Хозяйка Кролика

               

 Когда слышишь звук копыт, то бегущих в воображении кошек, никогда не бывает!


 «Тень номер 3» (1997)


  Старая фотография висела на тонкой веревочке на стене. Она выделялась среди других современных фотографий круглой рамкой, которой было больше лет, чем ему. Таких маленьких круглых рам уже давно не делают, это была ручная работа неизвестного мастера и неизвестное дерево без видимых глазу стыков. Она завораживала. А это фото было маленьким, содержащим незначительный отрезок той секунды, которая уже давно мелькнула в его жизни и сейчас ему не верилось, что она вообще когда-то была… Но фотография!
Это фото напоминало ему возраст той неосознанной жизни в самом начале его пути. Эта фотография, как и сотни других была на службе и охране его собственной памяти. Памяти, которая фиксировала существование на земле. Он помнил, как после бабушкиной сказки о царевне лягушке, он долго ходил у реки и, поймав большую зеленую жабу, три раза поцеловал ее в мокрую пасть. Царевна не появилась…, и в тот самый миг его слепая вера открыла глаза и посмотрела на мир лжи. Этот мир перечеркивал все его маленькие представления, сформировавшиеся от прочтения детских книг. Как-то сразу включились два враждебных полюса правды и ее противоположности. Это стало открытием для всей его жизни.
Маленьким людям в детстве обязательно нужен тот, кому можно верить… С той минуты он перестал верить взрослым и даже любимой бабушке, от которой всегда пахло пирожками с рисом и мудрыми словами с искренней улыбкой. Иногда в наполненном людьми доме, но в полном личном одиночестве, он бросал взгляд на эту фотографию, где в уютном костюмчике и с наивным лицом, он стоял у куста каких-то цветов, похожих на маленькие, молчаливые, оркестровые трубы и улыбался невидимому дирижеру в долгое никуда... Он был в самом начале линии собственного горизонта, маленькой личинкой, из которой могли вылупиться пустоголовая бабочка или хитрый дракон. Тогда он ничего не осознавал, кроме сладкого капающего мороженного на отшлифованной государством палочке.

 «Период распада обыкновенной батарейки и стекла- тысяча лет, консервная банка и пластиковая бутылка распадутся через пятьсот лет, сколько же лет проживет это фото? Просто кадр из прошлого» - думал он, стоя у окна и глядя на верхушки сосен.
«Время никого и ничего не пощадит, потому что никто и никогда не просил у него пощады. Просто пустая болтовня и снова оправдание того, чего они не знают… Никто не видел, чтобы кто-то ползал перед часами на коленях и рыдая кричал…, заламывая запястья рук:
«О, Боже, время, пощади меня! О, Боже!»
Так…, какие-то призывы в темное никуда, к какому-то времени… Это все равно, что ругаться с часами с боем, стоящими в углу в ящике похожем на гроб, или ругаться с кукушкой, которая давно уже автоматически охрипла… Кукольная кукушка на кухне в старых бабушкиных часах времен умственных застоев, все равно ничего не расскажет своей живой родственнице в лесу. Они не знакомы. Люди просто украли ее позывной на службу себе, украли и не заплатили, ни тыквенной семечкой, ни лесными льготами. Кто-то бежит по ступеням судьбы и кричит – «Всему свое время…!» Такая фраза попахивает полной безнадегой и не желанием заглянуть за порог будущего. А это разве возможно? Ломается вся запретная схема… Схема неизвестных испытаний, без которой нельзя здесь жить или просто существовать. «Будущее — это всегда приговор на новые испытания!» - продолжал он свой внутренний монолог, спрятав половину лица от теплого солнца. «Какое счастье, что все проходит и проходит мимо, и шея, повернутая до боли назад, никогда не даст полной картины заднего вида, прошедших переулков и улиц…»
Он открыл стол и, вытащив несвежее полотенце, застелил пространство перед собой. Затем достав старинную ступку с клеймом «Мануфактура Потапова», открыл маленький кулек и высыпал в нее сушеные зерна кайенского перца и прозрачные кристаллы с желтым отливом, ярко ловящие солнечные блики. Быстро уйдя в работу и, прислушиваясь к хрусту кристаллов, он продолжал размышлять, держа тяжелый серебряный венчик на расстоянии потока собственного дыхания. Он принюхивался к распространяющемуся запаху той пудры, которая быстро образовалась на дне ступки. Запах был инстинктивно опасным. Заглянув в английский микроскоп, он быстро начал записывать данные в блокнот…, целиком уходя в совсем другой и дальний микромир. Мир, где он был дома: в одиночестве формул, хитростей и невидимых молекулярных сплетений. Он ушел...

  Загородный двухэтажный дом совсем не привлекал внимание со стороны улицы. Вокруг стояли дома побогаче, стремящиеся в замысле своей помпезности вверх и вширь…, на своей широте, на временной и сладкой долготе. Владельцы таких домов не интересовались причинами бедности и вопросами нищеты в стране, этим занимался святой Лука на страницах каких-то умных книг и этого было совсем достаточно для всеобщего бытия. Каждый такой богатый дом был удачно исполненной сольной арией Джельсомино и тихим уходом от каких-то нелепых законов для законно зависящих бедных. В поселке, искусственно выросшем у красивой реки и края леса, все было как везде, ничего особенного, кроме медленно проплывающих дорогих англо-немецких машин. Люди, удачно решающие большие дела в Москве и протянувшие хитрые нити за невидимый рубеж, старались жить за городом в собственных домах, а не на просторах огромных спальных районов многоэтажек с забитыми мусоропроводами, застекленными дырами окон, бледными лапочками с паутиной и запахом мочи в подъездах. Там жили менее удачливые по приговору судьбы их странного времени долгих испытаний. Тишина загородного поселка была умиротворенной, но иногда она нарушалась человеческим шумом или поскрипыванием сосен в такт ветру.
 Он купил этот дом четыре года назад обратившись к юристу, который и совершил покупку. Здесь ему думалось лучше, чем под пьяные крики алкоголь-гидрогеназы умирающей печени и давно мертвой души дяди Васи, живущего этажом выше в серой девятиэтажке, похожей на брошенный большими детьми кубик.
 Его кураторы, конечно же, помогли…, прекрасно понимая, что многоэтажные дома — это муравейник подчинения, психотронное оружие, постоянный стресс годами и полное разрушение любой передовой мысли. Он был уверен, что собственный дом — это самый главный трофей и победа над замысловатостью усложненной жизни. Но личные удобства и комфорт занимали его меньше, чем раздумья над законом «Тициуса-Бодэ», альфа-пента геометрии и странной закономерности океанских волн в районе мыса Горн. Он был особенно мыслящий человек, однажды открытый специально натасканным человеком в шляпе и давно работающий на каких-то продуманных людей.
В своих мыслях он ходил по ничейной земле, где-то в подсознании…, где нет ветра и горизонта, где нет никого, кроме непойманного «эха истины», смеющегося в унисон его мудрым мыслям. Он часто гулял на просторах собственного мозга, уставившись в любимую детскую фотографию. Он был в комнате, но мысли его были далеко в лабиринтах или у открытого окна в черно-белом доме, стоявшем на открытом поле. Он часто посещал этот мыслящий дом, среди застывших пшеничных колосьев, похожих на тонкое стекло. Там, на втором этаже воображаемого дома, постоянно было открыто окно, и кто-то застилал большую постель с вышитым кроликом на подушке и обязательно оставлял завтрак с закрытыми глазами. Там обитала его любовница –неизвестность и странный дедушка-внук с билетами на заоблачный цеппелин со значком серого свинца… Он стоял у окна собственного мыслительного комфорта и видел, и слышал, запоминал и открывал для себя спрятанные ответы. Затем все ответы он записывал за столом реального мира в существующий блокнот быстрой ручкой из реального магазина и отдавал своему куратору, которого он считал заблудившимся в тайге другом. Плотность его ответов потрясала какой-то огромный институт исследований, о котором он ничего не знал. Ему задавали вопросы, он на них отвечал, долго просиживая у окна нереального черно-белого домика стеклянных полей…
 Эдуард Михайлович многого не знал и жил здесь среди людей…, и жил там, у окна с аккуратной кроватью и видом на остекленевшую пшеницу. Формула его имени и глупость звукового отчества откликались в голове цифровым рядом, закономерностью букв и обозначением себя на отклик. Не больше. Сколько ему лет он не знал, об этом знала его документарная метрика и люди из какого-то офиса, учтиво увозящие его на работу через множество пропускных пунктов. Когда Эдик молчал, он был похож на серого, среднестатистического задумчивого человека в обыкновенном костюме и информативным взглядом в серых глазах. Но, когда он начинал говорить, большинство людей мало понимали ход его мысли. Какая-то медицинская комиссия написала в отчете замысловатый, состоящий из иностранных слов диагноз, понятный членам этой комиссии, но не ему. Он долго думал над латинскими фразами, звучащими в пустоте его сознания, не как о бумажно-медицинском приговоре, а как о выгодной ширме его дельнейшего существования.
 Перепроверив все термины на особой программе компьютера, он вывел формулу хитрых докторов. Этот диагноз для него был пылью в работающем проекторе его жизни. Его человеческое восприятие окружающего мира и происходящего вокруг медленно перемещалось от нормы до загадочных тирад. Он знал, как отличить длинные рукава смирительной рубашки, от длинных рукавов скомороха Петрушки, он знал, как слышать пустоту во время ее наполнения. Он знал ту грань содержания, которая многим живущим совсем не нужна. Ту самую грань, которая заставляет, однажды, остановиться и не думая о модных бутербродах в Макдональдсе, открыть себя заново в мире Броуна. Ту грань, над которой нужно сидеть и думать, размышляя во все стороны открытых законов. Ему было удобно и комфортно получать ответы на вопросы, звучащие от людей. Он знал, где их брать, что видеть, над чем смеяться внутри и как защищать себя от чужих хитростей и планов. Ему больше не нужно было целовать лягушку, чтобы появилась какая-то там царевна или балованная королевична с густыми волосами и пустыми глазами. В его жизнь пришли совсем другие времена…

