Южная гастроль

Сыпкин ни разу не был в их городе. Да и неудивительно – ниже тысячи километров от болот Петербурга взгляд его уже лет десять как не опускался. Недостойно опускаться так низко, даже если там и находится столица дружественного им государства. И какого? В котором нет приличного «Ркацители»! И неприличное тоже отсутствует, он спрашивал. А «Шабли»? Ах, «Шабли», мон аму-у-у-р-р-р-р... Его здесь тоже наверняка не найдёшь. Ибо не Европа. Хотя… Про это вино он, если честно, уточнить не решился, помня, что первого из его недлинного двухоктавного списка в меню не оказалось. Да и зачем им? Своё какое-то гонят…
Он помотал головой и потянулся за новой прохладной бутылкой. «Белое по утрам пьют только аристократы или дегенераты» - с каждым следующим глотком прямо из горла в голове его всё устойчивей укоренялась непонятно откуда взявшаяся фраза. Он отпил ещё немного и провёл рукой по лицу, стирая с него капли пота, вина, какие-то крошки со вчерашней щетины… усталость перелёта и… И он вспомнил, зачем он тут.
«Я Копперфильд. Я мальчик, который умеет делать крутые ходы и радуется, словно он взрослый. Ой, нет, наоборот. Я взрослый, сохранивший в себе ребёнка и умеющий это неплохо монетизировать. Деньги… деньги… Откуда здесь деньги? Бабки – зло. А здесь юг. Тут солнце, тут добро… Здравствуй, страна бедных и добрых людей!».
Он непроизвольно распахнул руки, представляя, как одарит публику своим талантом. Щедро так одарит, часа на два. Что по курсу равняется… А, ладно. Зачем мысли о вечном? Сыпь, Сыпкин!

Вечер начинался неплохо. Даже барственно как-то – творческая встреча не на квартире или в кафе, а в театре. И вход в него не по билетам, а по пригласительным. И не просто отпечатанным в типографии за углом, а с претензией на творчество, где цвет и картинка, и шрифт… А вот здесь букву пропустили. Незаметно, но всё-таки. И шрифты какие-то нечитаемые, зыбкие. И картинка эта. Накреативили, блин. А цвет? Ну, к чему надо было брать такой оттенок красного, если машина при печати не выдает его как положено? Настроение было испорчено. Уйдя в кулисы, он медленно оглядел окружающее его помещение - старый особняк, превращённый новым временем в театр. Дореволюционный, вроде бы. Наверняка здесь давали балы… Прелестницы в кружевах и буклях, фраки, фраки… Потихоньку воображение возвращало его в аристократическое состояние. Всё встало на свои места, настроение стабилизировалось.
- Эй, парень, - позвал он, картинно взмахнув рукой. - А принеси-ка мне из вашего буфета бокальчик…
- Простите, это театр? – снаружи заглянула рыжая голова.
- Театр,- Сыпкин нервно повернулся к проёму на улицу, который открыли, чтобы в зал вошёл свежий воздух. – Кресла видите? Ну вот…
Голова не унималась. Хотя бы потому, что странно видеть вход в театральный зал в торце здания – переступи порог и ты уже внутри. Девушка зашла внутрь.
- Здесь, кажется, будет мероприятие, - уточняюще переспросила она полутёмное после улицы пространство, не совсем улавливая, откуда именно ей отвечают.
- Будет, будет. А сейчас тут у нас запись репетиции.
И только он так сказал, она увидела его, нескольких рассыпанных по рядам человек, пару камер – фото и видео, включился софит над центром сцены…
Она тихонечко пробралась к дальней колонне, села и приготовилась слушать. А что ещё делать, если пришла раньше намеченного? «Мотор! Начали…».

