтересовался Яська.
- Что саррисы у нас 15 локтей, - Илька ухмыльнулся, какие же ребята ещё наивные, переживают из-за этих глупостей, что в будущем о них напишут.
- Это как? Чего с этой орясиной делать в бою? – изумился Ясон. – Она же посередине сломается от первого тыка!?
- А она посередине у нас медными втулками скреплена, - пояснил их местный провидец.
- О как, Иль, а как этим работать ещё и со щитом? – Фифа задумчиво намотал прядь волос на палец, представляя эту картину. – Я же так не развернусь. Манёвра нет.
- А щит маленький, чтобы не мешал дрын двумя руками держать, - Илька рассматривал ребят, как они завелись. Ну, дети малые… – Так что, Фиф, ты как оглоблей этим работать не сможешь.
- И что мы с ЭТИМ должны делать, по их мнению? - Никанор уже ржал во всё горло.
- У… Тут всё продуманно, - Илька заулыбался, заражаясь от него весельем, - Фаланга щиты сдвигает, ну эти маленькие, дрыны выставляет, ощетинивается как ёж.
- А ахемениды будут сами на эти саррисы насаживаться, - уже смеялся и Фифа. – В очередь встанут, места занимать будут. А лучники, вместо того, что бы по ногам стрелять, в щиты эти целится будут. Игрища у них на меткость. Это бой или стрельбища по глупым мишеням?
- Зато ахеменидам на манекены для обучения тратиться не надо, - Илька пожал плечами. – Видишь, как выгодно.
- Бред… Они дахов, скифов когда-нибудь в бою видели? Иль, ну насмешил…
- А я что, - парень пожал плечами. – Зато живописно. Сам бы заплатил, только бы поржать, смотря эту драму. А победим мы их, потому, что они животики надорвут.
Такая ощетинившаяся фаланга с телегами, на которых до этого дрыны везли и перед боем собирали, не могла не вызывать живого веселья. Перед боем они, естественно, попросят всех дахов подождать, пока свои саррисы соберут. А потом… Скифы с гиканьем, с арканами и луками, будут вокруг этого гхырчила веселиться. Не то, чтобы перебьют, нафиг, нет, они будут изгольствоваться, веселиться. Ставки делать, цели выбирать. Да, пожалуй, ради такого они подождут, пока  фалангисты дрыны соберут…
Ребята посмеялись и начали потихоньку засыпать. Илька неторопливо шебуршил угли в костре длинной палкой. Неприятно всё это. Вот ты живёшь, что-то делаешь, к чему-то стремишься. А потом твоё имя с дерьмом смешают. С одной стороны, тебя уже не будет, и вроде дела нет. А с другой, именно потому, что тебя не будет, всякая тварь твои дела и поганить станет. Безнаказанность - удел слабых и трусливых, тех, что по подлости в спину бьют, трупы оскверняют. К живому и сильному они боятся подойти, а над памятью изгаляются, вымещая свою убогость, извращения и недостатки.
Рядом, кутаясь в плащ, подсел Никанор.
- Иль, ты видел мой Хрисаор, что скажешь? – друг кивнул на свой аор.
- Знаешь, Кузь, каждый аор особенный, свои свойства имеет. Тебе он в руки дался, значит тебя ждал, - он назвал друга детским прозвищем, не смотря на то, что у того уже было жреческое имя, он был иерой. Просто разговор намечался очень личный и доверительный. – Что тебя смущает?
Кузька молча разглядывал огонь. Всполохи от пламени играли на его лице, отливались искрами в рыжих, непослушных волосах. Голубые глаза были совсем чёрные, ушедшие куда-то внутрь, рассматривающие уголки в душе, её сомнения. Черты лица заострились, стали жёсткими, чёткими, красивыми в своей изысканной одухотворённости: лишёнными эмоций, страстей жизни. Белое мраморное лицо статуи бога, с инкрустированными агатовыми глазами.
- Представляешь, Иль, когда я вонзаю меч в землю, разрезаю руку, пуская кровь, я вижу тех, кто здесь пал, и они нам родственники по крови. Предо мной встают только те, кто близок мне по крови, были они до меня, или родятся позже. Словно сам меч выбирает их, вот по этой моей струйке крови. Они мне как братья – предки, потомки.
