Прощенье царей главы 1-2

— Тимофей, мать твою, вертайся назад! Собакаконскийхвост, голова вместо дыни, — орал круглолицый урядник, осторожно выглядывая из-за бруствера.
До германских окоп было метров триста. Пространство между двух воюющих сторон просматривалось великолепно. Германским солдатам тоже было видно, как рядовой Тимофей Пальчиков ползет до воронки от артиллеристского снаряда, образовавшийся после утренний неудачной атаки русских.
Со стороны немцев долетел грозный окрик, и по Тимофею заработал пулемет, но парень успел спрыгнуть в воронку. Пули, весело чирикая, запрыгали по краю фонтанчиками пыли. Не дожидаясь приказа, русские солдаты открыли ответный огонь, но сразу и прекратили, после отборной брани поручика Лечицкого, толи племянника генерала Лечицкого командовавшего девятой армией, может однофамильца. Приказ: «Беречь патроны!» никто не отменял. Обозы с тыла, о которых постоянно говорили: «вот-вот подойдут!» куда-то мистически исчезали вместе с сопровождающими.
До темноты было еще часов шесть, а раненого, что в воронке нужно было нести в лазарет. Немцы еще немного «погавкали» одиночными выстрелами, и наступил «антракт».
— Почему нарушил приказ? — ходя желваками, спросил Лечицкий урядника.
— Германец по Тимохе пулю пустил, вот ребятки и…
— Почему разрешил солдату покинуть окоп?
— Так это, я орал, да у него дружок там на поле раненый. Семенихин вроде…
— Как вернется, ко мне его приведи, если вообще вернется. — Лечицкий пригнувшись, пошел к блиндажу.
— Ваше благородье, может, стрельнем по германцу. Поможем Тимохе дружка вытащить?
— Эх, Егорыч, да я бы… — Лечицкий резко обернулся, тоскливо смотря на урядника Фефилова. — Утром опять в атаку погонят, а патронов нет? —  Он обреченно махнул рукой.
— Ваше благородье, ребятки ночью за трофейей слазают.
— Ладно, прикрой огнем. Меня без нужды не буди.
— Есть, не будить, —  ответил урядник, провожая взглядом поручика. — Эй, ребятушки подсобим братку нашему, да более пяти пуль не трать. — Урядник сложил ладони рупором и, не высовываясь за бруствер, крикнул. — Семенихин живой?
— Живой, но крови шибко потерял, — долетел ответ Тимофея.
— Приготовься тащить. Эй, оглоеды! — обратился к солдатам урядник — стреляйте в пригляд. Ну, с богом братишки…   
Скомандовать: «Пли!» не дал хриплый голос, долетевший со стороны противника. — Иван, не стреляй!
Над бруствером германцев высунулась каска с рожками. Немец помахал серой тряпкой, перевалился через бруствер и, пригибаясь к земле, быстро побежал к воронке. 
— Чего делать-то? — спросил солдат из пополнения.
— Чего, чего, германец видишь, без ружья…
Немец, наконец, закончил петли зайца и спрыгнул в воронку
— Зря не шлепнули рогатого. Завалит Тимоху, бугай здоровый, — выплюнул недовольство  Иван Потехин, поглаживая приклад трехлинейки.
— Тимоха тоже не жеребенок, казак как-никак…
— Во-во, как-никак! Казаки на конях, да все за нашими спинами баб воюют, а сей с нами вшей кормит…
— Кончай  пропаганду, пока не донес кто, или я в морду не дал.
— Всю жизнь я молчал, гнул спину и молчал, а меня за то молчание на смертушку послали и опять в морду кулаком тычут: «молчи мол, скотина».
— Удивил! Молчальник, какой!! мы значится, здесь на пиру брагу пьем. Ребятушки, гляньте на сего братишку, он один германца воюет, герой…
— Вчера в соседнем полку трех дезертиров расстреляли, — сказал кто-то из солдат слева от урядника. Сеть траншей вырытых зигзагами не позволяла видеть кто?
— Туда им и дорога, дезертир он и есть дезертир, — отмахнулся Фефилов.
— Один из них ваш земляк. Вы Ростовские дня три назад вместе с ним самогон в доме вдовы Пелагеи пили.