   Ресторан был знатный, обрамленный портьерами королевских цветов и с необычным вычурным меню с непонятными словами на полу-французском языке. Певица на небольшой освещенной сцене затягивала своей песней в красиво пахнущий омут, выкручивая резко очерченными бедрами сразу по восьми сторонам света. Она играла распущенными волосами, заводясь сама и заводя танцующих мужиков на непристойные сладкие мысли. Она была похожа на красивую волосатую конфету с глазами. Голос у нее был настоящий и немного разнузданный с сексуальной поволокой открытого зефирного декольте. Певица была монументом внимания и нравилась всем, кроме осознанно некрасивых женщин и осознанно неуверенных в себе мужчин.
Народ в ресторане исполнял старинный ритуал накачивания адреналина во все вены, рыскал глазами и глотал обработанную спиртом воду вместе с салатами. Все нагоняли личный градус улучшенного мира и в танце исполняли вертикальные движения, чтобы чуть позже перейти к горизонтальным. Сигаретный дым медленно поднимался к люстрам, вытравливая совершенно несчастных мух, залетевших сюда случайно на собственную погибель. Хаос набирал свои обороты по тяжелой спирали людской мышеловки самого хаоса…
За уютным столиком на небольшой возвышенности сидела она, разглядывая зал в поисках нестандартных событий, чужих угощений, добровольных подношений и приятных коротких приключений. Тонкой рукой с накладными ногтями, разрисованными по последнему слову извращений моды и больного гламура, она тянулась к тонкому бокалу с одиноким шампанским. В свете соседней лампы ее рука красиво держалась за стекло с вулканическими пузырьками. Браслет на запястье играл свою личную арию привлекательности, отсвечивая в разные стороны каменными лучами. Она играла нудную роль паука в засаде с целью и даже с задачей исполнения своих прихотей, глубоких чаяний и пожеланий...
 Блуждающий официант с тщательно выбритым лицом, гуляющий между столами с подносом, изредка поглядывал на ее столик, ожидая заказ. Но сигнала не было, паутина молчала как струны нетронутой арфы. От скуки она хотела убийственного «спид-бола» или кокаина, чтобы отодвинуться от реальности белых и занудных скатертей. В ней медленно просыпался ресторанный волк. Он был не серым, как у всех, он был альбиносом с ядовитыми белесыми глазами и липкой конфетной слюной. Волк, ожидающий много сладкого в ярких цветных обертках...
- Это было бы не оригинально…
Произнес справа быстро подсевший мужчина с наглыми глазами и в белоснежной рубашке цвета самой верхушки Эльбруса.
Голос у него был бархатный, обволакивающий как новенький плед…, возбуждающий доверие и интерес. От него исходил волшебный запах неизвестных науке цветов, вперемежку с таинственностью умного графа Монте. Они посмотрели в глаза друг другу, как две изголодавшихся наглых Фер-де-Ланс на узкой тропе. Они уже понимали, что жить – это, все-таки, хорошо! Он уверенно и быстро поднял руку, на которую сразу отреагировал официант с умным лицом.
 – Гарсон, - быстро обратился он к официанту своим уверенным голосом, – принесите нам, будьте любезны, холодного шампанского с карамелью, лучший сорт, два «бланке» в соусе «бешамель», присыпанный «шеврез» и два «кокитт» в соусе «руй» …
- Руй…? Я прошу прощения, но у нас такого отродясь…, - в растерянности вставил умный официант, правильно подыграв мужчине.
- О…, но шампань-то у вас имеется? – с удовольствием глядя в глаза девушке, продолжал он.
- Да, конечно…
- Несите, со льдом. Лед отдельно, ананасы кубиком, тоже отдельно, пожалуйста, любезный… И шесть тигровых креветок в горячем оливковом масле… с запахами океана…
- Момент…  –быстро отреагировал официант, слегка улыбнувшись.
Он понимал больше, чем выражало его лицо. 
- Ну, наконец-то я могу спросить. Что было бы не оригинально? Вы так сказали, появившись неоткуда… – с удивлением в глазах, рассматривая его позолоченные пуговицы на пиджаке, спросила Лора.
На пуговицах был отпечатан знаменитый шотландский сорняк.
- Это было бы неоригинально, если бы я подошел как все и сказал: «Сударыня, разрешите к вам присесть!» или «Мадам, разрешите с вами познакомиться!» или «Мисс, разрешите вас угостить шампанским!». Это все не по мне... Вы мне понравились теплотой вашего взгляда и невероятными глазами. Разве можно устоять перед такими чарами. Устоять то можно, но не нужно. Необходимости в этом нет... Тем более, что вы сидите одна и ждете такого, как я, даже лучше…
- С чего вы взяли, что я кого-то жду?
Лора подняла бровь.
- За последние двадцать минут вы четыре раза доставали из сумочки зеркало и поправляли макияж, вы восемь раз переглядывались с официантом, который хорошо вас знает, а вы его. Вы по очереди снимали туфельки и ставили стопу ноги на пол, потому что туфли совсем новые и они вам жмут. Вы разминали ваши пальцы на ногах и все, кто сидит уровнем ниже, чем вы, это могли заметить. Но заметил только я. Вопрос: какая девушка придет сама на час раньше и будет сидеть, и ждать молодого человека, ни разу не позвонив по мобильному телефону и не рассказав ему, какой он плохой мужчина? Это же какая-то неправильная девушка была бы. Я бы сказал нестандартная... Добрый вечер, Красавица! Простите, что не спросил Вас, будете ли Вы шампанское и жителей морей с длинными усами, вкусным мясом и с полосатым тигровым отливом. Я принимаю решения сам, для себя и для той, кто рядом…
- И много рядом… таких? – быстро спросила она.
- А разве много таких красавиц, как Вы? Я вижу только одну, перед собой. Вы знаете, куда мы сейчас с Вами пойдем?
- Куда? –неуверенно спросила Лора, облизывая верхнюю губу.
- Мы идем танцевать!
 Он быстро встал и, взяв ее за ладонь, привлек к себе. Она молча покорилась, даже не думая нужно ли ей покоряться незнакомцу или нет. Она уже летела над собой и над собственным разумом, от осознания того, что он именно такой, какого она хотела всю сознательную жизнь. Его ямочка на щеке снилась ей много лет, оставляя капли горячего пота на ее ночном лбу. Он был умопомрачительно хорош и опасен... Так твердило ее сердце, качая кровь по приказу увиденного глазами.
Английский знаменитый дуэт выводил гармонию знакомой песни, укладывая его крепкие и романтические ладони на ее талии. Она дрожала так же, как в пионерском возрасте, когда первый мальчик впервые в жизни обнял ее. Лариса понимала эту дрожь, принимая ее всем сердцем. Она улетала в его руках, растворяясь в музыке и запахе его белоснежной рубахи. Она дрожала в предвосхищении чего-то захватывающего, неизвестного и желанного.
 «Я целую твои слезы… я верну каждую слезинку в твои глаза, и они будут еще прекрасней… не плачь, я люблю тебя навсегда…» - пел английский дуэт на умопомрачительно правильном английском языке.

