Уолд в смысле анивешл ин зе спайс

                Подарок для Алекса Керви и Елены Пантелеевой
     Перевод на лошадиный язык, о чем так долго говорили все Ленины, все пять, если быть точным, наткнулся на непреодолимое препятствие смоленских хитростей, пошивших колеи вместе с лапсердаками поширше, нежели устаканенные размеры европейсатых масштабов, когда - то в незапамятные времена приведшие Стефана Батория в тростниковую хижину дяди Тома, чернокожего негра с берегов Миссисипи, сидевшего, свернув ноги калачиком, у крикетной площадки Гека Финна, укравшего вторую сдвоенную согласную во имя разрядки напряженных международных отношений, громоздящих целые кучи уже закаменевшего кала на занятые выживанием головы русскоязычных и камуфляжных ублюдков, всегда напоминавших мне также любителей форм, лычек и черно - бело - красных знамен тысячелетнего Рейха, тоже рядивших своих отпрысков в географически обоснованные ленты полосатеньких расцветок, также слушавших по радио свист ковентрируемых окраин, ковровым покрытием хлобучащих перемещавшихся понизу в состояние оконечного счастья быть чутка приобщенным к сосалову леденцов и рефрижераторов, слегонца покрытых накипью патоки и сахарной пудры из тех же рож, того же визга, опухших зенок, поганых донельзя русскосвинных актеров, ни разу не сыгравших нигде, кроме дерьма, вываливаемого девяторотными бульдозерами в каждый страждущий рот потребителя, несколько привыкшего к совсем иным лицам и ландшафтам, по которым скакал Иствуд, гонял Безумный Макс, шарахался Терминатор, даже Гэри Синиз своим солнечным богом давал миллион очков форы в Чапаеве  " Союзов " и  " Восходов ", картонными оболочками Пелевина и его же велосипедными педалями укручивающих спираль впечатлений вобратку, назад, туда. Я сидел необычайно тихо и мирно, сложив руки на коленях, косясь на дымящую паром кружку крепчайшего кофе, хмыкал и строил рожи себе же, не видя их, рож этих, чувствуя натянувшуюся кожу, шевеление носа, поскрипывание глазных яблок и трепет забитых говном ушей, уже привыкших ко всему, даже стопудовые барнаульские комбайны и те проезжали через мой мозг со скоростью звука, по всем понятиям горделивого времени суток и технологиям Стелс. Мне хотелось стать Минотавром, таким жутким букочеловеком, ходить строго в камуфле, отдыхая на склонах Памира, где мои ильмовые ветви овевал бы легкий ветерок монгольских степей, дрочить на невероятно надоевший парадигм коварствующих хохлов, не желающих присоединить свои пронзительные голоса к прославлению полнейшего ахуя, сочащегося вскрытыми опасной бритвой фурункулами Министерства Обороны, вновь победившего за всю х...ню, крысиного фюрера, от вида которого уже не просто тошнило, хотелось повеситься, лишь бы не знать, что такая тварь продолжает дышать и выносить мозг любому, кто еще не забыл родную речь, чесать яйца рашпилем, мечтая о связях с лесбийствующими тетками, сующими поющие гитары и вибраторы во всякую щель, внутри которой сидел еще один Ленин, еще один фюрер, сотый по счету упырь, рассматривающий дегенеративными полуприкрытыми веками усы Михалкова, упорствующего подхалима всякого от Бога и старца Филомена, поменявшего пол во время чумы и ставшего Филимоном, блохастым псом, проклятым церковью и Иисусом Христом, никогда ничего не говорившим об этом, даже не знавшим о существовании великой страны из говна далеко на севере и востоке.
     Многие подозревали, что Ленин - не настоящий. То он картавил, то бегал вприпрыжку, то закладывал пальцы за кожаный жилет в стиле садомазо, то прятал кепку в Мавзолее, пугая охрану и Бронзового Феликса, барельефно выпиленного на хрустальной стенке гроба Белоснежки, то становился гномом и лез в землю, орал там и устраивал краткосрочный Дамбас, при виде которого хотелось взрывать ядерные бомбы и вводить холокост, стирая любого русскоговорящего из памяти, забитой урывками каких - то перьев, чужими словами, воем бешеных лис, сомкнутым рыжим строем атакующих курятник, налетающих ночью с песнями и плясками, бренча гитарами и жужжа вибраторами лесбийствующих теток из предыдущих абзацев. Лисы менялись париками, самый основной из них, Вук Драгович, наркоман и шайтан, носил с честью и предвкушением поживы парик Кобзона, Героя Рейха, прикрыв кокетливым парховизмом правое ухо, надрезанное санитаром в психлечебнице, где этот Вук проживал последнюю сотню лет, носясь по спирали впечатлений Пелевина в обратную сторону, к истокам веры, к обретению надлежащих купированию в затылок надежд, проживая заново сотню жизней, кошмарно закольцованных и повторяющихся, казалось, что все эти фантазии - калейдоскоп сумасшедшего чародея, высыпавшего в жестяную трубочку опричников, объясняющих господ, баб, мужиков, шум экскаваторов, отгружающих говно, траншеи, заполненные человеческим мясом, завитые парики, смешными локонами возлежащие на расшитых воротниках Третьей империи и Второй республики всех Советов и Съездов, одно и то же, сука, одно и то же, вся та же сводящая с ума ботва из слов и слов, дерганья и шараханья, потусторонних общественных дискуссий и разбитых в кровь рож, величие и раскаяние, поле и болото, блондинка и скелет, лишь прононс менялся век от века, французский пропитывался нижегородским, Прилепин Бабченкой, оставаясь все тем же говном, миллион лет назад отравившим беглого Курбского, вставшего на польские филенчатые лыжи и укатавшего пару - тройку вещих Сивок - Бурок по пути к цивилизации, где отчего - то считали вшей пережитком коммунизма, оккупантов принимали за музыкантов, а борщ и у них был тухлым еще до розжига кухонных болотных огней Лютера, приколотившего деда Мазая гвоздями к двери часовни Всех Святых во имя Монтрезора.
     Дом Ашеров оказался долбанной голограммой, курятник Вука - еще одной никчемушной социальной сетью, а мой язык устал произносить проклятия этому невнятному племени двуногих, переливающих из пустого в порожнее все те же слова, не стоящие ничего, одинаковые, уже бывшие проклятыми во времена вещего Олега, из принципа базарившего на североскандинавских диалектах, не желая даже осваивать восточнославянские певучие мотивчики из почвы и крови, поганых и тошнотных почвы и крови, мать их в дышло через миллион сгнивших, как слова, гробов.