Чарли

Сколько себя помнил, Семён жил на реке Ёлтырева, что в Колпашевском районе Томской области. Когда то у него была большая семья, которая, по меньшей мере, две сотни лет жила в Колпашевской тайге и исповедовала Христа по старому обряду. Отец – Поликарп Матвеевич – умер от старости, спокойно, с молитвой на устах, в своём доме ещё в начале шестидесятых. Мать – Елизавета Петровна – пережила мужа почти на двадцать лет и скончалась ранней теплой осенью, вскоре после того, как по стране отзвучали Олимпийские игры 80-го года. Два брата – Иван Поликарпович и Егор Поликарпович – вскоре после смерти матери уехали вначале в Колпашево, а затем перебрались и в Томск. Они, может быть, и не уехали бы, но однажды, в восемьдесят первом году, их всех на вертолёте доставили в райцентр, где уполномоченный долго беседовал с ними. Убеждал выйти в жизнь. Грозил статьёй за тунеядство и отсутствие прописки. Иван и Егор сдались, уехали. Как они устроились, Семён не знал. Они не виделись как раз с того самого времени. А Семён не уехал. Он не мог представить себя вне Ёлтырева. Вне тайги, где меж болот на возвышенностях стояли первобытные кедровые боры. Где по берегам реки росли высокие корабельные сосны. Старые сосны иногда падали, ложась поперёк русла. Весной в половодье их смывали потоки мутной талой воды и прибивали к берегам, где в последующем вили гнёзда таёжные птицы и с удовольствием селились бобры и ондатры. Ёлтырева – таёжная река, текущая по торфяникам. Вода в ней кристально чистая, но с коричневатым оттенком. Петляя по тайге, её русло извивалось причудливыми петлями и образовывало заводи, старицы и даже небольшие островки.

   Семён был невысок, но для своих лет проворен и силён. Глубокие морщины по-хозяйски бороздили его лицо, от рождения не знавшее бритвы. На высокий развитый лоб ниспадали пряди густых седоватых волос. Из-под бровей смотрели спокойные, глубокие, тёмные, как таёжная вода, глаза. Иногда в глазах отражались огоньки некой лукавинки, выдавая не видимую из за густых усов и бороды улыбку. В другое время они были наполнены благочестием, граничащим с какой-то скорбью и смирением. Но, как правило, глаза смотрели по-доброму и были наполнены любовью ко всему окружающему.
 
   Дом Семёна стоял на высоком месте, на левом берегу Ёлтырева. До ближайшей деревни около 100 километров тайги. Это если напрямик. Из единственного окна, которое смотрело на восток, было видно, как встающее из-за еловых макушек солнце начинало свой новый день в его мире. Более тридцати лет он жил один. Дом Семёна был добротным, хотя и небольшим. Нижние венцы сделаны из лиственницы – вечное не гниющее дерево. Остальной сруб поставлен из толстых корабельных сосен. Между брёвнами аккуратно уложены слои зелёного, красного и белого мха с болот. Рядом с домом стояла баня – небольшой рубленый домик с плоской крышей, которую Семён топил «по-чёрному». Трубы в бане не было, была только сложенная из старого кирпича печь. Кирпичи скреплены светлой глиной. Почти всё, что имело какое-то отношение к обиходу, было сделано руками Семёна. Кадушка в бане, шайка, кровать в доме, вешалка для простой таёжной одежды, огромная русская печь, занимавшая полдома. Икона с ликом Христа, установленная на угловой полочке и покрытая белым полотенцем, не была сделана Семёном, а шла с их родом уже, по меньшей мере, двести лет. Откуда она появилась у них, Семён не знал. Будучи чистоплотным, Семён готовил поздней весной много дров для дома и для бани. Когда в майский солнечный день к лесным звукам пробудившейся жизни, пению птиц добавлялся звонкий стук топора – около дома Семёна пряно пахло сосновой смолой, корой и влажным свежим деревом.