  Отклонением от нормы называют многие болезни, среди них и шизофрения. Это такое же рядовое испытание, как и все на земле. При этом никто не знает, что такое сама норма, но надеется в глубине души, что… Испытанием можно назвать все, что внезапно приходит и остается, сопровождая разум или уничтожая его, медленно и быстро. Оно приходит, как будто кто-то нажал на новую кнопку исполнения неизвестной программы. Никто и никогда не вывел аксиому пограничного состояния, потому что врачи не шизофреники, никогда так и не смогли заглянуть в микромир обозначенного больного. Они могут рассуждать, но никогда не утверждать, что нейрон номер один миллиард двести сорок миллионов триста семьдесят семь тысяч двести четыре, не работает, вдруг и почему- то. Они его не видели. Они не знают, с чем он соединен. Они теоретики. Они просто ТЕО…
  Он стоял перед зеркалом прекрасно понимая, что световые фотоны его освещенного контура и затемненных полутеней, отражаются на полированной поверхности. Отражаются невидимо переползая в пространстве от поверхности его кожи на полированные зерна стекла. Никто и никогда не видел этого движения частиц в зеркала, никто и никогда. Он уходил глубже в собственных рассуждениях, он учитывал будущее отражение его лица в обыкновенном зеркале, стоя в воображаемом мире возле подушки с кроликом у окна на стеклянную пшеницу. Ему было удобно, надежно и спокойно в этом мире, где никто не задавал ему личных вопросов, ни умных, ни глупых, где стояла полная звенящая тишина. Иногда ему казалось, что красивый и гармонично вышитый на подушке кролик подмигивает ему одним глазом и громко щелкает двумя белоснежными выпирающими зубами. В щербинке между ними застряло что-то ярко-оранжевое, напоминающее кусочек морковки. Красные глаза пушистого зверя, внимательно наблюдали за его лицом, напоминая сосредоточенность хищника, а не вегетарианское создание. Кролик ждал терпеливо и уверенно, он чего-то ожидал своим кроличьим умом, по ту сторону любых человеческих пониманий…
- Энтропия- мера вероятности осуществления какого- либо микроскопического состояния, а также экспликации феномена альтернативности… - бубнил он себе под нос и быстро записывал корявым почерком в блокнот.
 Он поднимал голову и вслушивался в тишину. Иногда ему казалось, что кто-то поднимается по ступенькам наверх или спускается по ступенькам вниз. Это были его осознанные галлюцинации, которым он улыбался про себя. Они возникали из-за молчаливо спящих ушей. Уши не работали, они поглощали тишину и, не найдя ни одного звука, чтобы сообщить ему в мозг, успокаивались. Но мозг сочинял, он искал то, чего нет, он сигналил сам, поддерживая систему обеспечения и оправдания существования ушей, как нужного органа. Тишина была опасней, чем любые звуки, дающие картинку анализа и выводов безопасности существования. Тишина была гораздо опасней. Нет звуков, нет выводов о пространстве. Вакуум…Эфир…Мысль…Пространство…
- Между поверхностью тела самой ракеты и воздухом, я создаю плазменную активность, благодаря которой, все параметры ракеты сразу изменятся, уничтожив навсегда само понятие какого-либо показателя трения, - снова бубнил он под нос и быстро строчил в блокнот, –таким образом, каких бы размеров не была ракета, она превратится в часть эфирного мира с неограниченной скоростью и полетными показателями… Я ее вписываю в сам воздух, я ее вставляю в единое состояние с окружающим эфиром, выраженным в предыдущей записи...
За окном его воображения пошел тихий дождь. Он был слегка синеватым, потому что прозрачный дождь всю жизнь казался ему грустным. Он оторвал взгляд от блокнота и посмотрел на поле. Стеклянные колосья пшеницы принимали удары капель, издавая ксилофоновые звуки. Полилась музыка, заказанная кем-то. К окну подлетела бабочка. Она быстро уселась на подоконник и сложила крылья вместе над ее телом. Капли голубого дождя попадали на ее крылья и стекали вниз по бокам. Она стояла, слегка проседая на тоненьких ножках от очередного удара капли. Он    посмотрел на положение ее крыльев и быстро начертил правильную длинную линию какой-то лопасти, сделав запись чуть ниже «верхний абрис кавитационной полости при соприкосновении с водой обтекаемость равна верхнему пределу, но еще без применения плазмоидов».
Он продолжал работать за столом в реальном доме и реальной комнате. Глаза его были закрыты, он был не здесь, он был там, один…, у окна с голубым дождем и дрожащей бабочкой. Ему не нужна была спец программа проникновения в мир редких ответов, он там жил…, в этой программе, принятый ничейным домом, подушкой с кроликом и даже дождем. Он мыслил, как они и не мешал им существовать, он ничего не менял, а меняли его, медленно и загадочно, отдавая ответы на вопросы, как подарок к чьему-то Рождеству. Он продолжал бубнить себе под нос. Он писал быстро, как будто проливал шампанское на стол, шампанское, которое никогда не капало на пол.
- Чтобы понять сущность подушки с кроликом, нужно встроить каждый свой атом в кролика, нарисованного и несуществующего. Встроить свою сущность в хлопок или лен, покрывающий саму подушку, услышать ее чистоту и предназначение. Бабочка уже дала мне подсказку, дождь и стеклянный ветер, качающий пшеницу, тоже. Нужно всех благодарить, всех, всех, всех…
Он открыл глаза. В окне качались ветки дерева, обыкновенное темное облако меняло форму. Дождя не было и ветра тоже. Ворота были закрыты. Машины, на которой его жена Лариса уехала в подруге, во дворе не было. Он был один в доме с сумерками у стены. Его дом излучал тишину.

 Женское одиночество- это эфирная субстанция. Это унылое желтое волшебство быстро меняющее окружающий мир. Его женщины ненавидят, но регулярно оказываются в его объятиях. Одиночество от слова «один» — это временная энергия, оно становится навязчивым и невыносимым. Когда одиночеств много, они рядом и ничего с этой формулой поделать нельзя. Оно зовет забыться шерстяным пледом и книгой. Пледом и книгой, пледом и проклятым телевизором, пледом и кофе, и еще полной пепельницей сигарет…, коньяком и слезами, даже горькими слезами, под радостный хохот чужого отсутствия одиночества под окном.
 Лариска ненавидела свое одиночество при живом муже на втором этаже. Он был постоянно занят, что-то писал, иногда рассказывал словами, которых она никогда не слышала и не понимала. У них не было детей и, однажды, он сказал ей словами великого дворянина, толстяка с отдышкой, по имени Ги:
«Если в сорок лет по дому не бегают и не смеются дети, то по дому начинают бегать и смеяться приведения!»
 Он был странный, её муж, он был очень странный, и она вышла замуж только по расчету. Маленькому и скользкому расчету, никогда не работать и иметь все. Она рассчитала этот брак, как полет блестящей ракеты к той самой звезде Глиссе 581, о которой он ей все время рассказывал. Но астрономия ее не интересовала, она занималась земными расчетами своего счастья, супер-счастья, нано-счастья, чужими руками очень странного мужа… Он делил с ней прекрасную финскую крышу, много горячей воды и большое пространство дома, где для двоих было очень много места. Порой она ловила себя на мысли, что ненавидит его. Ненавидит за его отрешенность и постоянное пребывание в каком-то далеком мире, куда ей заказан путь навсегда и нет ни одного входного билета. Она просто жила, наслаждаясь полным отсутствием работы, занятости и каких-либо интересов. Она просто жила, просыпаясь в одиннадцать часов утра, а то и позже, часами просиживая в ванной и рассматривая бесполезные длинные ногти на руках. Она вела жизнь планктона, не задумываясь о завтрашнем дне и о сегодняшнем тоже. У нее был Он, ее Кролик, как она его прозвала про себя, из-за выпирающих двух передних зубов верхней челюсти. Иногда между его двумя зубами застревал кусочек морковки и она, сидя на кухне, начинала смеяться, мысленно пришивая к его трусам мягкий хвостик. Разглядывая его лицо в очках, его нос и руки, она ненавидела все это с каждым днем все больше и больше, живя мыслью о собственном лекарстве против него.
 Лариска даже не подозревала, что покупала это лекарство для своей души, совсем не в аптеке, а в хозяйственном магазине у лживой одинокой тетки с зубами из золотого железа. Она многого не понимала, проигрывая свои дни на подмостках одинокой семьи без детей и без лекарственных слов. Она никогда не читала книг и не черпала оттуда разнообразный и бесценный опыт поведения других женщин, она рассуждала о своей жизни сама…, медленно, критически медленно… Она считала, что думать — это грустно.
Лариска дружила с Вероникой, настоящей бизнес –леди, как о ней говорил народ. У Вероники был магазин под названием «Шальная Леди». И никто, никогда не задумывался о том, что само понятие слова «Леди», уже полностью отрицает, что она должна быть почему-то «Шальной» и заниматься любым бизнесом. Они обе понятия не имели, что Леди — это старинный, английский элитный статус высокообразованной, культурной, правильно и медленно говорящей, имеющей невероятную осанку и самодисциплину, одетую на уровне изысканности, всегда с прической женщины. А не обыкновенной торговки с накладными ресницами, курящей, разговаривающей матами и зарабатывающей на прибавочной стоимости результатов чужого труда. Она постоянно носила распущенные длинные волосы, которые часто обмакивались в суп или в чашку с кофе. Для любого здравомыслящего человека Вероника была обыкновенным механиком- водителем цыганского танка, но она наслаждалась изуродованным русским статусом, английского олицетворения Добродетели.
Они обе не знали, что словосочетание «бизнес-леди», это настоящий несочетаемый идиотизм, фальшивая массовая истерия, клише и смешное определение того, чего в природе быть не может. А еще они мечтали стать «светскими львицами», определением еще более глупым для не осознающих себя масс. Ни в коем случае не светскими собаками, скунсами или утконосами, а только львицами. Клише для глупости на их уровне срабатывало очень быстро и превращалось в нечто особенное. Какие странные люди? Им обязательно необходимо красивое определение личного статуса. Статус простого человека их давно уже не устраивал.
Лариса и Вероника свои идеалы получили вне какого-либо приличного заведения, они их поймали на всеобщем сквозняке безграмотности и подражания совсем чужой и очень далекой жизни. Вероника была ей интересней, чем ее Кролик, это был ее мир: понятный, пафосный и быстро пролетающий мимо, как колибри…, навсегда…, каждый день. Лара сама крутила свою женскую трубу с калейдоскопом, разглядывая замысловатые узоры и переливание цветов, при этом полностью не осознавая мир, окружающий ее. Она была планктоном, нашедшим теплое течение сладко засахаренной воды и несущим ее куда-то дальше, в мокрый эфир пространства с коротенькой метрикой собственного существования. Она была уверена в своем завтрашнем дне, даже не подозревая, что ее завтра в списках Бога уже не существует.

