Посреди океана. Глава 8

                Чтобы понять, что и от тебя
                в твоей жизни может что-то
                зависеть, нужно попробовать
                резко поменять курс и оторваться
                от пуповины, связующей с
                привычным и со всем, что
                заставляет плыть по течению.
                Надо попробовать плыть
                против.

С бланком от тралфлота для характеристики-рекомендации, а затем за этим же бланком,
но уже заполненным, пришлось ходить несколько раз. Такое явление было единственным
за всю практику института - так сказали в деканате - чтобы отсюда да в тралфлот!
Сначала деканату трудно было подавить свои сомнения и самомнения, потом на написание
характеристики не было ни у кого времени, потом мозгов, потом ещё чего-то. Но Инга
проявляла настойчивость и деканатское сопротивление было сломлено.

Отрицательного о ней они особенно ничего не могли написать, кроме того, что пропускала
занятия и несвоевременно сдавала зачёты по некоторым дисциплинам. Но для тралфлота
это было несущественно, и потому такие подробности в характеристике опустили.
Написали, что училась не в меру своих способностей, мол, могла бы и лучше.
Комсомолка. Все комсомольские поручения выполняла добросовестно. В общественной
жизни факультета принимала посильное участие. Общественную нагрузку несла! Это для
Инги было новостью. Однако не было упомянуто какую. А требовать этого упоминания
она, естественно, не стала. На сельхозработы со своим курсом выезжала. В коллективе
пользуется уважением. Активна, общительна, культурна, вежлива. В общем, тралфлот
должен быть счатлив, заполучив такого ценного кадра. Да и не только тралфлот, любой
президиум обзавидовался бы. Но за всей этой красотой пришлось походить несколько
дней.

Институт занимал три верхних этажа пятиэтажного здания, а на двух нижних располагалось
медучилище. На площадке первого этажа прохлаждались будущие медбратья. Как-то так
совпадало, что, когда Инга шла в институт по поводу своих хлопот с характеристикой,
всё время наталкивалась на одних и тех же медбратьев, которые не упускали возможности
что-нибудь брякнуть ей вслед.

- Приблатненная!.. Хиппует!  -  в первый день.

- Опять!.. Эта?..  -  второй день.

- Понравилось сюда ходить!.. Смех... - третий день.

В четвертый день один парнишка, черноглазый и курчавый, заступил дорогу.

- Чего тебе, мальчик?  -  спросила она удивлённо.

Он опешил. Остальные засмеялись и стали отпускать реплики:

- Девочка!.. Мальчик!.. Шестнадцать лет уже!.. Мальчик!..

В пятый день, последний, когда она шла, пацаны затихли почему-то. А потом один в
тишине произнес:

- А всё-таки это не твоя девочка!


Наконец характеристика-рекомендация для тралфлота была на руках: отпечатанная на
машинке, подписанная ректором, заверенная печатью. Всё как положено.
Предстояло теперь самое ответственное мероприятие - эту характеристику подписать в
райкоме партии.

Надо было там как-то понравиться, чтобы не отказались рекомендовать для работы в
тралфлот. А кто там будет решать этот вопрос, что за люди? И как, не зная их,
понравиться?

Вспомнилось, одна подруга рассказывала, ей надо было подписать какую-то бумагу то
ли в горисполкоме, то ли в райисполкоме... Она ходила-ходила там по всем кабинетам.
И всюду её отфутболивали. Подруга была одета в свою обычную одежду, в которую
всегда одевалась. Тогда на следующий день она решила поступить иначе: попросила
у своей тётки, которая была женою военного и у которой было много хороших тряпок,
привезенных из-за границы, где муж служил, - дублёнку, сапоги импортные, шапку
дорогую. В общем, преобразилась подруга до неузнаваемости. И сразу в кабинетах этих
её принимать стали совершенно по-другому: расшаркивались, вежливые слова говорили,
и всё, что нужно, без канители подписали. Вот что значит упаковка!

