На распутье

    Я родился и вырос в Советской Украине, в одной из пятнадцати республик многонационального Советского Союза. И поэтому учение Маркса воспринимал как величайшее достижение человеческой мысли, превзойти которое просто невозможно. В моем понимании, идеи гениального ученого были ключом к раскрытию всех загадок природы и человеческого бытия. А все грандиозное, как известно, всегда манит к себе. Вот и мне, сколько помню себя, хотелось разобраться в сути предмета всеобщего восхищения. Интерес, к тому же, подогревался очень уж явным несоответствием нашего передового общества, построенного исходя из фундаментальных пророчеств «основоположника научного коммунизма, великого учителя и вождя мирового пролетариата», с нехваткой товаров в магазинах, и существование небольшой прослойки населения, живущей значительно лучше своих сограждан.
    Смущение мое возросло еще сильней после того, как я оставил детский дом, в котором прошли мое детство и школьные годы, и пустился странствовать по стране. Везде, где приходилось побывать, наблюдалась одна и та же картина: раздутый управленческий аппарат, равнодушие жителей к проблемам экономики своего государства, повальное воровство общественного добра, не ухоженное состояние  дорог, жилья, мест общего пользования и многое другое. Ну, никак не вязалось передовое учение с результатами его воплощения в жизнь. Все больше и больше хотелось во всем разобраться. И я, в конце концов, решил пойти учиться. За время службы в армии мне удалось хорошо проштудировать программы всех школьных дисциплин, и, после окончания военной службы, стал студентом факультета политэкономии одного из государственных университетов.
    Энтузиазма в познании общественных наук занимать мне не нужно было. Повышенная стипендия – тому свидетель. Правда, денег на жизнь все равно не хватало, и приходилось подрабатывать. Но, вынужденные заботы о «хлебе насущном» служили не помехой в учебе, а перерывами для «проветривания мозгов».
    Не стало помехой, в освоении учебного процесса, и, незапланированное заранее, знакомство с юной первокурсницей нашего факультета. Я на то время уже второй год познавал азы основ марксизма. Галя, так звали, привлекшую мое внимание девушку, была не такой, как все.
    Не знаю как сейчас, а тогда студенты вузов считали величайшим «шиком» одеваться неряшливо. Им подыгрывали и преподаватели. И такое поведение молодежи и их наставников объяснялось отнюдь не реальными доходами населения, а модой. Многих моих знакомых, как сокурсников, так и профессоров, трудно было узнать на улице - настолько их внешний вид отличался в лучшую сторону от того, к которому привыкал глаз, при общении с ними в аудиториях высших и средних учебных заведений. А новенькая студентка всегда  была одета с иголочки, и прическа ее привлекала внимание своей ухоженностью и аккуратностью. Мне она понравилась с первого же взгляда. Я ей тоже, наверно, приглянулся (знать бы почему?), потому что, вскоре после начала занятий, она подошла ко мне и попросила оказать ей помощь в решении математических задач. И мы в миг стали неразлучными друзьями. Даже работу, в свободное от учебы время, пришлось оставить.
    Однажды вечером я сообщил Гале, что пойду на железнодорожную товарную станцию разгружать вагоны, ибо жизнь – мачеха суровая, и помощи ждать от нее не приходится, а сироте и подавно. Тогда моя подружка сообщила, что ее родители – люди состоятельные, и карманных денег, которые они ей выделяют каждый день, предостаточно для поддержания «на плаву» двух бедных студентов. Я пытался возразить девушке, что стыдно здоровому мужчине жить за счет представительницы слабого пола, но Галя с неотразимой улыбкой заявила мне, что в таком случае она нанимает меня на работу репетитором, потому что ей тяжело дается высшая математика. Конечно, я не мог не понимать, что превращаюсь в иждивенца «работодателя», но мне так тогда хотелось быть всегда с ней рядом, что прислушиваться к угрызениям своей совести не стал.
    Как-то одна из первокурсниц, «по большому секрету» сообщила мне, что наша общая знакомая смертельно больной человек. В тот же вечер я спросил свою юную подругу – что за болезнь в нее?
    - Зачем тебе моя болезнь? – вопросом на вопрос ответила она. – Обращайся со мной как с девушкой, которая тебе нравится. Или ты меня уже разлюбил?