   Семён молился каждый день. Кроме основных, известных с малых лет молитв, он любил разговаривать с Богом о житейском, делиться своими радостями, спрашивать совета в печали. Его голос был тих, глубок и спокоен. Любое событие своей жизни он принимал так, как будто давно этого ждал, как будто именно единственное это событие и было совершенно справедливым и должно было с ним случиться. Помолившись утром по «форме», он переходил на разговор с Богом, который связывался им с событиями дня предстоящего. Если Семён собирался идти на несколько дней в тайгу на охоту, он просил Бога послать ему лёгкой охоты, меткого выстрела, чтобы дичь не мучить без нужды. Просил послать ему разум на охоте, чтобы не добыть мяса сверх меры, не впасть во грех чревоугодия и жадности. Собираясь на рыбалку, Семён просил Бога сотворить так, чтобы рыбы носящие икру, обошли его сеть стороной, чтобы в сетях не запутался и не погиб бобёр или ондатра, чтобы улов был не очень далеко от дома, чтобы всё, что будет поймано, сразу можно было бы обработать. Вялить, сушить, коптить. Отправляясь в кедрач, Семён, с детства побаивающийся высоты, просил у Бога сил для преодоления этого страха, ловкости и силы в ногах и руках, чтобы залезть на кедр и посшибать с него урожай шишек. Его отношения с Богом были с ним с детства. Бог присутствовал в его жизни как личность, личность конкретная, почти осязаемая, постоянно являющая примеры своего рядом с ним нахождения. Семён молился и вечером, благодаря Бога за прожитый день, за посланную добычу, тёплый дом, жаркую чистую баню, запас дров, за весь тот мир, который был вокруг него и создан и храним их руками. Руками его и Бога. Он иногда спрашивал у Бога о том, какое оно, Царствие Божие, куда он попадёт после смерти. Будет ли в нём тихая уютная река с коричневатой от торфяных болот водой, увидит ли он там двухсотлетние кедры. Будет ли там большая его любимая русская печь, на которую можно завалиться после бани в зимнюю стужу и, забравшись под огромное одеяло, размеренно подумать о дне завтрашнем. Можно ли будет в нём общаться с Январкой и Рябинкой – любимыми собаками. Ему казалось, что Бог отвечал и отвечал утвердительно, потому что после молитвы Семён с особой любовью шёл кормить собак, как будто зная, что не за горами время, когда они встретятся вновь уже в другом мире, но похожим на этот.

