Под знаком Овна. Мемуары, часть 1. Гудермес

                Здесь будет все: пережитое и то, чем я еще живу,
                Мои стремления и устои, и виденное наяву.
                Б. Пастернак

 

   Овен – знак гороскопа людей, родившихся в апреле. Эти люди по своему характеру великодушны и добры, щедрые и гостеприимные, они веселы и обаятельны, элегантны, крепкие и выносливые.
   Овны – интеллектуалы, не терпят сомнений, стремятся начать дело немедленно. Они не терпеливы. Любимая работа делает их счастливыми. В любви они страстны, чувственны и непредсказуемы, в браке они почти не находят счастья.
   Овны обладают задатками художественного таланта, они склонны к артистической карьере. Эти люди коммуникабельны и лишены эгоизма. С ними легко.



                Посвящаю близким родным и друзьям,
                прошедшим со мной многие годы жизни.


      Эти записки – мой взгляд на окружающий мир, поэтому они в чем-то субъективны и могут расходиться с взглядами Вас и вашего окружения. Я иду по следам своей жизни и оцениваю ее так, как представлял и как живу в настоящее время.  На сцене театра моей жизни много действий, самое яркое, из них, конечно, это детство, все последующие действия это жизненные сцены, приближающие нас к финальной картине. Занавес в моем театре жизни еще поднят и поэтому мне хотелось рассказать о моей семье, времени, в котором я жил, встречах и расставаниях, находках и потерях в жизненном водовороте.
    
Мой совет, развивайте древо жизни, не прекращайте его развитие не растратьте жизненные силы на мелочи, не суетитесь в решении проблем быта, а полнокровно и полноценно живите в мире и согласии со всеми людьми. Не стройте себе иллюзий, что мы свободны от окружающих, и, чем раньше освободитесь от этих иллюзий, тем полнее будет ваша жизнь. Запомните.  В стремлении к свободе для себя – обретаешь одиночество.

I.  СЕМЕЙНЫЕ  КОРНИ.

     Моя  фамилия по отцовскому роду происходит из старинного села Столбища, что располагалось во Владимирской губернии, недалеко от Собинки (в настоящее время районный центр во Владимирской области). Вероятно, эта фамилия распространилась затем далеко. Я встречал своих однофамильцев в Москве (в прошлом, в Госплане работал экономист В.Столбов, кандидат экономических наук, его статьи печатались в экономической периодике в 1980-е годы). Там же, в Москве, на Всесоюзном радио вел передачу «С добрым утром» режиссер А. Столбов, о нем всегда говорили после ее окончания, я знал об этом еще с детства, так как любил слушать черную тарелку радио по утрам в воскресенье.

      Эта фамилия была распространенной в Ивановской земле среди крестьян – старообрядцев (меня неоднократно об этом спрашивали люди, собиравшие материал о старообрядцах, так как эта фамилия указывалась в документах). Что интересно, так совсем недавно я познакомился с однофамильцем, он музыкант и руководитель джаз – оркестра в областном музыкальном училище. В городе Иванове также проживают несколько семей с подобной фамилией, одна из них, вероятно, была известна среди старых большевиков (Ф. Столбов). Меня иногда спрашивали об архиве этой семьи, приходилось говорить, что ничего не знаю об этом человеке. Недавно я случайно нашел на местном городском кладбище запущенное захоронение этой семьи; к сожалению, могилы не ухожены, мне пришлось перелезать через ограду и приводить в порядок запущенные погребения. На городском кладбище в Балино среди воинских захоронений я увидел плиту с фамилией Столбов А.Я. и теперь при каждом посещении могил дальних родственников и рано умерших своих коллег, я навещаю и это погребение солдата-однофамильца, умершего от ран в госпитале.

    О своих однофамильцах я встречал материал в газетах, из хроники жизни в Сибири, Нижнем Новгороде, Чебоксарах и даже на юге России. Ректор Тольяттинского политехнического института на рубеже 1990-х  - начале 2000 гг. был наш однофамилец.

    О человеке с подобной фамилией, Столбов Н., я узнал из печати (Ивановская газета от 12 января 2001 г.). Это был командир подводной лодки »Щука-1», известной своими смелыми действиями на Баренцевом море. Николай Столбов, будучи командиром дивизиона такого типа подводных лодок, торпедировал «Щукой» немецкий танкер, обслуживавший надводные военные суда, но лодка была замечена немецкой авиацией и после массированной бомбардировки –потоплена. Только в настоящее время стали известны архивы этого подвига нашего однофамильца.

     О семейных корнях я могу сообщить совсем немногое, так как отец мало, что рассказывал о своих родственниках. Мне только запомнился рассказ мамы о нашем прадеде по отцовской линии, которого в селе Столбища называли дедом Балканским за участие в Балканской военной кампании по освобождению Болгарии. Это был мужчина высокого роста и большой  силы, грамотный и деловой человек. Мать нашего отца умерла рано, при родах ребенка Павла,  дед остался вдовцом. Из рассказов, опять – таки мамы, наш дед Балканский был строителем, подрядчиком в строительных делах, его отличала от других в роду, любовь к  чтению. Умер он при странной ситуации: получив деньги за строительный подряд, он положил их в летнюю печку, а невестка, жена его старшего сына, не зная этого -  затопила печку, деньги сгорели, деда хватил удар, от чего он и скончался.

   Отец, Павел Дмитриевич Столбов родился в 1904 году в августе, мать его умерла при родах, воспитывался он бабушкой и в семье среди братьев, которых звали Максим, Сергей и Василий. С раннего детства Павел стал зарабатывать мальчиком в трактире, но однажды, вследствие ошибки при обслуживании клиента (вместо сахара насыпал в чай пищевой соды), он был избит хозяином трактира и выброшен на улицу. Павел ушел в Собинку к старшему брату Сергею, который был участником первой мировой войны, попал в плен и до окончания войны находился в Австрии. С 1918 года и по начало 1960-х годов служил в собинской милиции (кстати, Сергей Дмитриевич был первым из милиционеров Владимирской области,  награжденных орденом Ленина). Как жил Павел в Собинке, я не могу ничего сказать, однако он там пристрастился к чтению, это позволило ему поднять свою образованность, а позднее учиться на рабфаке в Иванове. В 1924 году во время ленинского призыва Павел вступил в ряды ВКП(б) и сохранил членство в партии до 1969 года.  О его братьях, к сожалению, я мало что знаю, кроме того, что Максим работал мастером на заводе в Кольчугине и был репрессирован в конце 30-х годов. Василий был в продотряде, но при каких-то загадочных ситуациях погиб. 

    Родственные корни по линии мамы, к сожалению, нам также были мало известны. В годы моего детства не принято было рассказывать о своих генеологических корнях. Только по проишествии многих лет стало понятным, что тоталитарное государство присваивало себе некоторые стороны личной жизни людей, так как его идеалом было новое советское поколение, которое «отряхивало» свое прошлое, особенно дореволюционного периода.

    Мама, Евгения Ивановна Столбова (Журавлева) происходила из бедного крестьянского рода, корни которого были заложены в глубинке старорусской земли. Детские годы ее  проходили в светлой деревне Ведомша, находившейся в лесах   Переславль-Залесского уезда, Ярославской губернии. Из воспоминаний мамы я помню, что эта деревня располагалась на берегах чистой речки, из которой черпали речной песок для стекольного производства. По берегам этой речушки росли большие сосны, места были ягодные, особенно клюквенные и грибные. В этих местах бывал писатель Пришвин, что нашло отражение в его повести «Кладовая солнца». Сюда же часто приезжали отдыхать и поохотиться богатые люди из Москвы и Ярославля, не пренебрегало отдыхом в этих местах купечество из Переяславля-Залесского. В летне-осенний период крестьяне приносили на рынок города лесные дары природы. В этих старорусских местах было много церквей и монастырей, а также небольших часовен, одна из них, часовня Крест, известна тем, что ее построили на месте отдыха царя Ивана Васильевича Грозного (Ивана IV), где его застала весть о рождении сына Федора. Такое историческое и живописное место привлекало русских художников, они создали в этих местах дачу для творческой работы на природе, которая функционирует и в настоящее время для современных художников. На этой даче бывал художник Илья Репин. В нашей семье сохранилось предание о том, что наша бабушка Прасковья позировала ему для этюда «Баба с лошадью». Недалеко от Переяславля находилось имение Ганшино, в котором бывал в 1904-1905 гг. В.И.Ленин. Крестьяне этих мест помнили в своих преданиях сведения о рождении в Переяславле, в теремах Александра, князя Новгородского, прозванного за победу на Неве Александром Невским. На месте теремов сейчас стоит уникальный Спасо-Преображенский однокупольный собор первой трети XII века и рядом с ним бюст Александра Невского. Весь старый город окружен земляными валами XI-XII вв. И, конечно, эти места помнят юного Петра Алексеевича Романова, который опробовал на Плещеевом озере свой флот. До настоящего времени в местечке Ботик в музее сохраняется дедушка русского флота – ботик Петра.

    Описание этих мест мне очень дорого, и  хотелось бы, чтобы у читателя, также как и у меня, когда-нибудь возникла потребность увидеть и прочувствовать  родину предков,  понять, как и я, душой отеческие места.  В своей студенческой молодости я приезжал в благодатные места моих деда и бабушки (воочию я их никогда не видел), бродил по земляным валам, купался в Трубеже и Плещеевым озере, рассматривал в музее, сосредоточенном в зданиях Горицкого монастыря, старину этих мест. И в настоящее время, а мне уже за 70 лет, я приезжаю в эти места и с комом слез в горле все рассматриваю и эмоционально переживаю от увиденного.
 Земли деревни Ведомша принадлежали помещице Журавлевой. Вероятно, крестьяне поместья носили эту фамилию еще со времен крепостного права, и она перешла в род моей мамы. Отец моей мамы Иван был рекрутирован в солдаты на первую мировую войну, где и погиб. На руках нашей бабушки Прасковьи остались на руках сын Дмитрий и маленькая Женя. Младший брат Ивана, Емельян, как это нередко бывало в традициях русских семей, взял в жены Прасковью с детьми, позднее в семье родились Александра, Леонид, Валентина. Бабушка была искусной женщиной в ведении домашнего хозяйства и по рекомендации вместе с детьми была взята купцами Варенцовыми в Переславль для ведения хозяйства в их купеческом доме. Из рассказов мамы и Дмитрия Ивановича в этой семье не проводили разницы между своими детьми и детьми бабушки, они росли вместе и, вероятно, были очень дружны. Мама иногда вспоминая эту семью, рассказывала о том, что Варенцовы пророчили ей будущее врача, Дмитрию хотели дать техническое образование (кстати, Дмитрий Иванович проработал механиком – водителем на фабрике «Красное эхо» более 60 лет, он прошел всю Великую Отечественную войну водителем «катюши» и был в Дни Победы у здания рейхстага). Встречаясь с Дмитрием Ивановичем в студенческие годы, я нередко слышал его рассказ о семье Варенцовых. Он вспоминал, что эти люди положили в московский Народный банк деньги на его имя и сестры Евгении для получения образования (Дмитрия они хотели обучить инженерной специальности, а мою маму предполагали видеть врачом). Интересно, что  моя мама хотела, чтобы я обучился врачебной специальности. Другое воспоминание Дмитрия Ивановича было связано  с письмом, полученным  из Франции от одного из сыновей Варенцовых. По словам моего дяди, в письме было приглашение  приехать к ним и работать вместе с ними, т.к. они имели гараж и машины. Дмитрия Ивановича вызывали в органы для разъяснения по поводу этого письма.  Дядя всегда с большим сожалением рассказывал о несбывшейся его мечте быть инженером или хозяином мастерских.

В 1920-е годы семью Варенцовых раскулачили, дом национализировали, старшие Варенцовы не могли вынести нового общественного порядка и вскоре умерли, молодые кто как смог уехали за границу. Наша бабушка переехала вместе с детьми в деревню Симиндяйку, это был тяжелый период жизни семьи, так как надо было начинать все с нуля. Двоюродный брат бабушки перевез из Ведомши дом и подарил семье жеребенка. Несмотря на свою бедность, бабушка приглашала Варенцовых-старших пожить вместе в Симиндяйке, но Варвара Алексеевна не приняла этого предложения и ответила бабушке: «Ты, Паша с детьми и я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось».
Много лет спустя мне пришлось приехать в эту деревню, я увидел маленький старый деревенский дом, весь его вид свидетельствовал о бедности семьи, которая когда – то в нем жила. К сожалению, я не смог даже со слов местных жителей найти могилы бабушки и деда Емельяна. Мне пришлось еще раз приезжать в деревню вместе с Александрой Емельяновной (сестрой мамы), с тем, чтобы все же примерно найти место захоронения деда и бабушки (они умерли в 1948 и 1949 гг.). Мы нашли место погребения, вместе расчистили от мусора и заросшего молодняка деревьев могилы, они когда-то располагались недалеко от церковной стены у большого дерева (дед Емельян был церковным старостой). Мы нигде не нашли железного креста, вероятно, его перенесли при других захоронениях (традиция переноса крестов с забытых могил имела место в русских деревнях). На мое предложение к родственникам об установлении памятника деду и бабушке, к сожалению, никто не отреагировал, так эти могилы и останутся забытыми. Я взял несколько горстей земли с могилы. Это необходимо было сделать.

Во время моего посещения деревни произошел интересный случай со мной. Я у старого дома нарвал гроздей рябины, с том, чтобы положить на могилы родных. Я все отчетливо помню. Вокруг меня никого не было, но вдруг ко мне подошел старый мужчина и спросил: «Что ты тут делаешь, сынок»? Я смутился и стал объяснять свои действия, связанные с памятью о бабушке и деде. Этот старик мне стал рассказывать о том, как в далеком детстве мой дед Емельян их катал на телеге, запряженной молодым конем. Из рассказов моей тети, дочери Прасковьи и Емельяна, я знал, что мои родные вырастили из жеребенка хорошего коня, все деревенские дети его любили и при случае чем-нибудь вкусным для него подкармливали. Этого коня колхоз реквизировал, а деда поставили возчиком молочных бидонов. Этот же незнакомый мне человек сказал о моей бабушке: «А эту дворянку мы все уважали и нередко приходили за советом». Интересна в этой связи деталь из этой встречи. Я подошел к ограде кладбища и решил еще раз посмотреть на старика, но дорога была пустой, и никого не было видно. Я  подумал, может это было мне какое-то видение.