Их дом стоял у самой дороги отделенный красивым сплошным забором от некрасивых прохожих и красивых машин. Кролик часто подходил к забору открывал дверь и вглядывался в проходящий народ. Со стороны…, просто стоял человек и смотрел на улицу, делать ему нечего, вот он и стоял…  И никто не знал, что мужчина в очках, стоящий у забора, проводит заключительные эксперименты по редчайшей теме проникновения во всё…
«Все, кто идут пешком, это обслуживающий персонал в богатых домах. Они уже отделены от таких же, как они людей, но хозяев. Они разделены удачей, развитием событий собственных судеб, скоростью исполнения собственных желаний и направлением неписаной кармы их душ. Богатые такие же, как и их обслуживающий персонал, но только с уровнем испытаний намного большим и опасным!» - раскачивал свои мысли Кролик.
«Богатые берут слова на прокат, потому что у них вербальный день, их слово имеет большее значение, чем у садовника, слесаря или прачки. Им нужно постоянно говорить, чтобы иметь влияние на мозги исполнителей, которые есть часть механизмов зарабатывания денег. Они должны постоянно искать новых врагов, а враги искать их, для того чтобы выливать словесную пену друг на друга и создавать процесс энтропии. Так происходит встраивание друг в друга у них, в единый игровой клубок всеобщего времяпрепровождения для удачи. Я пошел другим путем, который мне посоветовал кролик на подушке в темно-белом домике моего мозга. Вот проходит мимо кинетический специалист или, по–простому, слесарь. Я вижу, что он зол, он недоволен собой, его зависть брызгает в мозг черными чернилами и уродует его еще больше. У него дома нет изобилия, к которому стремиться любой нормальный человек со времен кроманьонцев, он переживает это. Он видит каждый день изобилие в богатых домах, но он не видит там больше ничего. Этой схеме неравенства уже сотни тысяч лет, и никто искренне не остановился. Он не видит, что в богатом доме живет дух измены, нелюбви, раздраженности, лжи, лицемерия, одиночества и огромных возможностей все это развивать дальше. Он видит другое, мертвое, блестящее и материальное. Какой мудрец так разделил людей на искушения? Невероятный эксперимент, просто гениальный! Конфронтация на уровне зависти, пожирающей внутренности и черные нити нервов. Как слаб человек, хоть и может раздавить трудового муравья до смерти…».
Слесарь остановился и посмотрел в небо. Он поставил сумку на землю и обернулся вокруг. Кроме мужика в очках, стоявшего у забора, он не увидел больше никого. Он быстро снял туфли, носки и босиком пошел по траве. Слесарь нагибался у каждого одуванчика и нюхал его, получая невероятное наслаждение. Затем он подошел к дереву и, обняв его натруженными руками, закрыл глаза. Он излучал мир и покой, выбрасывая из своей головы липкую субстанцию, которая не давала ему спать по ночам. Он обрел свободу от вонючей и липкой гадости под русским определением - зависть. «Нельзя найти новый путь, идя по старой дороге!» - мелькнуло у слесаря в голове и растворилось в запахах леса. Теперь у него будут совсем другие сны… и это снова сделал я.
- Все работает. Как я и предполагал, как меня научил Кролик на подушке… – прошептал Он и улыбнулся. «Еще хочу попробовать. Мой мир, это то, во что я верю!» - его мозг медленно перешел в сумеречную зону анти-сознания. «Какое счастье, что я учился в школе плохо… Боже мой, какое счастье… Я оставался собой и не следовал их тупым постулатам. Школа формирует привычку следовать властям, она вырабатывала рефлекс следовать приказам сверху, отнимая полностью свое мнение, отличное от мнения власти. Я себя сохранил, я себя сохранил…» - стучало в висках давление крови.
 Кролик повернул голову и увидел машину, быстро мчавшуюся по шоссе. Машину черную и блестящую, как катафалк. Она везла своего водителя прямо на тот свет, до которого оставалось совсем немного движений стрелки. Кролик уставился на водителя сквозь стекло и трансформировал себя в его мозг. Он вошел туда через правый глаз, быстро и медленно, с готовым приказом остановить немецкую сталь. Машина быстро остановилась и водитель, открыв дверь, выскочил из нее наружу, трясясь от страха. Он закурил и стал оглядываться по сторонам, заметив только мужика в очках у красивого забора. Он не знал, что этот мужик в очках, редкий человек, знающий, как уйти от ловушки глупых поступков…
- Ага, вот это уже побочное явление! – прошептал Кролик, поправив очки и улыбнувшись.
Он закрыл глаза и мысленно внедрился в мотор Мерседеса, увидев там массу хитросплетений чужой инженерной мысли. Мысленно он что-то там открутил и, развернувшись, захлопнул за собой дверь. Эксперимент удался уже второй раз. Подняв голову вверх, Кролик увидел на сосне сидящую ворону. Он посмотрел на нее внимательно и ворона быстро спикировала к нему под ноги. Она стояла без движения, глядя вверх, прямо ему в лицо и моргая черными бусинками глаз…
- Что скажите, Сударыня Воронцова? Как самочувствие? Хотите кусочек сальца? – спросил он, улыбнувшись. – Пусть эти дураки продолжают думать, что я шизофреник, так удобней, не правда ли, птичка…?

  Лариска посмотрела на часы. Время исчезло и растворилось в пространстве, скользнув в утреннюю неизвестность. Она прочувствовала каждую секунду своего дыхания с этим мужчиной. Такого секса у нее не было никогда. Ее головной мозг черным фломастером зачеркнул ближайшее прошлое, и она жила только сейчас, медленно возвращаясь в реальный мир. Он был в ванной. Вода стучала по кафелю сплошной мокрой мелодией. Его терпкий запах стоял в воздухе обнимая подушку и ее волосы. Ей страшно захотелось пить, и она вспомнила о бокале с недопитым мускатным шампанским, стоявшим у большой и толстой кровати. Лариска хотела повернуть голову, но у нее ничего не вышло. Она отдавала приказ повернуться всем телом и встать. Ничего не произошло. Странное чувство проникло в голову вместе с необъяснимым страхом. Она захотела немедленно встать, но снова ничего не получилось. Все ее тело, было скованно какой- то мягкой железной силой. Она лежала и моргала, глядя в потолок и ничего не понимая. Раскрыв рот, она попыталась крикнуть или даже заорать. Но звука не было, хрипа не было, кроме дыхания не было ничего…
Лариса лежала обездвиженная на шестом этаже огромной гостиницы в номере с самой отвратительной цифрой -118, уже давно известной в определенных кругах, как личная цифра Смерти. Вода перестала биться в истерике и затихла, спрятавшись в никель крана. Он вышел из ванны: тренированный, красивый и наглый… Подойдя ближе и не обращая никакого внимания на нее, он взял телефон и ткнул пальцем в дисплей. По его спине стекали струйки нейтральной воды, отблескивая и отражая утренний солнечный свет. На правом плече была надпись, которую она не смогла разглядеть в темноте прошедшей ночи и страсти. А под надписью, широко открытая, огромная пасть медведя с клыками и розовым языком. В пасти, стоял зажатый человеческий череп, рассматривающий мир насилия пустыми, давно потерявшими глаза, темными дырами…
- Все готово…, через десять минут можно эвакуировать! - отчеканил он, выбивая каждое слово тренированным и безразличным голосом.
Он стоял голый, повернувшись к ней спиной и смотрел в окно. Она снова постаралась шевельнуться. Ей показалось, что в комнате чем-то запахло, это пахли его мысли, мысли о выполненном долге и законченной работе. Лариска почувствовала, как слеза наполняет глазной резервуар и, быстро перелившись через ресницы, убежала по щеке вниз. Она догадывалась по звукам его существования, что он щелкнул крокодиловым поясом, одел пиджак и застегнул на руке золотой «Grisogono». Подойдя к кровати, он бросил в пакет два бокала и пустую бутылку шампанского, затем туда же бросил пепельницу с окурками. Ни сказав ей ни слова, он оставил дверь приоткрытой, тихо скрипнув дисциплинированным новеньким замком.
 Наступила тишина, тишина одиночества анестезии, неизвестности и пустоты. О чем думать и размышлять она не понимала, из-за внутренней дрожи и холодного железобетонного страха. Она была в панике… Мозг отсчитывал десять минут, о которых он сказал по телефону и ее маленькая логика, подсказывала ей, что сейчас сюда кто-то придет. Придет, чтобы ее «эвакуировать». Странное слово. Если бы люди видели все слова в разных цветовых гаммах, то слово «эвакуация» было бы белым, облегчающим опасность с надеждой на сохранение жизни. Но ей казалось, что приближается что-то ужасное, невероятно отвратительное, без продолжения чистого воздуха. Её женская интуиция включилась на полную мощь, мозг звал на помощь, часы отсчитывали минутные круги. Жизнь рисовала свою совершенно неизвестную никому картину. Таков был сценарий, нарисованный из дальней тени кем-то существующим, дышащим таким же кислородом, как и она. «Пути Господни неисповедимы…» - мелькнула в ее голове бабушкина фраза. Но она не знала продолжения этой фразы! «…но если они для кого-то исповедимы, то это тоже Господни пути!».
Мобильный громко разрывался, вереща пустую песенку известной одинокой куклы с кокаиновыми глазами. Мобильник дрожал быстро, слегка подпрыгивая на поверхности и отстукивая веселые кладбищенские ноты. Это был звонок не мобильного телефона, а самой судьбы. Тихо открылась дверь, и кто-то вошел в комнату…