   Семёну было больше шестидесяти лет. Родился он в мае 1953 года. У него никогда не было свидетельства о рождении, паспорта, трудовой книжки, военного билета, страхового медицинского полиса. Он не принимал участия в выборах, не платил налоги, ему не полагалась пенсия. Его как бы и не было вовсе. Зная это, он не стремился обозначить себя документами. О том, что он Семён, знал только он сам и те немногие деревенские, которые знали его как отшельника. Знал участковый, знал глава поселения. В мир он выходил. Один-два раза в год он на снегоходе выезжал в село, где происходили его нехитрые товарные отношения. Он привозил мясо лося, оленя, медведя, зайчатину, медвежий и барсучий жир, болотную птицу, рыбу, кедровые орехи, клюкву, бруснику, грибы, иногда меха. Обратно на прицепленных к снегоходу санях увозил к себе на избу бензин, порох, спички, пару мешков муки, мешок соли, немного сахару. В случае необходимости новый автомобильный аккумулятор, крючки, сеть и зимнюю одежду, если изнашивалась старая. На снегоходе ездил последние лет десять, до этого ходил с несколькими ночёвками на лыжах. По просьбе властей поставил себе на избу радиопередатчик, который можно было включить от аккумулятора и передать на определённой частоте срочную информацию. Антенну – длинный провод – вывел через крышу и закрепил на огромном кедре высоко над землёй. Несколько раз он использовал его, передавая весть о начавшемся в тайге пожаре, который не может потушить самостоятельно. Один раз, около десяти лет назад, забрёл в район его избы беглый преступник-убийца, скрывавшийся от людей. Изнемогая от голода, кинулся на Семёна с пистолетом ТТ, но рука дрогнула. Семён связал его, подключил аккумулятор, сделал сообщение. Пока летел вертолёт, Семён сжалился над преступником, накормил его своим хлебом, козьим сыром и напоил молоком. Проводив вертолёт, в своей вечерней молитве Семён долго советовался с Богом о том, как бы сделать так, чтобы злость людская прошла, чтобы люди все любили друг друга, и никто никого не убивал. Бог подсказывал Семёну, при этом напоминая историю Каина и Авеля, напоминая собственную историю сына своего, присланного им в этот мир. Семён соглашался с Богом, говоря, что человек хотел свободы, свободу он и имеет. Свободу выбора между грехом и безгрешием. Благодарил его за то, что он не вводит его в страшный грех убийства человека. Стараясь придерживаться постов, отказывая себе в мясе в определённые периоды, Семён держал несколько коз. Козы давали молоко, а стало быть, сметану, масло и сыр. Козы жили в добротной стайке рядом с домом, построенной из толстых сосновых брёвен. Под крышей стайки лежал полуметровый слой сухого мха для тепла. Там же жили и несколько кур. Семён не был ортодоксальным дикарём и вёл календарь, имел в доме часы, умел читать, писать и считать. На полке, сделанной из жёлтой широченной кедровой доски, стояла Библия 1913 года, изданная в Петербурге на печатном дворе его Императорского Величества, в переплёте из тиснёной мягкой воловьей кожи. Стоял Псалтырь, Жития Святых, «Война и Мир» Л.Н. Толстого. История Русской старообрядческой церкви, житие протопопа Аввакума. Стоял даже непонятно откуда появившийся томик Жюля Верна «Дети капитана Гранта». На этой же полке стояла старинная керосиновая лампа, которую Семён зажигал два-три раза в неделю вечером. Специально для того, чтобы читать.

   Как то в мае по тайге шли пожары. Неожиданно жаркие дни, ветер, дождя ни капли. Семён сидел около своего дома. В коптильне коптилась рыба. В избе подходило тесто. Семён стряпал хлеб один раз в неделю. Три-четыре крупные пузатые булки из русской печи. Он ел их с мясом дичи, ломтиками вяленой оленины, рыбой. Ел с козьим молоком или травяным напитком. Несколько последних лет взялся даже делать варенье из брусники, для чего привез на избу, кроме прочего, мешок сахара. Около коптильни в яме стоял металлический таз, перекрытый решёткой и накрытый вторым таким же тазом. Поверх горел небольшой костёр. На решётке внутри лежали скрученные свитки бересты. Из них выкуривался берёзовый дёготь, который стекал в таз. Приближалось комариное время. Дёготь – лучшее Сибирское средство от комаров и другого гнуса. Несвойственный в это время года и дня звук заставил его оставить дело, встать и пойти по направлению к лесу. Звук шел не с реки, а с маленького родового кладбища, где лежали отец и мать, деды и бабки. Аккуратные тёмные кресты из лиственницы – свидетельство долгого оседлого проживания тут целого рода. Подойдя к опушке, Семён увидел, что ему навстречу вышла молодая глупая лосиха. Она с трудом переставляла ноги. Посмотрев на них, он понял, что они обожжены низовым пожаром. Опытные взрослые звери уходят от пожара в сторону. Выводят и потомство. Эта как-то оказалась одна. Лосиха была настолько истощена, что позволила Семёну обнять её за шею и подвести к дому. Поняв, что лосиха умирает от жажды, Семён налил ей ведро чистой торфяной воды из реки, потом ещё и ещё. Лосиха пила и не могла остановиться. Она смотрела на Семёна такими беззащитными большими глазами, что у него даже не возникла мысль взяться за ружьё. Да и не стрелял он в такое время – мясо некуда девать. Жара. Обработать не успеешь. Когда испеклась первая булка, Семён почему-то сразу отдал её лосихе. Он отламывал большие куски ещё тёплого хлеба и протягивал ей. Она молча, скромно и аккуратно брала их большими своими влажными губами и благодарно потряхивала головой. На голове был смешной рыжий хохолок, который стоял торчком и придавал лосихе милый вид. Потом он попросил её постоять спокойно, встал перед ней на колени и, доставая рукой из деревянного долблёного туеска мёд, стал обмазывать мёдом обожжённую и нежную в этих местах выше копыт лосиную кожу. Он просил лосиху не дёргаться и не ударить его копытом с перепугу или от боли, уговаривая потерпеть. Лосиха словно почувствовав вновь обретённую заботу, стояла смирно, лишь тихо фыркая пухлыми губами и нетерпеливо крутя хвостом, отгоняя начавших появляться слепней.