    Младшим сыном  в семье моей бабушки был мальчик Леонид. Я с детства знал о том, что он погиб в Великой Отечественной войне. Но, как и при каких обстоятельствах, я ничего не знал.  По переписке со школьниками из села Солотвин, что на Украине, недалеко от Житомира, я узнал место гибели сына нашей бабушки, Леонида. Оказывается школьники, поисковики родственников погибших в их селе солдат присылали письма в Переславль, но они как-то не доходили до адресата. В одном из приездов к дяде я узнал об этом и стал переписываться с учениками школы на Украине.  По рассказам мамы и родственников, Леонид был необычным сельским пареньком. Он был талантливым самоучкой. Не имея специального образования, он провел электрический свет в дом, смастерил фотоаппарат. Перед войной Леонид учился в техникуме в Загорске (в настоящее время это Сергиев Посад). В 1942 году по своему желанию он уехал в город Горький на курсы танкистов. В этом городе жили дальние родственники нашей бабушки Шамаевы (я видел фотографию этой семьи, на которой был запечатлен полковник). Семья Шамаевых не имела детей, и они хотели оставить Леонида в воинской части инструктором по танкам. Лелька отказался и с танковым эшелоном отправился на фронт. 31 декабря 1943 года во время наступления для освобождения села Солотвин на Украине танковая группа была подожжена немцами и мальчишки-танкисты, «не долюбив, не докурив последней папиросы», погибли на украинской земле. Нашему молодому дяде Леониду было всего 19 лет.  Я его никогда не видел, но всегда при рассказах о нем у меня было тепло на сердце и ком слез в горле. Я всегда старался понять его жизнь. Его маленькая фотография с фронта всегда со мной. Вот сюда, на украинскую землю, на могилу моего молодого дяди я привез горсть земли с   могил его родителей. Мне еще несколько раз приходилось быть в Солотвине на братской могиле, где похоронены около 300 солдат, погибших за освобождение села. Встречи в школе и правлении колхоза «Гигант» были всегда теплыми и радушными. Однажды мои иностранные студенты, узнав о моей поездке в село, собрали деньги и подарки сельской школе. Украинские ребята прислали студентам традиционные рушники. В школе имеется альбом о защитниках села, в нем есть материал о нашем Леониде. Мне очень жаль, что при своей жизни на могилу к брату не решились приехать ни его старший брат, ни младшая сестра. Леонид, Лелька, ты всегда останешься в моей памяти молодым и светлым пареньком, как светлая грусть и печаль, как растревоженная память.

На украинской земле я взял несколько горстей земли и привез в Россию, мне надо было положить землю с могилы Леонида в погребение дедушки с бабушкой и на могилы моих родителей, которые видели Леонида живым, общались с ним, передали мне его фотографии. В силу жизненных обстоятельств мои родители оказались похороненными вдали от родных мест, в Чечне и куда, к большому сожалению, я уже не могу попасть, чтобы поправить их погребения. Эту землю я рассыпал на могилах близких мне когда-то людей.

Сестра моей мамы, Александра Емельяновна Герасимова (Журавлева), закончив 7 классов сельской школы в Глебовском,  приехала в Иваново, где жили мои родители, и поступила на курсы медицинских сестер, по окончании которых проработала в госпитале инвалидов войны до конца 1970-х годов. Она была военнообязанной и имела направление на фронт, но в силу каких-то обстоятельств была оставлена в госпитале. После войны Александра Емельяновна была назначена старшей медицинской сестрой госпиталя, вступила в партию, неоднократно награждалась медалями и грамотами. Она была медицинской сестрой, профессионалом в своем деле. В конце 1940-х годов она вышла замуж за Сергея Андреевича Герасимова, бывшего фронтовика, разведчика в полку, также награжденного орденом и медалями как участника Великой Отечественной войны. Его редкие воспоминания о войне были неохотными и довольно драматического содержания. В настоящее время моих родных и их сына, Александра уже нет в живых (Александр Герасимов работал главным технологом на радио,-теле заводе в Александрове и скончался в начале 21 века).

     Моя сестра, брат и я родились в Ивановской области, но детские годы и юность  прошли на Северном Кавказе, в различных местах Грозненской области (тогда еще не было республики Чечня). Сестра Валентина родилась в Иванове, а мы, мальчишки в селе Ильинское-Хованское. Это поселение (сейчас поселок Ильинское) находится в глубинке области, когда-то через него проходил тракт из Ростова Великого, что располагается на берегу озера Неро, в Суздаль и Владимир. Все эти старые города, когда-то были центром зарождения русской цивилизации. Село Ильинское не имеет каких-то особых достопримечательностей – типичная глубинка с маленькими, в большинстве своем деревянными домами, однако некоторые из них выглядят уютно и даже красиво. В поселке сохранился двухэтажный дом, в котором когда-то жила наша семья. Я несколько раз подходил к дому и все пытался увидеть его жизнь глазами моих родителей, так как этого дома я не помню, и вообще об Ильинском у меня смутные воспоминания. Когда я приезжал сюда с лекциями в 1970-е и 1980-е годы, то неоднократно встречал людей, которые еще помнили моих родителей и, что мне особенно было приятно, эта память о них была доброй. Наша сестра Валентина уже училась в Ильинской школе и поэтому она лучше помнит это место, ей запечатлелась церковь, стоявшая в центре села (в ней тогда действовал кинотеатр), и пруд. Это действительно было так. В годы войны здесь жили дети из блокадного Ленинграда. Сестра вспоминала их, т.к. с некоторыми из детей дружила и приводила в дом родителей. Учителя, которые привезли блокадных детей, устраивали в школе и поселке какие-то мероприятия, организовали драматический кружок и хоровой коллектив из сельских детей и взрослых. В селе была, по воспоминаниям сестры большая и красивая церковь, ее взорвали, а на этом  месте в настоящее время стоит типовой и неприглядный Дом культуры, хотя кружковая жизнь в нем кипит и функционирует народный театр. Пруд, это вероятно, одно лишь достопримечательное место. Он был выкопан еще в XVIII  веке на месте сильно бьющих  родников, жители поселка им гордятся.

В настоящее время в поселке функционирует довольно хороший Дом ремесел, в котором возрождаются ремесла предков этой земли. Мне приходилось видеть эти ремесленные поделки, и хочу сказать, что некоторые из них заслуживают внимания на столичных выставках. Приезжая в поселок довольно часто в период моих исследовательских социологических работ, я все больше всматривался в жизнь людей в нем, какие-то отношения сложились даже с администрацией поселка, в частности, с главой поселка Сергеем Коноплевым (к сожалению, он рано умер),  но близких отношений не сложилось. В поселке проживают семьи нескольких моих бывших студентов по работе в классическом университете (я работал на юридическом факультете), сельскохозяйственном институте (временно пришлось работать в нем) и даже выпускников из нашего химико-технологического университета (в нем я проработал 31 год). Эти люди состоялись специалистами своего дела, однако смотрят на меня как на земляка, из которого можно извлечь пользу для их собственных интересов при поступлении детей в вуз. Конечно, что мне доступно и законно, то я не против оказания помощи, но принимать это как обязанность вряд ли правильно. О поселке вышла интересная книга, в ней даже упоминается моя исследовательская работа. Хочу заметить, что в результате перевода нашего исследования на польский, английский и французский языки о поселке Ильинском и подобном ему поселке Лух узнали социологи в выступлениях на конференциях профессора П.Старосты в Польше, и университете Кэмбридж в  Англии. В одном из канадских университетов округа Квебек доклад делал на французском языке профессор с русскими корнями О.Станек. Были  намерения со стороны спонсоров издать эту книгу, к сожалению, не издали на русском языке. С моей стороны, часть исследования была опубликована в отечественном журнале «СОЦИС» в 2000 и 2001 году. Моим коллегой из Польши А. Пилиховским частично материал исследования был опубликован на английском языке в Македонском университете в Салонниках (Греция). Я не знаю ничего о напечатании нашего материала в Болгарии и Аргентине. Из этих стран с нами сотрудничали интересные женщины, социологи. Совсем недавно я издал монографию «Социология городской среды» (Москва, 2017), в которой поместил результаты наших совместных исследований.

    Вероятно, я сошел с пути своего повествования, но теперь возвращаюсь. Из Ильинского мы выехали на Кавказ, конечно, не по своей воле. Закончилась война, в ходе которой произошла депортация чеченского, ингушского и других народов. На свободные и вместе с тем плодородные земли было решено направить русских людей из различных областей и весей Союза. Наш отец в это время находился в номенклатурной обойме кадров, он был секретарем Ильинского райкома партии. А раз партия решила «осваивать» Грозненскую область, то наш отец, как участник войны на Кавказе (в 1943 году), должен выехать по месту назначения, во внимание не бралась семья и малолетние дети. Мы выехали из Иванова зимой в «товарняке», а в Грозный приехали уже в начале весны. Наши попутчиками была семья Поповой М.В. с множеством детей, которые были старше меня. Отец встречал нас в станице Ермоловской. Переезд я помню смутно, многое об этом мне рассказывала сестра.

   Я уже упоминал о том, что мы жили в разных местах Грозненской области. Я отрывочно или даже какими-то кусками из детской памяти помню жизнь в селении Шали. Это живописное село было все в садах с преобладанием грецких орехов, терновника и жерделки (дикие абрикосы или курага). Наш дом был большим с открытой верандой и старым ореховым деревом у дома, за домом росла шелковица (тутовник). В доме была большая кавказская овчарка, довольно злая собака, я помню один казус, когда цыганки попытались войти во двор, собака бросилась и разорвала юбки на них, крику и визгу было много. К нам в гости приезжали друзья отца, вероятно, тоже из России, и однажды один из них залез на ореховое дерево и стал трусить его, но вероятно потерял равновесие и упал с дерева, я до сих пор помню кровь и разбитое лицо этого человека. Недалеко от дома протекала теплая река, наверное, это был рукав Аргуна, вода в нем была мутной и теплой. Когда отец приходил с работы, он любил возиться с нами и подкидывать нас вверх, дух от этого забирало.

    В 1946-1947 гг. мы жили в городе Грозном, в центре города,  на улице Комсомольской. Память об этом городе более осознанная. В этом городе я посещал круглосуточный детский сад. Вероятно, на меня этот город произвел большое эмоциональное впечатление, так как в большей мере я был представлен сам себе (старший брат и сестра уже учились в школе). Старший брат не брал меня в свои игры, и я больше сдружился с сестрой. Вероятно, вследствие дружбы с ней у меня произошел психологический «сбой» и началась неверная социализация, на что не обратили внимания родители. Дома не было игрушек, поэтому я ходил на берег реки Сунжи и сидел на берегу в ожидании, когда придет сестра из школы. Психологический сбой у меня проявлялся в непонятной агрессивности, мы часто дрались с братьями, в обиженном состоянии я мог уйти из дома и бродить по берегу Сунжи или ходить по улице вплоть до кинотеатра «Родина» (для мальчишки моего возраста это было далеко от дома). Я стал замыкаться в себя, выдумывая свой детский мир с различными иллюзиями. Во мне проявился интерес к пению, и я мог петь непонятные мне мелодии и такие же непонятные мне слова где угодно. Сильное впечатление я получил от кинофильмов, которые мы смотрели с крыши сарая, так как напротив дома располагался летний кинотеатр. Мне до сих пор четко видятся отдельные сюжеты из кинофильмов «Сильва», «Дитя Дуная», «Старинный водевиль» с участием М.Жарова, «Девушка моей мечты» с участием М.Рок. Я ходил и распевал схваченные мелодии, воображал себя на месте героев этих фильмов, в своем увлечении не замечал даже людей, забравшись на тутовину (шелковица росла в углу двора) раскачивался и о чем-то громко пел.

     Город Грозный в послевоенное время для меня представлялся большим и жарким городом, на улицах которого было много иностранных машин, джипов и виллисов. От реки всегда пахло нефтяными отходами, она была неполноводной, но после дождей в горах мутные потоки ее заполняли все русло реки. Люди жили довольно скромно, так как в основном продукты покупались по карточкам. На городском рынке можно было видеть торг или обмен вещами ради получения еды. В моей памяти не сохранились праздники, вероятно, они проходили мимо меня, так как я жил в созданном своем мире. Смутно помню как однажды, когда я был в круглосуточном саду, женщина, вероятно, мама такого же сорванца, какими были мы все, принесла кулек пряников, и я услышал новое для себя слово «денежная реформа».
 
     В период грозненской жизни в нашей семье были и довольно сложные ситуации. Так, одно из них связано с обвинением отца в недостаточном исполнении им каких-то должностных функций. Вероятно, все могло бы по тем временам закончиться довольно плачевно, однако в комиссии по рассмотрению этого дела был представитель из Иванова, который знал отца еще по совместной работе, к нему и обратилась наша мама с просьбой о пересмотре дела. Как выяснилось позднее, наш отец был несправедливо оболган отдельными сотрудниками. Дело было закрыто, но для отца оно не прошло незамеченным, он тяжело заболел, мама опасалась за его состояние здоровья. Не прошло это дело и незамеченным для мамы, она в знак несправедливого отношения к отцу вышла из рядов партии (это было в 1947 году). Что спасло их обоих в то сталинское время, – не знаю. Думаю, это гражданский подвиг моих родителей, совершенный  в эти же дни. Они решили усыновить мальчика – сироту, его отец погиб на фронте, а мать умерла в больнице от ТБЦ.  Мальчик приходил в палату, где лежал мой отец, и во время его посещения мамой ребенок приходи в палату и прижимался к маме, ему хотелось материнского тепла. Мама то ли в память о погибшем брате, то ли из жалости к сироте спросила отца: «Не будет ли Павел против, если она возьмет ребенка в нашу семью». Отец ответил: «Тебе Евгения воспитывать детей, сама и суди. Дом о четырех углах, пусть в нашей семье будет четвертый ребенок».  Соседи по нашему грозненскому двору, лакцы-медники за этот поступок моих родителей называли святыми людьми.  Я все это отчетливо помню, т.к. моя память и сознание уже четко оформились. Грозненский период жизни также быстро закончился, мы выехали в Гудермес на новое место назначения отца. В Грозный я вернулся через 13 лет.

