Коля катя любовь притча

 – Хватит! Наелась досыта твоими выкрутасами, – продолжала орать из спальни его дражайшая половина.
– Да угомонишься ты! – в сердцах выдохнул Николай. – Воскресенье ведь. Дай хоть раз в неделю от тебя отдохнуть. С утра глотку перегружаешь. Охрипнешь. Чем в будни тешиться будешь?
– А не тобой и не с тобой, – умерив вдруг децибелы, проворковала с ехидцей женушка. И, показавшись из спальни, павой прошествовала к выходу, волоча за собой старый крокодиловой кожи чемодан, который презентовала на свадьбу в качестве подарка её тетка и с которым она четыре года назад вошла к нему в дом.
– Никак опять переезжать собралась? Смотри, не надорвись. А хочешь, помогу до такси?
Ответом был грохот захлопнувшейся двери.
С того последнего скандала они больше не общались, а что-то узнавали друг о друге через общих знакомых. Сами не расспрашивали, держали фасон, но других слушали внимательно, нарочито демонстрируя при этом несказанную радость от того, что не вместе…
Прошло десять лет...
Хотели ли они теперь увидеться? Столько времени пробежало... Думается, что да. Ведь память человеческая устроена так, что плохое в ней почти не остается, напоминая о себе лишь изредка легкой дымкой. Хорошее же она не просто сохраняет, но обостряет, особенно произошедшее в молодости (когда все в диковинку и все в первый раз). И если в глазах стороннего наблюдателя их недолгий брак выглядел зоной, в которой из-за трудностей пребывания год шел за три, то были в нем и сладостные моменты. Особенно по ночам, когда приоткрывался клапан и накопленные за день пары желчи незаметно улетучивались, уступая место неодолимому желанию раствориться в дорогом тебе человеке, когда весь мир свертывается в микрокосмос, в котором нет места ничему, кроме любви.
Николаю было, что вспомнить приятное и до брака. Знал-то ведь он Катерину задолго до Загса, до того, как он выражался, несчастного дня обмена кольцами, еще с её детсадовской поры. И до мелочей помнил тот далекий день, когда гордым ещё первоклашкой шел из школы домой, неся дневник с итоговыми за год пятерками, в ожидании безусловных похвал и обещанного в таком случае подарка. Не забыл он и те слова, которые строго высказал при всем честном ребячьем народе по поводу безобразия, устроенного незнакомой ему пигалицей, сидевшей с задранной юбчонкой на бортике песочницы и открывшей для всеобщего обозрения не закрываемую широкими трусиками будущую девичью прелесть. Её взгляд, которым она брызнула в ответ, и в котором не было даже тени бесстыдства, одни притяжения.
И пошло, покатилось. В школе, где они учились, он, на правах старшего, взял над ней опеку, выражавшуюся поначалу в разбитых до крови мальчишеских носах да в обструкции одноклассниц, сказавших, по его мнению, что-то обидное в Катькин адрес. Потом, по мере взросления, опека заменилась увлеченностью, переросшей в потребность ежедневного общения, хоть на час, хоть на минуту.
Была ли это любовь? Честно говоря, Николай и не пытался разобраться в своих чувствах, никогда о них не задумывался, поскольку они были естественны, как снег для эскимоса. А потому на все ехидство сверстников, на их традиционные грамматические упражнения мелом на заборах и стенках типа «Колька + Катька = любовь» внимания не обращал.
Не задумывался он и о Катином отношении к нему, считая его вполне адекватным. Да и она, кстати, не давала повода для сомнений. Поскольку с момента их первой встречи в песочнице, когда Николай бесцеремонно натянул ей юбку на коленки и сказал, как отрезал: «Чего расхлябалась, бесстыжая», он не стал для нее обычным олицетворением того положительного, чем природа обычно награждает мальчишек в глазах девочек. Она мгновенно почувствовала, что в этом долговязом, неуклюжем парнишке обрела не просто очередного дружка-приятеля, готового защищать ее от разных приставал, но нечто сладостно большое, которое обязательно с ним придет, стоит лишь подождать. И оттого ей враз захотелось повзрослеть.
Таким образом, и она не думала о любви. И она не задумывалась о своих с ним отношениях, так как он для нее с первой встречи стал тем, на котором сошелся клином белый свет, единственным и неповторимым, каким был Адам для Евы.
Такого не бывает, скажете вы. Даже в раю (Библия на этот счет не распространяется) между нашими прародителями отношения были не до конца идиллическими. Не случайно ведь соблазнилась Ева! А уж после позорного изгнания из рая и подавно. Общеизвестно ведь, что каждодневное наслаждение вредно и ни к чему, кроме несварения мозга или желудка (кому как повезет), привести не может.
А я и не утверждаю, что бывает. Хоть браки, как говорят, совершаются на небесах, проживаются они все же на земле.
