Солнечный мир

Виктор Крауде брел по весенней улице. Грязный снег таял, и под подошвами бежали ледяные ручьи. Крауде старался не промочить ног и аккуратно перешагивал мокрые прогалины. Крауде думал о жизни. В мире, где жил Крауде, все брали, но ник - то не хотел давать. Брали все: дети, жена, друзья. Когда Крауде был молод, он был не прочь отдавать, он считал, что так и должно быть, он был успешным, преуспевающим человеком и делился всем, чем мог. Может, поэтому он и в жены взял женщину слабую и нервную, беззащитную — казалось, не помоги ей кто-нибудь, жизнь непременно ее раздавит. Однако чем старше он становился, тем сложнее было ему выполнять обязанности: быть хорошим специалистом, работником, семьянином, товарищем. С возрастом Крауде рассчитывал на какую-то компенсацию. Рассчитывал, что дети повзрослеют, встанут на ноги и уже от них будет исходить помощь, что на работе его как долгожителя и ветерана труда будут уважать и ценить, и отчасти беречь, нагружать меньше. Но этого не случилось. Дочь и сын так будто и остались детьми и продолжали требовать: один — кредит на машину, другая — пере писать на нее дачу.
На работе его эксплуатировали, чуть ли не вдвое больше. На завод приходили сей час молодые специалисты — бестолковые и зеленые, и весь спрос был с него. Жена, старея, сходила с ума все сильней и сильней. Сам Крауде смертельно уставал. Близилась пенсия, и он не знал, сможет ли он на нее жить. А работать после пенсии не было сил. В очередной раз, по пустячному поводу, разругавшись с супругой, он ушел бродить по улицам. Солнце слепило глаза, а Крауде брел и брел, желая, может, вспомнить что-то из прошлого — радостное и веселое. Жизнь скользила из рук словно ручьи — бессмысленно и пусто. Крауде попытался перешагнуть лужу, неуклюже прыгнул и угодил ботинком в воду. Нога ушла чуть ли не по щиколотку. Крауде ругнулся, вытащил ее и потряс в воздухе. Вода, кажется, не просочилась внутрь. Круде улыбнулся. Такие мелочи всегда его радовали. В детстве он любил бродить в сапогах по лужам. Внезапно на одном из столбов Крауде увидел объявление, отпечатанное на качественной, хорошей фактуры, бумаге, крупными витиеватыми буквами.
Он приблизился и прочитал:
 « погружение в страну солнечной радости ремиссия (возврат) в прошлое работает команда психологов один сеанс —193 рубля »
 Крауде задумался. Несмотря на явный идиотизм, от листка веяло чем-то наивным. На самом деле Крауде дорого бы отдал за возвращение в детство, но это ведь невозможно. Разве что под гипнозом? «В страну солнечной радости»… «Работает команда психологов»… Для шарлатанства это слишком глупо, для правды — слишком фантастично. Да и разве можно доверить кому-то копаться в твоих мозгах? «Прием заказов за углом, всем желающим обращаться в третий проход слева», — прочел Крауде ниже. Он зашел за поворот, там, насколько он помнил, был небольшой парк со скамейка - ми. На одной из них сидел спокойного вида худой высокий человек, смотря перед со - бою как изваяние. Крауде по инерции при - близился. Человек тут же повернул голову и вскочил улыбаясь: – Здравствуйте, вы по поводу объявления? Крауде затормозил, все происходило очень быстро. Настораживал вид человека — он был одет в легкий белый свитер, дешевые штаны, дешевые же штиблеты и ушанку. Если для свитера сейчас было холодно, то для ушанки слишком жарко. Крауде замялся. Человек молча смотрел на него, ожидая ответа. Несмотря на нелепую одежду, вида он был мягкого, интеллигентного. – Да, — выдавил Крауде, наконец ре - шившись, — Я бы хотел узнать, что представляет процедура… – Погружения в солнечный мир? — спросил уверенно человек. – Да… — ответил Крауде, теряясь. Человек говорил приветливо и душевно, но и без тени юмора или насмешки. – Знаете, это