    Я глянул на нее, и уже не мог оторвать своего очарованного взгляда от ее больших карих глаз. В них нельзя было не утонуть. Потом случилось то, что мой бедный язык описать не в состоянии.  Произошло наше слияние в единое для двух людей блаженство, когда все-все и на Земле, и в космосе отходит на второй план.
    Я, конечно, больше не заводил разговор с Галей о ее здоровье, но часто, когда никого не было рядом, мысли мои, помимо моей воли, вновь и вновь возвращались к болезни девушки и ее желанию учиться. И, вспоминая некоторые наши задушевные разговоры, пришел к выводу, что для моей Галчонки всегда был примером в жизни великий мудрец средневековья - Бируни. Этот восточный всезнайка, находясь на смертном одре, интересовался секретами работы своего друга. И в ответ на удивленные взгляды окружающих, мол, зачем это ему нужно в такую тягостную для себя минуту? - произнес: «Безнравственно уходить в небытие невеждой. Зачем же было тогда жить?». Поэтому Галя, как и ее кумир, решила приобщиться к науке, потрясшее ее воображение, невзирая на близкую смерть.
    Поклонником кого-либо из великих ученых я никогда  не был, и переживать по поводу того, что умру дураком – не стал бы. Так же считаю, что жизнь свою незачем чему-то или кому-то посвящать. Зачем? Ведь особой какой-то миссии в существовании человека на Земле нет. Мы, как и любые другие животные, скажем, свиньи, живем потому, что живем, и больше тут нечего мудрствовать лукаво. И будь у меня смертельная болезнь, - пил бы беспробудно, и больше ничего не делал.
    Не с геройского теста, видать, лепили отец с матерью мою оболочку. Скорей всего, родители делали меня не в хоромах, млея от счастья, а в городском парке, в бурьянах, вздрагивая от ужаса быть обнаруженными кем бы то ни было с прохожих или соседей. А, заполучив свое «изделие» на руки, в страхе разбежались в разные стороны, оставив своего ребенка одного среди, далеко не детских, проблем. Не обладая сам высоким воинственным духом, я всегда восхищался твердым характером, здравым разумом и целенаправленностью в жизни других людей. А желание неизлечимо больного человека постичь «сверхвеликое» не могло не поразить меня. Ведь, помимо Гали, желания овладеть истиной не наблюдалось больше ни в одного студента наших курсов. Все они готовили себя для карьеры или высокопоставленных чиновников, или хорошо оплачиваемых преподавателей, чтобы, благодаря диплому, обеспечить свое безбедное дальнейшее существование.
    Учились мы много. Вместо отдыха гуляли по городу, взявшись за руки и беседуя на разные темы. К себе в семью Галя наведывалась редко, и только одна.
    - Ты будешь чужим в кругу моих родственников. – как всегда, без всякой дипломатии, сообщала она, когда расставалась со мною.
    С моей стороны возражений не возникало. Я человек не общительный. И расширять круг  знакомств, без особых на то причин, не собирался. Ночевали мы в номерах различных гостиниц в зависимости от того, где заставала нас ночь. Переговоры с администрациями ночлежек вела только моя подружка, и всегда успешно.
    Упорные изыскания двух, верующих в Маркса, студентов привели к неожиданным результатам. Нами была найдена ошибка в одной из немногочисленных формул великого экономиста, которая полностью дискредитировало  учение, самого непреклонного революционера во все времена человеческой истории. Своей «находкой» мы поделились с одним из лучших преподавателей факультета, увидев его, однажды, одиноко сидящим в городском парке. Реакция ученого мужа на наше сообщение нас обескуражила.
    - Ради Бога!- воскликнуло «светило» советской политэкономии.- Зачем это вам нужно? К вашему сведению, на всем земном шаре труды Маркса досконально изучили только считанные люди. А таких деятелей, которые воплощают их в жизнь, вообще нет. Его «опус» под названием «Капитал»- всего лишь витрина, символ для нашего общества,
 кладезь цитат для объяснения всех, как удачных, так и провальных, экспериментов в народном хозяйстве. Он для нашего правительства как Библия для попов: молиться на нее можно, а применить в реальной жизни нельзя. Прав Карлуша, не прав Карлуша, - никому от этого ни холодно, ни жарко.