   Так началась их дружба. Вначале Семён не хотел привечать лосиху. Он понимал, что рано или поздно наступит момент, когда он вынужден будет забрать одного из её подросших детей – молодого большого лося – себе на пропитание. Но пока лосиха сама была ещё ребёнком, он её жалел. Она стала приходить. Январка и Рябинка регулярно облаивали её ещё на подходе к избе, и по их лаю он стал понимать, что идёт именно она. Осенью, по первым морозам, когда он выезжал в деревню в очередной раз, он привёз оттуда, помимо прочего, большую коробку соли-лизунца и стал выкладывать его крупные куски на большой сосновый чурбак, который поставил рядом с кладбищем, местом, откуда она впервые пришла.

   К нему за его жизнь не раз выходили раненые звери. Он старался их выхаживать и отпускать в тайгу. Никогда не убивал раненого зверя. Он считал это нечестным. Несправедливым. Охота может быть справедливой только в сезон, когда зверь здоров, полон сил и имеет возможность убежать или противостоять. Когда у тебя заканчивается пропитание и ты выходишь в тайгу на правах полноценного хищника, готового побороться за тушу лося или медведя на равных с ними. Семён чтил правила охоты. Не те, которые придумали люди – их он почти не знал, а те, которые диктовала сама тайга. Просто так случилось, что правила охоты, придуманные людьми, совпадали с природными условиями, отражали их целесообразность и достаточность. Были увязаны со сроками нереста рыбы, беременностью животных, появлением и выкормом птенцов дикой птицы.

   Он назвал лосиху Чарли. В этом для него было два вопроса. Почему он назвал её Чарли и почему вообще как-то назвал. Тех нескольких раненых зверей, которых он спасал ранее, он не называл никак. В своих вечерних молитвах о прошедшем дне он спрашивал об этом у Бога, но Бог медлил с ответом, предоставляя ему возможность самому прийти к пониманию происходящего. Когда-то Семён слышал, что есть такое имя – Чарли, кому оно принадлежало, он не знал, как не знал, было ли имя мужским или женским. Но оно показалось ему звучным, красивым и легко запоминающимся. Он даже думал назвать так следующую собаку потому, что Январке и Рябинке было уже по 13 лет, и по всем признакам их земная жизнь подходила к концу.

   Чарли вырастала в крупную лосиху. Её ноги, обожжённые пожаром, зажили, в осанке появилась степенность и важность. Она начинала чувствовать себе цену. Взрослый лось в тайге – царь зверей. Медведь не нападает на лося: ведь он одним мощнейшим ударом передних ног может убить медведя наповал. Медведи знают об этом. Волки иногда решаются, но только в стае и если лось совсем старый или один. Но это бывает редко. Лоси верные мужья, моногамны, но перед заключением таёжного брачного союза между партнёрами происходят нешуточные бои рогами, где сильнейший завоёвывает себе мать своих детей. Перейдя из одной части тайги при пожаре на землю Семёна, Чарли так и осталась на ней жить.