      Город Гудермес, второй по величине административный центр Грозненской области, представлял собой в 1940-е - начало 1950-х годов тихий и спокойный населенный пункт, разделенный железной дорогой на три поселенческих территории. В нем проживало около тридцати тысяч жителей. У подошвы гудермесского хребта располагался аул, в котором жили приехавшие из разных мест Союза переселенцы, особенно с тех территорий, где прошла война. Моими погодками были мордва, дети переселенцев из Западной Украины, Орловской и Воронежской областей, были также казаки из Кубани и терских станиц. Мы дружили с кумыками, даргинцами, ногайцами. В ауле мы стали жить в начале 1950-х годов, после призыва к членам партии пойти на работу в сельское хозяйство, наш отец был назначен на работу председателем колхоза им. Ленина.

    Другой территорией города был железнодорожный поселок, который отличался своим благоустройством, т.к. это была новостройка первой пятилетки. Железнодорожный поселок отличался планировкой улиц с одноэтажными и двухэтажными домами для работников станции, депо, хладозавода, ПЧ-7, клуба и больницы, школы № 116 для детей железнодорожников, школы №7, железнодорожного училища и подстанции. При железнодорожном клубе был разбит хороший парк с клумбами различных цветов, фонтаном, танцплощадкой. В самом клубе было много интересных секций, но самыми знаменитыми были танцевальный кружок, которым руководила Трубачева Л.Я., хоровой коллектив под руководством А.Ляща, духовой оркестр и неплохая библиотека. Вся культурная жизнь города протекала вокруг железнодорожного клуба, на сцене которого выступали и известные театральные коллективы из многих городов страны. Меня в далеком детстве жизни в Гудермесе по-хорошему удивил балет саратовского театра оперы и балета «Лебединое озеро»;  нередко мы посещали выступления грозненского драматического театра им. Лермонтова.

   В те далекие годы город жил интересной жизнью, многие стремились проявить свой талант, выступая в различных концертах перед жителями, и тем гордились, т. к. этих людей также знали и уважали. Творческие коллективы клуба выезжали с концертами на полевые станы колхозов в весеннюю и летнюю страду, в другие города на смотры художественной самодеятельности. В железнодорожном поселке был благоустроенный водопровод, мусоросборники и много зелени.

    Третьей поселенческой территорией в Гудермесе был хутор, в котором проживали железнодорожники, построившие себе дома и разбившие при домах прекрасные сады и огороды. Мало, в каких местах страны были такие прекрасные вишневые и абрикосовые сады, виноградники; в огородах вызревали разные сорта помидоров, огурцов и других овощей. К каждому саду подведены были арыки с теплой водой из Черноречки. Хутор имел правильную квадратную планировку с прямыми дорогами, а придорожная территория была усажена тутовыми, вишневыми и абрикосовыми деревьями. На хуторе жили также выходцы из станицы Кундуховской, которую по преданиям казаков сожгли чеченцы, в то время когда казаки были в походе. Так ли это было действительно - не могу утверждать, но что на хуторе много было сунженских и терских казаков, это верно. Город особенно хорошо смотрелся с гор весной, во время цветения садов. Я как сейчас вижу все это, и сильная горечь оседает на душе. Как иногда бывают неразумными  в своих поступках люди, как неразумны в своих амбициях политики, ломающие жизнь людей и не желающие знать того, что ведь человеку немногое надо. Красота весеннего городка моей юности снится и до сих пор, будит воспоминания о моих погодках, которых я потерял навсегда.

      Гудермес свое название имеет от реки Гумс (по - чеченски Белая река), действительно, речку нашего далекого детства называли Белкой, она была разной, как все горные реки, но для нас она была всегда теплой, рыбной, иногда бурливой и мутной. На ней мы учились плавать, на ее берегах мы загорали, дрались, чего-то не поделив, она нас объединяла, мы росли на ней. Река Белка принимала множество маленьких притоков с минеральной водой, поэтому ее называли Белой рекой. Мы знали все ее повороты, пороги, впадающие в нее холодные родники. Мои братья Владимир и Михаил были отменные рыбаки, они знали свои заветные рыбные места и всегда приносили домой на куканах много рыбы. Река Белка впадала в Сунжу в десяти километрах от Гудермеса, в свою очередь, Сунжа впадала в Терек, одну из самых сильных и поэтичных рек  на Кавказе, воспетую Лермонтовым, а также поэтами и писателями Осетии, Чечни. Мне приходилось быть на этих реках, но тепла во мне они не оставили. Мне нравилось плавать в Тереке, эта сильная река требовала смелости, она не любила подчиняться человеку, поэтому, чтобы ее переплыть, надо было представлять возможные препятствия, водовороты, сильное течение. Терек очень поэтичен в своем верхнем течении, это в горной Грузии, недалеко от Крестового перевала. Река там чистая, как слеза, вода в ней сильно минерализирована, типа Боржоми, скалы, с которых вода стекает, называют «девичьи косы», они темно-красного цвета.

      Гудермес лежит в долине, которая расстилается у подножья Терского и Гудермесского хребтов и простирается вплоть до Каспийского моря. Это были в далеком прошлом ворота для караванов в Дагестан и Персию. В этой долине осталось много курганов с древними захоронениями, которые были разграблены, вероятно, в те же древние времена. Только на территории Гудермеса находилось около десяти малых и больших курганов. Я довольно отчетливо помню, как в детстве, мы со страхом спускались в пещеру одного из них. Она была двухкамерной, во второй «камере» жили летучие мыши, которые со свистом вылетали из нее вследствие нашего вторжения в их укрытие. Другой большой курган располагался недалеко от старого чеченского кладбища. Зимой мы приходили на этот курган и скатывались с его вершины на санках или самодельных лыжах. Этот курган был также разграблен. Третий большой курган находился на улице Ватутина, между рынком и ветлечебницей, этот курган был обследован в конце 60-х годов при строительстве новой дороги. Находки были незначительными и относящимися к скифской культуре. Следы другого большого кургана находились в конце аула, у выгона. Множество малых и больших курганов были разбросаны по дороге в направлении Дагестана.

     В этой долине строились ермоловские укрепления во время колонизации Северного Кавказа и кавказской войны против имама Шамиля (вряд ли будет правильным кавказскую войну связывать только с Шамилем, это был один из участков войны на Кавказе). Гудермесский аул встречается в документах конца 20-х годов XIX века, где упоминалось о битве между русскими и чеченцами. Можно предположить, что этот аул одно из древних поселений, который контролировал торговые караваны, проходившие по этой долине. Возможно, мужчины этого аула участвовали в набегах на казачью столицу Терку, которая располагалась в долине между реками Сунжей и Тереком (данное предположение основывается на записках военного историка В.А.Потто, которого в России называли «Нестором кавказской войны»). Аул располагался на склонах подошвы Гудермесского хребта у побережья реки Гумс (Белки). О том, что это поселение было довольно старым, свидетельствовали два древних чеченских кладбища, на которых уже не было погребальных плит с арабскими письменами, свидетельствовавших «о славе прошлой и о том». На одном из них, что ближе к городу, мы летом собирали чабрец (эфиромасличное растение с терпким и приятным запахом) и застилали им земляной пол в доме на праздник Троицы. Отправляясь в горы, мы все время проходили мимо этого кладбища, и какой-то необъяснимый страх всегда присутствовал в наших детских сердцах. Мы видели провалившиеся могилы, и это усиливало наш страх. А сколько выдуманных рассказов при этом было выговорено, к сожалению, уже многое забыто. Когда-то в центре аула стояла мечеть, к нашему времени от нее осталась лишь башня. В 80-е годы на месте старой мечети была выстроена новая большая мечеть. Мне было интересно ее увидеть, так как, будучи в Стамбуле, я видел Голубую мечеть и комплекс мечетей Сулеймана Великолепного, хотелось сравнить зодчество новых и прошлых строителей.

     Я продолжаю свои записки. Идти на работу тяжело, но ведь правильно говорится, что нет плохой погоды, есть плохая одежда или обувь, а вместе с ними и плохое настроение. Мне снился друг моих студенческих лет, с которым мы знали друг друга около 34 лет, редко встречаясь, могли долго и о многом говорить, иногда засиживались до утра в воспоминаниях о прошлом. Встречи с ним были одновременно и теплыми, мы поддерживали друг друга, понимая наши проблемы, и сложными, т. к. после этих встреч мы опять долго не виделись. В конце мая 2000 года часы его жизни прекратили свой ход. Мне кажется, он утратил интерес к жизни. Вероятно, на это повлияли двукратные удары инсульта, но где он проглядел это состояние, мне трудно понять, ведь он был хорошим врачом. В сложных воспоминаниях обрывков сна я медленно шел на работу. На кафедре меня захлестнули дела. Вечером я решил продолжить мои записки.

      Гудермесский аул примыкал у реки к крутым слюдяным горам, внизу на дне реки были сланцевые пороги, это место называлось поворот, оно было опасным своим течением, а также круговоротами (воронками). За этим поворотом был третий поворот, любимое место аульских смельчаков для ныряния со скалы, а для рыбаков уютное и тихое место для рыбной ловли. Дальше в нескольких километрах находилось место впадения речки Гельтменки в Белку, это также было излюбленное место рыбаков. Мои братья уходили на рассвете в эти места на рыбалку. Мне же приходилось гнать козу Катьку и козлят в стадо (кстати, мы до сих пор вспоминаем эту пуховую козу, которая ежегодно давала хороший приплод и жирное молоко). Когда я опаздывал пригонять козу в стадо, то приходилось искать его в горах. Сильные туманы в горах и утренний холод пугали мое воображение. Я обнимал козу за шею и, так прижавшись, мы стояли до тех пор, пока туман не сходил с гор. Коза как бы чувствовала мой детский страх и, согревая своей пуховой шерстью, успокаивала меня, козлята стояли, также прижавшись ко мне. Когда я возвращался домой, братья уже спали в кухне, а на веранде пахло рыбой.

      Вверху над аулом возвышались горы. Это были небольшие горы, но крутые на подъем. В голодные годы горы спасали людей своей растительностью и хорошей минерализированной водой. Ранней весной аульская детвора уходила в горы на сбор щавеля и черемши, у каждой команды был свой заповедный участок в горах, свой родничок с холодной водой. В летние месяцы в горах было много ягод, в заброшенных садах с яблонями, вишневыми деревьями мы собирали кисло-сладкие плоды, а в зарослях лесного ореха фундук. Осенью в горах вызревал дикий виноград, боярышник, шишки, груши – все это мы собирали до первых снегов.

     Среди жителей аула была постоянной проблема осенне-зимнего отопления, поэтому мы корчевали в горах корни колючего кустарника-чилизника, сушили их, и это было хорошим подспорьем для отопления дома. В нашем доме не было тележки, и мы брали ее у стариков-соседей Шевченко, это была семья казаков, которая хорошо относилась к нашим родителям. Мы втроем запрягались в эту тележку и загружали ее корнями, иногда делали две или три ходки в горы. Нам очень нравилось уходить в горы и играть в балках, особенно где рос дикий виноград, в новую для нас игру – в Тарзана. Мы находили длинные виноградные лианы и катались на них, криками подражая персонажам к/ф. «Тарзан». Иногда лианы обрывались, мы падали в болото, а так как впечатление от «Тарзана» было сильным, нам казалось, что болота кишат всякой хищной живностью. Поэтому криков над болотом было много и таких же фантастических рассказов масса. Зимой мы также ходили в горы, находили в них мягкие и сладкие шишки, а иногда просто катались с гор.

     Иногда наши аульские друзья, это были погодки старшего брата или мои однокашники, сбивались под руководством наиболее смелого вожака в стайку и совершали налеты на колхозный виноградник, который располагался за рекой. Мы долго разрабатывали план такого налета, даже не задумываясь над его последствиями. Обычно на возвышенности ставили сигнальщика, привязывали на шест свои рубашки с тем, чтобы он нам сигналил во время обхода виноградника сторожами. Вдоль скал у виноградника мы поднимались по узкой тропинке, затем переходили арык и входили в виноградник. Обычно сорванный виноград мы клали за пазуху, где, конечно, он мялся, а затем тихо выходили и возвращались к месту сбора. Но такие спокойные налеты были редкостью, чаще нас замечали сторожа и спускали своих собак, в такие минуты приходилось убегать врассыпную, так как сторожа стреляли в нас из дробовиков заряженных крупной солью. Однажды, когда вся наша стайка выходила из такой ситуации, я не успел спрыгнуть со скалы, помню только какой-то легкий толчок - я лечу в болото. Когда стали переходить через Белку, то я завыл волчонком, оказывается, соль-крупчатка попала мне в ягодицу и в воде стала сильно щипать. Каким образом об этом узнали родители – не знаю, но порки я не обошел.
Были также наши налеты и на бахчу, которая располагалась в горах, у нефтекачки. Нам, пацанам, казалось, что никто нас не заметит, но сторож видел нас издалека, так как бахча располагалась на пологом склоне, а мы заходили со стороны гор. Мы рассыпались в разных направлениях и ползли то на коленях, то по-пластунски на животе и, конечно, загоняли и в ноги и в живот массу колючек, но азарт охоты был выше каких-колючек. Сторож незаметно подбирался к кому-нибудь из нас и колючими ветками чилизника ударял, крик от уколов слышался далеко, но нередко было, когда сам сторож угощал нас арбузами, а мы помогали ему отбирать их для колхозников.

