Перевал, глава 4

На следующее утро ещё до восхода солнца из деревни исчезла значительная часть мужского населения, и Илья понял, почему вчерашнее происшествие осталось без внимания.


Живя в ауле, он замечал, что хозяйский двор, всегда кишащий родными, близкими и просто праздношатающимися, время от времени как-то подозрительно пустеет. Пропадал из поля зрения и сам Алабай, а по возвращении все ходили радостные и счастливые, воцарялась атмосфера праздника и узенькая тропка между нижним и верхним аулами превращалась в оживлённую, никогда не пустующую магистраль. Сверху вниз спешили за покупками, снизу вверх – в гости.

Селение у подножия горы служило перевалочным пунктом, связующим аул с «большой землёй». Отсюда ближе была современная жизнь с благами цивилизации, отсюда доставлялся уголь и всё покупное для домашнего обихода и, если у кого-то из «верхних» появлялись деньги, тратились они, в основном, внизу.

Наблюдения показывали, что именно после загадочных отлучек хозяин и его присные находят что тратить, и Илья не раз пытался выспросить у Сафара, куда это все постоянно уезжают. Но повар, в разных других случаях даже чересчур говорливый, здесь только щурил свои хитрые глазки и растягивал губы так, что казалось вот-вот где-нибудь треснет по швам.
«По делу», - единственное, чего сумел добиться Илья в ответ на настойчивые и неоднократные приставанья.


Только позже, когда освоился и стал немного понимать язык, он узнал, что местные занимаются извозом – доставляют в Россию и ближнее зарубежье нелегальную водку. Вероятно, где-то недалеко было налажено производство и, судя по тому, как часто звучало в разговорах слово «фура», - производство не маленькое.
Ездили те, кто помоложе из зажиточных семей. Смиренная беднота довольствовалась крохами, перепадавшими от разбогатевших контрабандистов, когда они, щедрые и благодушные, дружной толпой возвращались со своего «дела».
Именно в такой компании в середине лета прибыли в аул Илья и Гришка.


Походы случались с неизменной регулярностью и после них всегда задавался большой пир у хозяина. Но Илья быстро научился различать, когда операция была действительно удачной, а когда – не очень. Он видел, что в последнее время несколько поездок подряд не оправдали ожиданий, и бойцы, поистратившись, глядят неласково и уезжают чаще.


Очередной Гришкин побег пришелся как раз на время подготовки нового «мероприятия». Когда Илья не находил себе места, думая, что обозлённые неудачами горцы разорвут в куски непокорного раба, сами они, сосредоточенные на своём, более важном, восприняли этот случай как досадную помеху, мелочь, не стоящую внимания.
Раскровенив упрямца и выплеснув адреналин, все снова занялись по-настоящему серьёзным делом, позабыв о незначительном пустяке.

Постоянный успех в поимке строптивого пленника вошел в привычку и только укреплял уверенность, что с горы рабам никуда не деться. Поэтому охота на беглеца из события экстренного и из ряда вон выходящего постепенно превращалась в обычное развлечение.

                ______________


Отработав положенный до обеда урок и немного подкрепившись, Илья понёс остатки еды израненному узнику.

Сафар в таких случаях неуклонно держался правила «кто не работает, тот не ест», и если Гришка на работу не выходил, каши и лепёшки на его долю не выдавал.
Сейчас, когда заметно похолодало, Илье стало труднее обходиться лишь частью мизерной порции. Но он всё равно делился с Гришкой, хотя тот не только не просил об этом, но нередко ещё и материл своего кормильца в виде благодарности.
Впрочем, голод побеждал гордыню и возвращаясь, чтобы забрать чашку, старик всегда находил её пустой.


Гришка пришел в сознание ещё вчера вечером, когда Илья перекладывал его с ледяного пола на лежанку, но за всё время они не обменялись и парой слов. Один ничего не говорил, другой ни о чём не спрашивал.
Наученный опытом, старик выжидал, когда раздражение от очередного фиаско утихнет и видя, что Гришка успокаивается, начинал понемногу заговаривать с ним.


- Ешь кашу.
- Пошел ты…
- Ну, потом поешь.
- Сам жри это дерьмо…

Гришка лежал на животе, отвернув голову и свесив прикованную ногу, - длины цепи не хватало, чтобы положить её как следует.
Илье хотелось поговорить, он рад был, что всё обошлось, закончилось миром, рад был, что Гришка живой и ему не терпелось выразить это, показать соучастие.

- Опять все уехали…
- Флаг в руки.
- Приедут, - опять праздновать будут…
- Дед, тебе чего надо от меня, а?! Ты чего пристал?! Ты не видишь, - человек отдыхает?! Забирай свою бурду и вали отсюда, пока…

Говоря, Гришка круто развернулся на полатях, и лицо его перекосило от боли. Злое и неприятное выражение на секунду исчезло, обнажив детскую беззащитную растерянность и Илье стало очень жалко его.