коммерческая тайна, но я скажу, если вы пообещаете молчать. Дело в аудиальном восприятии мира — то есть, грубо говоря, в том, что воспринимается ушами. Мы выбираем в городе особые гармоничные места, которые… – Если тут задействованы наркотики, то я…– Нет, что вы, — выпрямился человек, — все построено на психофизиологических особенностях нашего восприятия. Происходит ремиссия, возврат. Есть особые места, где звуки, извините за выражение, бурлят совершенно особым образом, и происходит, говоря метафорически, особая музыка. Эффект таков, что человек попадает при жизни в рай, правда, на очень короткое время. Жалоб пока не было. Если не понравится, можете не платить… Они снова постояли в молчании. – Пойдемте, — снова сказал ушанка. — Сейчас все увидите. Они пошли. Крауде чувствовал дымок шарлатанства, но уйти не мог. Его мучило любопытство и что-то еще. Свитер маячил впереди, словно флаг. Они прошли только что преодоленным Крауде путем и оказались у входа в зоопарк. Человек кивнул в мутное крохотное, словно труба телескопа, окошко кассы, и их пропустили через шлагбаум-вертушку. За грязь и царившее отчаяние Крауде не любил зоопарк и с детства здесь не бывал. Скученное тесное пространство походило больше на аттракцион издевательств. Измочаленные худые звери сидели в грязных и вонючих клетках — каждый в своем аду, зрителей они не любили. Вырулив между визжащими, орущими рядами, человек привел его к небольшой полукруглой детской площадке с ржавыми качелями, врытыми шинами и парой разно - цветных скамеек. Человек закурил. Запах тонкой, цвета финика, сигареты оказался необычно приятен. – Ну что, — сказал он, — вот лавка, садитесь и отдыхайте. Крауде промолчал. Он чувствовал себя все глупее и глупее, но сел.
– Теперь смотрите туда, — сказал человек и показал на тускло-яркое весеннее солнце, то слепящее, то прячущееся за верхушками деревьев и облезшей крышей художественной галереи. Крауде посмотрел. – Вижу, вы мне не верите, — огорчился вдруг человек. — Сидите, смотрите, слушай - те. Если не получится, если не почувствуете, что обещано, деньги можете не платить. Человек тихо ушел. Прошелестели, про - хрустели по снегу его черные тряпичные полуботинки. Крауде не верил в преображение, но послушно продолжал смотреть в указанном на - правлении. Сладкий запах сигарет не уплыл с незнакомцем, а остался рядом, словно это была его эманация, которую незнакомец оставил наблюдать и стеречь Крауде. Солнце было желто-красное, нежное, тающее, как кусок масла в каше. Казалось, оно вот-вот исчезнет. Реальность затанцевала. Кто-то внутри Крауде щелкал невидимым рычажком, переключая зрение: сейчас Крауде видел то левым, то правым глазом. Казалось, что кто-то снаружи сдвигает пространство: один его кусок, захвативший скамейку и дерево, вы - лез вперед, приобретя кислотные, яркие от - тенки, а потом растворился, уступив место картинке из шины и бугристого асфальта. Звуки бурлили в ушах, словно щи в кипящей кастрюле. Крауде на какой-то момент перестал их различать, они слились в общий неразборчивый гомон, потом необъяснимо звонко прорезались, ударили в барабанные перепонки. Теперь можно было выбирать из похлебки отдельные ноты — рычание, визг, грохот. И когда Крауде концентрировался на чем-то — это звучало в полную силу, словно ведущий инструмент из нестройного какофоничного концерта. Крауде понял, что слышит не только раздирающий шелест ветерка и кряхтенье мед - ведя, но слышит и скреб когтей тигра в соседней клетке и, гораздо дальше — у самого края зоопарка, слышит, как стукает дверь служебного помещения. Он даже уловил, как уже за границей зоопарка двое снегочистов, скользя и матерясь, глухо, словно стуча о гроб, сбивают снег с крыши церкви. Снегочисты, расшифровал он, болтались на