По этой жизни содержание никого особо не интересует - главное прикид! По одежке,
как известно, встречают. Поговорка ведь не сегодня придумана. Правда, в ней есть
продолжение, что по уму провожают. Но на самом-то деле до ума особенно никто не
докапывается. До ума уже дело не доходит - то времени нет, то недосуг. Да и что ум?
Что ум - от него, как известно, горе одно, ещё Грибоедов сказал! До ума обычно дела
никому нет. Без ума, оно как-то спокойнее. А с умом - хлопот не оберешься. Чего
там по уму провожать? По уму обычно выпроваживают.

Знакомый парень рассказывал, неглупый, кстати, чувак. Но он так, поверхностно
знакомый - приятель Жоры, Славик его зовут. Так он рассказывал... Была у него
девушка, очень красивая. Но зацикленная на шмотках. В голове одни тряпки. Он с ней
повстречался немного, и как бы она ему поднадоела. И вот на день рождения он
приготовил ей подарок. Исхитрился - и не лень же ему было! Достал красивой
упаковочной бумаги, ленточек; коробочек разной величины где-то нарыл, так чтобы как
матрешки одна в одну влезали - от самой маленькой до самой большой. Упаковал он
эти коробочки в красивую бумагу, бантиками каждую перевязал. Получилось впечатляюще.
Принёс подруге в подарок огромную шикарную коробку. Увидев это, девушка аж
завизжала от радости. Бросилась распаковывать. Аккуратно снимала бумагу и бантики.
Одну коробку распаковала, а там - следующая. И так далее. Пока не добралась до
самой последней, малепусенькой. Она её распеленала, в надежде, что там какое-нибудь
дорогое красивое колечко или ещё какое украшение. А там - пшик! Пусто. Только
записка лежит: "Вот и ты такая!"
Девушка подняла на парня недоумевающие глаза: "Какая?" - "Упаковка красивая. Но
только и всего. Упакованная пустота."

На Ингу этот рассказ впечатление произвёл. Но в то же время, если подарить дорогой
подарок в рваную тряпочку завёрнутым или в затертой, заварзеканной коробке, то.
может, и разворачивать, и смотреть никто не захочет.

Сама она упаковке, в смысле одежде, особого значения не придавала до класса шестого.
Пока в школе не начали учить вышивать, шить, вязать. До этого девочки вместе с
мальчиками выпиливали лобзиком из фанерки. Очень, однако, интересное занятие.
Но потом в школе появился специальный цех для мальчиков, там их учили столярному
мастерству, чтобы умели держать в руках молоток, рубанок и всё такое. Табуретку,
кажется делали.
А девочки поначалу учились готовить. Помнится, готовили салат оливье. Два огромных
тазика настрогали. Мальчики толкались за дверями, не могли дождаться, когда будет
всё готово, боялись, что им не хватит попробовать. Хватило. Хватило всем. И сами
ели, и мальчишки, и учителям кое-каким досталось. Но дальше салата оливье на уроках
кулинарии дело так и не дошло. Для более серьезных блюд нужна была плита, а в
школе её не было. Ну они так просто рецепты в тетрадку записывали. Однажды по
этим записям Инга с одной школьной подружкой - тогда ещё, когда в однокомнатной
квартире жили, а подружка-одноклассница оставалась ещё с прежних времён коммуналок -
решили они испечь торт мамам к восьмому марта. С виду всё нормально получилось,
но самое главное, не дали тесту подойти, долго ждать не захотели. И торт этот угрызть
было нельзя. Ещё Ингина мама из вежливости попыталась попробовать, а подружкина,
как та потом рассказывала, даже и пробовать не стала после того, как попыталась
разрезать.