     В горах было много источников минеральной воды, к сожалению, позднее, когда стали разрабатываться нефтяные пласты на Гудермесском хребте, их забили. Это объяснялось тем, чтобы создавать давление во время бурения или выдавливания нефти (существовала такая технология добычи нефти посредством создания давления закачкой горячей воды в нефтяные пласты). У нас была любимая ямка, в которой зимой и летом всегда была теплая вода, и мы любили к ней приходить и купаться в разное время года. Иногда, когда собиралась пена на поверхности воды, мы ее поджигали, она долго горела синим пламенем.

     В горах всегда было хорошо. Особенно красивыми были горы весной, когда зацветала алыча и боярышник, позднее цвели вишня, груши и яблони – все горы были в белой фате, как невеста на выданье. Жители Гудермеса иногда просто останавливались на улицах, чтобы видеть и запомнить эту красоту. В это время школьники всех школ города выходили в горы. Осенняя красота гор покоряла своей грустно-багрянцевой золотой окраской. Листья боярышника и груши были темно-красными, яблони сохраняли долго темно-зеленый цвет листьев, алыча быстро сбрасывала листву, кизил долго пламенел, лесной орех желтел и также быстро сбрасывал листву. Все краски сливались в торжественную красоту осени. Почему мне все это запомнилось. Вероятно, горы нашли в моей душе отклик и в связи с тем, что я под влиянием домашних чтений сам много читал о Кавказе, во мне развился детский романтизм, сформированный красотой окружающих мест. За Новогрозненским хребтом, это в направлении Дагестана, горы теряли всю растительность и красоту, после реки Сулак горы были обнаженные и суровые, такими они подходили к Каспийскому морю и дальше уходили в глубинный Дагестан.

    В 1970-1980-е годы гудермесский участок гор стал активно разрабатываться нефтяниками, плодородные ранее горы превратились в промышленную зону со всеми последствиями, вместо зелени гор выжженная и залитая остатками нефти земля, нефтяные вышки выкачали подземные воды. Эти горы стали ареной новой чеченской войны.

                НАШ ДВОР

Тихо кассирша ответит:
Билетов до станции детства-
Нет.
 
Сегодня в ночь с 13 на 14 января мне не спится, вероятно, сказывается усталость, так как на работе начались занятия с заочниками, в такой ситуации все забывают о КЗОТе и приходится работать в праздники и выходные дни. В нашей полосе установились морозы, протянется их устойчивость до Крещенья. В моей комнате (я жил в коммуналке) прохладно, но терпимо. В воскресенье у меня 8 часов занятий и так ежедневно до 31 января, надо как-то выдержать и не сорваться. Звонил из Лодзи Анджей, светлый и добрый человек, вероятно, начнется новый виток научного сотрудничества с Институтом социологии по программе исследований «Город».

     Почему этот раздел я называю « Наш двор»? Мне хотелось бы рассказать, как жила детвора в те далекие 1940-е  и 1950-е годы. Поэтому понятие «двор» я употребляю как синоним понятию «социум», или, если хотите, мир людей, которые ежедневно видели друг друга, взаимодействовали между собой, вступали в различные контакты, выражали свои эмоции по различному поводу, соединялись или разъединялись друг с другом в силу тех или иных жизненных ситуаций, статусных позиций. В детстве я жил и общался в трех дворах, которые наложили на меня определенный отпечаток, повлияли на формирование моего эмоционально-психологического, волевого типа действий.

     После переезда из Грозного в Гудермес наша семья жила первоначально на хуторе, где был снят дом в аренду. Отец работал в то время в МТС, маме трудно было найти работу, она временно работала в той же организации, где и отец. Сестра стала учиться в школе № 25, вероятно, там же учился и старший брат. Наш двор представлял собой большой сад с вишневыми и абрикосовыми деревьями, ограниченный канавой с проточной водой из Черноречки, используемой для полива. Я бродил в зарослях лебеды и под деревьями, мой мир был сад, птицы, стрекозы над водой – это был мир новых впечатлений и эмоциональных переживаний. Однажды в дом влетела ласточка, она металась в замкнутом пространстве, а так как окна еще не открывались, птица ударилась об оконное стекло и погибла. Для меня это было большое горе, я долго плакал над ласточкой, а потом похоронил ее в саду. Мое психологическое состояние было настолько угнетенным после этого, что я еще больше погружался в свой мир.

    Дом наш был небольшим, окна его выходили на улицу, в ясные дни я усаживался на подоконник и любовался видом гор, особенно в осенне-зимнее время они казались близко от дома. В семьях, рядом находящихся домов, было мало моих погодков, и я сдружился с мальчиком корейцем Митей, родители которого занималась выращиванием риса. О чем мы разговаривали, в какие игры играли - я не помню, но в душе от этой дружбы осталась теплое облачко воспоминаний. В памяти сохранился случай, когда мы пошли за солнцем, так как казалось, что оно садится и всходит за нашим хутором. Мы прошли по улице, затем вышли на выгон и отправились полевой дорогой. Далеко ли мы отошли – не помню, но наши родители спохватились и начали нас искать. Вернули нас, горе-путешественников, угостив прутиками по детским попкам.

     Жили мы в это время довольно скромно, была проблема с питанием. Помню, как иногда сестра и старший брат приносили колоски с поля и мы по очереди толкли их в ступе, затем мололи в ручной мельнице и варили кашу. Однажды я ходил с ребятами нашей улицы на сбор колосков, в те годы это было привычным делом для детворы. Уносить колоски с поля строго запрещалось, мы их заворачивали под резинки трусов и закрывали майками, но объездчики знали эти мальчишечьи хитрости и, подходя к нам, дергали за резинки трусов, колоски падали и мы их подбирали в мешок, а затем нас «угощали» кнутом. Возвращались мы домой бегом без колосков. Какие были мои отношения с братьями и сестрой - я не помню, только помню, что Мишу мама возила в детский санаторий Чишки, он часто болел и доставлял тем самым дополнительные хлопоты моим родителям. Когда его привозили из санатория, он пел какие-то новые для нас песни о моряке и девушке в синей юбке. Сестра любила читать вслух школьные задания на дом, я невольно был слушателем ее уроков, это позволяло мне быстро запоминать отрывки стихотворений еще до поступления в школу. Особенно мне нравился «Мцыри» и «Беглец» Лермонтова. В своей душе я переживал за обоих, а их кончина меня печалила. Когда сестра в своем чтении доходила до слов «…Ты схоронить меня вели в саду, меж двух акаций» я рыдал и не скрывал своего детского потрясения судьбой Мцыри. Хочу поделиться тем, что это произведение у меня и до сих пор осталось одним из любимых из романтической поэзии о Кавказе. Юношей я побывал в местах, описанных Лермонтовым в Грузии, «там, где сливаясь и шумя, обнявшись, будто две сестры, струи Арагви и Куры, был монастырь». Много лет позднее, находясь в армии, я пытался писать стихи, подражая Лермонтову «Люблю вас горные вершины» или « Кавказ далекий, ты во мне». Вероятно, этот романтизм повлиял на наши долгие дружеские отношения с чеченским пареньком, моим погодком и одноклассником Шедетом из гудермесского аула

    Весной 1949 года мои родители поменяли место жительства в Гудермесе, мы переехали        на улицу Ватутина в дом с земляным полом и без электричества. В то время многие дома не имели электричества, вечерами горела керосиновая лампа, а днем шумела керосинка или керогаз. Летом во дворе все приготовление осуществлялось на летней печке, топливом в ней были сухие корни кустарника чилизника, которые мы собирали или корчевали в горах, солома, сухие стволы кукурузника или лепешки, сделанные вручную из помета коров перемешанного с соломой и высушенного в течение недели. Всему этому надо было учиться у местных жителей, которые также жили, как и наша семья. У дома росло несколько деревьев кураги и дикая яблоня, а за домом до балки располагались огород, на котором мы приспосабливались выращивать овощи, кукурузу и даже арбузы. Сейчас я представляю, как бились мои отец и мама, чтобы как-то прокормить семью, в которой было четверо детей и никого близких родственников, которые могли бы оказать помощь. Осложняло нашу жизнь, как и многих других жителей Северного Кавказа, засуха в течение двух лет конца 1940-х годов.

      Как мы жили на новом месте.  В доме из мебели все было продано, кроме кроватей. Я как сейчас помню, как вывозили шкаф для посуды, диван, шифоньер для одежды. Все это купила семья Данильченко, глава семьи которой тогда работал председателем колхоза. Я не знаю, каким образом мама подружилась с казаками Шевченко, они к нам относились всегда по-доброму, одалживали для хозяйства ведра, тележку для возки дров. Дед Шевченко с папой сколотили топчан из горбыля, затем из досок был сколочен стол, в доме была переложена печь. Земляной пол надо было в течение недели дважды смазывать разведенным кизяком, поэтому приходилось следить на улице за проходившим стадом или лошадьми, чтобы собрать этот кизяк и принести домой. Летом мы приносили с гор или старого кладбища пахучую траву чабрец и устилали ей пол, терпкий запах этой травы я ощущаю до сих пор. Отец весь день был на работе в МТС, дом держался на маме, ей приходилось, образно говоря, разрываться, устраивая хозяйство и следить за нами. Я помню, как мама решила развести кроликов, мы выкопали яму, завели в ней крольчат, уже выросло несколько семей кроликов, но кто-то их выкрал. Затем родители завели корову, мы все вместе строили сарай и обустраивали ясли в нем. Появились куры, козы, во дворе вырос пес Казбек. Семья постепенно обживалась. Однако налоги на хозяйство привели к тому, что все пришлось нарушить, остались лишь только куры и козы.
 
     Жизнь в нашей семье была не простой в материальном плане, работу имел лишь отец, сестре пришлось переходить в вечернюю школу, ей нашлась работа в библиотеке, я и старший брат, начиная с десятилетнего возраста, где–то подрабатывали в летние месяцы. Чаще всего нас нанимали садоводы на хуторе, мы обрывали вишни, иногда поливали огороды. Чаще всего нас, аульских мальчишек, собирали для прополки в колхозном огороде или на поле, в начале 1950-х годов стали возить на поле собирать хлопок. Это была настоящая мука собирать хлопковую вату в жару, всегда хотелось пить воды, а к концу дня сваливала усталость. Надо отдать должное тому, что кормили на уборке хлопка хорошо, повариха Татьяна Лысых всегда нам подливала наваристого и вкусно пахнущего борща, а затем давала ломоть самопека (домашнего хлеба) с компотом – это было для нас блаженство. За это мы всегда старались помочь поварихе, приносили из реки Ялги воду, мыли вместе с ней посуду, помогали нагрузить продукты или обед для отправки на полевой стан для трактористов. Иногда Татьяна брала кого-нибудь из нас, с разрешения звеньевой Варвары Бойко,  на бричку и мы выезжали на полевой стан, где помогали кормить трактористов бригады Байдака. Эта бригада была передовой в МТС. Бригадир ее, красивый высокий мужчина с цыганской внешностью и правильными чертами лица, всегда притягивал к себе взрослых и детей своей рассудительностью и веселым нравом, его боялись в ауле драчуны-братья Резвановы, Демехины, он, конечно, нравился молодым женщинам, нас, мальчишек, он иногда учил плавать или устраивал борьбу с подростками. Через много лет я видел Байдака, он стал грузным мужчиной с проблесками былой мужской красоты на лице.

     С 13-14 лет я и брат стали работать на кирпичном заводе, на сушке кирпича-сырца, транспортировке кирпича по узким железным полоскам к обжигательной печи, где опытные рабочие закладывали его на обжиг. Бригада, в которой я начинал работать, состояла из чеченцев, они были постарше меня, каких-то особых столкновений не было, но я долго не мог работать вместе и поэтому перешел на работу в кузницу, где работал у мехов, подмастерьем у кузнеца. Самого кузнеца я знал по школьной практике в депо, это был сильный и рослый мужчина, внешне аккуратный и любитель чтения книг. В перерыве от работы он всегда расспрашивал о прочитанных мною книгах, давал оценку тем или иным авторам книг и иногда советовал прочитать интересные книги. Интересно вспомнить еще одну деталь об этом человеке, он не любил материться и ругал за это приходивших к нему в кузницу людей.

Позднее до окончания школы мне приходилось работать в летние месяцы на различных стройках ОКХ, в геологической экспедиции, в колхозе работал лишь на уборке кукурузы, когда нас классами вывозили на поле. Мне встречались мои бывшие, аульские одногодки, но наши встречи уже не были такими теплыми, как прежде. Плескач Шурка, Терещенко Леонид, Кудашов Шурка, Омельницкие Василий и Галинка уехали, одноклассники по сельской школе выбрали себе другие жизненные пути, вокруг меня образовалась некая пустота, дружба в железнодорожной школе среди моих одноклассников у меня не сложилась.
 
Моя учеба в новой для меня школе N 116 была неровной, психологические срывы мешали мне сосредотачиваться над домашними заданиями и на уроках. В классе было много переростков, которые постоянно задирали нас, дразнили и мешали сосредоточиться при исполнении какого-то классного задания.  Учителя замечали, что моя начитанность была значительно выше уровня моих одноклассников, но нередко их «неуклюжие» замечания по этому поводу вызывали обострение отношений среди одноклассников, у меня же это вызывало взрыв грубости. В этой обстановке я сдружился в восьмом классе с Шедетом Апцаевым, он заходил за мной по дороге в школу, мы вместе возвращались из школы, так мы сблизились и продолжали дружить в последующие школьные годы. Мы уже только вдвоем ходили в горы и по берегам Белки, обсуждали вместе прочитанные книги и обменивались ими при случае. С другими моими одноклассниками Киреевым Виктором, Борисовым Валерием и Асановым Валерием мы общались довольно неровно, то сближались, то отдалялись, но теплые воспоминания от общения с этими школьными погодками у меня остались в памяти.  К сожалению, после окончания школы мы расстались так надолго, что не виделись, целую вечность, лишь как-то после службы в армии были мимолетные встречи, но это были встречи уже разных  людей. Из школьных одноклассников  я вспоминаю, рано умершего Ильина Александра, красивого русого парня, который после окончания нефтяного техникума уехал на Север.