    - А как же общество, в котором мы живем? Это ли не результат реализации идей Маркса? – удивился я.
    - Молодые люди, больше ничего сказать не могу. Смотрите, изучайте, сопоставляйте результаты экспериментов марксистов в масштабах всего мира сами. И сами, если сможете, делайте выводы. Тут я вам не помощник.
    Мне казалось, что наш наставник пьян. Так же, как потом выяснилось, думала и Галя. И, наверно, мы были не далеки от истины, потому что больше никогда странный толкователь трудов Карла Маркса, при нас, подобным образом не выражался. Но это не мешало нам запомнить его истинное отношение к нашему божеству.
    Состоявшийся разговор уничтожил нас морально, и надолго выбил из привычной колеи. Теперь часто мы шли не в университет, а в центральную библиотеку, где выискивали высказывания критиков и противников Маркса и Ленина. А вечером наш путь лежал на высокие холмы правого берега Днепра. И там, тесно прижавшись друг к другу, мы обменивались мнениями обо всем, что прочитали за день. Результат наших посещений главной городской библиотеки оказался неожиданным для нас. Мы пришли к выводу, что цельная, как нам казалось раньше, и научно доказанная, теория возникновения и построения социализма во многих странах мира, оказывается, содержала целый ряд ошибок.
    Меня и мою подругу начали мучить одни и те же, выражаясь фигурально, логические лабиринты. И все больше и больше мы задавались вопросами: как так случилось, что чьи-то грезы многие умные люди приняли за гениальные творения человеческой мысли? И если марксистская теория не состоятельная, то что, и исходя из чего, наши отцы строили в своей стране? И таких вопросов было великое множество. Поиски ответов на них нередко заканчивались головной болью. Теперь я знал – почему люди сходили с ума, если все время занимались одной и той же проблемой. Так делать нельзя.
    Первой от психологического нокаута пришла в себя Галя.
    - Ну что ж, - задумчиво сказала как-то она, - отрицательный результат – тоже результат. Попробуем теперь смоделировать ошибку Карла Великого на нашу жалкую реальность.
    Мы взялись за науку с еще большим рвением. Но только принялись изучать труды не тех ученых, которых нам настойчиво рекомендовала знать программа учебного процесса в стенах нашей альма-матер, а тех, которых полагалось критиковать самым нещадным образом, и скатились с «твердых» отличников до «слабеньких» троечников. Но уже не это, другое нас пугало. Перед нами открывалась пропасть, куда неотвратимо двигался весь мир социализма. Такая перспектива экономического развития страны, возникшая в нашем воображении, наполняло все мое нутро холодом страха.
    Как-то, во время прогулок по тихим вечерним киевским улицам, мы с Галей обсуждали давние взаимоотношения двух великих друзей, Ленина и Мартова. Эти два человека совместно создавали партию, ставшую со временем коммунистической. Всю жизнь они посвятили «светлому будущему» человечества и, в первую очередь, конечно, России. И один и другой возмущались поведением людей, могущих, но не желающих делать добро родине. Мартов даже стишок по этому поводу написал, где есть слова, которые могут служить гимном для всех врагов прогресса: «Медленным шагом, робким зигзагом, тише вперед, русский народ». А вот Ленинской революции, названной потом Великой Октябрьской, страстный критик политической нерешительности некоторых своих соотечественников, не поддержал. Он предпочел ей «робкий зигзаг».  Меня этот исторический факт очень даже интриговал.
    - В данном случае нет ничего такого, чему следовало бы удивляться.- возразила мне коллега по блужданию в научных дебрях, когда я выказал ей свое непонимание причины ссоры двух умных революционеров.- Тут лишь разные подходы к решению конкретных задач.
    - Как это?- не понял я.
    - Мартов считал, что торопить события социального развития общества нельзя, А Ленин был твердо уверен, что революционным путем социализм можно навязать даже не самой развитой стране в мире, какой была тогда Россия.
    - Значит, Владимир Ильич ошибался.
    - Да, он стал заложником собственных исследований экономики страны. Кому, как ни тебе знать, что в своих трудах он использовал огромное количество статистических данных. Они свидетельствовали о превращении капиталистической России в монополистическую, что неминуемо должно было привести страну, по мнению Ленина, к социалистической революции.
    - Разве цифры лгут?