  Седой человек сидел за столом. Он не курил, потому что руководил своими желаниями и берег свое здоровье. Он смотрел на белоснежные манжеты своей рубахи и на новенькие часы, сделанные не в России. В моменты внутреннего анализа, его глаза жили отдельной жизнью и просто занимали себя переходом от одной картинки к другой. Он думал, плавно переходя в широкие размышления с глубоким анализом. Накануне он получил докладную, описывающую интересный факт жизни его подчиненного. Подчиненного, стоявшего у окна и ожидающего начало разговора, от которого зависело слишком много, чтобы пропускать такие доклады мимо пальцев ног, рук, глаз и разума.
Из текста докладной следовало, что Листопад, пригласил на загородную дачу своих друзей перед тем, как зарезать и освежевать живого молодого поросенка, он вымыл ему пятачок и, взяв поросенка в руки, вцепился в его нос зубами. Несчастное животное орало на всю округу, разрываясь от боли, а Листопад смыкал челюсти, ощущая медленный хруст носа жертвы. Затем поросенок обмяк и умер от болевого шока у всех на глазах. Все были поражены, глядя на окровавленное лицо Листопада.
Седой руководитель отдела размышлял во все стороны своих умственных возможностей о внутренней архитектуре поведения подчиненного, стараясь все списать на его тяжелую работу в Афганистане. Но списать не получалось…, не хватало логики и открытого будущего для такого офицера. Нормы не было, был тяжелый сдвиг психики в реально больничную сторону обыкновенной психушки с каким-то диагнозом Кандинского-Клерамбо. Сумеречная зона его поступков, упрямо диктовала делать немедленные трезвые выводы… 
- Листопад, что скажешь о вчерашнем дне нашего подопечного? – спокойно спросил Седой, глядя на одинокую и провокационную ручку на столе.
- Ха…, – быстро отреагировал стройный модник у окна с водянистыми глазами садиста, – его ум разрабатывает очередную концепцию подготовки аэродрома для приземления тополиного пуха… – выпалил подчиненный, автоматически прилизывая виски своими пальцами и наслаждаясь собственным остроумием.
Седой медленно поднял глаза и посмотрел на своего подчиненного, как на грязную помойную крысу под огрызком новой газеты.
- Ты мне напоминаешь отрывок из «Полковнику никто не пишет» особенно то место, где Габриэль Маркес пишет о социальных хамелеонах. Вместо того, чтобы наслаждаться собой, ты бы вник в человека, который нужен государству не меньше, чем новый танк или подводная лодка. Я же все вижу…, я даже знаю, насколько ты ненавидишь замысловатость в работе и обязательные к исполнению приказы. Я знаю, что ты думаешь и как ты выполняешь поставленные задачи. Я думаю, что наш объект нужно перепоручить совершенно новому работнику, который со всей серьезностью отнесется к уникальной личности нашего изучения. Тебе я назначаю обязательную и обширную экспертизу у наших психиатров по нескольким причинам.
Первая: я совершенно убежден, что твое место в другом подразделении, которое не занимается тонкой умственной работой с проникновением в ментальный мир объекта. Далее…, ты давно уже создаешь психологическую проблему, нарушая баланс моей работы, и я этого не скрываю... Я не думаю, что сейчас тебе нужно что-то мне рассказывать, занимать время и пробовать меня переубедить, ты же знаешь, что это бесполезно... Я всегда принимаю решения только имея факты на руках…, и ничего больше…, кроме самых прямых и упрямых фактов. Твои речи всегда напыщенны логикой эгоизма и самолюбования. Мне дано право вести эту операцию, и я доведу ее до нужного результата, но без тебя. Все отчеты мне на стол и пока свободен… Да! – добавил седой человек, слегка улыбаясь. – Подумай на досуге, почему все молодожены после ЗАГСа выпускают на волю обязательно белых голубей? И никто из молодоженов, никогда не выпускал двух черных летучих мышек? За что голубям такая честь, они ведь гадят всем на головы, а летучие мыши нет? Трудно найти человека, на которого нагадила летучая мышь, не так ли? Когда будешь искать правильный и логический ответ, не предлагай никогда сырой вариант о том, что такие молодожены просто сошли бы с ума. Любой здравомыслящий человек, может выпустить на волю летучую мышь, голубя, скумбрию, крысу и даже живого маленького поросенка. Я знаю, что мое мнение, не есть божественное откровение для тебя, и все же… Чтобы через семь минут, документы по «Кролику» были здесь, исполнять…!
- Почему семь, Шеф? – растеряно спросил подчиненный, дернувшись при упоминании поросенка.
- Вопрос неправильный. Снова характеризующий тебя, как человека не в поле работы. Семь минут, потому что тебе нужно выйти отсюда, закрыть дверь, пройти по коридору восемьдесят четыре шага, достать ключи от кабинета, открыть, зайти к себе, достать ключи от сейфа, открыть его, достать папку, закрыть сейф и все проделать в обратном порядке. С твоей медлительностью, даже девять минут. Скажи, сколько у нас в управлении ступенек перед входом?
- Э..э…э…
- Не напрягайся. Незнание окружающего каждодневного мира, всегда таит множество пунктов ситуативной опасности. Самоанализ- это основа выживания! Словом, тебе еще многому учиться… В последней командировке в Японию мне повезло провести четырнадцать судьбоносных минут с живым японским мудрецом. Он сказал: «Если хочешь сожрать рыбку из домашнего аквариума, обязательно спроси разрешения у кота, так будет меньше непредсказуемых ночных проблем». А впрочем, для тебя это слишком глубоко…   
  Седой ненавидел человеческий фактор и всячески избавлялся от него. Он сотни раз убеждался, что, как только все расписано по минутам и по секундам, розданы роли и сценарий утвержден на самом верху, обязательно что-то пойдет не так. И в этом «не так» виноват не он, а кто-то из подчиненных. Кто-то отвернулся прикурить сигарету и прозевал, завернул не в тот переулок и опоздал, не подкачал колесо, забыл цифру или важную деталь, потерял ключ, не выспался, влюблен и еще черти сколько причин в огромном специальном списке человеческих глупостей. Седой человек с военным мундиром в шкафу давно взял за правило: при малейшем подозрении на идиотизм чужих поступков, этого человека быстро отодвигать в сторону. Он давно понимал, если взвесить все варианты, то может получиться задуманное, если что-то упустить, все пойдет по чужому сценарию. Седой продолжал сидеть за столом и размышлять об играх с судьбами человеческими. Он думал не об отстраненном от работы Листопаде, он думал о тонкой линии перемен у очень чувствительного человека, которого он вел уже четыре года, дружил с ним и вникал в тот сумеречный мир, куда ему, полковнику Эрсте, дорога была закрыта навсегда - в мир редких ответов на стратегические вопросы. Он всегда помнил, что «Кролик», человек вечерне-ночной, он изучал его полностью, от частоты смены зубной щетки по собственному желанию, до его реакций на женский блуд его жены. Его интересовало все связанное с тонким миром существования его подопечного. Он любил погружаться в объект, выискивая самостоятельные пути среди миллионов вариантов чужого мышления. Он включил компьютер и задал задачу «Лунная моль». «Как странно, что она посещала его в последний раз в том мире? И он знал заранее, что это Мадагаскарская Комета. Чтобы поддерживать разговор с объектом, нужно знать многое, что ему интересно. Итак, что же такое эта Лунная Моль?»
 