Двор на улице Ватутина, куда переехала наша семья, был большим и многонаселенным, особенно было во дворе много детей разного возраста. Проблемы во всех семьях были одинаковыми, быт был простым и близким к бедности. Проблема питания стояла остро во всех семьях, лишнего куска хлеба или куска сахара не было. С раннего утра нас трое братьев уходили занимать очередь за хлебом, она насчитывала несколько десятков человек. Ребята, кто посмелей, стремились попасть на погрузку и разгрузку хлеба, за это можно было без очереди выкупить хлеб, да еще получить довесок за работу. Обычно в очереди собирались ребята из семьи Мажулиных, Раводиных, Рогозниковых, Нееловых, Михеевых, Ивакиных, Чуриковых, Салаватовых, Гайдаровых, Перелыгиных и мы. Весной и летом в очереди было весело и шумно, люди толкались, спорили о месте в очереди, иногда были даже драки, всегда кто-то пытался пролезть без очереди, в очередях я нередко терял сознание от головокружения.

В детстве у меня развилось малокровие, особенно после долгой болезни в 1953 году, когда только за полгода мне пришлось лежать дважды в больнице, первый раз месяц, а второй – с конца октября и до начала января 1954 года. У меня развился брюшной тиф. Родители были все время на работе и не заметили, что я заболеваю. Однажды я ушел из школы домой, так как почувствовал сильный жар. Дома собрал все одеяла и пытался как-то согреться, одновременно весь «пылал» и мерз. Когда я шел домой, то никого не замечал, но, вероятно, на меня обратила внимание тетя Катя Михеева, она всегда тепло относилась ко мне, так как я помогал ее младшему сыну Анатолию в учебе, хотя тот был старше меня на 3 года. Тетя Катя пришла в наш дом и, увидев мое состояние, собрала меня и отправила в больницу, которая стояла за рекой на крутом берегу реки Белки. Я шел в больницу в полном безразличии и непонимании, что происходило со мной. Моста через реку не было, уже был осенний разлив от дождей. Мне пришлось долго искать брод через реку, вероятно, сказывалась болезнь, и я не узнавал место брода, где мы летом всегда купались. Осенняя вода смыла перекаты. Я все время боялся, что могу набрать воды в сапоги или даже упасть в воду. К сожалению рядом не было никого из людей, кто мог бы перевести меня. От пенящейся воды и ее быстрого течения сильно кружилась голова. Я с упорством искал брод, найдя его с трудом, удалось перейти реку. Больница была уже недалеко, но мне казалось, что предстоит преодолеть еще большое расстояние. В какой корпус больницы я пришел, кто меня принимал – этого  я уже не помню. Все дальнейшее проходило на пределе потери сознания, помню только, что в сознание я пришел через неделю, это было 6 ноября. В коридоре и палатах лежало много людей, в основном, это были недавно приехавшие в наш колхоз жители из западной Украины, вероятно, ими и был завезен брюшной тиф, которым я заразился, общаясь в играх или в школе с их детьми. Я любил слушать их разговоры, так как язык для меня был новым и необычным, казаки так не разговаривали. Они делились со мной своим скудным угощеньем, лепешками из кукурузной муки или печеной картошкой. Я делился с ними своими продуктами, в первую очередь, я отдавал им свой паек хлеба, а иногда отдавал вино "Кагор", который был приписан мне в качестве лекарства для выздоровления. Мои соседи одобрительно относились ко мне во время уколов, они подбадривали меня,  было стыдно пожаловаться на боль. Тогда же я познакомился с семейством Шелеверов, которые позднее узнают нашу семью, и долго будут сохранять добрые отношения с моими родителями и семьей сестры. Вероятно, врачи наложили карантин на посещение родителей и моих одноклассников, поэтому я не помню - приходили они ко мне или нет. Очень остро помню, как в конце декабря пришла навестить меня сестра Валя, она училась тогда в грозненском нефтяном институте и принесла мандаринов, это было очень кстати для моего организма, так как у меня возник рецидив повторения волны брюшного тифа.

 В период болезни я находился в одной палате с больным молодым офицером, который помогал мне в каких-то процедурах, а я скручивал ему из газеты цигарки и по его просьбе читал ему письма или вырезки из газет. Помню его рассказы о войне, которые он просил записывать ему в тетрадь. Иногда мы вместе пели тихонько песню «Грустные ивы склонились к пруду», это была любимая песня моего соседа в палате. Мои родители упросили главного врача Конькова (очень уважаемого человека в городе) выписать меня из больницы с тем, чтобы долечиться дома. Однако они не учли одного обстоятельства, тиф так ослабил меня, что вызвал развитие малокровия, у меня долгое время наблюдались сильные головокружения, вследствие которых я терял сознание в очередях за продуктами, в душных помещениях или во время перенапряжения от работы. К сожалению, это я ощущал и в армии и в студенческие годы во время длительных тренировок в плавании. Знали ли родители о моем состоянии, вероятно, у них были свои представления об этом, я же тоже не поднимал вопроса об этом, так как знал возможную оценку моей жалобы, как проявление слабости, что в семье не приветствовалось и даже осуждалось. Как ни странно, но это обстоятельство также повлияло на формирование моего характера.

В нашем дворе было много моих погодков, с которыми я пошел в школу в 1949 году. Учиться в школе мне было интересно, я уже был готов к чтению и письму, так как наблюдал за выполнением уроков сестрой и братом. К этому времени я уже понимал ход часов, умел считать мелкие деньги и нередко ходил за покупкой хлеба. Сестра Вала работала в библиотеке, и я уже читал сказки Пушкина. В классе моими первыми учителями были Гвоздикова Н.А. и Догадова Н.Г., оставил след в моей памяти учитель пения Иван Иванович, который играл во время урока на скрипке, учителем физкультуры был Василий Павлович, учителем рисования был талантливый человек Иван Иванович Пастернак. Школа была одноэтажным зданием, в котором было 6 классных помещений и длинный коридор. Работала школа в три смены, вечером в здании школы проходила подготовка медицинских работников. Некоторые мои погодки были из бедных семей, где не было отцов или матерей, поэтому после школьных уроков они уходили на хутор, ходили по домам и просили подаяние. Наша одежда была простой и, зачастую, это были перешитые руками матерей брюки или рубашки из одежды старших в семье. В классе мы любили устраивать различные мероприятия, это были походы в горы, участие в школьном хоре, сбор металлолома, пионерские сборы, пионерский костер, утренники в честь Красных дат календаря, спортивные мероприятия на поляне за территорией школы. Два раза в неделю в школе устраивались построения учащихся, на которых учком (форма организации школьной демократии) рассказывал о школьных делах. По завершении линейки обязательным было пение Гимна Советского Союза, мы старались петь как можно громче. Я помню, что среди нас были такие ребята, которым не нравилось пение Гимна, и они искажали слова, но это было опасно, так как Василий Павлович в таком случае наказывал этих ребят своим методом, отпускал шелобаны (щелчок по голове) или гуски, от них нередко оставались синяки.
 
В семилетке (так называли нашу школу), где первоначально учился с 1 и до 4 класса я хорошо сдружился со своими одногодками. Я помню до настоящего времени своих друзей далекого детства: Володьку Семиглазова, Куткового Валерия, Михеева Толика, Плескача Александра, Терещенко Леню, Губскую Валентину и Рыжкову Раису, Раводина Толика, Неелова Владимира; имена других ребят стерлись в памяти, но тепло от далекого босоногого детства сохранилось.

   После окончания 4 класса мы сдавали экзамены, это был праздник для родителей и для учащихся. Чтобы украсить класс из дома приносились вышивки, марлевые занавески на окна, домотканые половички и много цветов, обстановка на экзаменах была всегда торжественной. Как сейчас помню, в классе всегда висел большой отрывной календарь, на котором отмечались дни, оставшиеся до экзамена, над классной доской висел плакат »Повторенье – мать ученья». Экзамены я всегда сдавал хорошо, так как обстановка дома, особенно вечерние семейные чтения вслух папой, рассказы мамы о своей родине и мое любимое занятие прослушивание передач по радио и чтение газет, формировали у меня правильную речь, широкий кругозор.

  Нередко учителя удивлялись моей осведомленностью о московских театрах и гастролях артистов, о жизни композиторов, об актерах театра и кино, о классической музыке. Многое я черпал из хроник в газете «Правда», где была рубрика о репертуаре московских театров. Для меня чтение этой рубрики было всегда приятным делом, я нередко воображал ситуацию своего участия в этих спектаклях. А однажды в 4 классе на уроках внеклассного чтения я не просто рассказывал об операх «Евгений Онегин» и «Иван Сусанин», а стал петь отдельные запомнившиеся мне отрывки из этих опер, класс хохотал, Наталья Григорьевна смеялась, - я обиделся и убежал из класса. Интересен в этой связи факт из моей жизни во время службы в армии. Меня однажды ночью разбудили в кубрике однополчане, оказывается я мешал им спать, так как будучи в состоянии сна громко пел, и своим пением всех разбудил. Это было следствие сильного впечатления, которым я был охвачен после того, как прослушал по телевизору оперу «Борис Годунов». Ее записали в итальянском театре «Ла Скала» во время гастролей Большого театра с участием молодых певцов Елены Образцовой и Евгения Нестеренко. Под впечатлением этой постановки во сне я пел партию Бориса «Достиг я высшей власти», причем до сих пор отчетливо помню этот сон, костюм Бориса на мне, сцену театра и мечущегося по сцене царя Бориса. Утром только и было разговоров, что старший сержант «тронулся». Конечно, я давал себе отчет в том, что не обладаю хорошим голосом, но душа пела, переживала и просила удовлетворения хотя бы иллюзорного во сне.

      После окончания экзаменов в школе (в те годы экзамены сдавали, начиная с 4 класса, ежегодно) многие из нас работали летом в колхозе или подряжались в сады к хуторянам. Конечно, мы бегали купаться на Белку, ходили в горы, играли вечерами в любимую игру детей и взрослых – лапту. Поздно вечером, когда уже звезды «загорались« в ночном небе, мы собирались на завалинке и рассказывали разные вымышленные истории, играли в испорченный телефон, а иногда слушали вой шакалов (чекалок), они подходили к кузнице, что находилась на берегу сухого озера. Многие в это время занимались разведением огородов, поэтому часто после изнурительной жары дневного пекла мы носили воду из крана или канавы для полива огурцов и помидоров, а также различной огородной зелени.

     Вечером после полива огорода я уходил к ограде, где у нас находилась канава, мостик через нее, заросли молодой вишни и сливы. В этом месте мне нравилось устраивать импровизированные концерты, я любил петь русские и украинские песни, которые разучивал со слов поющих казаков и казачек или по радио. Детская душа просила радости и самовыражения. Некоторые песни я пел в школьном хоре, иногда Лидия Христиановна предлагала мне исполнять эти песни соло, но меня всегда пугала сцена школьного зала, а усмешки некоторых моих сверстников над моим пением вызывали взрыв негодования и отстраненность от них. До сих пор у меня в душе звучат музыкальные фразы песен из далекого детства: «Наш край» на музыку Д.Кабалевского, «Край родной» на музыку Бетховена, грустная песня об Индонезии, прекрасная «Санта Лючия», «Ночные голоса». А сколько было перепето пионерских звонких песен «Веселое звено», «Чайка крыльями машет», «Песня юных капитанов», а песни из мюзикла о Чипполино (мне пришлось исполнять его роль), песни на музыку Дунаевского – все это было моим песенным миром.

     Конечно, в семье это замечали, иногда подтрунивали над моей артистической натурой, но вряд ли давали отчет тому, что во мне это останется навсегда  как что-то нереализованное, это нереализованное будет давать о себе знать в моей деятельности. У родителей не было средств обучать меня музыке, да и в городе не было тогда еще музыкальной школы, единственной формой, где можно было как-то реализовать себя, были школьный хор, драматический кружок и детский творческий коллектив в железнодорожном клубе. В чем-то мама была сентиментальной женщиной, она иногда вечерами просила нас, мальчишек устроить концерт для семьи и мы тогда читали стихи из школьной программы, пели песни. Старший брат любил петь песню »Там, вдали за рекой», чтобы скрыть как-то свое смущение он обычно пел эту песню за занавеской у окна, а я с младшим братом Михаилом подпевали ему с большим чувством. Правда, у Михаила не было слуха, он что-то гудел рядом со мной, но никогда не отказывался петь. Я обычно пел песню «Не забывай» и тогда подпевали оба брата, но вытягивать мелодию приходилось мне. Вероятно, моим родителям нравилось, что мы могли как-то отвлечь их вечером от своих проблем на работе. Когда маме было тяжело, мы с ней пели дуэтом русскую песню «Липа вековая», я наверное больше слушал ее пение, и всегда мне в этот момент было жаль моих родителей, которых судьба занесла далеко от их родных мест, от близких людей. Именно тогда я уже знал, что вернусь на родину моих родителей, буду видеть места их молодости. Это я и сделал много позднее. Старший брат был менее эмоциональной натурой, но когда учился в железнодорожном училище, любил посещать хор в клубе, руководил этим хором  преподаватель  училища Ржаксинский. Этот хор был известен в Гудермесе. Летом на каникулы приезжала сестра Валентина из Одессы, мы обычно любили петь с ней дуэтом. С ее слов я знал некоторые молодежные одесские песни, например, »Одесский порт» или песню об Одессе из оперетты »Белая акация», а также украинские песни. Следует заметить, что в те годы все школы и предприятия имели хоровые коллективы и когда проходили смотры художественной самодеятельности, то всегда они начинались с оценки постановки хорового пения. Это были в основном двухголосые хоры, но иногда казачьи хоры представляли и многоголосное пение.