Потом учили вышивать гладью. На восьмое марта салфетки дарили мамам, украшенные
цветочками. Ингина мама и сейчас где-то салфетку эту хранит.
Одежду шили по-серьезному. Сначала ночную рубашку. Потом юбку. Инга шила модную,
со втречной складкой впереди - потом в этой юбке даже в школу ходила. Платье без
рукавов шили, Инга сшила с модным воротником-хомут. В школу в нём не ходила, оно
всё-таки летнее. Но так вообще носила даже на улицу. Короче, навыки шитья в школе
дали.
И вязать на спицах научили. Девочки вывязывали из разных ниток квадратики с
образцами и прикрепляли их в альбом. А внизу под каждым квадратиком записывали,
как это всё вяжется: одна лицевая, одна изнаночная, накид, две вместе... Много
всяких вязок изучили.
А однажды Инга с Нинкой пришли в гости к её двоюродной сестре Людке, та на
несколько лет их старше и хорошо умела вязать всякую одежду. И там у неё на кровати
были разложены уже готовые отдельные детали. "Что это?" - спросила Инга. "Это я
кофту связала. Отпарила вот, отгладила, Осталось только сшить", - ответила Людка.
Инга посмотрела-посмотрела, а потом подумала:" Ну, так наверное и я смогу. Надо
попробовать." И попробовала. Набрала петель побольше, чем для квадратиков-образцов
и вязала, прикладывая к старой кофте. Первую вещь вязала почти целый месяц. Но
зато она долго у неё была самая любимая. А потом - лиха беда начала, пошло и пошло.
Вязать Инге нравилось. Руки заняты, а голова-то свободна, и она обдумывает себе что
хочет, потихоньку что-то варится в этом котелке, пока руки работают.
Кстати, Нинка так и не научилась ни шить, ни вязать, хотя вроде бы в одной школе
учились. Сколько Инга ей ни показывала, у той ничего не получалось. В результате
плюнула она на все эти премудрости, и, если надо было что-то связать, просила свою
двоюродную сестру Людку - та мастерица была в этом деле.

И вот папа по просьбе Инги оформил подписку на журналы мод с чертежами выкроек:
эстонский "Силуэт", латышский " Ригас модес", журналы мод московский и
ленинградский. На подписку папа денег не жалел. Он же отвечал в семье за образование.
Себе кучу всякого выписывал: "Наука и жизнь", " Радио", "Крокодил", газеты разные;
маме " Работницу" и "Крестьянку"; детям, когда они были маленькие, журналы "Пионер",
"Мурзилка", газету " Пионерская правда".
Интересные, кстати, были журналы. Инга даже в классе третьем отправила в "Пионер"
своё собственное стихотворение, что-то там про желтеньких цыплят, что на вербных
веточках сидят. И это стихотворение напечатали в журнале. Прислали даже из редакции
хвалебное письмо, предлагали не останавливаться и писать дальше. Но, во-первых,
стихи больше писать не хотелось, а рассказы в голове складывались какие-то дурацкие.
И во-вторых, Инге не понравилось, что папа отдал ей это письмо уже открытым. Он
его прочитал сам и только после этого отдал дочери. Папа, конечно, был очень доволен
её литературным успехом, прямо раздувался от гордости. Инга тоже была довольна тем,
что папа доволен. Но в глубине души её всё-таки покоробило, что он это письмо вскрыл
и прочёл раньше чем она, хотя на конверте ясно было написано, кому оно
предназначалось.

Но папа считал своим долгом вскрывать самому всю почту, не взирая на то, кому она
адресована. Он ведь отвечал за образование в семье и потому полагал, что чтение
чужих писем служит этому образованию. Только вот чьему?
У Инги с папой несколько раз были скандалы из-за этого. Но его было не переубедить.
Он орал:"Пока я тебя кормлю, пока ты живёшь под моей крышей, я буду контролировать
всё! И письма тоже!"