Автор стоял в кругу света с листами своих рассказов и, читая отрывки из них, вспоминал, что в прошлой жизни, всего какую-то десятку коротких годков назад, он был Островым. Чертил, писал клиентские вирши для пустой, по сути, рекламы и думал, как однажды сумеет вырваться на свободу и начнёт творить то, что ему, и правда, хочется сказать миру. А не эти… «Острей, Остров! Что ты тут наваял? С таким вялым текстом наша компания вылетит в трубу как пуля из «Авроры»».
Напрасно они так, «Аврора» разбудила массы. Потому что заря! Потому что полыхнула и родила звезду…
Кстати, их театр тоже называется звездой. «Лучафэрул». С молдавского переводится именно так - вечерняя звезда, первая, что появляется на небосводе. Он посмотрел на потолок, на угадывающуюся в полумраке лепнину и снова подумал, что ему как-то странно очутиться в этом краю. Ибо край… совсем край. «Я Копперфильд. Я исчез и стал знаменитым».

Сыпкин стоял на сцене и читал вслух рассказ. Смешно читал, зал правильно реагировал. Хорошо-о-о… Он даже не предполагал, что на спонтанный призыв в социальной сети откликнутся люди – откуда им знать про него, неместного? – и придут послушать. По пригласительным! За которыми накануне нужно было собственноручно… нет, собственноножно явиться и получить. Чтобы сегодня собраться в театре имени первой звезды, заполнив его битком, и слушать, слушать… смеяться, изредка плакать. И, конечно же, аплодировать. Да, хлопают тут много и громко, что весьма порадовало. Он даже подзарядился от этих добрых людей. И захотелось сделать что-то новое. Свежее. Интересное. Чтобы на века. Чтобы…

Не разобравшись, где настоящий выход из здания, он – тёплый и благостный - сделал шаг наружу. Ровно так, как тогда вошла та рыжая с вопросом. Раз и вышел. В самом деле, удивительно – нет длинных холлов, нет людей, назойливых смартфонов, вспышек фотоаппаратов… вспышек… Ничего нет.
Только улочка. Тёмная. Шум оваций остался за дверью, он брёл куда-то вперёд по довольно ровной дороге.
Сбоку моргнул свет. Слева тоже… Ещё фонарь. И опять. Он идёт по проспекту, по прямой улице, где из обрамления не деревья и дома, что было бы обычно и привычно, а зеркала. Зеркала… Много зеркал. И во всех только он. Один. Идёт, улыбаясь, по зеркальному коридору непонятно куда…

«Ты не сможешь стать адельтерром, пока не пройдёшь её до конца». Эта фраза – как та, про вино – откуда-то внезапно возникла в его голове. Он отмахнулся, чтобы она не потревожила в нём благость, но фраза настойчиво проявилась вновь. «Ты не сможешь стать адельтерром, пока не пройдёшь до конца улицу из зеркал».
Кто такой адельтерр? По звучанию как адюльтер… как неравный брак по расчёту. Но с кем? И зачем? И…
Он остановился. Да, он встал прямо посередине городского движения из автомобилей, роботов, людей, собак, теней… Что за хрень? Откуда они все здесь? Где он? Ма-ма-а-а…
В этот момент он увидел, что из ближайшего к нему зеркала кто-то приглашающе машет рукой. Какой-то тощий старик в широкополой шляпе с плюмажем и в странном плаще неоновой расцветки.
«Сюрреализм, однако», - подумал Сыпкин, икнув утренними парами, и подошёл.