— Кравчук! Да у него два Георгия за храбрость? — недоверчиво воскликнул урядник.
— Когда штабс хотел сорвать их с груди, Кравчук штабсу в морду…
— Сука! —  не сдержал кто-то в дальнем окопе вздох горечи.
Урядник был ошарашен не меньше, но прикрикнул, чтобы прекратили агитацию, так на случай. Хотя в роте фискалов не было, солдаты из пополнения могли донести.
— Гляди, братцы! немец назад побежал. Вон и Тимоха Семена тащит.
Сжимая мозолистыми руками винтовки, солдаты с тревогой следили, как Тимофей тащил на шинели раненого Семена. Немец уже спрыгнул в свой окоп и, высунувшись над бруствером, махал рукой: «стрелять мол, не будем». Когда до траншеи оставалось с десяток метров, солдат из пополнения переполз бруствер и помог дотащить раненого.
— Семенихина живо в лазарет, немец обещал, не стрелять!  — приказал урядник.
Лазарет находился за леском в деревне, до леска метров сорок открытая местность. Немцы не стреляли. Едва носилки затерялись меж осенних стволов, урядник повернулся к Тимофею.
— На жизнь свою наплевал, твое дело, а команды, почему не исполняешь?
— Ухи после взрыва заложило, — улыбаясь, ответил Тимофей.
— Три дня назад контузило, а ты все глухим притворяешься. Гутарь, чего германец хотел?
— Табачку дайте, курякруть охота!
— Германский, — протянул  дымящуюся самокрутку дядька Федор. — Только скрутил. 
Откуда у него, всегда был табак, не знал никто, но и не завидовали. Старый хохол, опровергая разговоры о прижимистости украинцев, щедрой рукой сыпал табак всем, кто просил.
Тимофей затянулся и прикрыл глаза. — Так я и говорю, смотрю, немец бежит. Семена уже перевязал, то и наган достал. Немец прыг в воронку, улыбается, я ему наган, а он улыбается. Руки  показывает и пальцем в грудь тычет, разрешения вроде спрашивает. Достать чего-то хочет. «Гут» говорю, «но забалуешь, мигом пульку пущу». Немец достает бумагу: «мол, возьми».
Тимофей вытащил из-за пазухи фотографии голых женщин. Листовка, что вручил ему германский солдат-коммунист, осталось засунутой за голенище. 
— Сюда давай. —  Урядник не глядя, сгреб фотографии и сунул за пазуху. — Так и ответишь штабсу,  коли чего…

….Штабс-капитан Валерьян Валерьянов мучился похмельем, сказывался самогон вдовы Пелагеи. Он мотнул головой и застонал. Смерть наглеца-дезертира Кравчука поднявшего на него руку была и без этого неминуема, но совесть не давала успокоения. Валерьян посмотрел в зеркало и сморщился – синяк под левым глазам, полученный при расстреле своих, не красил.
Валерьян оделся, надвинул на лоб фуражку и поспешил в штаб.
Деревню в пятьдесят дворов, где располагался штаб полка, от передовой линии отделял массив леса, здесь же в деревне стояла резервная рота, выделенная для очередного наступления, что обычно заканчивалось передней линией неприятеля. Бессмыслица таких топтаний раздражала. Прорыв генерала Брусилова и его рейд по территории врага был не боле всплеска агонии, смертельно раненого тела, которое могло еще нанести удар, но поразить неприятеля было не в силах.
Возле штаба Валерьяна окликнули из открытых дверей сеновала. Осмотревшись по сторонам, он быстро шагнул в проем и прикрыл за собой двери.
— Что днем пришел? — спросил Валерьян осведомителя.
— Из пополнения меня никто не знает, а кто и видел, тех завтра убьют. Ваше высокоблагородье, обещайте, что ушлете меня с поручением в тыл или денщиком к штабным пристроите. Я уже много пользы принес, пора ваш благородье и вам…
— От атаки завтра уберегу. На прошлой неделе у капитана Кураева денщика убило. Офицеры денщиков только из старослужащих берут. Вот и думай, к какому офицеру в денщики идти, а я уж посоветую именно тебя взять. — Валерьян прикоснулся к синяку и усмехнулся. — Рассказывай, что выведал?