И поскольку тут, сошлюсь на поэта, все весомо, грубо, зримо, герои моего повествования друг с другом особенно не церемонились и цапаться начали сразу с момента знакомства, когда Катерина, бросив доверчиво любопытный взгляд на видимого ранее, но не знакомого ей мальчика, незамедлительно заехала тому совком по руке, приговаривая: «Хочу и буду!».
Эта фраза стала демонстрацией собственного «эго» для каждого, лейтмотивом их взаимоотношений: притяжений и разладов, коротких и длительных: иногда на неделю, даже до месяца доходило. Но никогда, ни при каких ссорах у них не возникало и мысли об окончательном разрыве. Даже после того очередного демонстративного утреннего Катиного вояжа с чемоданом и хлопка дверью (сколько раз подобное бывало, не припомнить), они, в очередной раз произнеся привычное «обойдется», начали готовиться к неизбежному примирению.
Однако мы предполагаем, а Бог располагает. Дело в том, что Николаю на следующее утро пришлось на пару дней срочно вылететь по работе на новый объект в Заполярье. И, понадеявшись, что до его возвращения Катька поостыть не успеет, он спокойно отбыл к белым медведям, не сообщив – куда, и не оставив, как прежде в таких случаях, ключей соседям. Но она успела. Поостыла и пришла на третий день, упершись в запертую дверь, поскольку Николай «загорал» где-то в поселке на севере, где то вертолет поломается, то пурга заметет, будь она неладна, то кто-то из экипажа примет накануне вылета больше положенного, то еще какие-нибудь непредвиденные обстоятельства.
Короче, открыл он свою дверь лишь через полтора месяца. И сразу – к Кате. А там – замок. В командировке она. На сколько? Точно никто не знает. Начальство её молчит. Видно, разобидевшись, наказала.
А потом он опять через пару недель улетел все в ту же заполярную дыру, где дела разворачивались сверхмасштабные. Потом опять, и опять, пока не осел там окончательно начальником, залетая теперь уже к себе домой, лишь, будучи в командировке.
Она тоже не сидела на месте. Гастролировала по городам с раскрученным вокальным трио в качестве исполнительного директора. Так и топтались они по очереди перед закрытыми дверями, несолоно хлебавши, вроде Аиста и Лисы из русской народной сказки.
Но чтобы подгадать свидание через соседей или родственников – Боже упаси! Каждый чувствовал себя правым. И в минуты тоски по родной, такой же мающейся душе, тоски, которая периодически накатывала, как морской прилив, перед тем, как залезть в холодную неуютную постель, не желая поступиться, с обидой твердил: пусть помучается.
Так они что! Холостякуя, по сути, и о разводе не задумывались, и на сторону не заглядывали?
Про развод не знаю. Может, когда подобные мысли их и посещали, но поскольку потребности создания новой семьи у каждого из них не было – умирали в зародыше. Что касается походов на сторону, то, как же без оных. Физиология! У Николая на севере убиралась по дому молоденькая девица, которая не только обеды стряпала да полы мыла, но заодно еще и ублажала, не претендуя на большее. У Катерины также было несколько постельных приключений. И никакой романтики. Наоборот, в их душах после акта начинало ныть от патологического чувства вины, даже предательства, чувства, длящегося неделями.
Романтика была в другом – в таинствах памяти. В том, что, не видясь, они все эти годы как бы и не расставались, из-за каждодневных возбуждающих до рези в паху наваждений памяти о сладостных прикосновениях друг к другу, мазохистской тоске по душевным укусам, которые они, с радостью дерущихся бультерьеров, наносили друг другу.
Может быть, эти обстоятельства, то есть ожидание неизбежной встречи с одновременным страхом перед ней, как раз её и отдаляли. Может быть, поскольку, если задуматься, они серьезно её и не искали. Да и зачем, когда телефон под рукой. Они и набирали. Послушают три-четыре гудка и бросают трубку.
Но нельзя живым, в здравом уме людям бесконечно существовать в мире фантомов. И чтобы от этого избавиться они не придумали ничего другого, кроме как обратиться в службу знакомств, чтобы выбить клин клином. Но когда им обоим дали адреса и телефоны друг друга, осознали всю тщетность борьбы с судьбой. Поняли, что до конца дней им придется и терпеть друг друга, наступив на горло собственной песне, и радоваться. Но больше радоваться, ибо годы шлифуют углы характеров, понижают юношеские максимы.
Он известил её телеграммой, что сейчас в командировке и что будет через неделю. И когда, топчась у двери с примирительной бутылочкой её любимого вина в одной руке и скромным букетиком тундровых цветов в другой, изловчившись, позвонил, все страхи от предстоящей встречи куда-то исчезли.
Топот каблучков. Щелчок открываемого замка. Скрип двери. И...
– Ну, здравствуй, мой Адам, – прошептала она, открыв дверь и протянув к нему руки.
– Здравствуй, моя Ева, – прошептал он, утопив губы в знакомой до боли шелковистости её волос.
История, как на нее ни посмотреть, – удивительная и поучительная. Ведь если настоящие браки планируются и благословляются на небесах, то они, несмотря ни на что, небесами и сохраняются.