   Семён считал своей землю примерно на 20 километров вверх по реке от своего дома, на столько же километров вниз и километров на 10 от реки в каждую сторону. На этом участке тайги люди – большая редкость, и он знал эту тайгу, как собственный небольшой огород около дома. Где и какую рыбу можно добыть, где дикий мёд, медвежьи берлоги, глухариные места и места, где в изобилии росли боровики, маслята, клюква, брусника, лекарственные травы. Свою землю он обходил несколько раз в году. Раза три тушил начинавшиеся небольшие пожары. На этой земле у Семёна было три маленьких избушки с крошечной печуркой внутри только для того, чтобы переночевать. Около каждой избушки был небольшой запас дров. На косяках каждой избушки, как и на доме Семёна, были громоздкие деревянные уключины, в которые Семён, уходя дальше по тайге, укладывал ствол сосны с выдолбленными пазами под эти уключины. Дверь открывалась наружу и нехитрым этим приспособлением фиксировалась прочно. Хозяин избушек делал такие замки не от людей, таковых здесь не бывало, от медведей. Любопытные от природы мишки всегда норовили залезть в избушку в надежде найти в ней что-нибудь вкусное. Вкусного в избушке не было, но они могли со своей неуклюжестью всё в ней разломать в его поисках и, что самое главное, повредить печь и трубу. Пройдя на лыжах больше десятка километров по зимней тайге и рассчитывая переночевать в тепле, чтобы назавтра двигаться дальше, меньше всего хочется в мороз и в темноте заниматься ремонтом маленького пристанища.

   Последние несколько лет Семён стал обманывать. Он знал, что лгать – это грех. Грех лгать даже самому себе. Несколько раз, спрашивая совета у Бога, он получил ответ о том, что старость, подкрадывающуюся тихонько, словно рысь, обманывать можно и даже нужно. Ведь жизнь – это подарок Бога. Зная досконально всю свою землю, он выбирал маршруты, требующие меньших усилий. Преследуя лося, он гнал его в место, где река делает крутой поворот, образуя полуостров, с тем, чтобы добыть его именно там – поближе к воде и к дому. Удобнее разделывать и ближе везти. Чем дальше – тем чаще он удачно обманывал старость.

   Чарли продолжала приходить. Она приходила нечасто. Семён был уверен, что Чарли приходит рассказать ему о своих новостях и показать, что с ней всё в порядке. Если её не было больше недели, Семён начинал волноваться и радовался, когда она появлялась вновь. Каждый раз она приходила со стороны его маленького кладбища, откуда вышла к нему впервые. Он уже не дотягивался, чтобы обнять её за шею, Чарли выросла, а только прижимался к её груди и ласково трепал за бок. Он выносил ей булку хлеба, которую она съедала уже не так жадно, как в первый раз, а размеренно, спокойно, но с удовольствием. Ему нравилось кормить Чарли с руки, он видел в ней что-то человеческое, благодарное и доброе, хотя и понимал, что совсем скоро ей предстоит стать матерью и она уйдёт в тайгу и, скорее всего, забудет о нём. Возможно, навсегда. Съев хлеб и выпив два ведра чистой воды, Чарли часто в благодарность начинала лизать Семёна, топорща его усы и бороду во все стороны. Он гладил её и приговаривал ласковые слова, просил заходить ещё. На прощанье давал пару крупных морковок, которые она аккуратно брала большими шершавыми губами. В ногах у Чарли в это время преданно крутились Январка и Рябинка, хотя перед этим они же громким лаем оповещали хозяина о приближении лосихи.

   Прошло полтора года с того дня, как Семён познакомился с Чарли. Стоял конец марта. Солнце светило по-весеннему, на южной стороне сугробов днём образовывались невесомые хрустальные ледяные замки. Раза два даже начинало капать с крыши избы. На сугробах образовался твердый наст. По такому насту ходить на лыжах было одно удовольствие, особенно ранним утром. Пользуясь случаем, и в очередной раз, обманывая старость, Семён накануне по насту прошёл на Глухое озеро, которое располагалось в тайге километрах в семи вглубь от реки. Посередине озера он насверлил не менее пятнадцати лунок и в несколько лунок опустил самоловы. Остальные лунки предназначались для поступления воздуха в озеро и приманивали рыбу к самоловам. Сегодня он собрался на озеро вновь, для того чтобы снять самоловы и привезти на санках добытую рыбу домой. По насту и на небольшие расстояния он ходил на лыжах, таща за собой большие длинные сани с коробом из фанеры. Длинная верёвка саней цеплялась карабином сзади за скобку на широком кожаном ремне.