Может быть, именно тогда в подкорке и засела впервые мысль о том, что из-под
этой папиной крыши надо поскорее выбираться.
Однажды, уже после окончания школы она ездила в Москву - а Инга часто туда ездила,
благо, столица рядом: одна ночь и ты там; день погулял, и на следующее утро уже
дома! - и познакомилась в поезде с одним солдатом. Просто так разговаривали как
попутчики о том, о сём. Парень был симпатичный, но немножко глуповатый, зато
простодушный и бесхитростный. Васей его звали. И вот он попросил у Инги её адрес,
письмо хотел написать. Ну она ему и дала этот адрес. Что ей, жалко? Она поняла, что
всем ребятам-сослуживцам писали девушки, а ему никто не писал. А тоже хотелось
получать письма от девушки. Инга же писать любила, ей это было нетрудно. В чём
труд - написать какому-то там Васе, пусть ему легче служится, получая от неё письма,
как получают все его сослуживцы. А о чём там в этих письмах будет написано, кому
какое дело?! Необязательно же о безумной любви писать. Можно о чём-нибудь другом,
просто по-человечески.

И вот пришло письмо от Васи. В солдатском конверте без марки. И папа, перехватив
это послание, ошалел. Хотя там ничего такого особенного не было написано. Мол, не
могу забыть твои глаза, вспоминаю всё время, как ехали вместе в поезде и всё такое.
Ну что ещё может написать солдат малознакомой девушке, о которой ему ничего
неизвестно? А написать что-то надо, потому что ответ получить хочется. В общем,
папа устроил грандиозный скандал. Что ему померещилось в том письме, неизвестно.
Но переписка с Васей была оборвана на корню. И таких скандалов было не один, и не
два, и не три...

Вот в этот раз, когда она приехала, на столе лежало несколько распечатанных писем.
Два из них от Петъра из Болгарии.
С ним Инга познакомилась в прошлом году, когда ездила по молодежной путевке от
"Спутника" на десяь дней. Все студенты бегали перед сессией сдавали зачеты, а Инга
покатила в Болгарию. Потому что ещё перед поступлением в этот институт слово себе
дала,что, ладно, уступая воле родителей, буду здесь учиться, но только таким образом,
чтобы учёба не мешала всей остальной жизни. А теперь вот слово дала другое, мол,
будет так, чтобы вся остальная жизнь не мешала, не застила от неё писательство.
Потому что это теперь казалось ей главнее всего.

И вот в Болгарии она познакомилась с Петъром. Правду сказать, видела его наверно
минут пять, а он теперь присылает ей пространные письма, которые папа с интересом
читает, но после папиного прочтения они уже не кажутся ей такими уж захватывающими.

В тургруппе, путешествующей по Болгарии, были одни девчонки. Ни одного парня. И
все как одна в кургузых плащах, пошитых на местной швейной фабрике. Сидела эта
одежда на всех одинаково нелепо. Отличались плащи только цветом, оттенками от
белого до коричневого. У Инги тоже был такой плащ песочного цвета, но она его
обрезала, превратив в куртку, чтобы не быть уж такой квадратной, как в первоначальном
варианте. А надо сказать, что в Болгарии молодежь была одета получше нашей,
особенно в Софии. Казалось, там все были такие супермодные, стильные.

У Инги обувь вся была модная. Тётя привезла из Италии аккурат к выпускному три пары
только белых разных оттенков. И ещё несколько пар разных цветов на пробковой
подошве. Одну пару из этой серии сожрала Нинкина собака Жанка породы бассет. Инга
пришла как-то к подруге, сняла обувь в прихожей, как обычно. Все семейство Нинки
туфли итальянские оценили, похвалили. И Жанке они  тоже приглянулась.
Пробковая же подошва для жевания оказалась очень подходящей. Эта четверногая дура
раскрошила Ингину новую итальянскую обувь в мелкую труху. И стояла рядом довольная,
помахивая хвостом, когда Инга уже собралась обуваться перед уходом. Увидев, что
натворила эта подлая жучка, девушка вышла из себя и готова была прибить коварную
животину. Но так как собака была чужая, то причинить ей вред нельзя было. Поэтому
ограничившись только грязной бранью, Инга с тех пор, приходя к Нинке в импортной
обуви и памятуя о Жанкиных вкусах, определяла свои туфли на вешалку, туда, где
обычно вешают шапки. Причем эта подлая тварь советские туфли не жрала, а
итальянские, видите ли, по вкусу пришлись.