  Кролик, он же Эдуард Михайлович Соболев, смотрел на часы на кухонной стене. Дома он был один и все время ожидал, что вот-вот придет его Лариса. Он ждал уже третий день, часто поглядывая на часы, мысленно проникая в пространство и отслеживая незначительные перемены в воздухе. Телефон молчал, а часы разрезали воздух на ровные стуки, рисуя бывшее прошлое и точно обещая будущее. В школе его звали Эдька, как нечто маленькое и беззащитное и издевались над ним до самого десятого класса. Он их прощал каждый день, потому что знал, что они несовершенны и приговорены к быстрому концу. Все коллективные пересмешники — это люди слабые и такие долго не живут., потому что насыщают свой организм удовольствием от чужих страданий. Маленькие гедонисты своих коротких жизней. Они насыщают себя до определенной точки, когда этот сгусток наслаждений убивает их сам. Они еда или пища темных начинаний, которые пожирают их изнутри, поражая раковыми клетками и неизвестными полями, где вместо мин, вставлены вирусы с уникальной формулой. Уж этого добра, ожидающего сигнал к атаке, витает в воздухе очень много. Эдик понимал это нутром, не прочитав ни строчки об этом в книгах, ни услышав об этом от умных стариков или учителей, которых никогда не было в его жизни. Он часто задавал себе вопрос – «Откуда я все это знаю?» и никогда не получал ответ.
 Прошло всего лишь тридцать лет после школы и из тридцати человек, осталось только семеро. Многих забрала черная звезда с арабским названием «Аль-Коголь». Они все время хотели забыться и убежать из мира собственных неудач, хаоса и упрямого неисполнения желаний. У них не было сил, чтобы бороться с тем, чего никогда не существовало в природе. Где-то там, наверху, джойстик в чьих-то холеных руках стирал их год за годом, как ненужный человеческий хлам, выбравший путь теней и скверны. Двое покончили с собой по причинам вообще необсуждаемым ни на земле, ни выше. Им не понравилось здесь…, в мире ежедневных разочарований… Что тут поделать? Ошибка реальности, там…, наверху… Они были быстрыми проходимцами и поэтому прошли мимо. Кто-то ушел в наркоманы, ежедневно поднимаясь на острые, как шприцевая игла, вершины горячих небес. Романтики «оргазмотрона» искали крылатый зефир для определенных центров головного мозга, тихо прикрывая глаза и плотно закрывая двухстраничную тетрадь собственного существования. Вместо иллюзии полета они падали с небоскребов собственных хижин в шевелящуюся червивую массу, наслаждаясь вонью и слизью чужой немощи и смертельных заблуждений…
И только он один добрался до одинокого асфальта, где стоял его личный кубок «Стенли», кубок - не значащий ничего…, кроме громкого хохота, того самого, кто держит джойстик и иногда шмыгает носом от удовольствия. Тридцать человек, тридцать дорог… Тысяча человек, тысяча перепутий… Миллион человек, миллион чужих перекрестков и никакого единства, никакого…, кроме постоянных препятствий до иллюзии победы. Кошмар или обыкновенная схема чужой, необыкновенной игры с реальным вводом в заблуждения? Дизайн стульев для медведей, никогда не интересовал Машу. А есть ли вообще у медведей стулья? Ни взрослых, ни их детей, будущих взрослых, это не интересует, ни Маша, ни Медведи, ни аллегория их собственного бытия. Обыкновенная надпись на красочной книжечке для детей с магией двух букв «М». Надпись, как дорога в иллюзию…   
 Он закрыл глаза и стал внимательно собирать в пучок образ жены. Затем несколько импульсов в сторону ее образа, и он оказался в больнице, где белый свет уничтожал тени даже под кроватью. Женщина лежала с забинтованным лицом под белоснежной простыней. Половина ее руки была открыта, и почти прозрачная змея из капельницы впилась ей в вену, как тонкий лиановый отросток. В палате было тихо и спокойно, как в его иллюзорном домике у пшеничного поля. Он осмотрелся, повернув голову направо.
«Таких больниц не бывает!» - мелькнула самая первая мысль.
 Кровать импортная с дорогими простынями. Столик тоже. Оборудование новенькое. Все чистое и дорогое. «Не для всех… Она попала в аварию?». Эдик приблизил свой взгляд изнутри к руке Ларисы. Чужие ногти, чужой маникюр, чужое колечко на пальце. «Странно… Хотя, что есть «странно»? Это всего лишь сомнения увиденного. Это она, ее нос, ее плечи, даже родинка на плече, тоже ее. И все же, что-то не так… Ее сегодня не будет, это так же правильно, как и то, что я не встречу никого на втором этаже. Он опустил свой взгляд ниже по простыне и увидел пальцы левой ноги. Их было пять, как обычно, но не это было ему интересно. Три пальчика были ее, а два нет. Та же форма, те же изгибы, тот же рисунок правильных ногтей с белой искусственной полоской сложного педикюра. Он их узнал…, но два других были чужие с незнакомыми изгибами, чужими щитами ногтей, и смещением на целый градус от привычного рисунка.
«Она жива, а это успокоительный факт моего существования!» - говорил его мозг с полным безразличием.
Лариса для него была образом молочного синтеза, но не более. Он всегда знал, что её душа пожелает обо всем…, кроме мусорных грехов с чужими мужскими телами. Он был вне ее поля и территории её сознания. Он был рядом, но его никогда не было... Обоюдная выгода была на лицо. Кролик Эдик понимал, что жена не может быть врагом. Она доверенное лицо, она мудрые мысли за спиной, она видит больше предупреждений, она должна быть локатором впереди. Но свершившийся факт его женитьбы он понимал, как обыкновенную страницу своей жизни. Она не мешала его безразличию, она никогда ему не мешала. Она была женщиной, которая всегда радовалась отключению света. Отключению света в собственной голове…
   Кролик смотрел на стену черно-белого дома собственных размышлений. На стене появилась фотография дровосека, до боли похожего на его отца. Он стоял с топором в крепкой руке и мило улыбался фотографу на просеке возле широкой реки. Он был доволен собой, но он не знал, что сам лес, очень недоволен им. Глядя на давнюю фотографию отца, он понимал отчего у него была аллергия на цветочную пыльцу и на тополиный пух, на амброзию и на семечки подсолнуха. Ему мстил весь растительный мир за убийство себя. Отец пил микстуры и ел таблетки, запивая их водой и помидорным соком, то задыхаясь, то кашляя, то отекая глазными мешками с забитым носом. Он платил за веселые убийства разных деревьев, он просто платил, как любой шашлычник на пенсии. Кролик смотрел на фото отца и запоминал все, что ему диктовали уши…