   Чарли заходила к нему в последний раз около недели назад. Вернее, она уже не заходила, а проходила мимо, остановившись по привычке поесть хлеба и морковки из погреба. Она была беременная. Отец её не рождённых пока лосят вместе с несколькими такими же парами проходили неподалёку. В марте почти все лосихи ходят по тайге беременные, готовясь к отёлу в апреле-мае. Ходить им тяжело. Огромные нескладные фигуры на длинных ногах, большой раздувшийся живот. Наст не выдерживает их веса, и, проваливаясь сквозь него, лоси царапают себе ноги, поэтому идут очень медленно, тщательно выбирая место, куда сделать следующий шаг.

   Семён гладил Чарли по животу и разговаривал с ней о предстоящих родах. К акту рождения он относился как к совершенному сакральному чуду, будь то проклёвывание черемши на южных полянках после схода снега или рождение медвежонка или лосёнка. Рождение новой жизни. Жизни, данной Богом. Каждый раз, когда приходила Чарли, он вставал перед ней на колени и осматривал её ноги, гладя их сухой загрубевшей рукой. Чарли привыкла к этому и не боялась. Походка её изменилась. Появилась сдержанность, серьёзность и ответственность за будущее потомство. Создавалось впечатление, что теперь она заходит к Семёну не за помощью или полакомиться, а как бы между прочим, по старой дружбе, между своими важными делами. Он понимал это и не сердился на Чарли. Чарли стала взрослой лосихой.

   Гадая о том, сколько Чарли принесёт лосят, и когда наступят роды, Семён незаметно дошёл до Глухого озера. Озеро это он назвал Глухим много лет назад, когда впервые ещё мальчишкой оказался здесь на охоте с семьёй. Оно было идеально круглой формы с чистейшими пологими песчаными берегами и огромными соснами, которые подходили к самой воде и были наклонены своими верхушками в сторону центра. От этого само озеро было гораздо шире, чем круглый кусочек неба над ним. Тогда он обратил внимание, что здесь почти не слышно звука выстрела, нет эха, если кричать друг друга с берега на берег. Сосны гасили звуки. Так озеро и стало Глухим. Сейчас берегов не было видно, всё было покрыто толстым слоем снега.