- Смотри-ка, кровищи-то… хоть смыть надо…

Но Гришка уловил чувства Ильи и то, что он не сумел скрыть, обнаружил перед посторонним свою слабость, взбесило его окончательно. Рывком, не глядя на боль, он сел, и не только ртом, но и всем телом с такой яростью начал выбрасывать из себя хульные слова, что Илья даже отпрянул в испуге.


Поняв, что Гришка ещё не отошел, и что разговоры делают только хуже, старик отправился на двор к Сафару. Но оказалось, что и тот сегодня не склонен к общительности. Обычно радушный и словоохотливый, сейчас он считал своим долгом демонстрировать вселенскую скорбь в солидарность с хозяином, сердитым и хмурым из-за последних неудач с контрабандой.
Алабай стоял тут же, рядом с поваром, объясняя ему, как нужно готовить плов, и все знали, что это – очень плохой признак.

Тыча пальцем то в сторону котлов, то на баранью ляжку, которую собирался разделать Сафар, бай разглагольствовал вальяжно и повелительно, но увидев Илью, резко повысил тон и закричал что-то в сторону Ахмета. Тот, слегка наклонив голову, заспешил к нерадивому рабу, прохлаждающемуся без дела и, хотя время отдыха ещё не кончилось, стал толкать его к загону с овцами, понукая словами и поторапливая ударами плётки.
Убравшись из поля зрения хозяина, Ахмет уже спокойнее открыл загон и приказал Илье почистить там.


Всё это не сулило ничего хорошего, и Илья с тревогой думал о том, что будет, когда Гришка оклемается и вылезет из сарая.
Долго гадать ему не пришлось.


Задав работу Илье, Ахмет вернулся на двор и вскоре оттуда вновь стал доноситься раздраженный голос недовольного бая. В ответ слышалось почтительное бормотание пытавшегося вежливо возразить Ахмета, но возражения здесь были обречены заранее.
В просвет между сараями Илья видел, как Ахмет быстро прошел куда-то, и как потом медленно возвращался, а за ним, пошатываясь и цепляясь за стены, брёл изорванный и окровавленный Гришка.


Колеблясь от каждого порыва ветра, истерзанный раб предстал пред своим властителем.

Алабай смерил Гришку взглядом и вдруг повеселел. В глазах появилось лукавое озорство, разошлись морщины на челе, он повернулся к Ахмету и, усмехаясь, проговорил ему что-то. Выслушав, тот вручил Гришке ведро, объяснив жестами, что нужно натаскать воды в один из котлов на очаге.
Гришка, для которого сейчас и ходить было трудной работой, глянул зло и угрюмо, но ведро взял.


Когда Ахмет снял цепь и повел его, полуживого, на двор, он шел в недоумении, не понимая, для чего бы и кому он мог понадобится в таком состоянии. Но увидев улыбчивый прищур Алабая, - понял сразу.
Ещё злясь на себя оттого, что, как маленький, чуть не разревелся от боли перед Ильёй, он решил, что уж здесь-то не уступит. Не прогнётся, не доставит торжества тирану, не скажет слова, не моргнёт глазом, не выдаст себя, даже если его начнут резать на куски.
Он докажет. Докажет им всем.


Держа негнущимися пальцами ручку ведра, Гришка шел к чану с водой, осторожно переставляя ноги, как будто боясь поскользнуться. Болело везде, тело слушалось плохо, но по-настоящему мучили тонкие и глубокие раны от хлыстов. Они только-только затянулись и движение, перемещая ткани, то там, то здесь разрывало края, выпуская наружу кровь, ещё не успевшую свернуться.

Пустое ведро ничего не весило, но зачерпнув и поднимая на вытянутых руках десять килограммов жидкости, Гришка увидел перед глазами зелёные круги и почувствовал, что теряет сознание.


От напряжения все царапины лопнули разом, потоками полилась кровь и, неожиданно, - стало легче.


Текла вода, выливаясь в котёл, текли по телу тёплые струйки... То замедляясь и впитываясь в лохмотья, то двигаясь свободно, без препятствий, они сползали всё ниже, проникали в стоптанные башмаки и только там, становясь тёмными, клейкими и липкими, останавливались.
А хозяин ухмылялся, подбадривал и поторапливал, курлыкая на своём варварском наречии и, даже не понимая слов, нутром Гришка чувствовал оскорбительный смысл.


Ненависть будоражила, возвращала силы. Опрокидывая третье ведро, Гришка уже не видел кругов и довольно твёрдым шагом вновь отправился к чану, когда громкий окрик остановил его.

На соседней конфорке закипал второй котёл и рабу приказали переливать из него воду в первый.