    - Цифры не лгут, но в своих исследованиях опираться только на них – в корне не правильно.
    - Как это? – снова, как попугай я задал ей один и тот же вопрос.
    - Ну, смотри, - начала Галя доходчиво излагать мне свою мысль, - ты, например, посадил яблоню и начал внимательно следить за ее развитием. Наблюдения показали, что дерево каждый год увеличивает свою урожайность на десять килограмм. Но, на основании этого, нельзя делать вывод, что через двести лет с яблони можно будет собрать две тонны яблок. К тому времени ее уже не будет. Так и организатор первой в мире социалистической революции не учел того, что капитализм может со временем измениться.
    - По-твоему, Владимира Ильича обманули вполне реальные показатели экономического развития России.   
    - Да, реальные показатели экономического развития России, умноженные на бездумную веру во всесилие ошибочной теории Маркса, толкнули многих революционеров, во главе с Лениным, на построение нового мира, который не выдержал испытания временем.
    - Значит, получается, что социализм в нашей стране, - это явление преждевременное и недолговечное?
    - К моему большому сожалению, - да.
    - О, Кудесник! - рассмеялся я. - Поведай, не тая, что дальше сбудется в жизни с нами?
    - Советский Союз тяжело болен, и скоро распадется. А осколки его превратятся в, отдельно взятые, капиталистические страны. Готовься, друг мой, начинать свою жизнь с чистого листа. И постарайся сделать это с такой же улыбкой, что светится сейчас на твоем лице.
    - Мне не нравится, нарисованный тобой, приговор истории. – возразил я. – Нельзя, в самом деле, так прямолинейно смотреть на экономику. Советский Союз тоже, как и капитализм, живой организм. И он обязательно найдет лекарства от своих болезней, потому что в него еще имеется большой запас прочности. Еще сильна в людей вера в коммунизм, и явных веских причин рассыпаться нашей необъятной стране на части не наблюдается.
    Галя грустно покачала головой:
    - Советская страна не живой, естественно развивающийся, организм, а искусственное творение марксистов, по заранее задуманному плану.
    - А многочисленная коммунистическая партия, зачем существует? И трудовому народу капиталистическое ярмо ни к чему.
    Печальная улыбка слегка коснулась лица девушки.
    - Вопреки учению Маркса, историю творит не народ. Да, люди - это питательная среда и основа, на которой покоится и здравствует история, но формирует ее только узкая прослойка населения, стремящаяся к выгоде, или к реализации своих тщеславных планов. А сейчас нашу правящую партию возглавляют вожди, которым социализм запрещает быть богатыми. Это им не нравится. И вот увидишь, что первыми, кто бросит, на виду во всех, себе под ноги свой партийный билет будут руководители политической организации, которую Ленин гордо рекламировал как ум, честь и совесть нашей эпохи.
    - Не преувеличивай.
    - Я не преувеличиваю. Просто мне, в отличие от тебя, приходится иногда стыкаться с людьми, близким к правящим кругам нашего общества.
    Я тогда остался при своем мнении, но время показало ее, а не мою правоту. Анализируя задним числом многие события, происходившие в жизни государства, приходится сознаться: Галя была на голову выше меня в понимании всего того, что творилось вокруг нас. Такие люди не должны рано умирать.
    Однажды, как всегда спокойно, и словно мимоходом, девушка сообщила, что беременна. Само по себе такое признание дорогого мне человека не смущало. Наши близкие отношения, рано или поздно, должны были привести к подобному результату. Пугало другое. Врачи настойчиво предлагали будущей матери избавиться от плода, если она хочет жить. Вопрос стоял остро: или ребенок, или жизнь женщины, вынашивающей его. Галя исключала любой другой вариант, кроме первого. Ей хотелось оставить свой след на Земле. И все мои усилия поколебать ее решимость – рожать, были тщетны.
    С увеличением срока беременности, такая всегда приветливая и общительная, девчонка стала все более замыкаться в себе. Она могла часами сидеть молча, не слыша ни меня, ни окружающих ее людей. А как-то, после нескольких дней раздумий, предложила:
    - Пошли, прогуляемся к Днепру.
    Я не стал возражать. Мы вышли на набережную возле речного вокзала. Сейчас там уже проложен тоннель для машин. Судьба словно побеспокоилась, чтоб я никогда не ходил к памятному для себя месту. Галя долго стояла молча. Я глянул на нее, и увидел, как слезы одна за другой скатываются с ее щек.