    Наш двор, а  это были не только мои одногодки, но и взрослые люди со своими радостями и огорчениями, со своими жизненными представлениями о выживании в те трудные и тяжелые послевоенные годы. Мне вспоминается двор в тот период, когда мы жили на улице Ватутина. В целом,  это было объединение нескольких домов вокруг водопроводного крана, который «поил» нас, из которого мы брали воду для полива и у которого простаивали много времени в очереди за водой. А в таких очередях всегда были свои интересные моменты общения, которые сближали людей. Здесь мы знакомились друг с другом, узнавали родителей друзей, делились впечатлениями о прочитанном и услышанном, наблюдали за жителями из других мест города, которые проходили мимо нашей очереди у крана в баню и из бани (в нашем районе располагалась единственная в городе серная баня, вода в которую поступала из горячего гейзера, бьющего где-то в горах). Проходившие люди иногда просили попить воды, и для нас это также было общение, так как они заговаривали с кем-то из знакомых в очереди или просто благодарили за возможность напиться воды.

     Иногда у крана останавливались военные машины типа «студебеккер» и молодые ребята, военные шофера вели разговоры с девчатами. Нам эти молодые шофера казались взрослыми и физически здоровыми, лица их были запыленными от   дорог, и от этого они казались старше своих лет. Девчата конфузились от таких встреч, ведь обязательно находились «доброхоты», которые могли передать родителям об этих встречах. Нас же мальчишек они иногда брали с собой на речку, где мы помогали им мыть машины, а затем мы все вместе купались. Мы видели их крепкие загорелые и мускулистые тела, они обычно купались обнаженными. Солдаты-шофера играли друг с другом, погружаясь в воду и выскакивая из нее свечой, иногда они ловили друг друга в воде, было также интересно наблюдать, как они ныряли с крутого берега в воду. Мы боялись прыгать с этих крутых берегов,  а их бесстрашное ныряние в реку подталкивало и нас к попыткам нырять также. Мы уже знали приемы ныряния в воду, ласточкой, бомбочкой или сальто-мортале. Все это воспринималось от солдат шоферов. Иногда во время купания этих молодых мужчин их члены возбуждались, и они подшучивали друг над другом, демонстративно показывая свои преимущества друг другу, обнажая головку фаллоса. Вероятно, играла молодая энергия, а кровь возбуждала их. Чтобы снять как это напряжение, они бегали по мелководью и с криками ныряли в воду. Нас они в этот момент не замечали, это были их мужские игры. Много позднее я видел картины художников, которые писали подобные сюжеты, и тогда мне вспоминались наши летние купания на реке Белке.

     Эти молодые шофера, вероятно, скучали по дому, и, общаясь с нами, они вспоминали своих младших братьев в каких-нибудь им родных деревнях или городах. Они знали различные виды плавания, и мы видели, как они соревновались друг с другом в плавании кролем или брассом. Нередко эти молодые парни подбрасывали нас в воде и тогда возгласы от полета над водой оглашали реку. Нередко они тормошили нас, прижимали к себе, и тогда ощущалось горячее тепло их крепких и сильных тел. Уставшие от купания молодые ребята лежали на песке и загорали, мы смотрели на них и мечтали о том, что когда-то мы также вырастем и будем такими же, как эти молодые шофера. Иногда мы приносили им из наших огородов огурцы или что-то еще. Они в ответ показывали свои портсигары или кому-то самому смелому и бойкому дарили старые зажигалки и такие же старые портсигары. О чем они расспрашивали нас или рассказывали о чем, я не помню, вероятно, время стерло эти разговоры, наслоился опыт других знакомств и общений. Позднее эту воинскую часть расформировали, и когда в 1958 – 1959 году мне приходилось бывать в этом гарнизоне, участвуя в шефских концертах, то тех знакомых солдат уже не было, были другие солдаты и офицеры, обслуживавшие дивизион авиации.

     Когда я служил в армии, мне приходилось сдавать нормы по плаванию, и я вспоминал тех солдат-шоферов. В дивизионе нам запрещали самостоятельно ходить купаться, был издан даже приказ, запрещавший ходить на реку. Однако мы с Анатолием Даусоном, бегая на длинные дистанции, всегда потом забегали на речку купаться, однажды нас засек офицер нашего взвода, но все прошло без замечаний. Когда наш дивизион выводили купаться, то вокруг нас всегда крутились мальчишки, и мы с ними ныряли, играли в воде в мяч, или подбрасывали их над водой – все было как в моем детстве. Кстати, в армии я видел многих ребят, не умевших плавать. Мне памятен случай с моим однополчанином Самойликом Павлом (он был из Красного Сулима, это где-то недалеко от Новочеркасска), которого столкнул в воду  сержант взвода  В. Кузнецов. Павел не хотел нырять и плыть для сдачи нормативов по плаванию, но почему, никто не знал причины этому. Очутившись в воде реки Инсарки (эта речка находится под Саранском) он закричал криком гибнущего зверя, это был страшный крик о помощи. Вокруг все стали смеяться, думая, что он шутит, я же увидел Павла белым как полотно и, как был в одежде, прыгнул в воду ему на помощь, не осознавая о последствиях своего поступка. Мне пришлось долго убеждать этого сильного и мощного телом парня в том, что здесь мелко. Бледного и трясущегося я вывел его из реки и стал говорить сержанту о том, что он не прав в данном поступке. Оказывается, Павел с детства боялся воды. Сержант, увидев таким Павла, смягчился и по-доброму отнесся ко мне, хотя он всегда иронизировал по поводу выполнения мною некоторых гимнастических упражнений (это была моя «ахиллесова пята»).

     В дивизионе я и мой друг тех лет Зуев Александр (он был родом из Уржума, Кировской области) плавали быстрее всех и нас даже приглашали офицеры на соревнования с ними во время сдачи ими нормативов по плаванию. Мне особенно нравился офицер Чернобровкин В., который всегда приглашал соревноваться с ним в плавании кролем. Это был офицер, с которым всегда было приятно общаться. Физически он был развит, высокий и крупный молодой мужчина, скорее это был бы пловец стилем баттерфляй, нежели кролист. Однако он имел к тому времени высокую форму пловца и всегда выигрывал у меня, при этом подбадривал меня как-то по- дружески, а не по-уставному порядку. С Зуевым А. мы даже готовились к соревнованиям на первенство дивизии, которая располагалась где-то в Маристане, но что-то сорвалось в графике соревнований, а мы были демобилизованы из армии для поступления в институт. В студенческие годы я занимался спортивным плаванием в городском бассейне, вероятно, это также была память из детства.

     Я опять отклонился от своего повествования, но мне кажется, Вам будет интересны и эти «карманы» воспоминаний. Я уже описывал наш двор, а теперь, что за люди его населяли, которые оставили у меня память о себе, хотя многих из них уже давно нет в живых. В меньшей степени буду субъективен. Добрую память у меня оставили казаки Шевченко, выходцы из-под Минеральных вод. Баба Паша Шевченко была, вероятно, в молодости занозистой молодайкой, так как в ее речи часто слышались словечки, характеризующие ее как своенравную женщину, желавшую держать верх над мужем и детьми. Вместе с тем это была добрая женщина, которая каким-то глубинным чувством понимала трудности нашей семьи и при случае помогала маме советом или просто выслушивала мамины разговоры, понимая, что ей надо было кому-то выговориться. Как сейчас помню, как однажды наш отец приехал из отпуска из Минеральных вод и привез маме красивый красный платок. Баба Шевченко, увидев этот платок, сердечно сказала, что такой подарок может сделать только настоящий казак. Конечно, я не понимал еще подтекста этих слов, но мне было приятно слушать такую оценку поступка отца. Сама по себе внешне это была невысокая женщина, ее походка была несколько утиной, вразвалку, одета она была опрятно и скромно.


     Я не был часто в их дворе, но когда бывал, то сравнивал с жильем героев Шолохова, конечно, Мелеховых. Дом и двор семьи Шевченко был обнесен забором, как в тех краях называли плетнем. Во дворе была летняя кухня, просторный сарай, в котором часто спал дед Шевченко, погреб и еще какие-то плетеные открытые склады для соломы, початков кукурузы, навозница и с краю, у самого огорода, росла виноградная лоза, недалеко от летней печки росла старое дерево жерделки какого-то особого сорта, сейчас его называют банановым.

     Дед Шевченко, я, к сожалению, не помню его имени, был классический казак, который в молодости, вероятно, был предметом тайных вздохов молодых казачек. Это был стройный мужчина, на лице которого всегда красовались лихие, задернутые кверху усы. Голову его покрывала шапка-кубанка, пояс перетягивал ремень с насечкой, он часто носил гимнастерку со следами газырей. Вероятно, в молодости он носил сапоги, во  время моих встреч с ним я видел его чаще в татарских, глубоких калошах или в бурках. Он был малословен и часто курил свернутую из газет цигарку, так называемую «козью ножку». В 50-е годы дед работал банщиком в серной бане, и мы, стайка пацанов, в дни его дежурства ходили в эту баню вечером, когда уже было мало народу. Дед пускал нас бесплатно в баню, где мы не столько мылись, сколько «шухарили», пока нас не выгоняли домой.

     Мы росли на глазах друг у друга и поэтому иногда неожиданно отмечали изменения в физическом строении в бане, сколько потом было разговоров и рецептов о том, как можно быстро вырасти и что для этого надо есть, как нарастить мускулатуру, всегда самым смешным было замечать изменения в росте половых органов. По этому вопросу был мастак в разговорах Володька М., старший брат моего приятеля Толика М., он с превосходством демонстрировал свои преимущества и возможности этого преимущества, иногда он мастурбировал перед нами, объясняя смысл этого действия. Конечно, вряд ли мы что и понимали из его подростковых «опусов» в области физиологии, да и наши интересы были в большей мере в другой области нашей мальчишеской жизни. Много лет позднее я как-то видел Владимира М. уже взрослого мужчину с семьей в автобусе «Гудермес-Грозный», но сразу я его не узнал, и потом, лишь после того, как я услышал фразу обо мне, неужели это один из Столбовых, я понял, что это кто-то из моих знакомых далекого детства. Я долго вспоминал этих людей и только, когда уже выходили из автобуса в Грозном, я спросил, он ли это, мы дружески обнялись, поговорили о чем-то незначительном и разошлись по своим делам. Больше я его не видел, а мой погодок Толик М. долго болел, а затем умер.

    Другой семьей, которая оставила у меня след в жизни была семья тети Кати Михеевой. Это была большая семья, но без отца, мне о нем никто ничего не говорил, вероятно, погиб на фронте. Главой семьи была тетя Катя, изможденная трудом и заботами о сыновьях Иване, Владимире и Толике, она была постоянно в бегах, как будто внутри нее находилась пружина. Вероятно, в молодости это была привлекательная женщина, но в те годы она нам казалось уже старой женщиной, ее руки после сильного ожога были со следами сильной травмы, пальцы на ладонях обеих рук были как крюки. Она работала уборщицей в нескольких местах, так как прокормить растущих сыновей было в то время трудно. Их маленький домик был, вероятно, раньше пристройкой к большому дому и служил сараем для скота. Это была типичная мазанка с земляным полом и двумя маленькими окошками. Я часто бывал в этой семье, т. к. приходилось помогать моему другу в учебе. Мы нередко вместе выполняли школьные задания у керосиновой лампы, а затем тетя Ката угощала меня моченым терном, это была вкуснятина. Толик был большим фантазером, а так как он был старше меня на три года, то его фантазии меня не очень-то увлекали, меня больше устраивали книги, которые приносила домой сестра Валентина и я взахлеб их читал, а затем пересказывал своему дружку о прочитанном, его наоборот это не привлекало. Мои фантазии были из мира прочитанных  книг Станислава Лема, писателей-путешественников Обручева, Арсеньева, Пришвина, Бианки, позднее Ефремова, много в то время печаталось интересных произведений в журнале «Вокруг света» и «Огоньке», мы до дыр зачитывались «шпионской литературой», особенно пользовалась успехом «Кукла госпожи Барк». С Толиком мы бегали вместе смотреть кино в сельском клубе, обычно, мы приходили заранее и прятались где-нибудь под креслами, а когда начинался киносеанс - занимали свободные места. Этот прием проделывали все аульские ребята, киномеханики знали об этом и особенно не ругали, так они сами были не намного старше нас. Мы с восторгом смотрели кино о Тарзане, где снялся Вейс Мюллер. Он первым в спорте опустил голову в воду и так зародился стиль «кроль». Этот фильм настолько потряс наше детское воображение, что наши родители опасались за нас, так как в играх мы отчаянно лазили по деревьям, прыгали между ветвями, подражая персонажам из «Тарзана». Нередко мы уходили в горы, и там было приволье для наших фантазий в играх. Мы находили заросли дикого виноградника и качались на старых лозах, прыгали с этих лоз, подражая прыжкам Тарзана и его друзьям Чите и Джени. В этом деле у моего дружка фантазий всегда было много. После окончания четвертого класса Анатолий стал работать и наши игры, и совместное обучение прекратились.

    В нашем дворе жила многодетная семья Раводиных, главой семьи был дядька Игнат, мастеровой человек, но и вместе с тем запойный человек. В семье было восемь детей, старшим пьяные и жестокие выходки отца настолько надоели, что однажды, связав пьяного отца, они вытащили его во двор,  оставив на ночь под дождем. О том, что Игнат был хорошим плотником, знали все в округе, его нередко приглашали в Кизляр и Моздок на строительные подряды. Но люди знали и его жестокие выходки, когда пьяным, он хватал цепь и гонялся за женой Варварой. Однажды она спряталась в нашем доме и мама не пропустила его в дом, после этого он побаивался ее, тетка Варвара подружилась с мамой. После пребывания ночью под дождем Игнат ушел из дому и позднее уехал в Моздок, где завел себе новую семью.