— Меж солдат листовка ходит: немцы подбивают повернуть винтовки против офицеров. Листовку от немцев принес рядовой Пальчиков, что по приказу прапорщика Лечицкого ползал якобы за раненым, а на деле в сношение ходил с германцем. Собственными глазами видел: германец Тимохи руку жал, по плечу хлопал, потом Тимоха листовки эти уряднику отдал. Сейчас они у прапорщика или у урядника. Вам лучше поспешать, спрятать могут заразу али в другие роты передать. Ваше высокоблагородье табачком не угостите?
— Знаешь же, не курю. Держи рубль.
— Эх, эти деньги мне бы, да на воле…  — пряча долю предателя, произнес фискал. 
Валерьян усмехнулся: — Да разве ныне это деньги! так, пятак на табак.
— Так и я не курю, ваш высокоблагородье, — оскалился доносчик.
— Где раненый, которого притащил Пальчиков?
— Мы его в лазарет притащили. Напарнику я сказал, чтобы он меня в леску подождал.
Придя в штаб, Валерьян был вызван к командиру полка полковнику Дроздовскому: 
— Капитан, пришел приказ: «мы своими силами должны прорвать оборону противника, и оттянуть на себя его резервные силы, давая возможность соседям слева обойти город и перерезать железную дорогу». Возьмите пакет, по вашему ведомству доставили, нарочным. — Полковник приподнял край карты расстеленной на столе и вытащил пакет, перетянутый бечевкой и запечатанной сургучом.   
— Господин полковник! Солдат третьей роты Пальчиков на ничейной полосе встречался с противником, возможно по поручению поручика Лечицкого. 
— Я знаю поручика с четырнадцатого года. Ваши фискалы, что, не понимают, что здесь не охранка, а передовая линия?..
— Я сказал «возможно» и раньше времени не обвинял, так и меня увольте от обвинений в некомпетентности. Разрешите идти?
— Иди, — устало ответил полковник и, усмехнувшись на вскинутые брови штабс-капитана, поправил себя. — Идите.

...Семенихин после операции был пьян. Эфир держали для раненых, нуждающихся в ампутации конечностей, остальным давали стакан самогона, то и два, после чего делали операцию. 
— Держи солдат табачок. — Штабс-капитан положил в изголовье кровати полпачки табака и сложенный  вчетверо лист бумаги.
— Ваше высокоблагородье, почто честь такая, вроде нечего геройского не свершил?
— Живой остался, после стольких атак, это уже подвиг…
Семенихин скрутил самокрутку и блаженно затянулся. Сосед справа, сладко втягивая ноздрями поплывший по палате дым, не выдержал: — Оставь пару затяжек, земляк. 
Семенихин бросил ему весь табак капитана:  —  Шли бы дымить на улицу, их высокоблагородие чего-то сказать  хочет.
Семен и трезвым был не робкого десятка, а после самогона и море было по колено.
— При тебе рядовой Пальчиков с германцем братался? — Валерьян не стал ходить кругами, понимая, что этого солдата табаком не купишь. — Хочу его от трибунала уберечь Солдат-то  правильный.
— Ничего про рядового Пальчикова плохого сказать не могу, жизнь он мне спас. Шли бы вы… после операции голова кружиться.
Идти в третью роту днем, где числился Пальчиков, через простреливаемый участок Валерьян не рискнул, но едва солнце спряталось за карпатские горы, взял двух солдат и отправился на дознание. Луны не было и стволы деревьев лишь сгущали тьму, создавая причудливые образы. Страх вызывал человек, от которого в любой момент можно было ждать пули в спину или нож в бок.
— Там кто-то есть? —  указывая на овраг, тихо сказал солдат сопровождения.
Пробуя почву, Валерьян осторожно сошел с тропинки, ведущей к овражку, откуда неслись приглушенные голоса. Под ногой раздался хлесткий хруст сухой сломанной ветки. Валерьян присел. Голоса смолкли, а где-то неподалеку заухал филин. Чей-то хрипловатый голос с налетом деревенского говорка долетел до Валерьяна.
— Чего скучились, ночной хозяин мышь поймал.
— Вдруг немцы?
— Ага, через топь на аэроплане прилетели.