Серёге своему тётя Валя тоже привезла какую-то обувь. Но он наотрез отказывался
носить её, заявив, что сандалии девчачьи и он их никогда и ни за что не наденет.
Надо сказать, что для него самым страшным оскорблением было, если кто-то говорил,
что он похож на девочку. Чем Инга с сестрой иногда грешили - нет-нет, да и скажут
исподтишка, что в нём есть что-то девчачье, а именно пухлые щечки, хотя сам по
себе был худенький. И тогда Серёга бросался в драку и отчаянно молотил кулаками с
такой силой, на которую был только способен. А так-то он ко всему относился
спокойно, больше ничем его нельзя было вывести из равновесия. Хоть чем называй,
не из-за чего так не бесился, как из-за похожести на девочку.

Ещё тетя Валя привезла Ингиному папе рыжую кожаную куртку на белом овечьем меху.
Но он её не носил, она висела в шкафу. Папа говорил, что не привык к такой одежде,
и ходил в своём сером драповом пальто - зимой и летом одним цветом.

Девчатам и их маме, своей сестре, тётя Валя понавезла кучу разных отрезов на платья.
Всяких разных расцветок. В основном, шелковый трикотаж. Инга тут же раскроила
несколько отрезов, пошив себе платья-мини. Никому не нравилось, что она сделала их
такими короткими. Только одна лишь бабушка сказала, что хорошо. Остальные критики
все несовременными оказались. Вообще, бабушка у Инги была молодец: ей и брюки-
клеши нравились, которые себе Инга пошила; хотя другие бабки, любившие сидеть
на лавочках у подъезда, шипели и фыркали вслед, когда видели её в этих брюках.

Она была в одном из своих самопальных платьев из итальянской ткани, когда стояла
посреди автобуса и что-то там вещала остальным туристкам, сидевшим в салоне в
ожидании гида, который где-то задерживался. И вот вдруг в автобус вошёл парень.
Все подумали, что это новый гид и на него уставились с интересом.

А он объявил хорошо поставленым голосом на приличном русском языке, что, мол,
меня зовут так-то, я учусь в военном училище, здесь в городе Пловдиве, и очень хочу
познакомиться и переписываться с русской девушкой.

Вся делегация молчала, не зная, как реагировать на такое явление. А Инга, стоявшая
в этот момент посреди автобуса в своем мини из итальянского отреза, сказала весело:

- Ну, выбирай! Смотри нас сколько тут!

Он внимательно оглядел всех и сказал:

- Тебя выбираю!

И оставил свой адрес. А она ему свой.

Надо сказать, что путешествуя по Болгарии, она адресов этих насобирала целую кучу.
И её адрес брало много народу. Но написал только один этот Петър. И писал длинные
содержательные письма. По-русски. Очень даже прилично писал, если учесть, что этот
язык ему неродной.  Одно письмо Инга показала своей сестре. И та восхищенно-
завистливо произнесла: "С ума сойти, какой умный!"
Петър прислал свою фотографию, где он в строю рядом с другими курсантами. Все с
парашютными упаковками на груди и спине, в кожаных лётных шлемах. Он был ростом
пониже рядом стоящих, которые казались совсем уж красавцами. Рассмотрев парня
внимательно, Инга сделала вывод, что они внешне с ним очень похожи - ну просто
одно лицо, как если бы они были брат и сестра.  И также как она любит писать
длинные письма. Может быть такое, что где-то в другой стране живёт её двойник
в мужском облике? Петър Благоев Асенов. Интересно, что тут фамилия, а что отчество?
Наверное Асенов отчество, а Благоев фамилия. не может же быть, чтобы у его папы
было имя Благой?

Папе Петър и его письма, судя по всему, понравились. Потому что после прочтения он
молча отдавал их Инге, и вид у него при этом был довольный, как после того
стихотворения в журнале "Пионер". А для неё, как и в случае с тем стихотворением,
после папиного прочтения письма болгарского двойника как бы уже обесценивались.