Мел

          Мел пропадал обычно после второго урока. С утра горбунья тетя Леся шаркающей походкой безумно уставшего человека приносила овальный брусок, а уже на третьем уроке вызывать к доске учеников становилось бессмысленно, все равно писать было нечем.


          Поначалу техничка со скрипом выдавала второй кусок, но, когда мел стал пропадать с пугающей регулярностью, взбунтовалась. Время стояло тяжелое, послевоенное, дефицит ощущался во всем.


          Нехитрые розыски быстро выявили воришку. Ею оказалась невзрачная девочка с таким-же безликим именем Ася. Она училась в школе первый год и серой мышкой сидела на задней парте в гордом одиночестве. Ася приехала в южный город из Ленинграда в сорок четвертом, через полгода после освобождения и поначалу больше напоминала ребенка ясельной группы, чем будущую школьницу. Что и понятно, первая, самая страшная блокадная зима, эвакуация по Ладоге и последующие голодные годы не способствовали нормальному развитию Аси. Узкие глазки, редкие русые волосы, безвольный подбородок и абсолютная апатия ко всему окружающему. Училась она плохо, даже на фоне разновозрастного класса, детей военного времени.


           Приехала девочка с какой-то родственницей, то ли троюродной теткой, то ли еще кем, родители Аси сгинули в белесом сумраке блокады. Семейка была еще та, со странностями. Городок хоть и пережил оккупацию, но сильно не пострадал. После потери днепровских переправ наши быстро отходили на Харьков, помня о кошмаре киевского котла. Через два года вышло ровно наоборот. Теперь уже фрицы, бросая технику и обозы, драпали на запад. Местечко окружала гладкая, как стол, степь, партизан тут не было, десятка два полицаев, голова из местных, в общем жить можно.   


        Приезжие смотрелись диковато, люди тихонько пересказывали, что Зося с «дивчинкой» прячут под подушкой черствые корки, кукурузные початки и гнилую картошку. В шахтерском бараке, где поселились блокадники, из-за их ширмы распространялось жуткое зловоние. Поговаривали, что постоянно жующая Зося объедает девочку, забирая себе пайковый хлеб. Более мудрые и терпимые оправдывали несчастных, вспоминая тот ужас, что пришлось пережить ленинградцам.


         Девочку допрашивала сама Клара Эдуардовна, завуч по воспитательной части с замашками эсэсовского палача. Но призналась Ася только после того, как учительница взяла в руку школьную указку и без малейших эмоций принялась бить ребенка по рукам. Девочка рассказала, что съедала мелок и даже пальцы облизывала, будто лакомилась недоступной шоколадкой. Зачем она это делала, Ася объяснить не могла, только еще ниже опускала голову и тихонько скулила, словно нашкодившая собачонка.


    Вызвали Зосю, та молча выслушала, а дома задала воспитаннице крепкую взбучку. После этого мел пропадать перестал, а девочка сделалась еще более нелюдимой. В школе она незримой тенью сидела на «камчатке» и не обращала ни на кого внимания. Иногда ее видели на окраине местечка. Ася бездумно бродила по неглубокому яру, смотрела на холодное весеннее солнце, лужицы талого снега, пласты бурого прошлогоднего листа и сливалась с такими же тонкими березками.


    Она слегка оживала только при виде возвращающихся с зимовки птиц. Девочка заворожено смотрела на ровные клинья небесных скитальцев, будто пыталась улететь вместе с ними. Покинуть опостылевшую школу, пропахший гнилью и отбросами барак, сам этот негостеприимный и недобрый мир.


    Потом Ася умерла. Умерла точно также, как и жила, тихо и незаметно. Просто опустила голову на сложенные ручки и уже не подняла ее.
•                *                *
 - В скотское время живем, - патологоанатом с отвращением снял резиновые перчатки и бросил их в не раз крашеное эмалированное ведро. – Третий случай за неполный месяц. Рахит, - он устало махнул на накрытое серой простыней тельце.


   Мужчина на негнущихся ногах подошел к зарешётчатому окну, и посмотрел на залитую послеполуденным мартовским солнцем колею, районный морг располагался прямо на станции: - На фронте легче было.


 - Не скажи, Михалыч, - не согласился кряжистый медбрат неопределенного возраста. Он скручивал одной рукой «козью ножку», обрубок второй покоился под рукавом гимнастерки: - на фронте и не такое бывало. В Воронеже, помнится, в сорок втором, эшелон детдомовских разбомбило…


 - То война была, - резко оборвал доктор, его черные глаза резко вспыхнули, не в силах сдержать боль. – А эти умирают из-за недостатка самых обычных продуктов: мяса, творога, свежих овощей. Нельзя кормить детей одной картошкой и хлебом, а эти все везут… - он кивнул рукой на станцию, где стоял длинный эшелон с золотой кубанской пшеницей.


 - Самим жрать нечего, а они…
 - Она мел ела, - вдруг вспомнил однорукий сержант, - училка сказала. Злюча така, как собака. Потом перестала…


 - Если бы ела мел, то не лежала бы здесь, - прошептал паталогоанатом.
 - В смысле? – не понял медбрат. – При чем тут мел?


 - Кальций, - устало пояснил доктор. – Организм так устроен, он сам ищет себе лекарство. Животные подсознательно разыскивают спасительные травы, а человек при нехватке кальция ищет его в известке, меле, некоторые штукатурку глотают. Вот девочка и ела мел…