Валерьян уже хотел подать голос, предполагая, что кто-то из пополнения в темноте потерял тропинку, но голос четвертого представителя ночного спектакля с сильным акцентом заставил его потянуться к кобуре.
— Тише товарищи! Завтра вас снова погонят на пули германских рабочих. Каждый представитель солдатского комитета пусть проведет работу в своих ротах.   
Капитан прижался к дереву, лихорадочно соображая: «главари революционеры вот они, бери, но, сколько их? Выпустить их из леса нельзя». Он осторожно вернулся к тропинке и приказал новобранцу Телицыну идти в село, найти офицеров. Телицын  взвился во фронт, собираясь ответить по уставу. Грищюк бывший матрос, списанный на берег за пьянство успел зажать рядовому рот. Телицын подобрал полы шинели и осторожно двинулся в сторону штаба. 
— Ваше высокородие, как думаете, война скоро кончится?
— Не знаю Грищюк, самому надоело, но предателей как там… — Валерьян мотнул головой в сторону оврага — не потерплю.
— А по мне война, пусть хоть до скончания века длится.
— Убитым быть не страшно?
— Нет, у нас в роду все мужики до девяноста пяти лет живут, и мне бабка нагадала. Как не верить, она же самому Гришки Распутину исподние стирает.
— Ну, если так. — Валерьян усмехнулся. — Ползи метров тридцать вправо от оврага. Увидишь кого, стреляй на поражение.
 
… За час до этих событий Тимофей уговаривал Фефилова отпустить в село. Егорыч только отмахивался. Тимофей не сдавался: — Мышью прошмыгну. Семенихина завтра в тыл отправят, могут и отпуск дать. Егорыч, у меня без меня, дочь родилась. Семенихину подарочек передам и обратно. Немец-то не дурак, ночью атакой не пойдет?
— Тогда и я своим гостинец пошлю, но смотри. — Егорыч грозит пальцем. — Узнаю, что к вдовам ходил, сам убью.
— Злой ты Егорыч!
— На все час. Держи, чтобы не заблудил во времени. — Фефилов достал трофейные часы на цепочке, снятые с немецкого офицера и отдал земляку.
После лазарета Тимофей зашел в крайний дом у леса, где жила красавица Тина, доброта которой была широко известна солдатам. Тина расцветила горницу ярким румянцем, лишь кот по клички Фердинанд недовольно косясь на железную кровать, поспешил покинуть хозяйку. 
Тимофей возвращался в роту слегка пьяным с бутылкой самогона за ремнем, которую Тина отдала без сожаления. Честно отработал. Луна, едва открывшись, словно девица в тереме, зарделась, и спряталась за тучи. Тимофей усмехнулся сравнению и снял с плеча винтовку: «Немцы в соседней роте двух рябят днем в плен взяли. Начальство взбесилась, стало искать виновных, тут под руку им земляк Кравчук попался, что перед этим отказался вести взвод в атаку без артиллеристской подготовки. Кравчука и расстреляли».
Тимофей привык полагаться на чутьё. Он сошел с тропинки и осторожно двинулся вперед, вслушиваясь в шорохи ночного леса. Вскоре увидел крадущеюся тень с винтовкой. 
— Отвечай, кто по вере? —  тихо и грозно окликнул Тимофей.
— Пагон что ли не видишь?
— Шпионы, завсегда нашу форму носят. Какого полка? — Тимофей бросился вперед, подмял под себя «шпиона» и заломил ему руку за спину.
— Из пополнения я… — захрипел «шпион» — Телицын. Послал меня  к штабу капитан Валерьянов.
Именно Валерьянов был виновник расстрела Кравчука. Тимофей отпустил руку и помог подняться Телицину, намериваясь узнать: «зачем он послан в штаб и где сам капитан?»
 — Откуда родом?
— Самарский!
— Я тоже Самарский, провалится мне сквозь землю. За базаром жил.  — Тимофей не боялся быть уличенным, перед призывом ему довелось побывать в Самаре.
— А я за ямщицкой заставой!
— За заставой друг у меня жил, прихрамывал слегка. — Тимофей полез обниматься.
— Что как бабу мнешь? Живой твой Ванька, полицаем служит.
— Выпьем, земляк по такому случаю. — Тимофей поднял бутылку самогона, что выскользнула из-за пояса, и выбил пробку.