Мы дружили со всеми Раводиными, кроме старших детей. В их доме мы играли в азартное лото и в карты. Тетя Варя Раводина, мать всей этой большой семьи, не делила за столом на своих и чужих. Обычно большая семья и мы друзья Ляна, Василия садились за длинный стол, и все вместе ели борщ  или запеченный картофель, выставленные из русской печки. Не пойму почему, но в доме Раводиных не очень-то любили принимать Володьку Я., но зато острословы и хитрецы Мажулины бывали в этом доме часто. Я впервые в этой семье лежал вместе с другими пацанами на лежанке русской печки, а иногда мы спали все вместе на полатях. В этом доме всегда было дружно и весело. Из всей семьи Раводиных я больше всего сдружился с Толиком (Ляном), Ниной и Саньком, Василий больше сдружился с моим младшим братом Мишей. Мы учились в одной школе, но в разных классах, Нина была постарше, а Санек был моложе меня. Наши походы в горы, на речку, игры в лапту и котел, маялка, соревнования по бегу в игре красно-белые всегда проходили с участием семьи Раводиных. Единственно, что мне было тогда непонятно, так то, что в этой семье не любили книг, лишь может только Евдокия (Дуся) была исключением, но и то лишь потому, что она закончила десятилетку. Лян был моим погодком, к сожалению, учился он достаточно слабо и рано бросил школу. У него появились другие друзья и другие интересы, но всегда при встрече мы были рады друг другу, даже тогда, когда он «сорвался в жизни» и мы стали очень далекими, обмениваясь рукопожатиями, мы помнили свое детство, тот мир нас сближал.

     Определенный след в моей жизни оставила также семья Нееловых. Они приехали в Гудермес из Алдана и часто мои погодки Володька, Нина и Мария вспоминали этот далекий для меня сибирский край. Года три-четыре, лет до двенадцати Володька Неелов, Лян Раводин и я были неразлучными друзьями. Они любили слушать в моем пересказе сказания о нартах, грузинские и других народов сказки, повести Пришвина и Бианки. Мы вместе ходили на речку, в горы, подряжались к хуторянам для уборки садов и сбора вишни, черешни или полива помидоров. На наши заработки мы покупали пряников или дешевых конфет и устраивали детский пир горой. Нередко мы дрались из-за каких-то пустяков, но и быстро мирились. Володька Н. отличался своей азартностью в денежных играх. Я помню такой случай. Однажды мы играли в денежную игру, которая называлась «о стенку», надо было ударить монеткой о черту на стене, а затем натягивать крайними пальцами правой руки до ямки, в которой находился банк. Желание выиграть у Володьки было настолько велико, что он вынул перочинный нож и разрезал кожу на руке между двумя пальцами. Меня это настолько потрясло, что после этого я перестал играть в эту игру. Володька рано бросил учиться в школе и уехал в Грозный учиться в ремесленном училище на сварщика, а позднее он и Лян уехали работать в Сибирь на драгу. Наши отношения прервались надолго. Через несколько лет они вернулись с большими деньгами и уже со своими подругами, но что-то у них не заладилось в жизни, до призыва в армию они стали терять себя в пьянстве. После армии Володька остался где-то в Ногинске, там он женился, но как-то неудачно, затем сильно заболел и вскорости умер, всеми забытый. Мне очень жаль моих погодков-друзей, но наши судьбы были разными, память же хранит теплые воспоминания о них.

      С Валерием Кутковым мы учились в одной школе и одном классе, его родители следили за учебой трех сыновей, их бытовые возможности были значительно лучше, чем в моей семье. Сам по себе Валерий был худеньким и бледным парнишкой, всегда чистый и опрятный, характер его уже с детства был взрывным и петушиным. Его мама, я только помню имя Юлия, всегда содержала дом в порядке, но никогда не прогоняла друзей сына, если даже мы возились и нарушали ее порядок. Она хорошо шила и вероятно, это был в то время достаточный приработок к зарплате мужа Семена Ивановича, который определенное время работал начальником милиции, а затем был переведен в Грозный. Мои родители знали эту семью, но не дружили с ней, так как они жили не в нашем дворе, в районе реки Белки. С Валерием мы учились до пятого класса, затем я был переведен в железнодорожную 116 школу. Наши отношения были всегда дружескими, но неровными, особенно после того, как он бросил школу и стал искать себя в профессии. Валерию пришлось сменить целый ряд профессий, начиная от парикмахера в станционной парикмахерской и до машиниста тепловоза. К сожалению, его родители не приучили своих сыновей к работе с книгой и не сформировали стремления к повышению знаний, поэтому все три сына ограничилась средне-специальным образованием. Однако с бытовой стороны их жизнь была состоятельной и по тому времени комфортной. Как-то в середине 70-х годов мы встретились на Гудермесском базаре с Валерием, он обнял меня и сразу же пригласил выпить сухого вина за встречу, а затем слушал рассказ о моей жизни. Вспоминая наше детство, он сказал мне о том, что всегда слушал мои рассказы об Иванове, но не предполагал, что один из его одноклассников выберет свой жизненный путь в научной работе. Больше я не видел моего одноклассника и друга школьных лет, но он через мою сестру всегда передавал мне приветы и спрашивал обо мне, при случае я делал тоже и приглашал его приезжать в гости.

     Наш двор и наши родители жили своими представлениями и заботами, которые, однако, не всегда были погружены только в работу. Суббота была рабочий днем, но обычно после обеда в каждом дворе в этот день мы все вместе убирали двор, обмазывали завалинки дома, подбеливали облупившиеся стены, а вечером ходили в баню. Если это был теплый день, то вечером у кого-то собирались гости и нередко из открытых окон слышались веселые разговоры и песни.

    В нашем дворе жили интересные женские типажи, которые по субботам старались выглядеть получше в разных ситуациях. Рентгенолог Евгения Арсентьевна была на зависть многим красивой женщиной, всегда хорошо одевавшаяся и приветливая к нам мальчишкам, она вызывала у нас добрые чувства. Мы всегда откликались на ее просьбу чем-то помочь ей, а помощь ей была нужна, так как она жила одна и воспитывала ребенка. Мы приносили ей воду и ставили ведра у порога ее комнаты, если она просила сбегать в магазин за хлебом или сходить на молокозавод за сывороткой, то мы и в этом помогали ей. Она была к тому же щедрой женщиной, всегда благодарила нас за помощь тем, что давала нам денег в кино. Иногда к ней приходили гости и мы слышали ее красивое пение под гитару. Когда мы переехали на улицу Кавказскую, я уже ее не встречал. Напротив комнаты этой женщины жила довольно интересная пара, горбатая Антонина Николаевна, она была медицинским работником и ее сожитель Геннадий, внешне красивый и молодящийся офицер – пенсионер, как все тогда говорили фронтовик. Вечерами в субботу они усаживались на веранде под окнами своей комнаты. Маленькая Антонина Николаевна с длинными распущенными волосами ниже пояса сидела на гнутом венском стуле, а напротив ее садился на приступки веранды Геннадий в офицерской наглаженной форме с гитарой в руках и они пели вместе. Надо отдать должное: Геннадий пел хорошо песни из репертуара Л. Утесова, я впервые из его пения услышал песню «Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил». Обычно во время пения этой пары многие выходили из своих комнат, садились у дверей и слушали этот своеобразный дуэт. Все делали вид, что заняты своим делом, но на самом деле слушали импровизированный вечерний концерт. Что интересно, во дворе никто не дружил с этой парой, и я не помню, чтобы Геннадия кто-то приглашал к себе в гости. Я не помню, чтобы кто-то из мужчин двора разговаривал с ним. Мне кажется, этот начищенный,  весь в орденах и медалях офицер вызывал неприязненное чувство. Люди интуитивно ощущали что-то неладное в этой паре и в этом офицере. Через много лет я приехал посетить могилы моих родителей, как-то, навещая места своего детства, я разговорился с одной женщиной, узнавшей меня и долго расспрашивающей о жизни в Иванове, она рассказала о Геннадии следующее. Этот человек много лет скрывался от правосудия за преступление, которое он совершил после войны. В поезде он убил офицера и присвоил его документы. Семья погибшего офицера долгое время ничего не знала об этом – все раскрылось в 1970-е годы.

     Во дворе проживало много и других женщин, одни были сварливыми и желчными, других согнула судьба и время, ведь у многих не вернулись с войны мужья и ли близкие им люди. Запомнилась мне еще одна женщина, жена репрессированного интеллигента, Это была Антонина, работавшая в редакции районной газеты «Красное знамя». Она часто бывала у нашей мамы, и я иногда слышал обрывки их разговоров о репрессиях, хотя сути я не понимал. Одно время подругой мамы была Лидочка, старая женщина, приехавшая в Гудермес из Томска. Вероятно, когда-то она была из состоятельной семьи томского инженера, ее мужа репрессировали там же в Сибири. Она мне часто сама рассказывала о Томске, городе ее молодости и замужней жизни, она любила этот город и в своей памяти держала много интересных сведений о городской жизни. Из рассказов этой женщины я уже с раннего детства знал этот интересный город, его деревянную архитектуру, университетский городок, жизнь студентов. Много лет спустя я побывал в этом городе, проездом к старшему брату в Северск. К сожалению, город я видел лишь из окна машины, да и то ночью и ранним утром по дороге в аэропорт, поэтому у меня не сложилось впечатление от него. Жизнь этого сибирского города стала сюжетной линией писателя В.Липатова, который в повести «Игорь Саввович» зримо представил его различные места.

     Некоторое время в нашем дворе проживал местный партийный работник Арутюнов со своей семьей, его жена была высокого мнения о себе, и во дворе мало кто с ней разговаривал. Их сын Валерий был также не в нашей мальчишеской стайке. Затем в этом же доме после отъезда Арутюновых в Грозный жила семья директора нашей школы Руднева, я плохо помню эту семью. Помню лишь то, что старший брат Владимир учился в одном классе с сыном Руднева и однажды я был свидетелем их подростковой потасовки, которая закончилась потом мирно.

    Большое место в воскресной жизни занимало хождение на базар, мне нравилось ходить с родителями, обычно ходила мама, но иногда мы отправлялись вместе с отцом. Мне нравилось рассматривать на рынке различные типажи людей, их одежду, слушать сочный южный разговор, пересыпавшийся иногда беззлобным матом. Сам по себе базар был сосредоточением всех горожан и приехавших с разных колхозов сельских жителей, а также спустившихся с гор дагестанцев, обычно это были кумыки, тавлины, аварцы, лакцы, лезгины, одетые в свою национальную и колоритную только для них одежду. Иногда на рынок приезжали из черных бурунов, степей ногайцы на верблюдах и, конечно, базар не мог обойтись без цыган. Сунженские и терские казаки привозили в бочках, прикрепленных на бричках, сухое вино, фрукты из садов и зерно; дагестанцы спускались с гор, мужчины ходили в бурках и больших папахах, женщины были в каком-то непонятном для меня одеянии, они напоминали мне шелковичный кокон, на рынке к ним обращались, называя их мату, эти люди привозили кожу, лущеное зерно кукурузы, какие-то домашние изделия, вроде чуреков, козий сыр, семечки подсолнухов. Из колхозов привозили на базар овощи, виноград, зерно, бахчевые, сухое вино, поросят, гусей и кур. Городские жители приносили на продажу что-то из одежды, цветы, молочные продукты, хуторяне приносили на продажу фрукты из своих садов. Колоритными фигурами на рынке были немецкие евреи, муж с женой, которые продавали какие-то химические препараты. Они жили бедно, но подчеркнуто достойно. Мы знали некоторые немецкие слова и всегда считали за озорство подойти к этой паре и по-немецки сказать что-то, нам всегда отвечали на немецком языке. Здесь же на рынке старьевщики принимали старую утварь, кости животных, металлолом, отдельно медь, а за это давали нам какие-нибудь гроши или поделки.

     На базаре было много инвалидов войны, которые в подвыпитом состоянии пели хриплыми голосами «… я был батальонный разведчик, а он, писаришка штабной». Некоторые из инвалидов были всегда в окружении знакомых или близких людей, они курили свернутые из газетной бумаги цигарочки и возбужденно о чем-то говорили. В некоторых местах территории базара продавали клеенчатые ковры, на которых был один и тот же сюжет плавающие лебеди на синей воде и молодая женщина с высокой грудью смотревшая куда-то вдаль. Иногда я самостоятельно ходил на базар и продавал газеты или холодную воду со льдом. Когда в семье не хватало денег на жизнь, мне приходилось продавать домашних кур и уток. На базаре все было цветасто, бурлило, выражало свои эмоции, продавало и покупало, конечно, это был интересный миг в буднях недели.

     По большим Красным праздникам после окончания торговли на базаре перед рынком на свободной территории устраивали скачки казаки и молодые парни из колхозов. Вечером в железнодорожном клубе гремел духовой оркестр, и устраивались танцы.

     В моем далеком детстве были обыкновенные будни и праздники. Иногда обыкновенные будни казались праздничными днями, зачастую это были интересные мероприятия в школе, например утренники, пионерские походы и костры, на которых мы голосисто пели свои любимые песни о Чапаеве, Щорсе, молодогвардейцах, о красногвардейце, погибшем в степи, конечно, обязательно надо было петь песни о Ленине, Сталине, о партии. Сборы пионерской дружины всегда проходили торжественно, отдавались рапорта от отрядов председателю совета дружины, тот в свою очередь старшей пионервожатой, которая отдавала рапорт директору школы. Всей школой или классом мы выходили в горы и совхозный лес, где устраивались соревнования, игры. Конечно, иногда, если мама была на работе, приходилось отказываться от участия в походах, так как надо было следить за домом и огородом. В таких случаях я сам себе устраивал песнопения, забравшись на дерево, я любил петь о вольном ветре, о том как песня строить и жить помогает или о чайке.

     Дни рождения в нашей семье не отмечались, и поэтому эта традиция мне не привита, хотя в настоящее время я стал сторонником ее, но ходить в гости, особенно к людям незнакомым или не близким, я не люблю. В моей детской памяти сохранились случаи, когда все же мама пыталась скрасить нашу скромность жизни маленькими подарками в новогоднюю ночь, пряча под наши детские подушки кулечки с пряниками или конфетами-подушечками. Нас старались с раннего детства приучить к чтению книг, поэтому книги были в нашем доме всегда, зато у нас никогда не было игрушек или каких-то других забав. Вечерами мама учила нас самостоятельно штопать носки, натянув их на лампу, пришивать пуговицы, гладить свою одежду, а иногда и вышивать. В вышивке преуспевал Михаил, старший брат Владимир хорошо срисовывал по клеточкам, мое дело было гладить свою и рубашки братьев, позднее, когда мы уже выросли, они просили меня заворачивать рукава их рубашек или погладить их, когда мы собирались вечером в клуб.

