Сказка про Любаву, дочь боярскую. Глава 1

Глава 1

Плещутся в ледяных гранях огненные всполохи. Скрипят ржавые цепи – качается на них ларец хрустальный. Гуляет под потолком эхо слов:
– Ох, горюшко-горюшко! Делать-то что? Да как же ты ирода этого клятого в дом пустил? Кому поверил?! – заламывает руки женщина с льняными волосами. От виска прядь тонкая тёмная тянется. Не молодица, но и не старуха. Лицо гладкое, жёсткое, скулы широкие, как у каменных идолищ, богинь забытых. Пальцы крепкие, вязью рун ведовских украшены.

– Друга старого, чаял, впускаю. А вышло – змея подколодного пригрел. Да будет, матушка, так убиваться. Думать надо, как из ловушки выкарабкаться, – худ и высок её собеседник. Гуляют холодные, синеватые отблески в волосах цвета воронова крыла. Вытянутое, костистое лицо спокойно, лишь уголок рта чуть кривится.

Женщина руку к ларцу протягивает – душераздирающе скрипят цепи.

– Не выйдет, – едва слышно говорит она. – Так и будем сидеть до скончания веков в этом замке.

– Экое у вас сегодня настроение заунывное. До скончания веков не просидим. Гораздо раньше игла из меня все силы вытянет. Вот тогда он и придёт по наши души.

– Утешил!

– Всё не так уж и плохо. Колдовство тёмное, что не выпускает нас из замка, на игле держится, – прохаживается вокруг ларца черноволосый, цепи в ответ страдальчески дребезжат. Сквозь прозрачные грани видно дымчатое яйцо, а в нем – светящаяся игла.

– Насмехается змеище! – качает головой женщина. –  Иголка-то у нас, да  перерубить её можно только кладенцом. А меч где взять? Нам из замка не выйти. Кто кладенец добудет? Абы кто не справится, только богатырь.

– Простая задачка, – отмахивается сын. – Иголка есть. Меч известно где. Нужен только богатырь – меч достать! А как добудет – сам сюда прибежит. Из замка выйти нельзя, а войти может кто угодно.

– И с чего богатырю нас спасать? Сам подумай, кто тебя выручать пойдёт? Забыл, что ты здесь чужак, не лучше хиновца? А уж слава у тебя! И называют под стать – Аредом Черным Колдуном, да ещё Черномором!

– Не велика беда, что враги брешут. Боятся, значит. Вас, матушка, тоже не больно-то любят: Ягой, ведьмой нечистой прозвали. Детей вами пугают.

– Так о том и толкую. Вот прийти и голову с плеч – завсегда пожалуйста. А вызволять – есть квас да не про нас! – хмыкает Яга.

– Ну, голову с плеч – у богатырей кишка тонка, – кривится Черномор. – И спасать меня не надо – я с богатырём меняться буду. А придёт он сюда, как рыба на наживку.

– На какую?

– Да на любого приманка найдётся. Пойдёмте лучше отсюда. Что даром об ларец глаза мозолить? Возьмём блюдечко с голубой каёмочкой, яблочко катать будем – богатыря ловить, как сома на ворону дохлую! – колдун руку матери подаёт да и уводит подальше от ларца.

– Ой, добром не кончится! Да боле делать нечего, – качает головой Яга, обернувшись к узкому окну. – Угомони пса своего! Воет под воротами, словно по покойнику. И без того тошно.

– Ко мне просится Серый.

– Так впусти, сил нет вой этот слушать.

– Э нет! Он ещё пока за воротами нужен.

***

Мне ли плакать? Одна я у батюшки, Путяты Ворона, дочка любимая! Ни в чём мне отказу нет. Приданого – сундуки ломятся. В ларце заветном перлы, яхонты переливаются. Все знают: не поскупится боярин посагом за дочь свою. Рукава сорочиц моих длинные, золотом шитые, как водится. Да спустя рукава не сижу – не заведено у нас так, чтобы девка, хоть боярышня, хоть чернавка, без дела сидела. Всё хозяйство на мне: хорошая господыня, чтобы с челядью управиться, хляди домашней  и скотине толк дать, должна всё сама уметь руками делать – и прясть, и шить, и пироги печь. Не стыдно будет батюшке меня замуж выдавать.