   Подходя к озеру, внимательный Семён внезапно встал, остолбенев от удивления – прямо перед ним были глубокие, проваливающиеся сквозь наст следы двух лосей. Лунка каждого следа была в крови. Судя по следам, кто-то гонял лосей по насту. Разгадка не заставила себя долго ждать, и невдалеке от следов он увидел «бураницу» – след снегохода. Встретить человека на своей земле для Семёна было равносильно тому, как если бы глянув случайно в окно своей избушки, он увидел бы падающий метеорит. Глянув на «бураницу», Семён тут же понял, что это кто-то залётный, не из местных деревень. У местных если у кого и были снегоходы, так только столетние, ещё советские «Бураны», а это след гусянок импортного дорогого снегохода. Кроме этого, местные знали границы его земли и без спросу охотиться бы не стали. Не иначе браконьер из Колпашево или Томска. Охотиться-то сейчас нельзя. Категорически нельзя. Лосихи готовятся к отёлу. Совершенно беззащитны. Его нужно срочно остановить. Уберечь от греха. Все эти мысли пронеслись в голове Семёна в какую то секунду, и он, прибавив ходу, почти побежал на огромных лыжах к берегу. Выбежав к соснам, которые последним своим рядом образовывали идеальную окружность вокруг озера, он увидел лежащего на льду прямо около берега убитого крупного взрослого лося. Глянув на рога и копыта, Семён мгновенно определил, что лосю от 7 до 10 лет. Для лося этот возраст соответствовал возрасту Семёна по человечьим меркам. В этот же момент он увидел, как с противоположной стороны озера, неуклюже вскидывая ноги, застревающие в насте, прямо на него бежит Чарли. Она буквально задыхалась, глубоко проваливаясь в снег, порой почти касаясь своим огромным животом ледяного наста. Сзади её гнали двое. Один сидел за рулём большого белого тяжелого импортного снегохода, второй сидел за его спиной и выцеливал Чарли, готовясь выстрелить. Семён увидел, что Чарли бежит к середине озера, где он несколько раз за зиму чистил снег. Там всё в лунках. Она может там провалиться под лёд. Несмотря на то, что всё развивалось стремительно, он вспомнил о Боге и криком попросил его помочь Чарли. Одновременно с этим вскинул ружьё и решил выстрелом в воздух отогнать её от опасного места. Как бы сейчас были нужны собаки. Собаки быстры и ими можно управлять. Но Январка и Рябинка умерли зимой в тихой тёплой старости, а новых щенков Семён собирался привезти в дом в конце марта – начале апреля, когда поедет в деревню. Выстрел прозвучал почти не слышно, потом второй, сразу третий. Чарли увидев опасность и перед собой, как ей показалось в тот момент, резко метнулась в бок, чего и хотел Семён. Слава Богу, она не утонет. В тот же момент огромная раскалённая железная палка ткнула его в грудь с такой силой, что он откинулся назад и стал медленно оседать на снег. «Карабин», – успел подумать Семён, понимая, что пуля, выпущенная в Чарли, попала в него. Валясь на спину, он успел увидеть, как снегоход на полном ходу выехал на середину озера и стал поворачивать в сторону убегающей Чарли, но провалился под лёд и мгновенно ушёл в воду.

   Голубое небо было неизменно и по-весеннему яркое солнце, как ни в чём не бывало, освещало Глухое озеро. Кроме бывших ранее звуков, появились звуки всплеска воды. Это рыба, чувствуя полынью от провалившегося снегохода, устремилась к ней.

   Семён лежал на спине, неловко раскорячив ноги в лыжах, рядом лежала винтовка, заряженная дробью. Тут же лежал убитый лось – отец детей Чарли. Чувствуя, что душа его вот-вот покинет тело, он вновь заговорил с Богом. Извинился, что не может сотворить молитву по положенному чину. Попросил Бога простить «залётных», ибо они не ведали, что творили, а его самого, скорее всего, даже не успели заметить. Попросил Бога за Чарли, чтобы послал ей лёгкие роды, помог сохранить себя и лосят без отца. За братьев своих Ивана и Егора, которых не видел больше тридцати лет. За упокой души родителей своих, которые покоились недалеко, на их родовом маленьком кладбище. В последнюю минуту жизни Семён увидел, как к лосю подошла Чарли. Она осторожно переставляла пораненные, кровящие, после сумашедшего бега по насту, ноги. После бега она не до конца отдышалась. Постояв и обнюхав лося, Чарли подошла к Семёну. Собрав последние силы, он развязал упавший около него мешок, где лежала половина буханки его круглого хлеба. Чарли стала есть хлеб, и из её глаз, обрамлённых густыми длиннющими ресницами, стали исчезать страх и беспокойство, сменяясь уверенностью и благодарностью. Рыжий хохолок на её голове, так умилявший Семёна, топорщился по-прежнему уморительно и мило. Благодаря Семёна, Чарли стала лизать шершавым языком лицо, вновь смешно топорща густую бороду и усы. От него пахло хлебом, заботой и уверенностью, как и в первый день их встречи. Семён улыбался, но благодарности Чарли он уже не видел. Он ушел спокойно, с молитвой и улыбкой, так же, как когда-то ушёл его отец. Семён знал, что в тайге он жил не один. Рядом с ним всегда был Бог. Он ушел, но Бог остался. Бог на его любимой земле. Он сбережёт её и Чарли. По старой дружбе.