— Службу нести надобно, — замялся Телицын. — Да и штабс приказал  не мешкать… Дезертиры в кучу сбились, гадают, как сбежать от войны.
— Если третий год сбежать не могут, за две минутки точно не сбегут.
Телицын отпил самогон, передал бутылку Тимофею и спросил: — Как звать тебя земляк?
— Митяй Хворостин, — соврал Тимофей. — Где капитан укрылся? Мне с ним резона нет встречаться.
— Шагов через триста вправо с тропинки уйди. Двое их в засаде: штабс и пес его, фамилию не знаю. Бутылку, зачем закупориваешь, земляк?
Тимофей отдал самогон Телицину, пристегнул штык и зашагал по тропинке.
Когда взвод солдат во главе с дежурным офицером обыскали лесок, где должны были быть заговорщики, кроме тяжелораненого капитана никого не нашли. Капитана Валерьянова ранили штыком в грудь. Куда делся денщик Грищюк, можно было догадываться, то ли убили и сбросили в болото, то ли бывший матрос просто дезертировал. Расследование по горячим следам результата не дало. Утром была атака, после которой тяжелораненых солдат отправили в тыл. Также в тыл был отправлен и капитан Валерьянов, что придя в сознание, показал: «ударил его штыком русский солдат. Фамилии он не знает, но помнит лицо». Телицын был убит во время атаки. Митю Хворостина по спискам живых и убитых не нашли.

                Глава 2

Тимофей возвращался домой в середине февраля 1918 г.  Поезд  из-за сбоя графика вторые сутки стоял на станции Новочеркасска. Выпавший накануне снег под лучами удивительно жаркого солнца весело переварился в лужи, превращая грязный перрон в подобие полевого плаца, после марша боевых рот, для утехи приехавшего штабного генерала. Обычно в свите куратора находилось с пяток, то и более  гражданских «паразитов», восхищенно цокающих языками, когда  солдаты, вместо отдыха от нескончаемой мясорубки, шлепали трофейной обувью перед выстроенной на этот случай трибуной.
Тимофей уговорил двух земляков добираться своим ходом. После недолгих колебаний троица вышла за город и взяла направление на Аксай. Первый привал сделали у станицы Большой Мишкин. Иван Перезверев извлек из вещевого мешка бутылку французского вина:
— Наша рота, отступая летом семнадцатого, на винный склад нарвалась. Пейте землячки родимые, что живыми с фронтов возвращаемся. — Иван сковырнул сургуч, под которым была пористая пробка. Попытка извлечь её ножом успеха не имела.
— Дай сюда! — Тимофей  достал  трофейный штык. – Горлышко срублю, ничего?
— Что за приплод сей баклажки… руби.
Тимофей приложил лезвие, резкий удар, и горлышко ниже ободка полетело в грязь. 
— Ротный наш шашкой открывал, —  поглаживая усы, пробасил Антип Шишка. —  Смел, был, черт носатый! Атакой идем, все земле кланяются, он в рост, да еще германца кроит. Убили его в спину. Не любило его офицерьё, что солдат не обижал...
— Царь отрекся, а мира нет. — Иван смачно откусил соленый огурец, что дала солдатка на станции в обмен на шутку по поводу её грудей. —  Теперь какие-то большевики объявились. Власть забрали. А что, подо что закусывать не разберу?   
—  Смотри, как они тобой не закусили. Зубатые…  — Тимофей расстелил шинель на сухом склоне  и блаженно растянулся:
Антип Шишка вылил остатки вина в кружку и вздохнул: — Первачка бы!
— Баба писала, самогона на встречу нагнала. Всех казачки, привечу…
— Дойти еще надо до дома-то, — ответил Антип на приглашение Ивана. 
Из лесочка внизу холма, что протянулся от станицы вдоль речки, впадавшей в Дон, вышли шестеро казаков с винтовками. Нашивок говорящих о статусе казачков в донском войске на пришельцах не было.
— Кто такие, воры?
— Демобилизованные мы. — Иван встал и застегнул пуговки на гимнастерке.       
— Документу на лбу у них нет, — хихикнул рыжий казак с отсутствующими нижними зубами. — Матвей! Давай стрельнем дезертиров и делу конец. — Он ткнул винтовкой вещмешок Тимофея, пытаясь понять, что там?
