Дорога к матери 2 место конкурса

Он ждал, когда уйдут хозяева – прислонившись к бревенчатой стене, сквозь запотевшее окно смотрел, как хлопотала женщина, собирая со стола. В сгущавшемся сумраке его темная фигура сливалась с серым, давно некрашеным домом. Нестерпимо хотелось есть.

Громкий голос хозяина резко рубанул по стеклу так, что оно отозвалось легким звоном. Петр машинально подался назад. Весь натянулся струной в готовности бежать. Но раздался женский смех, и рокочущий хозяйский тембр смягчился. Петр привалился обратно к дому, взглянув на темнеющее небо.

В воздухе отчетливо пахло приближающимся дождем. Ветер лениво теребил упавшие осенние листья, но все еще было тепло. Или ему так казалось. Разгоряченное, давно немытое тело вбирало в себя влажную свежесть ветра.

Хозяева не торопились. Он отлеживался в сарае, когда прибежала девчушка и позвала их к «Глафире Андреевне на блины».

Он бы ждал, пока уйдут, но тут хозяину что-то понадобилось в сарае и пришлось вылезать в узкое окно над стогом наваленного сена. Так и ходил мужик три или четыре раза то в дом, то обратно к сараю, гремел железом, что-то искал.

Наконец, они собрались, вышли к калитке и чинно побрели под ручку в сторону деревни. Петр подождал, пока не скрылись, надавил на раму и высадил окно в дом.
Из последних сил подтянулся на жилистых руках и втащил худое тело в теплую комнату. Ногой задел цветочный горшок, и тот гулко упал и завалился набок, рассыпав часть земли.

Петр замер, невольно прислушиваясь. Мало ли… вдруг не всех приметил. Вроде тихо…
Стараясь держаться ближе к стене, он аккуратно продвигался к кухне. Немного харчей, совсем чуть-чуть, чтобы перестало сводить желудок. Он откинул салфетку с плетенки и достал хлеб, когда неожиданно в проеме появилась хозяйка.

… Она вошла со двора, через незапертую дверь, чтобы забрать оставленную банку варенья. Давно обещала. Глафире.

Он замер…

Она застыла…

Они смотрели друг на друга. Главное, было не двигаться. Она это знала, и он это знал. Не двигаться, пока пройдет шок и защитный инстинкт успокоится. Тогда можно поговорить.

Если баба не дура… думал он.

А если дура…

Он ждал, заорет или нет. Муж ее, наверное, недалеко.

Видел, как она выдохнула, а широко распахнутые глаза, в которых до этого застыл страх, стали спокойнее. Теперь остались настороженность и что-то еще… Такое женское, теплое. Нежность? Жалость?

Пока молчали.

Она успела с ним «познакомиться»: почувствовать его усталость и злость, обежать глазами щуплую фигуру, небритое осунувшееся лицо и будто прочитала немой вопрос: не будешь орать?

Слегка кивнула головой, выдохнула:
- Беглый?

Он повел плечом. Она опять кивнула, что понятно. Медленно открыла дверцу буфета, собрала ему котомку с едой, а из крупной банки достала двести рублей.

- У двери старая телогрейка висит – можешь взять, - сказала и еще раз кивнула, мол, все, ухожу.

Он не препятствовал. Смотрел, как она развернулась и медленно, не спуская с него глаз, подалась назад.

Он торопливо выпил из чайника воду, схватил телогрейку и котомку с деньгами. Вышел через ту же запасную дверь и чуть не бегом направился в сторону чернеющего соснового леса, пиками врезающегося в небо.

«Все, мать, еду, - колотилось в сердце, - ты дождись только…».

***
Женщина шла навстречу мужу, задумчивая и будто растревоженная.

- Ты чего? – спросил, когда поравнялась с ним.

- А? – встрепенулась было она, а потом устало махнула. – Мать вспомнила.

Мать наказывала так: «Если ушли из дому, а надо вернуться, иди сама, муж пусть ждет. Наши места неспокойные, еще при бабке каторжные бежали. Если появится мужик – драки не миновать. Они друг с другом не церемонятся. Сколько таких случаев было, лишь бы живой остался. А ты смотри, кто перед тобой и не перечь. Они сами боятся, а нужно–то всего поесть, да обогреться. Он бежит, не ты. Ему худо. Пусть идет дальше… Мы им кто, чтобы судить… На всякий случай, на кухне держи полено у дверей. Саданешь, ежели понадобится. Вдруг несколько, да матерые уголовники – беги без оглядки. Они из дома не сунутся, за едой будут охотиться. Не за тобой. Запомни и не шевелись при встрече без надобности – чтобы звериный дух прошел. Сразу не кинулся, не кинется. Тогда говори. Они чуют, можно довериться или нет.
 
За материн век через дом прошли трое. У нее вот уже второй случай. Этот совсем тихий, у него своя печаль, своя дорога...

***

Дождь начал накрапывать мелкий, ласковый, покрывая волосы нежной вуалью. Они шли в разные стороны – прихрамывающий беглый, прижимая котомку к груди, и задумчивая женщина с банкой варенья – а их мысли витали где-то далеко, в памяти о материнских руках и детстве.