Я свободна. Глава девятая

 - Так хочу спать, Лен, - зевнула во весь рот Клава, когда они вернулись в купе, - жутко устала… Ложись, теперь до утра можно не выходить на перрон, наши все едут до конечной, свободных мест в вагоне нет, - она снова смачно зевнула, - давай укладываться. Что молчишь?

- Я тоже сплю на ходу, только бы до подушки…

Напарницы разделись, повесили одежду на вешалки и легли на свои полки.

Но кто же не знает, что человек предполагает, а Господь располагает…

Лена проснулась от стука, спрыгнула со второй полки:

- Сейчас, сейчас… - Это она говорила стучавшему, а сама тем временем натягивала  форму. Приоткрыла дверь, чтобы Клаву не видно было. – Что случилось?

- В нашем купе женщине плохо…

- Что с ней?

- Задыхается… Врач нужен…

Лена схватила со стола Клавину тетрадь с телефонами для экстренных случаев, набрала телефон врача и, когда соединилось, сказала:

- У нас пассажирке плохо, нужен врач… Вагон пятый, место… двадцатое… - тараторила она, глядя на мужчину, который ей на пальцах показывал цифру двадцать. – Сейчас придёт, - успокоила она его, да и себя тоже. Клава спала, Лене жалко было её будить.- Пойдёмте к вам, там и подождём врача…

Женщина лет шестидесяти лежала на нижней полке, держась за сердце. Сверху свешивались две участливые головы проснувшихся девушек – они не знали, что делать, и молча наблюдали за соседкой в ожидании помощи.

Лена взяла со столика журнал и стала им обмахивать женщину, на лбу которой выступили капли пота. Та вдруг возразила:

- Не нужно махать, мне и так холодно…

И Лена вспомнила, что где-то читала или слышала, что при инфаркте человек покрывается холодным потом.

- Как вас зовут? – обратилась она к больной, чтобы как-то отвлечь её от боли.

- Евгения Григорьевна… Пастухова… Мне шестьдесят три года, еду к сыну в гости, он должен встречать… Пастухов Геннадий Фёдорович… Должен встречать, - повторила она, - а я вот… Не нужно мне было ехать… Врач отговаривала. У меня уже было два инфаркта… И кардиограмма плохая…

- Не волнуйтесь, Евгения Григорьевна, - успокаивала её Лена, поглаживая по холодной руке, - сейчас доктор придёт, поможет. Главное – не волнуйтесь. Чему быть – того не миновать…

- Да-да, милая, всё в воле Божьей… Мне очень нужно было увидеть сына! Попросить у него прощения… За то, что обманула его… По-своему хотела жизнь его построить, счастья ему желала, да не того, что по жизни шло, а того, что я придумала… А он взял да и сбежал, бросил меня одну на произвол судьбы… Та, что его любила, обижена на меня. И поделом. Оболгала я её, всё она мне казалась недостойной моего сына. А та, с которой он теперь, не любит его, изменяет, а он, говорят, попивает… Хотела прощения попросить, правду сказать про Нину, она ведь так замуж и не вышла. Да, видно, не доеду, чувствую, срок мой пришёл… Так ты передай ему мои слова, девочка… Он обещал встретить. Геннадий Фёдорович Пастухов – не забудешь?

- Вы сами ему всё скажете, Евгения Григорьевна…

- Передай, детка…

Рука женщины бессильно упала, сердце остановилось, не выдержав то ли груза вины своей хозяйки, то ли жары в вагоне, то ли всего вместе, так что когда подошёл врач, то ему оставалось лишь констатировать смерть пассажирки из пятого вагона и вызвать к поезду перевозку.

Лена вернулась в купе и записала имя того, кому надо теперь передать вещи умершей пассажирки и те самые слова, что та сказала…

На остановке в вагон вошли санитары и вынесли тело Евгении Григорьевны. А вещи Лена собрала, чтобы потом передать сыну, если тот придёт встречать мать, как обещал. Ну, а если не придёт, придётся его разыскивать, а что делать… Предсмертную просьбу нельзя игнорировать.

Сон не шёл теперь к Елене, ей вспомнилось, как она хоронила свою бабушку Раю. Конечно, хоронила не она, она только присутствовала на похоронах и никак не могла понять, куда подевалась её живая, смешливая бабушка Рая, которая умела печь вкусные куличи и пироги с капустой, лепить и варить вареники с клубникой и вишней, а по вечерам перед сном рассказывала внученьке чудесные сказки, возила свою любимую Алёнушку на саночках, смеясь, катилась с нею с горки, а весной показывала, как сажать цветы и как их поливать, и никогда не унывала – куда всё это делось? Та чужая женщина, что молча лежала в гробу с закрытыми глазами и сложенными руками, вовсе не была её шустрой бабушкой, чей голос продолжал звучать в её душе. Казалось, только обернись – и увидишь, как бабушка спешит улыбаясь, раскрыв объятия к своей лапушке, воробышку, солнышку, ласточке – тех ласковых слов, которыми бабушка называла Леночку, ни от кого уже не услышишь… Слёзы застилали девушке глаза, когда её окликнула Клава:

- Ты чего не спишь? Случилось чего? Я проспала?

- У нас пассажирка умерла из пятого купе. Уже вынесли…

- Ничего себе новости! Выходит, с боевым тебя крещением, - вздохнула Клава. – То-то ты такая расстроенная, глаза на мокром месте…

- Да, мне теперь надо вещи передать её сыну… И слова. Она меня просила.

- Это если он придёт, - покачала головой Клава, - а то ведь всяко бывает. Не явится - вещи оставишь на вокзале. Мы акт составим, а уж они займутся его поисками. У нас на розыски просто времени не будет, Леночка.

- Клавочка, она меня просила очень важное ему сказать. Важное для неё и для него, понимаешь? Как с этим быть?

- Ты её слова, чтобы не забыть, запиши на листочек и в сумку положи… А то вдруг его вообще в этом городе нет? Что тогда? Где будешь его искать…

- Я как-то не подумала об этом. Она меня уверяла, что он обязательно её встретит, раз обещал.

- Обещал он… Ладно, Лен. Чего гадать. Что будет, то будет. Как говорят: поживём – увидим. Придёт – передашь, а не придёт – на нет и суда нет. Со мной уже такое случалось. И передачу передавали, уверяя, что за ней придут обязательно, а не пришли…

- И куда ты эту передачу дела?

- А никуда. Куда я её дену? Повозила, повозила, да и глянула, что там в передаче этой. А там знаешь, что было? Смех один. Исписанные тетради. Ничего я не поняла, что там написано, формулы, рисунки какие-то геометрические… Выбросила, да и всё. А куда девать-то? Дома складывать? Адреса не было. Одна фамилия. А людей с такой фамилией видимо-невидимо по стране… Замучаешься искать. Так-то вот, Леночка. Давно это было. Теперь ни у кого ничего брать нельзя под страхом увольнения, со всеми просьбами передать посылку отправляй к начальнику поезда… Хоть бы больше ничего не случилось… Мне бы домой поскорее попасть, может, застану ещё сыночка дома. Так обидно, что не увиделась с ним, не передать…

Лена смотрела на Клаву и думала, что живое думает о живом, а о мёртвых душа болит только у родных, потому что они были связаны при жизни тесными узами, а теперь лишь дорогими душе и сердцу воспоминаниями.

Продолжение http://www.proza.ru/2017/10/05/669