Знала я, что не век мне в тереме своём жить, но чаяла ещё лето за батюшкиной пазухой отсидеться.

Да не вышло.
 
Мы, Вороны, бояре панцирные, верой и правдой князю на полуденном порубежье служим, жизни не жалея. Так что ушёл батюшка на брань, а обратно его уже на телеге привезли. Чуть живого. А вслед за телегой во двор и горюшко моё въехало. На буланом коне богатырском, в кольчуге, да при мече. Косая сажень в плечах. Кудри русые. Богатырь, волостель княжеский Власт по прозвищу Урманин.

– Хороша у тебя дочка, боярин! – усмехнулся так, по-хозяйски, окинув меня взглядом. Словно кобылу на торгах выбирал. – Не продешевил я, когда тебя из хиновского плена спасал.

Может, и хорош Власт. Может, и сохнут по нему боярышни в стольном граде. Может, это я, убогая, счастья своего не понимаю. Только смотрю на богатыря снизу вверх, и тошно мне. Руки у него здоровенные, загребущие. Глаза у Урманина лазурные. Стылые, как зимнее небо в месяце просинце. Смотрит с прищуром, как гости не глядят: будто глазами ощупывает и двор, и терем, и частокол, и коней, и девок. И меня. Даже купцы так не глядят. Только хиновец гладный, захватчик лютый.

Отступила я на шаг. А батюшка и говорит:
– Кланяйся, Любава, гостю дорогому, моему спасителю, жениху своему.

Кланяюсь – батюшке перечить не приучена. Ему, видней, за кого мне лучше замуж идти.

Повела гостя в терем, как водится, потчевать медами да разносолами. А как исполнила хозяйские обязанности – снова поклонилась, да и ушла к себе в горницу. Заперлась, Малушку-чернавку за порог выставила: наедине подумать охота. Чернавка у порога горницы спать и пристроилась.

А мне не спится; месяц в окошке сияет, а думы в голове беспросветные, как омуты тёмные. Слышу за дверью шум, вот и вышла поглядеть. А там Урманин Малушку за косу ухватил, к сундуку прижал. Вырывается чернавка, да куда ей! Дверь стукнула, Власт девку отпустил.

Вскочила, попятилась Малушка, об порожек споткнулась и задом на пол плюхнулась, в ноги мне спиной упёрлась. Глянула я на чернавку, потом на Власта. А глаза у него синие, холодные. Как отсвет на мече булатном.

–  Что ж ты, –  говорю, – Власт Гардинович, на женскую половину раньше времени пришёл? Не муж ты ещё – жених. Покуда я тут хозяйка. Почто ж добро моё портить надумал?

– Покуда ты хозяйка. А добро у мужа и жены общее. Ну, ничего, –  говорит, – подожду. Недолго осталось.

И ушёл.

А я стоять осталась. Малушка поскуливает тихо, ноги мои обняв. Я б тоже заплакала, да негоже боярской дочке голосить. А больше делать нечего. Не из робкого я десятка: о прошлом годе вон лису бешеную, что во двор забежала, на вилы сама подняла. А как разбойные людишки, пока батюшки с дружиной не было, на терем полезли – ничего, оборону держали, пока подмога не подоспела. Но тут не зверь бешеный и не тать с большого шляха. Против волостеля княжеского да против воли батюшкиной не пойти мне.

И всё же поутру подалась к отцу:
– Не губи, батюшка! Не люб мне Власт.

– Я слово дал, Любава, боярское. Он спас меня. И ещё, – голос отцовский надтреснутый, рвал сердце на части, – чую, не подняться мне уж, дитятко. На кого останешься? Кто защитит? А Власт – даром что чужак, из тех, что из-за моря понаехали, да тех чужаков князья зовут дела свои решать. И наш князь тоже привечает, милостью дарует. За Властом будешь, как за каменной стеной – богат, удал, молод, князь его любит. Что тебе ещё требуется? Стерпится – слюбится. Не перечь! Может, это моя последняя воля.

***

Трещат поленья в печи. Сидят Черномор с матушкой за столом дубовым.

– Чего в миске ковыряешься? С голоду помереть надумал? – бурчит Яга.

– Скорей уж от несварения. Похлебку есть ещё можно. А вот это, – Черномор ткнул в коричневые кругляши на блюде, – не ватрушки, матушка. Это что угодно, но не ватрушки!