     Поездок куда-нибудь в нашем детстве не было, мы мечтали о возможных поездках, но не дальше Грозного или Красноармейского, а иногда летом за яблоками в горы за Курчалой. Мне иногда нравилось смотреть на проходящие поезда «Москва-Баку» или «Баку-Ростов», которые проходили мимо нашего города, особенно романтично было вечером, когда светящиеся окна вагонов казались загадочным миром счастливых людей. Много позднее я стал ездить в Ростов или другие города, затем в Иваново и Москву, то романтизма поубавилось. Помнится, как мы встречали и провожали составы целинников. Гудермес являлся большой узловой станцией, поезда отправлялись  в направлении Астрахани. Железнодорожные составы целинников представляли собой обыкновенные теплушки, украшенные транспарантами, из них лились песни о новоселах, земле целинной, уральской рябинушке и др. Конечно, мы завидовали этим молодым и веселым людям, нам даже не представлялось, что возможны какие-то трудности. Наш кинематограф, отражая этот период целинной эпопеи,  высвечивал только плакатную сущность жизни людей, типа Ивана Бровкина на целине.

      В 1940-1950-е годы люди очень любили ходить в кино, залы были всегда забитыми, очереди у билетных касс были огромными. Наряду с «Тарзаном» люди навзрыд плакали над судьбой «Бродяги» в исполнении Раджа Капура, часто показывали кинофильмы из трофейного фонда, например, «Мост Ватерлоо» с участием Вивьен Ли  и Лоуренса Оливье смотрелся по много раз, «Газовый свет», «Индийская гробница» у всех был на устах, мне нравились музыкальные фильмы «Любимец Вены», «Молодой Карузо», «Дитя Дуная», «Девушка моей мечты», а когда вышел на экран «Возраст любви» с участием Лолиты Торрес, то ее песни звучали днем и ночью, для меня и в настоящее время песни из этого мелодраматического фильма нравятся. Из отечественных кинофильмов мы смотрели «Падение Берлина», «Концерт», «Сердца четырех», «Пятнадцатилетний капитан», «Поезд идет на Восток», «Кубанские казаки» и массу о разведчиках (наших) и шпионах (зарубежных). Кино для нас был настолько другой мир людей, которые жили как будто на другой планете. Кино приучило нас к собиранию открыток об актерах, обмене открытками по адресам, чтению рецензий о фильмах. Фрагменты фильмов иногда снились и будоражили сознание, формировали какую-то непонятную чувственность и внешнее подражание любимым актерам. Мою психическую натуру почему-то сильно затронул герой фильма «Поезд идет на Восток», мне казалось, что для подражания это настоящий  мужской тип, подобный Столярову или А.Кузнецову. Среди артистов кино и театра мое внимание также привлекали М. Жаров (весельчак и балагур запомнился мне еще с грозненского восприятия «Старинного водевиля»). Е.Кадочников и С.Стриженов были для меня классическими романтиками на экране,  Н.Симонов в «Петре I» и «Оводе» потрясал меня своей эмоциональной экспрессией. Игра Н.Черкасова ассоциировался с образами героев и честных людей, молодые актеры, за исключением А.Баталова и Н.Зубкова, меня тогда еще не волновали и не вызывали чувственного восприятия.

      Большую часть времени я проводил в библиотеке, где работала сестра Валя. Мое чтение было запойным и бессистемным: от детских книг Носова, Бианки, Пришвина, Мусатова я переходил к чтению русской классики. Пушкин и Лермонтов были моими кумирами. Романтические и авантюрные романы Купера были «проглочены» залпом, повести Обручева и Арсеньева о путешествиях и дальних странах читались в одно время с произведениями Новикова-Прибоя, «Порт Артур» и «Семья Звонаревых» Степанова читались в одном ряду с «Каменным поясом» Федорова, «Угрюм - рекой» Шишкова, рисовавшими картины сибирской жизни.  Мельников-Печерский заинтересовал меня описанием жизни старообрядцев. Из исторических произведений большой интерес вызвал «Петр I», «Спартак» Джованьоли, «Степан Разин» Злобина, были прочитаны многие повести Яна и «Ледяной дом» Ложечникова. Все это было прочитано в 9-11 лет. Затем интерес перешел к чтению серии «Жизнь замечательных людей», в которой меня больше всего привлекали книги о жизнедеятельности художников и композиторов, в этой серии читалось все подряд. С 12 лет я начал читать зарубежную классику, в это время я уже знал произведения Гюго, Жюль Верна, Мопассана, Флобера, Дюма – отца и сына. Из русской классики я продолжал читать Пушкина, Лермонтова и пристрастился к чтению повестей и романов Тургенева, Толстого Л. Н. и Толстого А., Гоголя Н., Гончарова И., рассказов М.Горького. Каким- то внезапным ветром в мою жизнь ворвались романы Ю.Германа о враче Устименко «Дело, которому ты служишь», Кетлинской «Береги честь смолоду», Ажаева «Далеко от Москвы». Литература по фантастике не долго меня интересовала. В возрасте 13-14 лет я увлекся чтением художественной литературы о Кавказе, среди местных  писателей мне запомнился  Хаджи Мурад Мугуев «Буйный Терек», а среди  классиков Саят-Нова, Л.Толстой, И.Чавчавдзе, мною был прочитан нартский эпос, грузинские легенды и сказания.

     Юношей я бывал на военно-грузинской дороге,  на горы и реку  Терек смотрел глазами героев прочитанных произведений. Впечатление от этой поездки сохранилось у меня и до настоящего времени. Мне вспоминается посещение древней столицы Грузии города Мцхеты с удивительным собором, в котором были похоронены многие представители рода Багратуди, Поездка в Тбилиси и сам город произвели впечатление от посещения горы Мтацминда, могилы жены Грибоедова Нины Чавчавадзе, улиц и городского рынка. Жители города по своему любили город и называли его ласково «маленьким Парижем». 

     Недалеко от Гудермеса находились казачьи станицы, в которых бывал когда-то Л. Толстой. В этих станицах я побывал после окончания школы, навещая своего одноклассника Жорика Залина. Мы на велосипедах ездили в станицы Старогладовскую, Шелковскую, Червленную, а жил я в станице Курдюковской. Кислый запах молодого вина плыл в них. Я помню, как мы серпами резали стебли кукурузы, помогая казакам. Отец Жорика сильно порезался серпом и сказал нам, чтобы мы своей мочой обмывали его рану. Я знал об этом способе с детства, но чтобы так помогать взрослому человеку не приходилось. Он же объяснил, что у него язва желудка и возможно попадание гноя в ранку, после этого мы с другом решились на это дело. Немного было смешным, что он брал в руку наши молодые члены, они становились твердыми и сильными, направлял струю на рану, промывая ее основательно, пока кровь сильно вытекала из нее. Затем он обвязал рану оторванной от рубашки полоской, также смоченной нашей мочой, и ушел с поля. Вечером на проводах в армию моего одноклассника я слушал старые казачьи песни, немного пьяные разговоры пересыпались шутками или плясками, мы с Жориком исполнили матросский танец, а затем пели с ним для стариков и родителей моего друга песни, которые пели дуэтом в школе. Это была «Коробочка», «Пришла весна в мои края», песня о тревожной молодости и, конечно, «Там, вдали за рекой». Эти проводы мне запомнились надолго, они оставили какую-то приятную остроту от молодости еще и потому, что когда я уходил в армию, то у меня не было никаких проводов, кроме напутствия отца: «Служи честно сын».

      В нашей семье все, за исключением Михаила, любили читать. Наш отец любил чтение вслух, вся семья собиралась вечером у настольной лампы и слушали его. Чтение отца не было монотонным, но и не имело налета какой-то особой выразительности, это было чтение интересующегося человека, понимающего то обстоятельство, что детей надо приучать к расширению своего кругозора. Мне лично запомнилось его чтение «Поднятой целины», позднее, когда я читал это произведение самостоятельно, мне всегда вспоминалось чтение моего отца. Эта любовь к книге передалась и моему старшему брату, это я наблюдал во время моего приезда в сибирский Северск. Он запойное читал и собрал хорошую библиотеку. Любил  читать его сын Павел. Дети младшего брата не любят чтения книг, не видел я и особого пристрастия к чтению и у детей сестры. Я вспоминаю, как сын младшего брата в 7 классе с трудом читал «Тараса Бульбу» Н.Гоголя, он все время рвался на речку, а я заставлял его читать эту повесть, которую мы перечитывали в детстве неоднократно. Какой прекрасный кинофильм был снят Б.Ступкой по этому произведению, да и сама игра Ступки в роли Тараса была, в высшей степени, прекрасной.
 
     В доме было всегда много газет, для нас специально выписывалась «Пионерская правда», которую поручалось мне подшивать и рекомендовать для чтения братьям. Я часто читал газету «Правда» и делал политинформации в классе. Некоторым учителям не очень-то нравилось мое занятие чтением, так как я иногда их спрашивал о непонятных для меня сюжетах или незнакомых людях. На уроке географии, ее вела Мария Даниловна Серенко, я спрашивал о событиях в Гватемале или США, Валентину Григорьевну Ситникову, преподавателя биологии и химии, я также расспрашивал о многом - реакция класса была неодобрительной. Мне мои одноклассники мстили за мою увлеченность, иногда они подговаривали учеников других классов, чтобы они побили меня, было и это. Однако на вечера вопросов и ответов всегда выдвигали меня, так как эти мероприятия проводились в виде соревнования на лучший вопрос и лучший ответ. Я не могу сказать, что мои вопросы и ответы были всегда лучшими, но нередко я попадал в точку. Некоторые мои одноклассники радовались моим слабым ответам по геометрии. Это была какая-то странность, мне давалось достаточно хорошо арифметика, алгебра и стереометрия, но геометрия была для меня камнем преткновения. Сидящий рядом со мной Костиков Василий помогал мне понять этот предмет, но, вероятно, в тот период моего физического развития мною не воспринималась геометрическая пространственность и перспектива геометрических фигур.

     Период 1956-1957 гг. был каким-то напряженным в семье, меня это угнетало, к этому прибавился быстрый мой физический рост. Моя нервная система в это время была какой-то взрывной, вероятно, в основе всего этого было непонимание моего физического состояния, частые поллюции в ночное время сильно угнетали меня, я думал, что это какое-то сильное заболевание, а родителям ничего не говорил, так как знал заранее их насмешливую реакцию надо мной. Ночи превратились для меня в кошмары, я часто не спал. Вследствие всего этого у меня стало развиваться малокровие, я иногда терял сознание. Постоянное ощущение желания поесть преследовали меня. Нервная система была настолько расшатанной, что со мной были частыми срывы и грубые выходки. Персонажи прочитанных произведений воспроизводились во сне в каком-то искаженном состоянии, что будоражило меня. Мама в этот период рассказывала мне свои сны, в которых она видела свою мать и нашу бабушку, она считала, что эти сны предсказывали близкую ее смерть. Иногда теряла деньги и обвиняла меня в том, что я их якобы украл. Мне было стыдно от такого отношения ко мне и от того, что братья думали также об этом. Интересно то, что деньги она потом находила где-то среди своих вещей. От такой обиды мне приходилось уходить из дома и ночевать у старых друзей, часто это были ночлеги в бедном домике Леонида Терещенко или Саши Кудашова. Однажды, я не ночуя дома, пришел в школу, где меня ждал отец, он взял меня за руку и отвел домой, а по дороге рассказывал, что они всю ночь искали меня и часто подходили к сухому колодцу, думая, не прыгнул ли я в него. В таком состоянии я ходил в 116 школу, в которую меня перевели из семилетки, и в которой у меня не было друзей детства. Частые поллюции, прекратившиеся в 15 лет, оставили свой след в моем характере, я стал замыкаться в свой мир, в котором некоторые детали интимной жизни были сформированы в искаженном восприятии. Вероятно, многие подростки проходят этот период, но выходят из него по-разному: одни с устойчивой психикой, другие с ослабленным или деформированным ее состоянием. В этот период проходит мутация голоса, у одних все проходит нормально, у других она искажает голос и голосовые связки создают неприятный тембр голоса – все это природа, а на нее вряд ли стоит сердиться, она мать всему разумному и поэтому эти изменения надо воспринимать нормально. Но все это приходит значительно позднее с опытом жизни. А в те годы 6, 7 и 8 класс моего обучения были для меня трудными, несколько угнетенными, я стал терять интерес к учебе и все больше замыкаться в себе. Книги и занятия в кружке у Трубачевой меня несколько отвлекали от своего мира грез и фантазий, но не восстанавливали моего состояния, которое было раньше среди домашних и моих друзей детства. Но, несмотря на все это, я с теплом вспоминаю эти годы, моих друзей, с которыми меня многое связывало. Я все больше понимаю поведение моих родителей и жалею их до слез, им было так тяжело вдали от родных мест, у них не было поддержки от их родных, воспитывая нас четверых, они дали нам установку на продолжение образования, на самостоятельный выбор жизненного пути. Таким я вспоминаю свое далекое детство.

    


Рецензии
Я ходила в школу, о которой вы рассказываете много годами позже. Это уже была другая эпоха. Дорога домой лежала через тот самый парк. Как часто я останавливалась в летнем амфитеатре и представляла как здесь когда-то кипела жизнь. На дворе был развал Союза, тонкие материи исчезали. Но эти фантазии переносили меня в другую жизнь. Которую я не знала. Не видела. И не слышала даже. Но почему то была уверена, что она была. И каково моё удивление , когда мемуары индифферентого человека выстраивают твою собственную картину жизни. Часть её. Парка того давно нет. Как нет и школы. Но есть вот это волшебство)

Эски Лариса   26.11.2023 00:37     Заявить о нарушении