— Не лезь поперед батьки, сам решу чего с ними делать, — ответил казак Матвей. — Спокойствие, исходившее от фигуры Тимофея, его настораживало. — Ты чего разлегся, чай не на блинах у тещи? — Матвей щелкнул затвором, загоняя в ствол патрон.
— Не запряг, а коли и запряжешь, не повезу.
— Чего так гордо – не повезу. Сделаю тебе паф и прощай дорогая…
— Чего медлишь? — Тимофей встал и шагнул к Матфею. — Стреляй сразу сюда, а лучше дважды, не то выживу, из-под земли достану и снова закапаю.
— Стрельни его Матвей, стрельни! — подзадоривал рыжий станичник.
— Иди сморчок портки прополощи, — усмехнулся Тимофей.
— Правда, Кирьян! Чего это от тебя всегда воняет? — пробасил третий казак и отвел ствол винтовки Матвея в сторону реки. 
— Чего это от меня воняет? — Словно кречет крыльями, рыжий ощерился острыми ключицами, обнюхивая себя. — Ты Фисей за бабой смотри, больно ласкова она к соседу Митяю…
— Ты Матрену в рожь не водил. Это твоя баба станицу перепробовала пока ты на фронтах писульки строчил, — взъярился Фисей, хватая Кирьяна за горло.
Кирьян ударил Фисею в пах. Казак взвыл, но легко поднял Кирьяна над собой собираясь бросить оземь, но боль уже расплескалась. Схватившись руками за свое «хозяйство», он присел на корточки. Кирьян грохнулся рядом.
— Убью! — орал Кирьян, пытаясь дотянуться до винтовки.
— Утихомирите дурней, пока не перестреляли друг дружку. — Матвей повернулся к Тимофею. — Ты паря, на рожон не лезь, мог и стрельнуть. 
— Сам-то что, казаков служивых от воров отличить не можешь? — ответил Тимофей.
— Тут паря такое творится… — Матвей закинул винтовку за плечо. — Вдоль железной дороге дезертиры промышляют. Поберегитесь казачки! — Прихрамывая, он зашагал к станице. Сдерживая взъерошенного Кирьяна, казаки двинулись следом.
— Георгия тоже за дурость получил? — спросил Иван, укладывая провиант в мешок.
— Ванька, домой идем, живые…
Ростов изменился, озорное веселье присутствующие раньше даже в вывесках бакалейных лавок ушло,  на его место взгромоздилось конкретное, замешенное на деньгах, страхе и злобе.
Прощались торопливо, понимая, что их пути-дороги разные и слова оттого были нафталиновые. Здравомыслию Антипа, было неуютно рядом с бесшабашной отвагой Тимофея, впрочем, и Иван, казалось, был рад расставанию.
Едва Тимофей повернул на знакомую улицу, какая-то женщина всплеснула руками, подобрала подол и побежала. Он придирчиво себя оглядел: «вроде не черт» и лишь когда женщина распахнула дверь в знакомых воротах, понял: его признала одна из соседок.
Войти он не успел: из дома босяком выбежала Прасковья. Обнялись, вдруг он почувствовал, что кто-то дергает его за шинель.
— Пошто маму обижаешь?
Маленькая девочка в ситцевом платьишке смотрела на Тимофея, теребя ручками шинель. Тимофей подхватил её на руки и подбросил вверх: — Вот вы какое, ваше степенство!
— Пойдем в дом, ногам зябко, — стыдливо прошептала Прасковья и потянула мужа с дочерью на руках  во двор, уводя свое счастье от соседок, вышедших на улицу посмотреть на Тимофея.
Вечером всем миром накрыли стол, прилично накрыли и самогона много, только пить некому. Из мужиков: казак сивый, прозванный клещом, за деревянную прищепку вместо руки и белесые волосы, да дед Пантелей, гроза солдаток, потому что всегда все замечал.
— А моего мужа случаем не встречали Тимофей Васильевич? — спросила Кравчук Полина, что сидела в конце стола. Тихо сидела, горестно. — Второй годок пошел, а вестей никаких. Вас ведь вместе призвали, помните? Приходил один солдатик, тем годом, сказывал всякие гадости о муже, а потом обниматься полез.