– Ишь какой, переборчивый! Ну так женился бы. Пусть тебе жена ватрушки печет!

– Вам же ни одна невеста  не мила была. Всех распугали!

– Сам распугал, – надулась Яга, – а мать во всём виновата.  Из-за тебя сидим тут одни, без слуг. А я не привыкла вести хозяйство сама.

– Ну, да! Вот покомандовать кем – это вы хорошо умеете. Будет уж препираться. Давайте лучше яблочко крутить.

Катится по блюдечку румяное яблочко. Сменяются одна за другой картинки.

– Стой! – приказал Черномор. Яблочко дрогнуло и остановилось. На берегу речки богатырь девицу обнимает, голубит. 

– Вот он, наш богатырь.

– А ничего такой. Статный, – одобрила Яга. – Только как заставить его делать то, что надо?

– Да легче лёгкого!

***

Вышла я, как батюшка велел, Власта проводить. Ехать ему нужно: дела княжеские. Да обещал вернуться через три денька – к свадьбе.

Притянул меня Власт, пониже спины похлопал, как кобылу по крупу. Косу мою в пальцах сжал, словно примериваясь, как её тоже половчей на руку намотать. Улыбнулся сыто.

Картинка со стороны, может и трогательная: жених с невестой милуются. А у меня внутри всё так и оборвалось. Только что делать? И я жениху в ответ улыбаюсь. Тут Власт меня на прощание приобнял так, что ребра хрустнули. Пискнула я, а он решил, что мне нравится, и полез целоваться. А потом на коня вскочил:
– Ну, жди, Любашка. Скоро уж не так приголублю.

Достала я платочек, вроде как жениху вслед помахать. А самой губы вытереть охота. Как мне жить?! Тут жизни-то лишь три дня до свадьбы осталось. И плакать без толку. Обмахнула я сухие глаза, скомкала платок и кинула прямо в реку. И самой, что ли, туда же?

***

– А вот и наживка наша, – довольно усмехнулся Черномор, вытягивая из блюдца мокрый платок. – Недаром Серого за воротами держал. Сейчас отправлю – пусть тащит богатырскую зазнобу. А вслед за иголкой и нитка потянется. Такой узор вышьем, как нам надо.

– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, – буркнула Яга.

Вышел Черномор во двор, к решётке, что дорогу из замка перекрывает. По прутьям гуляют огоньки колдовские – только тронь их, худо будет. Сквозь  решётку можно лишь руку осторожно просунуть. Серый прыгает, лает, хвостом пыль метёт. На решётку уже не бросается – научен горьким опытом.

– Выручай, дружок мой верный! Ищи хозяйку платка! – осторожно протянул Черномор руку сквозь вязь чародейской преграды.

Серый облизал хозяйские пальцы и заскулил. Колдун почесал пальцем мохнатую переносицу – пёс завилял хвостом, припал на передние лапы. Белая тряпочка упала в пыль с другой стороны решётки. Зверь обнюхал её и снова потянулся мордой к хозяйской руке:
– Ну, Серый, не подведи! На тебя вся надежда. Ищи! Да принеси!

***

Пошла я на конюшню, кобылу седлать велела. Проедусь по бережку – может, ветер степной мысли унылые из головы прогонит.

– Одну Дымку седлать?! – удивился конюх. – Да как же так, боярышня! Самой ехать – ишь чего удумали! Гридней возьмите с собой. Не ровён час, кого повстречаете.

– Седлай, Ратиша, – велела. – Знаю, что делаю. Не нужны мне гридни.

– Прознает батюшка Ворон – шкуру с меня спустит.

– А ты не говори никому. И я не скажу. Пожалей меня, Ратиша. Скоро никто жалеть меня не станет.

Бойко идёт Дымка легконогая, ветер свистит. Небо высокое, прозрачное, река на порогах ревёт.

 Мшелый камень на распутье, глядит в три стороны стёртыми ликами. По какой дороге ехать, чтобы счастье найти? Скажи, идол немой тмутараканский! Али нет его на белом свете вовсе?

И тут из-за камня на дорогу вышел волк. Серый, здоровенный, головой кобыле по плечо. Как из страшной сказки, что старая  нянька моя любила рассказывать. Лапы расставил, шерсть вздыбил, рычит. Дымка заржала испуганно, на дыбы встала. Волк прыгнул. А дальше всё у меня в голове закрутилось, маревом подёрнулось и в темноту кануло.