    - Галчонок, что случилось? – испугался я.
    Она ответила мне словами давно забытой песни: «Это просто – ничего, о прошлом поминки». А потом, немного помолчав, продолжила:
     - Я прощаюсь с Днепром. Ты себе не представляешь, как тяжело умирать в моем возрасте, сознавая притом, что никогда не увижу своего ребенка, что истины, в которые верила, оказались элементарной человеческой фантазией, не выдерживающей критики разума. Единственная только и радость, что как агава перед гибелью познала любовь. «Есть такое растение, - объяснила она, - которое цветет раз в жизни в преддверии смерти».
    Я обнял девушку, и начал успокаивать ее:
    - Перестань думать о смерти.
    Она немного пришла в себя, и предложила:
    - Пошли отсюда, а то мои слезы переполнят берега реки.
    Утром следующего дня мы отправились на место Куреневской трагедии. В конце пятидесятых годов кирпичные заводы заливали помпами глину в один из оврагов урочища Куреневки. Однажды, годами накопленная, жижа вырвалась на улицы города. В безжалостной грязи погибли многие люди. Среди них были Галины дедушка и бабушка. Она их не помнила, но всегда хотела побывать там, где когда-то бушевала беспощадная рукотворная стихия. Только все время то ли страх, то ли что-то другое удерживало ее от  посещения места насильственного погребения родственников. У меня создалось впечатление, что в тот день она таки решилась мысленно попрощаться с ними.
    Возвращаясь домой, мы зашли в Кирилловскую церковь. Там, помимо росписей Врубеля на стенах и потолке, хранились еще и четыре его прекрасные иконы. Галя долго стояла возле одной из них, и вглядывалась в изображение Божьей Матери. По свидетельству современников художника, он наделил ее чертами лица  женщины, в которую влюбился.
    Когда мы вышли на улицу, первой заговорила Галя.
     - Глядя сегодня на великолепные художественные произведения Врубеля, мне, впервые в жизни, стало жаль, что я не верующий человек.
    - Странные мысли у тебя появились после осмотра великолепных художественных произведений Врубеля.
    - Ничего ты не понимаешь в искусстве. – начала просвещать меня Галя. – Женщина, чье лицо Врубель изобразил на иконе Божьей Матери, была чужой женой. Поэтому, он своими гениальными движениями кисточки поместил свою любовь в мир иной, где надеялся встретить ее после своей смерти. Если ты еще когда-нибудь будешь в Кирилловской церкви, обязательно присмотрись к взгляду женщины на иконе. Он выражает сразу и удивление, и душевный покой, и боль от длительной разлуки, и внутреннюю радость от встречи с любимым человеком.
    - Богатая в тебя фантазия.
    - Нет. У меня лишь душевная боль от сознания того, что нам не дано встретиться в загробном мире.   
    Я принялся утешать, своего Галчонка, но она не стала меня слушать, и начала говорить сама:
    - Обещай, что когда меня не станет, ты не упадешь духом, не сопьешься и будешь и дальше заниматься наукой.
    - Как ты можешь…
    - Обещай! – топнула она ногой
    - Обещаю.
    - Вот и хорошо. Вторую женщину можешь себе найти. Я  разрешаю.
    Вечером того дня Галю забрала машина «скорой помощи».
    Утром, когда я пришел проведать Агавушку, возле больницы меня встретили двое крепких парней, и настойчиво попросили подойти к черной красивой легковой машине, стоящей чуть в сторонке от нас на проезжей части улицы. В ее салоне уже находился солидный мужчина лет пятидесяти. Он терпеливо подождал, когда я усядусь рядом с ним, и первым затеял разговор:   
    - Здравствуй, Андрей! Рад познакомиться с тобой поближе.
    - Вы меня знаете?- удивился я.
    - И очень даже хорошо. Ты друг моей дочери. Мне постоянно приходилось наблюдать за вами. Я, как отец, не мог оставить своего ребенка без надлежащей опеки.
    - Что с Галей?- вырвалось у меня.
    - Сегодня ночью она умерла. Дочь ее врачам удалось спасти. Жизнь ребенка сейчас вне опасности.