— Нет, не встречал.
— Врете Тимофей Васильевич! Муж письмо присылал, где сказывал, что полки ваши рядышком, «как затишье, хожу мол, к земляку Тимофею». Вот письмо, хотите посмотреть?
— Вру Полина, вру! — Тимофей застегнул пуговички на гимнастерки, а руки его от волнения слегка подрагивали. — Запомни Полина! чтобы тебе не говорили, твой муж дважды Георгия получил за смелость и не был дезертиром. Убила его сволочь штабная. Он пленных отказался расстреливать. Одно скажу: капитана того, что Никиту положил, штыком закололи.
— Спасибо за доброе слово Тимофей Васильевич! Простите меня, пойду, дети одни. — Полина вышла из-за стола. — Имя того солдатика скажете, что за мужа отомстил. Молиться буду.
— Не знаю… — грустно ответил Тимофей, уводя глаза в сторону.
После ухода Полины солдатки вдруг тоже засобирались, боясь услышать плохую весть и о своих мужьях: «лучше уж надеждой жить».   
Холодок в отношениях с женой появился на следующий день.
Утром Тимофей обнаружил отсутствие жены, хотя вечером она говорила, что с завода ее уволили. Ковш холодной воды вернул ясность мысли. Тимофей выгреб золу из печки и вышел во двор. Хозяйственные пристройки нуждались в ремонте. Он высыпал золу за деревянной уборной и шагнул под навес, где хранили дрова:
Десяток березовых чурок и кучка угля.
Наструганные лучины, веселя душу теплом, зашлись пламенем. Тимофей закрыл чугунную дверцу печки, закурил и лег на кровать. Проснулась Анюта, шлепая босыми ногами по половику, смело подошла к кровати, наблюдая, как Тимофей пускает кольца сизого дыма.
— Дядя Савелий тоже так умеет и дядя Котя. — Анюта зябко переминалась с ноги на ногу. — Они вечерам ходят.
— Иди ко мне, лапушка моя! — Тимофей посадил дочь на кровать, укутал в одеяло и задумался: «А моя ли она дочь?»
Вот о чем посмеивались в окопах молодые солдаты. Женатые солдаты в разговорах не касались темы жен или вяло отшучивались: «все одним миром мазаны». Уводя в сторону глаза, когда чья-то злобная назойливость, навеянная войной, грубо намекала: «твою солдатку тоже кто-то имеет, как ты вчера имел солдатку Марфу». 
Подозрение заставило взять дочь на руки и подойти к зеркалу.
— Что это вы любуетесь, друг дружкой? — спросила Прасковья, заходя в комнату.
— Папа тоже круглые кольца пускает как дядя Савелий и дядя Котя. 
— Не выдумывай! — грубо прикрикнула Прасковья и, насторожено добавила. — Выдумщица страшная, что увидит, начинает переиначивать. Котю выдумала, а Савелий, это почтальон. Он письма носит.
— Что взволновалась, не бью ведь…
— Сейчас кормить вас буду. Фрося картошки немного дала.
— Пойду, надо приветы с фронтов передать.
Тимофей посадил Анюту на кровать, надел шинель и ушел. 
Нигде не задерживаясь, он побывал в двух домах. Уговоры родственников получивших радостную весть, «откушать стакан самогону», он отклонял, ссылаясь на ранение.
Ростов был под властью генерала Каледина. Патрули останавливали Тимофея уже два раза. Он показывал демобилизационный лист, выданный бригадным генералом после решения солдатского комитета о роспуске бригады: «в связи с переходом власти от временного правительства в руки совета рабочих и крестьян» и его отпускали. Проходя городской парк, Тимофей столкнулся с патрулем жандармерии. Если солдатским патрулям такой бумаги хватало, для жандармского ротмистра причина демобилизации оказалось красной тряпкой. Глаза его налились кровью, и последовал короткий приказ, после чего Тимофей под стволами винтовок был доставлен в здание контрразведки.    
—  Куда?! — орал молодой поручик на конвойных Тимофея. —  Здесь генерал Деникин с инспекцией. — Запри его в погреба, после шлепнем…
Шлепнуть не получилось, по лестнице спускался генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин: — Кто такой, почему арестован? — Деникин внимательно окинул Тимофея взглядом, что при виде генерала вытянулся во фронт.