***

Очнулась – сижу на полу в чужой кухне, в голове гудит.

Осмотрелась. Ничего хорошего не увидела. Волк клятый, что меня уволок, в дверях зубы щерит – не сбежать. А посреди кухни женщина стоит. Не молодая, не старая. Волосы то ли седые, то ли белые, а от виска прядь тёмная тянется. Стоит, на меня глаза выпучив. А глаза у неё нехорошие: очень светлые, рыбьи глаза. Как у всех чудей полунощных. Бают люди, нет страшней ведём, чем чуди. Ой-ёй-юшки, так вот к кому меня волк приволок!

– Баба Яга!

– Кому баба Яга, а кому и Ягмина Дайвишна! – рявкнула ведьма. – На себя посмотри, шишига нечёсаная. А ну брысь с моей кухни, а то водой окачу!

Чего про бабу Ягу только не рассказывают, каких колдовских пакостей она не выделывала! И детей в печке пекла, и, страшно сказать, самого князя чуть со свету не сжила. Это, небось, от колдовства у неё так глаза-то вылиняли! Ничего, Любаву, дочь Ворона, так запросто не съешь! Хотела сначала из сапожка кинжальчик достать, подарок батюшкин. Да подумала, что не поможет. Что кинжал супротив ведьмы и волка? А Яга мне кричит:
– Вот, погоди, сейчас сын мой придёт – в пыль тебя развеет!

Ах, развеет?! Подскочила я. Волк зарычал. На столе плошка с перцем жгучим, толчёным. Я ту плошку в волка и метнула. Всё, волк не боец – лапами морду скребёт, перец из носа выковырять пытается, скулит жалостливо. Осталась только баба Яга. Подавишься, чудь рыбоглазая!

Я – за ухват, она – за метёлку. Только пыль, мука и ругань под потолок взметнулись. А черепки битые на пол посыпались.

Чем бы оно закончилось, не знаю: Яга, по всему видно, не из боязливых, да и я не лыком шита. Только тут дверь на кухню открылась. В пылу боя мы и не увидели – зато услышали:
– Прекратить! – рявкнул вошедший. Хорошо так рявкнул – волк присел и уши прижал. Яга  рот закрыла. Я б попятилась, да некуда – за спиной стена.

– Что это вы тут устроили? – спрашивает он. Сквозь мучную пыль мне видно плохо. Чернявый, высокий, худой.

– Одного горя мало, так ты новое приволок, – кричит Яга, а сама за спину ему шасть! И волк туда же. – Не жалеешь мать! Всякую пакость в дом тянешь!

– Вот сейчас будет тебе, мерзавка. Сын мой пришёл! – это она уже мне.

Страшно, но пропадать – так хоть не задаром. Горшком глиняным я в него запустила:
– Не подходи! Это тебе не детишек малых кушать! Гляди, как бы костями моими не подавиться, – и крынку вслед метнула. Уклонился он, осколки на Ягу посыпались, волку отбитым горлышком досталось.

– Да что за чушь! Никто тебя есть не собирался! Угомонись.

– Значит, на честь мою девичью покушаешься? – взвизгнула я и ухват половчей перехватила. Махнул он рукой – мука на раз осела. Окинул меня взглядом:
– На что покушаюсь? – переспросил. – Что-то не тянет меня.

Ни капельки я не поверила, ухватом в его сторону ткнула.

– Всё! – решил он. – Лучше б, конечно, ведром воды из колодца окатить, чтобы охолонула. Но ты ж моя гостья, неудобно как-то. Так что, гостья дорогая, тут посиди, остынь. После поговорим.

Ушёл и дверь закрыл. Матушку свою, змею ядовитую, и волка бешеного с собой прихватил. Поле боя, то бишь кухня, осталась за мной.

***

– Может, хоть поленом подопрём? – спросила Яга, с ненавистью глядя на кухонную дверь.

– Матушка! Ну что вы? Это ж всего-навсего девица, – легкомысленно махнул рукой Черномор и отпихнул Серого: тот об хозяйские ноги тёрся, на сострадание надеялся.

– Да?! А я сослепу решила, что кикимора!