    Потом он еще что-то говорил, но, смысл слов не доходил до моего сознания. А когда немного прояснилось в мозгах, то увидел перед собой рюмку, доверху наполненную коньяком.
    - Выпей!- приказал несостоявшийся тесть.
    Я подчинился его приказу.
    - Так хочешь ты воспитывать свою дочь, или нет?- как сквозь шум паровозного гудка пробился ко мне его еле слышный вопрос.
    - Конечно. – прошамкали мои одеревеневшие губы.
    - Тогда определяйся в жизни.
    - Это как?
    - Поступай в коммунистическую партию. Переходи на заочное обучение, а с работой мы тебе поможем.
    - Как я могу поступить в партию, чьи деяния мне не по душе?
    - Они всем не по душе. Но это не повод для нытья. Членство в партии –  всего лишь допуск к государственной кормушке. И не более того. Такие правила игры в нашем обществе, и их должен соблюдать каждый, кто не хочет всю жизнь питаться только некипяченой водой и черными сухарями. От этого не отвертеться. Даже многие советские криминальные авторитеты не брезгуют сегодня быть коммунистами, а ты носом крутишь.
    - Разве у нас в стране есть криминальные авторитеты? – удивился я.
    - Есть.
    - А я не знал.
     - Ты многого еще не знаешь. И вообще заканчивай свои, так называемые, «научные» поиски. Поиграл в них с дочерью – и хватит. Делом нужно заниматься. Ты уже не маленький.
    Мои мысли все время путались в голове, и в диалоге наступила пауза.
    - Ну, хорошо! – решил поставить точку в разговоре со мной Галин отец. – Иди и подумай. И хорошо подумай. О похоронах дочери тебе сообщит мой человек. Домой ко мне приходить не обязательно.
    После прощания с Галей прошло более месяца, а я все никак не мог определиться – что же делать дальше? Ну, не хотелось мне быть членом организации, чьи святыни не воспринимались мной как свои. Топтать собственное «я» не так уж и просто, по крайней мере, моему сознанию. Разум упорно нашептывал, что партийность никем не воспринимается сейчас как идейная сущность, и, ради дочери, нужно плюнуть на пустую формальность. Но, Боже, как пересилить себя? Шло время. Нужно было на что-то решаться. А я, как сказала бы моя союзница по низвержению Маркса с его божественного пьедестала, «метался в горячке, вызванной собственными мыслями».   
    Тяжело сказать, к чему привела бы такая внутренняя борьба, если бы меня не арестовали, как подозреваемого в совершении убийства. В городском парке был найден, изуверски искромсанный, труп мальчика, сына высокопоставленного чиновника. Подозрение в совершении преступления пало на меня. Почему? Мне так толком никто и не объяснил. Скорей всего потому, что за безродного бедного студента некому было заступиться. Во время следствия сыщики так издевались (а они умеют это делать, уверяю вас), что не подписание нужных им бумаг равнялось вынесению смертного приговора с немедленным исполнением, без всякого опротестования. На суде я, конечно, отказался от всех предварительных показаний, но меня никто уже не слушал. Тринадцать лет изоляции от общества – был приговор «самого гуманного суда в мире».
    Жизнь в лагерях для заключенных не с медом. Были там отпетые отморозки. От них приходилось терпеть всяческие подвохи, хамство и унижения. А были и невинно пострадавшие люди, как я. И много таких. Наше правосудие, действительно, с повязкой на глазах. А в чаши ее весов, измеряющих человеческие проступки, очень многие властные структуры имеют возможность бросать, позорящие невиновных сограждан, «компрометирующие материалы», собственного изготовления. Благодаря моральной поддержке таких,  как я, отверженных, над которыми посмеялись властные органы с фемидой, мне удалось выжить.
    Прошло восемь лет жизни за колючей проволокой. За это время на свободе, чисто случайно, был задержан парень – истинный убийца несчастного малыша, за смерть которого мне пришлось так долго страдать. После продолжительных бюрократических маневров, даже не извинившись, меня отпустили на все четыре стороны.