веревках, словно младенцы на пуповине, норовя то и дело соскользнуть вниз, были беззащитны, измотаны и пьяны. По другую сторону его необъятного те - перь мира неслись машины, а впереди шипела река, и визжали галки. Крауде был поражен открывшейся областью. Человек-ушанка не врал. Психофи - зиологические реминисценции? Ремиссия? Модальность? Попытался он вспомнить про себя слова, которые человек говорил. Неожиданно ему стало очень хорошо, и сразу же следом хлынули воспоминания. Крауде увидел себя восьмилетним, скачу - щим по лужам в галошах, вспомнил свой первобытный восторг и свежесть мутно-бе - лых ледяных капель. Вспомнил себя семнадцатилетним юно - шей, когда дожидался у подъезда девушки, в которую был влюблен. Вспомнил укусы тридцатиградусного мороза и праздничное, почти новогоднее, предчувствие встречи. Картинки сменялись одна другой, сопровождаясь каждая лепестком нового чувства. Удивлением, нежностью, тихой задумчивой тишиной, приятной глуховатой ненавязчивой мелодией, застывшей как леденец или рисунок на стекле, не ранящий болью. Крауде был поражен, что может так глубоко чувствовать. Он давно казался себе застывшим чурбаном, куском черствого за - плесневелого хлеба, все ощущения которого застыли в огрубевшей, окаменевшей корке. Оказалось, внутри сохранился мякиш. Поток образов завершился, звуки исчез - ли, а Крауде все сидел, переживая, размышляя и копаясь в себе. Наконец, он заметил, что кто-то трясет его за плечо. Крауде пошевелился. – Что?…— сухо прошелестел он будто бы обожженными губами. – Вижу, вам понравилось, — сказал с легкой улыбкой человек в ушанке. Крауде поднял на него воспаленный взор красноватых прослезившихся глаз. – Платить будете?—спросил он. Крауде сунул руку в карман и вытащил две сотни. Без сдачи, хотел он сказать. Но не сказал ничего, а только неловко взмахнул ру - кой. Ему хотелось побыть одному. Человек понял и, сунув бумажку в карман, убрался. Крауде посидел еще, потом поворочался, разогнал оцепенение, поднялся, нащупывая ботинками почву, и зашагал домой. Он шел неловко, будто танцуя, казалось, сейчас земля улетит из-под ног и ему останется только болтаться в воздухе. Он чувствовал себя воскресшим. Всю неделю он ходил обновленный. По свежел и похорошел. Женщины улыбались ему. Прохожие вглядывались с интересом. Крауде чувствовал, что молодость, когда он был полным энергии оптимистичным чело - веком, частично вернулась. Жена посматривала на него с недоверием и опаской. Крауде чувствовал: она начинает подозревать, не появилась ли у него любовница. Он не стал этого опровергать. Через неделю он снова пришел в парк. Он боялся, что все почудилось ему, приснилось, что он не найдет ни нелепого объявления, ни странного человека, но и то и другое было здесь. – А, это вы…— сказал тот, снова его оглядывая. — Как ваши дела? Как самочувствие? Хотя стало значительно теплее, ни ушанка, ни свитер, ни джинсы не поменялись. – Неплохо, — ответил Крауде, стушевавшись, — ему не хотелось делиться впечатлениями. — Я бы хотел повторить сеанс. – Что вы чувствовали? — повторил человек. Крауде промолчал и стоял, чуть насупившись, не смотря на выразительный вопрошающий, выдавливающий взгляд. – Знаете, мы не контора по продаже удовольствий, — отчего-то разозлился тот. — Мы все же научная организация, пусть и с малым бюджетом. Вы должны от - ветить на вопрос — изложить переживания вкратце. Крауде стал рассказывать. Ограничился, впрочем, очень лаконичным описанием. Человек кивнул, видимо, ответ его устроил, и записал что-то в блокноте. – Цена выросла, — сказал он снова по - чему-то злобно, — нам тяжелее стало договариваться с дирекцией зоопарка и других мест, теперь — 350. Крауде молчал. Он почувствовал себя оскорбленным. – Я понимаю, что вы