- Приветствую тебя, новобранец. Ты хочешь стать адельтерром? – старик поднял со лба полу шляпы.
- Не хочу, - Сыпкин замотал головой и даже скрестил на груди руки в знак того, что совсем не желает кем-то там становиться.
- Но это абсурд. Ты на Зеркальной дороге, значит, ты хочешь. Признайся, ты хочешь?! – старик впился в него прищуренным взглядом.
От этого укола у Сыпкина реально закололо в боку. Он положил на него руку и, приняв слегка горделивую позу – плюмаж старика всколыхнул в нём воспоминания о вот только что случившемся театральном успехе, - постарался так же воткнуться в обидчика. Не получилось, того в зеркале уже не было. Он каким-то неведомым образом очутился за стеклом на противоположной стороне улицы.
- Подойди сюда, отрок.
Вздохнув, Сыпкин приблизился.
- Так ты хочешь стать адельтерром?
- Ну ладно, дед, пожалуй, хочу. Ты же не отстанешь. Только поясни, кто он такой? И почему здесь столь странный пейзаж? И кто вокруг меня…
Он обернулся, чтобы указать на авто, людей и роботов за своей спиной, но никого не увидел. Никого. Ничего. Даже ветра. Даже света. Только над ним сиротливо светил фонарь, и он в его лучах… как тогда… недавно… на сцене.
Он и сейчас себя почувствовал на сцене, только голым. Наверное, это из-за пристального ока старого хипстера, заигравшегося в Д’Артаньяна.
Зеркало улыбнулось.
- Ты мечтал выбраться на свободу. Желал стать известным. Ты сам захотел исчезнуть, чтобы потом проснуться звездой. И ты лично сказал – вспомни, - что тут самый край. А где, как не на краю сбросить оковы? Пропасть обостряет чувства, она даёт понять, что впереди либо совсем упасть, либо взлететь. Ты же хотел… Мечтал. Я слышал твои мечты. А адельтерр… Ты, Сыпкин, прав, это почти что брак по расчёту. Только расчёт тут не твой, а мой. Я довёл тебя до черты и считаю, что ты взлетишь. Если да, с тебя ящик шампанского. Если нет… ну, тогда нет. Буду искать другого… в игру.

Старик опять улыбнулся и опустил полу шляпы. А Сыпкин… Он выслушал то, что по-будничному сообщило ему зеркальное отражение, и удивился, что всё очень просто. Он, оказывается, в игре. Он, оказывается… Он…
В голове пустота. На сердце то же самое. Куда идти? Мушкетёра не спросишь, исчез неизвестно в какую минуту. Сыпкин повернулся, посмотрел направо – возвратиться? Но куда? Театр закрыт. Налево? Там бесконечный коридор...
«Я взрослый, сохранивший в себе ребёнка… Я взрослый!».
Ноги повели его в неизвестность.

Зеркала, зеркала… Сначала было даже любопытно себя в них рассматривать. Прямые панели, чуть или сильно изогнутые, они показывали его то в нормальном виде, то слишком худым или, наоборот, необъятным. Это развлекало. Хотя, через время начало надоедать. А улица всё не кончалась и не кончалась.
Потом он увидел себя в других одеждах… Даже в хламье. Затем появились фоны – города, горы, пустыни… В песках особенно сложно было идти – донимал скрежет дюн. Они перемещались вслед за ним, и это нервировало. Потому что он шёл, а складывалось впечатление, будто стоял на месте.
Пустота. Тщета усилий. От этого портилось настроение… и давило.
Эта странная улица давила его своим безразличием. БЕЗ-РАЗ-ЛИЧИЕМ. Лицо в зеркалах было одно-единственное. Его. И это шаг за шагом вызывало в нём всю палитру негатива. Везде он. В каждом отражении – он. Он устал на себя смотреть.

«Надо разбить всё к чёртовой бабушке!». Обросший бородой, всклокоченный Сыпкин принялся искать что-то потяжелее, но… увы. Гладкий ровный проспект, гладкие ровные отражательные плоскости… Всё слишком ровно. Всё тошнотворно гладко. Он опустил глаза, стараясь спрятаться от самого себя, смотрящего на него отовсюду. Но от южного зноя асфальт тоже светился как зеркало.
«А-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!».

Он заплакал. Точнее, он попытался заплакать, но и это оказалось непросто. Жарко было настолько, что слёзы испарялись, не успев толком выступить из желёз.
«А-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!».
Он упал на колени.
Он упал на колени…

Он…

«Это всё не по-настоящему. Это обман. Ничего такого нет… Боже, верни мне меня! Боже…».

Он почувствовал, что его касается чья-то рука.
- С Вами всё в порядке? – спросила рыжеволосая девушка, привстав со своего места в конце зала.
- Где я?
- В Звезде. Это «Лучафэрул». У Вас сейчас начнётся выступление…

«Стоп, снято!».
Над сценой на время погас софит.
А Сыпкин… По его щеке медленно ползла слеза.







27.09.2017, Кишинёв.