Парень говорил глухо, сбивчиво, болезненно. Илька не перебивал, только положил свою руку на плечо друга, поддерживая его.
- Родственники по крови, кто пропитал землю эту своей кровью. Есть павшие, что были до нас, и они встают. Их оружие совершенно. Есть кто позже…, неважно в какое время, важно с кем был бой. Если бой был с тем же народом, меч подымает всех. Что же за звери идут против нас? И всё время одни и те же!? Почему столько веков их не могут перебить?
- Так они множатся, - тихонько хмыкнул Илька.
- Почему они себя считают верхом совершенства, а остальных ничтожествами? Ты умный, ты всё знаешь… Ответь, что им даёт на это право? Мне иногда страшно, что я не справлюсь с этой яростью, которая идёт от наших, против этих сакских дючей.
- Кого? – переспросил Илька.
Кузька отмахнулся, так ли важно как называть своего вечного врага. Время меняется, лица меняются, платья, доспехи, оружие, даже речь и боги, а кровь… она всегда одна остаётся. И враг один – вечный.
- Выпусти ярость наружу, не сдерживай, - мягко проговорил Илька, при этом рука его лежащая на плече иллирийца невольно сжалась.
Умный, знаешь всё… если бы он знал что-то, если бы он мог ответить на свои вопросы. Почему всё время эллины грызутся между собой, с удовольствием друг другу подставляя подножку, вместо того, чтобы объединиться против общего врага. При этом, когда кому-то плохо, катастрофа, эпидемия – готовы отдать последнюю хламиду. За мелкую монетку – друг друга удавить готовы, а жизнью пожертвовать – только так. Эллины, ионийцы –ваны, ахейцы, дорийцы всегда между собой грызутся, хотя родственные народы, родные можно сказать.  Но того зверства, которое пришло вместе с кимерийцами, дахами, куда входят ахемениды, массагеты, саки, скифы – никогда не было. Много их, этих дикарей, ох, как много.
- Вот ты станешь басилевсом, - продолжил Кузька, будто читая Илькины мысли, - Тебя предадут эллины, потому что они  не тебе давали слово, а Филиппу, ты для них никто. Что ты с ними сделаешь?
- Пущу в расход, - у Ильки даже губа дёрнулась, обнажая клык. – Предавший один раз, предаст и другой.
Парень брезгливо подёрнул плечами. Илька знал, что он гораздо жёстче, чем дядька Филипп, Атта не раз это говорил, так что уговаривать точно не будет. Слишком он много насмотрелся в будущем. Там эллинского сюсюканья нет. Там в войнах не сотни, даже не тысячи, а тысячи тысяч гибнут.  Кровь и ярость будущего парень впитал во время проходов. А сентиментальность…, это не его, он понял, что она граничит с садизмом. А он не садист. Он просто хочет лучшего будущего для своих людей, для своей страны, для общего дела.
- Я ещё за Олежку боюсь, - горько вздохнул Никанор, - Как он там в Тибах. Ведь узнают о его замыслах с новой кавалерией – изведут. Он же перед ними голову гнуть не будет.
Друг прекрасно понимал Ильку, и волновало их одно и то же. Алесь – Олежка это же их знамя в будущих победах.
Тихая ночь всегда располагала к откровенным разговорам. Что-то во Тьме было такое, личное, сокровенное. В тишине костра рождались новые мысли, образы, понимание. Дневной свет выставляет мир в ярких красках, чётких, насыщенных – реальных. Иное дело миры сумраки и тьмы. Всё нечётко, размыто, скрыто намёками и полутонами. Это мир идей, ещё не оформившихся, не окрасившихся реальными красками материального мира. Это мир зарождающихся чувств и сущностей, которые при рождении под светом солнца, наконец, определятся, и станут чем-то. Но пока, под ночной мглой, они всего лишь размытые образы.
Поговорив с Никанором, посмотрев его аор сейчас, в ночи, Илька понял свою ошибку с Яськиным клинком. Смутная идея души оружия родилась в его сознании. Теперь он его сможет выковать.