думаете, —сказал человек, чуть смягчившись, — но в убыток мы работать не можем, нам нужны новые исследования, новые вливания. Крауде хотел уйти, но не ушел. Немного постоял, посмотрел на обнажившиеся полугнилые прошлогодние листья и отсчитал купюры. – Пойдемте! — в этот раз они, однако, пошли не в зоопарк, а в другую сторону. Крауде вопросительно остановился. – У нас правило, — обернулся человек. — Нельзя проводить процедуру чаще двух раз в неделю, нельзя, чтобы одно место повторялось два раза подряд. Это может быть вредно. Крауде захотелось его ударить. Он сжал зубы. В этот раз путь занял вдвое больше времени. Человек вывел его к реке, и они стали осторожно спускаться, уходя от оживленной и цивильной набережной в сторону глухих безлюдных мест. Они шли между гаражей и заброшенных деревянных домов, потом, нырнув в проход между зданиями, человек вывел его к ржавым стенам забора, огораживающим завод, наверху тянулась колючая проволока, по другую руку шел скат к реке, заполненный буреломом, посередине лежа - ли рельсы. Крауде тут никогда не был. В таких мес - тах ходят только по необходимости или по безумию. Скользя на узкой тропинке между рельсами и обрывом, они зашагали вперед. Вся мнимая молодость слетела с Крауде, он снова чувствовал себя беспомощным и неловким, погруженным в тяжелый мешок из костей и плоти. Один раз он чуть не оступился и не покатился, ломая кусты, но чело - век ловко подхватил его за локоть. Внезапно стены двух заводов расступились, и Крауде увидел между ними нечто вроде расщелины. – Вот, — сказал человек, — нам сюда.. Он стал протискиваться между мокрых, холодных железных боков, ненароком обтирая их рукавами и краями одежды. Крауде пришлось последовать за ним. Ход расширился и преобразовался во что-то наподобие вытянутый комнаты, посредине стоял грязный размокший стул, к сидушке которого было приделана клеенка. – Извините за антураж, — стал говорить человек, все более и более смягчаясь. — Но звуки расположены в совершенно неожиданных, неприспособленных для чело - веческого присутствия местах. Крауде понял, что ему предлагается сесть. – Нужно подождать, — сказал человек, забивая трубку. — Сейчас завод начнет функционировать.. Они стали ждать. Человек с наслаждением курил, Крауде ловил ноздрями знакомый умиротворяющий запах. «Может, начать курить самому?— подумал он. — Но только какой-нибудь хороший иностранный табак». Ему представились дальние страны, плантации и табачные фабрики... Потом он решил спросить, как называются сигареты, но человека уже не было, и Крауде понял, что сеанс начался… Снова сумбурная дикая музыка подхватила его, и картинки его жизни стали развертываться над ним, словно огромная книга. Крауде уже не удивлялся, а мягко плыл по волнам, разглядывая их. В этот раз все закончилось внезапно и быстро, оставив его одиноким и растерянным, словно зазевавшегося пассажира, которого смыло с палу - бы и вынесло на необитаемый остров вместе с выброшенным багажом. Крауде понял, что слишком увлекся созерцанием и почти заснул. Он решил, что в следующий раз использует время с большей выгодой. Чуть позже Крауде понял, что воспоминаниями можно управлять, направляя их поток согласно мыслям — не всегда это удавалось, но это было возможно, внушив себе до начала сеанса строгую цель. Особенно ему нравилось купаться в воспоминаниях детства и юности. Кое-что он помнил достаточно хорошо, а некоторые вещи успел изрядно подзабыть, и они вызывали у него немалое удивление. Оказалось, что жизнь не была прямой линией, где каждое следующее движение строго и логически вытекало из предыдущего, как думал он обычно, а была скорее развилистым широким деревом — иначе говоря, у него было сотни возможностей, сотни вариантов пойти в ту или иную сторону, сделать