- За каким… - начал было Гришка, но удар плёткой по открытым ранам объяснил всё без слов.


Подойдя к бурлящей жидкости и получив первую порцию горячего пара на свежие ссадины, Гришка ощутил, что с него как бы с живого снимают кожу, но вспомнив плотоядный блеск в глазах Алабая, стиснул зубы и не издал ни звука.
Отворачиваясь от мутно-белых волн обжигающего воздуха, он зачерпнул немного воды и отошел от котла. Хозяин недовольно закричал что-то, по-видимому, сердясь, что набрано слишком мало, но Гришка, держа изодранной рукой дымящееся ведро, думал только о том, как бы поскорее выплеснуть кипяток в соседний котёл.
Для этого нужно было поддержать ведро за донце. Спалить ладонь.
Кое-как подтянув к кисти остаток рукава, Гришка наконец умудрился вылить воду.


Вокруг очага давно собралась толпа зевак. Не отрываясь следили они за представлением, комментируя, хохоча и делая ставки.


Гришка ещё пару раз плеснул кипятка, потом его заставили перелить воду обратно, и уже плохо соображая, что происходит, потеряв все шесть чувств, он как заведённый автомат переходил от котла к котлу черпая и выливая, обжигая руки и обваривая раны, зияющие живым, обнажённым от кожи мясом.

«Перемешивай, перемешивай!», - задорно покрикивал Ахмет.


Налюбовавшись и натешившись, Алабай, довольный и благодушный, пошел в дом.
Сафар, веселившийся вместе со всеми, сказал, что второй котёл не нужен и Гришка должен перетаскать набранную воду обратно в чан.
Вода ценилась и просто вылить её на землю было нельзя.


Так же автоматически, с отсутствующим выражением Гришка стал черпать из котла, но увидев, что хозяин ушел и во дворе не осталось зрителей, откуда-то из-за угла появился Илья и отобрал у него ведро.

- Иди, иди… Иди, ляг. Я перелью. Я перелью! – крикнул он Сафару и, торопясь, суетливо и решительно зачерпнул воды, не давая времени возразить.

                ______________


Вечером, когда Илья вернулся в сарай, Гришка лежал, отвернувшись к стене, молча и неподвижно.
Не зная, как начать разговор, да и что можно сказать здесь, Илья поставил миску с недоеденной кашей на пол, рядом с лежанкой, и забился в свой угол.

Уснул он как-то совсем незаметно, а проснувшись, увидел, что Гришка лежит в той же позе, и каша нетронута.
Потоптавшись немного вокруг полатей, старик решился заговорить.

- Гриш… Гриша… Может поешь? Вот тут… каша…

Гришка зашевелился, и Илья невольно подался назад, ожидая чего угодно.
Но волновался он зря. Гришка не только не выказывал агрессии, но вообще ничего не выказывал.
Медленно, с усилием он повернулся, сел на полатях, взял чашку, протянутую Ильёй, и стал жевать, уставившись в стену, машинально двигая челюстью.
Поев, начал подниматься с явным намерением идти на работу, но Илья испуганно остановил его.

- Куда? Куда ты?! Разве можно? Нужно лежать. Ложись. Выздоравливай.

Гришка снова сел, всё так же глядя в пространство, и если бы Илья легонько не подтолкнул его, заставив лечь, наверное, просидел бы до вечера.

                _____________


С этого времени он замолчал.
Отлежавшись, стал работать, но уже не пакостил исподтишка, не дразнил надзирателей, а как будто вообще не осознавал, что делает что-то, не присутствовал здесь.
Знакомые приказания вызывали знакомые двигательные рефлексы, но сознание не участвовало в этом. Сознание ушло куда-то в бездонную глубину и там, в тёмной пустоте, в безмолвии напряженно пыталось решить мучительную, непосильной сложности задачу.
И тело, оставленное своим духом, действовало как бесчувственный, мёртвый механизм.

Утром, ни слова не говоря, Гришка поднимался, выходил на улицу и, безгласно повинуясь кратким указаниям Ахмета, производил различные телодвижения. Вечером – падал на свою лежанку, будто его выключили, даже не стараясь устроиться поудобнее, и всё думал, думал о чём-то, не умея найти ответ на странный, непонятный ему самому, впервые возникший в жизни вопрос.


                *           *          *


Вскоре хозяин уехал, а когда все вернулись, стало ясно, что Фортуна, так долго испытывавшая терпение воинов, снова повернулась лицом. Даже солнце, почти месяц не выходившее из облаков, сияло теперь вовсю на лазурно-чистом небосводе, будто специально приурочив своё появление к хорошим вестям.
Сиял и Алабай.
Долгожданный успех подействовал на него магически.
Всегда важный и неприступный, не согласившийся бы и бровью пошевелить, если бы от этого пострадал его высокий авторитет, сейчас он то и дело улыбался, сюсюкал со своими малолетними детьми и в сотый раз хвастался Ахмету, какая красавица у него дочь и какой хороший у него будет зять - настоящий джигит, сын его соседа и лучшего друга.