  Лариска появилась утром, через двадцать восходов солнца. Он не смотрел на часы или на календарь, он жил в своем мире, куда время никогда не заходило. Там не тикали человеческие механизмы мгновений, не нарушалась звенящая тишина, и никто никуда не спешил. Люди используют фразу полную лжи - «…и время, вдруг остановилось!». Никогда не может остановиться то, чего нет. Он знал, что с ней, где она и тот самый момент возвращения. Она зашла в дом медленно провернув блестящие ключи. Осмотрелась вокруг, как ребенок, рассматривающий большой глобус. Сняв милые туфли, она на цыпочках новых колгот прошла на кухню и открыла холодильник. Взяв бутылку начатого кефира, она сделала три глотка и вздохнула с облегчением. Он стоял на лестнице между этажами и наблюдал за ней. Ее волосы были чистыми и ухоженными, ноги были длинней, чем раньше, как будто она побывала на ложе Прокруста. Новенький кремовый плащ, пахнущий больницей, одиноко висел на вешалке. Милые туфельки стояли рядом, а не валялись в позах подбитых танков, как обычно. Он везде увидел дисциплину и самоконтроль, так не свойственную его жене.
«Не может быть, чтобы банальная автомобильная авария пошла ей на пользу!» -подумал он.
 Лариска, все так же на цыпочках вышла из кухни, широко расставив руки в собственном па, и они встретились взглядами. Она улыбнулась…
- Здравствуй, ты отсутствовала из-за аварии, я знаю. Добро пожаловать в цветной дом! – не громко сказал он и, развернувшись, пошел в кабинет.
- Здравствуй, я отсутствовала из-за аварии, ты совершенно прав… Я рада быть снова рядом с тобой, потому что жить без тебя — это невыносимо тяжело, мой дорогой Кролик!
 Она смотрела на его реакцию, говоря последние слова ему в спину. Он остановился.
- Все считают меня сумасшедшим, сдвинутым по никому неизвестной цифровой фазе, у которого не все дома. Я надеюсь, что именно ты понимаешь, что я более чем нормален, никакой фазы у меня быть не может, и на самом деле, сейчас у меня дом заполнен под завязку тобой и мной…
-Ты совершенно прав… Я только добавлю, что фазы — это к устройству электрических потоков, о которых умничал сам Резерфорд и, однажды, признался, что он понятия не имеет, что же это такое на самом то деле, это электричество? У тебя все дома, полный набор, ты и я, а есть еще фотографии, несколько мышей в подвале, обитаемое беличье гнездо на чердаке возле старого велосипеда и даже говорящий ящик японского производства. И последнее, умный человек сойти с ума не может, это обыкновенная фраза-штамп, которой удобно пользоваться всем. Ум — это не шоссе и не железнодорожная колея, ум — это не грузовик и не электропоезд, он сойти никуда не может. Ум — это не второй этаж уютного домика среди пшеничных полей, он не может сойти с ума и спуститься на первый этаж, чтобы позавтракать со мной швейцарский омлет с имбирными лепешками. Фраза – «сойти с ума» — это всего лишь штамп объяснения глупости чужих поступков, никак не соответствующим с собственным представлением о порядке хода вещей. Эту фразу бросают в воздушный эфир для того, чтобы обозначить свое мнение.
 Он слушал ее завороженно, складывая каждое ее слово в отдельный ряд в голове. Он понимал и принимал сказанное, удивляясь знакомым ему давно возникающим образам. Она попала в точку, не нарисованную нигде... Он спустился к ней и, взяв ее за руку, повлек за собой на диван. Глядя ей в лицо, он начал с азартом:
- Хочу с тобой поделиться. Представь себе, Смерть, это всего на всего эфирная волна с предупреждениями о себе. Она тесно связана головным мозгом человека. Следи за событием и цепочкой чужих мыслей. Человек встал утром и стал собираться на работу. В его голове не могло быть ничего страшного, так себе…, обыкновенный день жизни, нужно много дышать и ходить, сражаясь за деньги. Кто-нибудь, завтракая каждое утро на кухне, задает себе вопрос – «Умру ли я сегодня?».
Звонок номер один: у него немного мятая рубашка, жена просит ее снять и погладить, он отказался с мотивацией, что он опаздывает. Опаздывает куда? На встречу с эфирной волной! Если ему сказать об этом, он поверит? Никогда. Это уже вопрос неподготовленности самого человека к любому дню в его жизни. Так он создан, только…, когда ему отрубят голову, он понимает, что это возможно. И это так и происходит, как жуткий сюрприз… Итак, жена не погладила рубашку и не затормозила его путь к ужасу.
Звонок номер два: его ребенок был ленив, он не сделал математику и попросил помочь отца, на кухне, за завтраком…, и побыстрей. Ответ тот же - «я опаздываю!». Кто ему сказал, что он опаздывает? Безмолвные часы? Так это выдумка человека для удобства нахождения в пространстве и только... В доме лифт и ступеньки: всегда две альтернативы спуститься или подняться. Только две альтернативы для тех, у кого нет крыльев, а их нет ни у кого... Лифт плавает туда-сюда с одной скоростью, установленной электронными датчиками. Соблюдение одной скорости, это уже система и отсутствие хаоса. Лифт — это судьбоносная система без выбора, которая всегда корректирует скорость передвижения человека в пространстве.
Человек увидел, что лифт занят. Он побежал по ступенькам, думая, что самостоятельно выбрал вторую альтернативу спуска тела к земле. Скорость его спуска всегда разная на разных пролетах лестниц. То быстрей, то медленней, ему бы ногу подвернуть, но нет, он бывший бегун, он же спортсмен... И снова удобный штамп, заверяющий любого в том, что ему ничего не угрожает в ближайшие пятьдесят лет. Спортсмен, это не просто человек? Это человек-буревестник? Он умелый диспетчер своего ползанья по земле? Путь этого человека каждый день проложен мимо стадиона, огороженного высоким чугунным забором в виде фигурных частоколов с заостренными стрелами-пиками наверху. Он идет и думает о своем, у него свой мир и мысли, которые летают и обязательно противоречат друг другу. Он не думает ни о чем, кроме работы, он отстранен и этим уязвим для эфира. Его мыслительный аппарат заключен в колбу под названием «голова». Эта колба в оболочке и обслуживается станцией по накачке крови, станцией химического синтеза молекул извне, станцией выработки хвостатых размножителей и еще многим, многим. Все они обслуживают мысли человека и ему плевать всю жизнь на обслуживающий персонал самого себя. Как только его поглощают ненужные мысли и отрешенность, приходит эфирная волна.
Человек проходит мимо стадиона, он спешит, он в себе, и он падает от страшной боли в шее, он теряет сознание. Сознание он потерял, потому что так выгодно его станциям обслуживания, чтобы разобраться, что там такое, черт побери, произошло наверху с шеей?
А произошло вот что: лучник –спортсмен, исполнитель эфирной волны, утром поставил мишень и с семидесяти шагов выстрелил в нее. Титановой стреле снова было глубоко плевать на лучника, и она со скоростью 180 километров в час, с тихим свистом эфира, выбрав новую цель, понеслась вперед. Стрела прошла мимо мишени, мимо витиеватого чугунной забора, мимо дерева и, вылетев за пределы стадионной границы, вонзилась в шею человека, который, почему-то, спешил на работу…
 Нелепо, идиотизм, абсурд…, средь бела дня, в центре города и вдруг стрела в шею! Что за чушь? Дегенератттто…! Бред… Не может быть такого никогда… Штампы, разнообразные штампы… Имею вопрос, а кто знает наверняка, что может быть, а что нет? Это просто эфирная волна с предупреждением о себе. Жена, мятая рубашка, сын лентяй, математика, я спешу… Отрицание спасения. Попался! Люди списывают на удобное слово – «судьба». Им обязательно нужно слово-штамп, объясняющее все. Когда есть объяснение, им легче живется. На том и тупик. Жизнь- это проездной билет, который могут забрать в любую минуту. И только мой кролик, вышитый на подушке, знает, кто это все придумал и внедрил в нашу жизнь…   
- Я думаю, что этот человек не умрет. Это урок ему от эфирной волны, жестокий, но урок. Людям нужны жестокие уроки с повреждением станций обслуживания их мыслей. Только тогда они делают выводы. Странные они, эти люди, странные… - быстро подстраивалась новая Лариса.
- О, Боже, ты мне стала другом и единомышленником…? – удивленно спросил он.
- Это после моей собственной эфирной волны. Ты прав, как всегда, людям необходимы уроки в любом возрасте. Я изменилась, я совсем другая…, - радостно подхватила Лариса.
– Только не претворяйся. Я вижу изменения в тебе, я их ясно вижу. У тебя другие волосы и глаза, твои движения выверены и плавны, ты никогда не ходила на цыпочках, а стучала в пол пятками, как солдат, что меня раздражало надолго. Скажу еще правду…, я испытывал волны ненависти, когда ты била пятками в пол при каждом шаге. Так ходят всегда бесконтрольные дуры. Наклон твоих ушей совсем другой и мочки другие. Рисунок ладони совсем иной, я знал тебя с другим рисунком. Талия выше, губы совсем другие, колени другие. Ты думала, что я ее не знал так досконально? Ты ошибалась. Твое ахиллесово сухожилие, более очерчено, чем у Лариски настоящей. Ты вторая…, но первая была Лилит и издевалась над Адамом… Не бойся, я буду тебя называть Лариса, ты будешь ею, хотя той уже нет… Я знаю. Вы думали целым институтом, что я не узнаю? Вы - дети… – сказал Кролик и задумался снова. – У тебя нет блуда в глазах, а у нее был. Она жила удовольствиями, потому то провела неправильное детство, среди неисполнимых желаний. Я ей дал возможность обрести себя, но ее путь был обречен. Одно из самых страшных испытаний, это испытание достатком и деньгами, эфир за этим наблюдает не моргая. Когда человек уже готов, его убирают из игры, потому что глупости на свете больше, чем бумажных денег и разменных монет. Денежная бумага не дает главного, ежедневно помнить о мести эфира. И пусть я выгляжу в твоих глазах, как ненормальный человек, я тебе скажу формулу - «при любом порядке на столе, всегда остается измятый клочок бумаги, и обязательно неправильной формы…».
- Хочешь чаю? –спросила она.
- Я чай никогда не пью, я пью…, а, впрочем, ты должна была получить инструкции. И прекрати на меня смотреть глазами летчиков перед катастрофой… –ответил он.