– Да ладно вам. Вы её ещё в подвал посадить предложите, – пожал плечами сын.
– Я бы её сразу в колодец сбросила, – отрезала Яга.

– Не забывайте про приманку на сома, – шепнул Черномор, оглядываясь на кухню. Потоптался немного и пошёл прочь.

– Даже ворона дохлая выглядит лучше, – плюнула ведьма.

***

Не знаю, как кому, а мне, если испереживалась, нет другого спасения, как руками что-то делать. Тогда я успокаиваюсь. Хорошо прибираться – тогда вокруг порядок образуется, и в голове тоже всё по полочкам раскладывается. Так что я сначала всплакнула немного, а потом встала, косу переплела и порядок наводить начала. На этой кухне работы был непочатый край, поле непаханое. Пока я всю посуду перемыла, столы поотскребала, пол вымела – проголодалась. Попробовала укусить то, что на блюде чудом, после нашей с Ягой драки, уцелело. По виду оно слегка ватрушки напоминало. Только это были не ватрушки. Вот что угодно, но не ватрушки! Пожевала и выплюнула. А есть-то хочется всё больше. И припасов навалом. Так что я ещё маленько поуспокаивалась: борща сварила, настоящих ватрушек напекла. Само собой, поела хорошенько – от страха тоже неплохо помогает. И сморило меня.

Проснулась от того, что кто-то на меня смотрит. Голову вскинула – сидит за столом напротив сынок Яги. Волос чёрен, как вороново крыло, глаза тоже тёмные. Лицо словно из острых углов сложенное. Вроде и некрасивое, но так и притягивает. И не злое.

– Опять кричать и швыряться будешь? Или остыла уже? Слушать, что я скажу, станешь? – спросил.

– А ты кто такой, чтоб слушать тебя?

– Я тут хозяин. Что скажу, то и будет.

– И как тебя, хозяин, звать?

– У вас меня Аредом Чёрным зовут.

Думала, хуже Яги уже не будет. Выходит – ошиблась.

– Тот Аред, что ворожей тёмный? Черномор? – переспросила, чтобы в худших подозрениях утвердиться.

– Что колдун – не отказываюсь, – плечами передёрнул. – За то, что недруги род наш Мором Чёрным прозывают, – не обижаюсь. На то они и враги, чтоб бояться. Ты меня звать можешь, как нравится. Мне разницы нет. Надеюсь, что знакомство мы ненадолго свели.

Упёрла я руки в боки:
– А я – Любава, дочь боярина Путяты Ворона. И тебе, ирод проклятый, не поздоровится! Вот придёт батюшка меня вызволять, поглядишь! Поплачешься!

Вру, конечно: куда уж батюшке меня спасать. Но напугать супостата – первое дело. А дальше поглядим.

– Отец? Я больше на жениха твоего, Власта Урманина, рассчитываю. Придёт жених?

– Верно! Придёт и места мокрого от тебя не оставит.

– Это хорошо, – одобрительно усмехнулся Черномор. Цапнул ватрушку, долго вертел, понюхал и откусил махонький кусочек. С удивлением откусил уже побольше. Промычал набитым ртом:
– Ты, что ли, напекла?

– Я! Да не про тебя.

– Понятно, что не для меня. Только знатные у тебя ватрушки, Любава Путятишна. Не бойся, я не обижу. Гостья ты.

– Гостей так не приглашают.

– По-всякому бывает. От тебя, Любава Путятишна, мне вовсе ничего не надо. Обиды тебе никакой не будет. Но и ты уж будь добра, замок мой вдребезги не разноси, животину не мучай и матушку мою не обижай. Не знаю, надолго ли здесь загостишься, но если так и дальше пойдёт, то мне тебя точно в поруб посадить придётся, от греха подальше. А ежели обещаешь тихо себя вести, то ходи по замку, где хочешь. Если что понадобится, скажи – отказу не будет. Как придёт жених твой сюда, я тебя и верну. С дорогой душой верну!

– А Урманин тебе зачем?

– Сам он мне без надобности. Только может он меч-кладенец достать. Он мне – меч, я ему – тебя. Вот и разойдёмся подобру-поздорову.

«Ой, что-то ты, колдун хитроумный, не то надумал. С Урманином подобру да поздорову разойтись сложно», – подумалось мне, да вслух ничего не сказала.