— Большевик, ваше превосходительство! Собирал сведение по городу, — резво обрисовал вину Тимофея со слов жандармского ротмистра поручик.
— Никак нет Ваше превосходительство! — возразил Тимофей. — Врет поручик, с фронта я. Бумага вот. — Он хотел предъявить демобилизационный лист, но поручик и ротмистр мгновенно скрутили ему руки.  — Нет у меня оружия. Бумагу хотел достать… запамятовал, что она у жандарма. — Прохрипел согнутый пополам Тимофей. 
— Отпустите!
Злобно сопя, ротмистр и поручик выполнили приказ. Распахнутая шинель открыла на гимнастерки георгиевский крест. Тимофей хотел запахнуться. Деникин отвел его руку.
— За что крест?
— За Луцк ваше превосходительство в июне шестнадцатого.
— Постой, постой, выходит…
— Точно так ваше превосходительство, служил под вашим командованием. Четвертая стрелковая дивизия. — Бойко отрапортовал Тимофей и, улыбнувшись, добавил. — «Железная».
— Кто крест вручил?
— Вы! Двадцать пятого июня шестнадцатого года.
— Ты тот сукин кот, что напоил обозных собак самогонам, а те с дуру…  — Деникин бросил взгляд на адъютанта, чья шея извилась лозой, настраивая ухо на полную слышимость: — За что арестован?
— После вашего заключения в Быховскую тюрьму полк отошел в тыл, а после, как большевики объявили себя правителями, полк распустили. Как раз меня болезнь горячечная свалила. Отвалялся полтора месяца в лазарете, да и домой подался.
— Демобилизационный лист, — отрывисто приказал Деникин. Ротмистр протянул документ: «Пальчиков Тимофей Васильевич уволен из армии в первобытное состояние». Деникин потребовал перо и чернила. — Зачисляю тебя в добровольческую армию в звание урядника. Пять дней отдохнешь и на службу. России такие сыны надобны. — Деникин отошел к окну, обмакнул перо в чернильницу, что заботливо извлек адъютант из  портфеля и самолично вписал в демобилизационный лист: Урядник Пальчиков находится в отпуске до конца февраля. Антон Деникин.
— Что за история с собаками? — спросил поручик, после того как Деникин отечески хлопнул Тимофея по плечу и вышел из дверей контрразведки.
— Знатная история, но поведать не могу. — Тимофей многозначительно кивнул на двери.
Деникин тогда находился на передовой. Нужна была атака, чтобы выровнять фронт. Тимофей естественно этого не знал, зато покоя не давал пятнадцатилитровый бутыль самогона, что они с Семенихиным выменяли на трофейную немецкую винтовку.
Устроившись во второй линии окоп, они приступили к питью. После второго «причастия» Тимофею захотелось сделать, что-нибудь «хорошее». Как на грех: обозные собаки. Обычно они вертелись у кухни, что их привело в окопы, осталось тайной. Сначала собак заманили в пустой блиндаж, потом по одной вытаскивали и заливали насильно, кому треть кружки кому меньше.
Хохот солдат и визг собак услышал Деникин. Чем собакам не понравился генерал, было не ясно, может после выпитого самогона забродил революционный дух, толи просто: собаки захотели реванш за насилие, и вся их агрессия выплеснулась на Деникина.
Деникин мгновенно выскочил из окопа и, понимая глупейшее положение в котором оказался по воли пьяных солдат, взмахнул рукой в сторону германских окоп: «За мной ребятушки! Покажем немцу кузькину мать…»
Солдаты, видя бегущего генерала, поднялись в атаку.
Линия фронта была выровнена. 
— Шлепнул бы я тебя, — храня зло в прищуре, воскликнул поручик.
— За что, ваше высокородие?
— Носом большевика чую.
— Разрешите исполнять приказ Деникина?
— Какой приказ? — опешил поручик, лихорадочно соображая, что он упустил.
— Выгулять отпуск?
— Пошел вон… в комендатуру. Через пять дней будь любезен… во фронт.
 Больше к Тимофею дозоры не подходили, самоуверенный вид бравого Тимохи наделенного подписью Деникина, развеивал подозрения.