так или иначе. Так, например, он мог стать музыкантом и уехать из города в 25 или развестись с же - ной в 28. Он испытывал любовь ко многим женщинам в 28. Но чем дальше, тем сложнее было жизнь изменить. Не все воспоминания Крауде узнавал, некоторые были затеряны настолько глубоко, что он безмерно удивлялся их существованию. Казалось, они навсегда были похоронены где-то в глубине его сознания. Он узнал имя человека, приводившего его к музыке. Его звали Дима. Большее Крауде не интересовало, он бы согласился и на то, чтобы имя осталось неизвестным, но после третьего сеанса Дима предложил познакомиться и с тех пор называл его по отчеству — Виктор Андреевич. Иногда Крауде пытался осознать, что с ним происходит. Звуки, места — все это звучало очень неправдоподобно. С другой стороны, как еще было объяснить подобное воздействие? Никаких наркотиков он не принимал. Может, гипноз? Но если так, его воздействие весьма благотворно. Во всяком случае, провалов памяти он не испытывал и непонятной пропажи денег из карманов не обнаруживал. Разве что притупилась наблюдательность, и он стал слегка тормозить на работе… Впрочем, это сейчас волновало мало. Кроме картинок юности, появилось еще одно очень смутное и тревожащее воспоминание, которое Крауде никак не мог идентифицировать, казалось, оно было его и одновременно ему не принадлежало. Он чувствовал вовлеченность этого образа в свои самые сокровенные сны и тайны, но все же не мог с уверенностью сказать, было ли это частью его памяти или лишь смутной фантазией и догадкой. Кажется, это была женщина — женщина, которую он помнил и знал всегда. Она являлась ему смутно и отдаленно — в обрывках снов и невысказанных желаний, некогда прочитанных книг и просмотренных в детстве романтических фильмов. Она шелестела рядом, когда Крауде влюблялся, играла с ним в младенчестве девочкой в песочнице, подавала надежду методисткой в кабинете, где принимали доку - менты в вуз, успокаивала медсестрой, когда у Крауде рождался первенец. Крауде не мог точно сказать, кто она, сколько ей лет и как она выглядит. Но не терял надежду найти ее реальное воплощение. То Крауде казалось, что это была одноклассница, то продавщица цветов в киоске возле дома, то сотрудница на работе. Образ волновал его. Ему казалось, если он с точностью установит его, то ухватит самую суть своей жизни. Осенним тусклым днем он сидел в парке. Моросил легкий дождь. Воспоминания его стали со временем бледными, блеклыми, по - теряли свежесть, но он не хотел прекращать сеансов, хотя Дима советовал сделать это хотя бы на месяц. Внезапно за пределами прозрачного сна он различил несколько колыхающихся силуэтов. Они приближались медленно, а когда остановились, Крауде понял, что оказался окруженным стеной черных курток, сапог и фуражек. Стена шуршала и шевелилась. – Документы! — сказал громкий и далекий голос. Но Крауде сидел молча, шевелиться ему не хотелось. Сперва он попробовал каким- нибудь робким жестом ответить, но попытавшись двинуться, вдруг обнаружил, что руки не подчиняются, тем более блеклые картинки, ради которых он сидел, стали распадаться и исчезать. «Ну и ладно, — решил он, — Неважно». Чье-то хмурое лицо промелькнуло рядом. В глаз ему посветили фонариком и спросили: – Наркоман? Крауде ничего не ответил. – Сколько ему лет? Шестьдесят, шестьдесят пять? Второй шарил его по груди, расстегнул куртку, достал паспорт, пропуск на работу, свернутую схему одного аппарата и не - сколько купюр. – Что будем делать? Возьмем? — снова спросил первый. Второй взял у него деньги, свернул в трубку, засунул в карман. Остальное поло - жил обратно, в куртку: – Да пошел он на хер! Наряд ушел. Крауде продолжал сидеть: «Детство, волшебство — при чем тут наркоман?». Ему стало грустно.