    Случилось это как раз перед празднованием дня Великой Октябрьской Социалистической революции. Украина, к тому времени, была уже самостоятельным государством. Первым делом мне захотелось увидеть Крещатик. Потянуло потолкаться в праздничной толпе. Но развеяться не пришлось. Главная улица столицы, в самом своем начале, была перегорожена тремя рядами милиции. Демонстрантов в центр города не пропустили. Не знаю – почему? - но мне стало грустно. «Наверно и приказ «не пущать», и его исполнение исходили тогда от бывших партийцев» - подумал я и поднялся к памятнику Шевченко. Тут толпились бывшие диссиденты, а теперь политики, стремящиеся взять власть в свои руки. Людям возле бронзового Кобзаря милиция не делала никаких ограничений в их перемещении. Среди «новых» украинцев я, неожиданно для себя, встретил Галиного отца.
    - С возвращением! – встретил он меня довольно приветливо. – Как настроение? Не хочешь ли посвятить себя политике? Ведь у тебя отличные стартовые возможности.
    - Какие еще могут быть отличные стартовые возможности в бывшего заключенного? – не понял я.
    - Ну, как же! Советская власть, за искреннюю любовь к родине, не только исключила тебя из университета, но и на восемь лет загнала в трудовые лагеря. Такое ценится сейчас. И твои наработки о Карле Марксе очень даже будут кстати. Опубликовав их, сразу прославимся: и ты, и Галя, и я возле вас.
    - Загнали меня на многие годы за колючую проволоку не справедливо – это факт. Но не за политику.
    - Господи! – воскликнул мой собеседник. – Галя говорила мне, что ты олицетворение прямолинейного неразумного упрямства, но я же и подумать не мог, что до такой степени! Да неужели ты полагаешь, что все, кто при Советской власти сидел в тюрьме, и кого сейчас величают «борцами против диктатуры пролетариата» страдали за идеи? Проходимцев среди них не счесть. Посмотришь – какими льготами будут пользоваться эти мученики в кавычках. Как потянут они к, отвоеванному в коммунистов, бюджетному корыту детей, любовниц, друзей и просто знакомых. Да низвергнутые вожди еще завидовать им будут. Так что, приходи, не бойся. Святого мы из тебя слепим в два счета. Выходи уже, наконец, со своего юношеского возраста. Пора взрослеть
    - А где дочь?
    - Внученька моя уже большая. Сейчас она в Англии, в хорошей частной школе учится. За нее не переживай – она живет с бабушкой и тетей. Вот так вот, - он хлопнул меня по плечу, - свобода настала. И умным деловым людям появилась возможность учить своих детей везде, где они пожелают.
    Расставшись, мы больше не виделись. Великомучеником я быть не захотел. Новое свободное общество оказалось не таким уже и свободным. Мне не нравятся «столпы» нации, не знающие, куда девать деньги, на фоне бомжей, живущих на мусорниках. Не нравятся разгул мафии, мыканье по стране безработных, безнаказанность толстосумов, жалкое существование пенсионеров, насильственная украинизация и многое, многое другое. Я ушел от прошлого, но не могу прийти к настоящему. Я на распутье. И оно отличается от перекрестка дорог у богатырей из русских народных сказок. Там каждая тропинка ведет к заранее известной неприятности, с которыми они умеют и жаждут сражаться. Мне же видятся одни только глухие тупики без врагов и друзей.
    Я часто размышляю: почему люди не хотели радоваться обществу, где все общее и где нужно всем трудиться для всех? Почему им хочется жить богаче других? Почему их радует иностранная (не такая как в соседей) люстра на потолке в собственном доме, и не радует, нужная стране, железная дорога на крайнем севере. Что есть – человек? Неужели права была Галя, когда говорила, что историю творят жадность и амбиции?
    Я много читаю, но научной деятельностью это назвать нельзя. Не получается найти мне тот логический стержень, вокруг которого можно было бы собирать закономерности развития человеческого общества. И это не единственный моя провинность перед памятью Гали - я начал пить. И другой подруги жизни у меня нет. Жениться-то, однажды, женился, но жена вскоре бросила меня. И ее можно понять. Тяжело жить с человеком, который вечно занят своими мыслями, и уделяет больше внимания мертвой женщине, чем живой. Мои  частые посещения могилки Гали раздражали жену. Хорошо, что у нас детей не было.
    Свою дочь я ни разу не видел. Не хочу тревожить ее спокойную жизнь своей неопределенностью. По-моему, не нужен ей нищий отец, заблудившийся на перепутье.