- Я хочу найти тебя по словам. Научи меня встраиваться во все и многое понимать. Тебя же там научили твои друзья? -  весело попросила новая Лариса.
- Я буду выглядеть, как ботаник с плохими намерениями.
- Почему?
- Потому что прежде, чем встраиваться в человека, попробуй встроиться в растение или животное. – с азартом ответил Кролик.
- Но как? Что это такое? Мне многое непонятно, почти все...
- Это, потому что ты мыслишь штампами, общечеловеческими, принятыми всеми и записанными в головах, как норма восприятия. А нормой тут и не пахнет. Все совсем по- другому…
- Например, дай мне пример. Я постараюсь понять. – с нетерпением просила она.
- А готов ли запах твоих мыслей к новому восприятию? Ты же должна понимать, что все новое, подвергается критике автоматически. Таким заторможенным сделан общий человеческий фон. Мне доказывать ничего не нужно, уже все доказано. Смотри!
Он подвел ее к кусту китайской розы.
– Вот куст… Что ты можешь о нем сказать, как человек?
- Он живой, он зеленый и красивый, он украшает интерьер. Он растет и иногда выбрасывает розы. Питается водой и солнечным светом… - быстро ответила она.
- Я так и думал… Ты видишь в нем меньше совершенства, чем в себе. Все, что ты сказала сейчас, может сказать любой житель земли. Ничего нового, обыкновенные качества растения не паразита. Как же ты хочешь в него встроиться, если ты о нем такого мнения, как и все. Смотри на куст.
Кролик подошел к кусту поближе и пристально посмотрел на него, прикрыв глаза. Через несколько секунд, большая ветка шевельнулась и быстро наклонилась вперед. Наклонился вперед и Кролик, исполняя поклон кусту. Это было невероятно!
- Как же это так…? – воскликнула новая Лариска.
- Это просто, если не ходить по кругу. Любое растение занимает свое место. Оно растет и дышит, оно чувствует и приспосабливается. Но мыслит не так, как мы. Все дело не в глупом уважении к природе, как пишут везде, а во взаимодействии живых на одном участке пребывания. Когда эта ветка поклонится тебе…, знай, ты научилась. Когда люди разговаривают с растениями, то их язык понятен только частотой колебания и акцентными ударами о воздух. Потому что ни одного человеческого слова растения не знают, а люди привыкли, что все растения вокруг просто живая декорация для глаз. Это пример для тебя, потому что люди верят больше глазам, а не слову, уж так они все привыкли с четырехлетнего возраста. Продолжим дальше. Я открываю это окно прямо сейчас.
Кролик открыл окно на кухне и пристально посмотрел на забор. Через минуту к окну, обгоняя друг друга, бежали пять кошек, они быстро взобрались на подоконник и уселись рядышком, как львы в цирке. Они внимательно смотрели в лицо Кролику и не шевелились.
- Я вижу их впервые, я встроился в их сознание не русскими словами, а их мировидением. Они не понимают речь, они понимают колебания, комфортные для их головного мозга. И суть задачи, не в прикормке их рыбой или колбасой. Животные кроме еды имеют еще несколько свободных каналов влияния.
- Но как же встроиться?  Если вы можете понимать внутренний мир растений и животных, то с человеком намного легче?
- С человеком легче, только при одном условии. Нужно быстро квалифицировать, кто перед вами? Разнообразие людей диктует разные инструкции к применению одного и того же внедрения.  Мыслительная карта должна соответствовать чужой территории. Это просто…
- Как интересно… Я и не знала, что …
- Любой человек, узнает все не сразу, а постепенно. Это факт, который не может опровергнуть никто на земле. Это догма, это правда, это истина, это реализм. Я попрошу мне не подыгрывать, потому что вижу фальшь общения. То, что тебе интересно, я вижу, то, что ты передашь все начальству, я знаю. Главное, лишь бы на пользу. Хотя я могу говорить много, а практическое применение где? Шевеление растений тебе в ответ, подчинение воли животных, это малая толика того, что мне рассказали в черно-белом доме. Главное — это человек. Ты же ищешь ответы о человеке, а не о поленьях, догорающих в камине. У человека есть большой минус, который мешает ему понимать все живое, это выгода и стремление к победе. Сотри понятия поражения и победы, их нет. Победу, как долгожданный результат и выгоду, придумал человек сам для себя. Уничтожь понятие выгоды. Это штампы, к которым все стремятся всю жизнь. Заметь, стремятся, изо всех сил.
- Но если их нет, тогда, что есть? - быстро перебила она.
- Гармония пространства. Есть отрешенность и полная заполняемая пустота, которая не служит личным целям. Возьми обыкновенный лист бумаги и подвесь его в дверном проеме на ниточке. Если будет сквозняк, или ты пройдешь мимо, или кто-то подует, лист будет раскачиваться. Если не будет ничего, а ты будешь стоять в трех метрах от листа и смотреть на него, однажды он станет раскачиваться сам. Твоя вселенная в слове – «однажды». Ты хочешь сразу, но все произойдет только однажды, потому что ты, как и все, не готова. Им нужна победа и выгода, и желательно сразу. Это уродует всех, от этого все проблемы. Я умиляюсь, когда часами болтают о новых телефонах, машинах и роскоши. Но никто не может поклониться кусту и увидеть поклон в ответ. Никто не может позвать ворону и узнать, как ей спалось прошлой зимой под крышей. Всем нужна победа, над такими же людьми, как они. Срочно нужны победы над себе подобными. Победы и поражения не существует. Есть гармония пространства, а шевеления людей и их эмоции — это микромир для вселенной.
И пчеле в поле и большому утесу у широкой реки глубоко плевать, какой телефон есть у кого-то. Потому что у них нет выгоды, и они никогда никого не побеждали, молча исполняя свое предназначение. Поэтому так легко встроиться в любого человека. Мне легко, по крайней мере. Упражнение с висящим листом бумаги, первая ступень к встраиванию во все вокруг. Забыл тебе сказать, что пластические хирурги, которые делали тебе операции и корректировки, мастера своего дела. Тебе нужно отдохнуть. Хочешь со мной в черно-белый дом? Возвращение не гарантирую…
- Хочу! – быстро ответила Лариса с испугом на лице.
- Подумай… С выгодой туда не ходят. Туда ходят тихо дышать анестезией, слушать и трогать тень от воды. Там о тебе знают всё... Там знают, сколько раз в жизни ты стояла голая перед зеркалом, наблюдая за развитием собственного тела. Там знают, сколько щетинок в твоей зубной щетке и все твои плохие мысли. Там проверяют внутренний мир блеском бриллиантов, которых нет…
- Как это?
- О, это совершенный тест. Главное видеть, как человек смотрит на бриллиант. Сколько у людей алчности и злого умысла, зависти или желания обладать этим блеском. В глазах все отражается и человек, как на ладони. Я видел глаза разных людей, которые смотрели на бриллианты и вся их сущность сразу понятна. Но владеть дорогим блеском, как результатом чужого труда, это совсем не умно. Ведь все делается для возбуждения зависти окружающих. Они завидуют владелицам бриллиантов и в этом их пагубный путь. Рядом с бриллиантовым блеском всегда присутствует особая частота смерти. Фантастически глупый и замкнутый круг земных масштабов. Блеск кристалла владеет волей человека. Какое глубокое и продуманное заблуждение, подаренное для очередных испытаний. Ты знаешь, я недавно все это рассказывал профессорам в каком-то институте и встроившись в каждого, увидел сарказм и превосходство. Они долго слушали меня и сделали вывод, что у меня ровный delirium (бред). Не в моих правилах что-либо доказывать, но вопрос коснулся обыкновенной двери….
- Обыкновенной двери? Как это? – с огромным любопытством переспросила она.
- Мы находились в комнате, где есть дверь, это закономерность любого замкнутого пространства. Эта дверь старая, ее состав уже не тот, что был тридцать лет назад, она устала. Да-да! Обыкновенная дверь устала от монотонности своего существования.
«Но дверь создана для монотонности открывания и закрывания!» - так скажут все.
И звучит это смешно- «дверь устала». Кто она такая, чтобы уставать? Люди относятся к дверям с безразличием дверного существования. Так живут и мыслят все. То же самое мне сказали и профессора выдуманных наук. Так как у меня delirium, я предложил любому не трогать ручку закрытой двери и открыть ее, встроившись в ее сущность. Они сказали, что это невозможно, потому что они так сказали. Тогда я повернулся к двери лицом и, проникнув в ее текстуру, открыл дверь настежь с расстояния десяти метров. Ты бы видела их физиономии. Их проблема в том, что они номинально профессора, а на самом деле никаких профессоров в природе нет, есть стандартные люди, которые знают больше других какие-то чужие догмы, приятые за классические каноны, и продолжают заблуждаться, как и все остальные. Профессор — это обыкновенное обозначение человека, который долго учился, долго работал и знает много различных тематических фактов, но не все. Они же думают, что они знают все, а это уже из области идиотизма. Так у кого delirium? Я иду наверх, там путь в черно- белый дом, ты со мной?
- Да…, мне все это ужасно интересно…
- Конечно интересно. Ты должна собрать большую информацию для своего начальства. Только это ничего не изменит. Там работают совсем другие законы. Там душа Хиросимы может быть в гостях у войны. Там не нужно марафонить, высунув язык и задыхаясь, там время не бездарный визажист, там все ощущают испуг маленького паучка на большом столе. Там нет дерматоглифики, и рассуждения Базон Хикса не работают совсем… Там предсказуемость глупости дороже, чем океанская яхта. Перед уходом от поверженных мною профессоров, я сказал им – «Хотите это понять, поймите фразу - «… изрыгну я тебя не за то, что ты горяч или холоден, а за то, что ты теплый…». Для них же, весь мир холодный или горячий, а среднего у них нет. Чтобы встроиться в окружающий мир, нужны оттенки, а не привычные крайности. Это путь в сущность…


Уважаемый читатель, продолжение на сайте:        https://nurahmetov.com