Соседа звали Умар. Он был вторым значительным богачом в ауле, тоже занимался контрабандой и тоже имел в услужении двоих русских.
Илья видел их. Один, молчаливый и угрюмый, глядел исподлобья и казалось, если спросить его о чём-нибудь, он не заговорит человеческим голосом, а зарычит. Другой, - щуплый и маленький, очень жалкий. Он часто плакал и всё время бормотал что-то, и мальчишки дразнили его, покручивая пальцем у виска.

Узнав, что в ауле есть соотечественники, Илья сначала обрадовался, но скоро понял, что эти двое несчастных запуганы и забиты ещё больше, чем они с Гришкой, и не только не способны подать совет или оказать помощь, но вообще как бы не существуют.
Однако, какие-никакие, это были всё-таки русские рабы, и уж если они появились у Умара, их непременно должен был завести себе и Алабай.
Каждый из богатеев ревниво следил за благосостоянием другого, не допуская и мысли о том, что может в чём-то уступить. Но внешне эта непримиримая конкуренция, как и полагается, протекала под знаменем нерушимой дружбы, которую ещё прочнее предстояло скрепить скорой свадьбе Асланбека, сына Умара, и Айгуль, дочери Алабая.


Традиционный пир, случавшийся после каждой поездки, на этот раз затевался на особицу. Радуясь возвращению удачи счастливые отцы решили устроить нечто вроде помолвки своим чадам, с условием, что через год в это же время состоится свадьба. Не пожалев денег, они опустошили прилавки в нижнем ауле и судя по многозначительному лицу Сафара, угощение и впрямь ожидалось грандиозное.
Желая угодить хозяину и поспеть к сроку, повар с утра до ночи метался по двору, как подорванный, обливаясь потом и истошно вопя на своих помощников, делавших всё неправильно и не вовремя.

                _____________


Посреди всеобщего радостного оживления Гришка, равнодушный и безучастный, продолжал ходить, глядя прямо перед собой и не замечая ничего вокруг. Приехал хозяин или уехал, праздник сегодня или будний день, - ему было всё равно. Загадочная внутренняя работа до такой степени поглотила его, что временами он забывал есть.
Но однажды, в самый разгар праздничных приготовлений, когда Ахмет стоя у очага, объяснял ему очередное задание, он вдруг, не заметил даже, - он давно уже смотрел на предметы сквозь, не видя, - а как-то подсознательно ощутил, что с лицом главного хозяйского нукера что-то не так. Что-то было здесь до того странное и непривычное, что поневоле заставляло очнуться и приглядеться внимательнее. И сосредоточившись, Гришка понял, – Ахмет улыбается.


Суровый страж, молчаливый и безразличный, неколебимый как Будда, идол, бездушный и бессердечный, вдруг, каким-то волшебством превратился из медной статуи в живого человека.


Это было настолько поразительно, что Гришка во мгновение ока вышел из летаргии.
Изумленно, как только что проснувшийся, смотрел он по сторонам, не узнавая знакомый до последней выбоины на дорожках, до последнего иноземного лица, тысячу раз осточертевший за время плена хозяйский двор.


Не было ни угрюмых соглядатаев, ни понурых, закутанных во всё черное женщин, спешивших перебежать через двор и скрыться за какой-нибудь дверью, ни насмешливых, жестоких в своих дерзких шутках мальчишек.
Радостные лица, вежливые, наперерыв стремящиеся услужить друг другу люди, игры детей, общая блаженная атмосфера тёплого, домашнего счастья и эпицентром её – он хозяин и господин всего, благостный и добродушный, окруженный чадами и домочадцами, в изобилии своём не только наслаждающийся сам, но милостивый к сирым и убогим.


Глядя, как бай умильно расплывается всем лицом, делая «козу» одному из своих недавно родившихся детей, Гришка вдруг понял, что задача, так мучившая его в последнее время, – решена.
Он ещё не мог сформулировать, сказать словами, но ощущал всем существом – отгадка, пароль, ключ к шифру, который наконец-то расставит всё по своим местам, - найден.

                ______________


Вечером он поудобнее устроился на лежанке, поплотнее закутался в рваное одеяло, будто впервые заметив, как похолодало и, не ощущая ни малейших позывов ко сну, стал смотреть в мизерное окошко под крышей, где, благодаря стоявшей уже несколько дней ясной погоде, виднелся кусочек ультрамаринового ночного неба и звезда.


Следующая глава http://www.proza.ru/2017/10/05/235