Матвей

      Это были уютные дни так называемого брежневского застоя Ставрополья. Шпаковка жила размеренной сельской и очень застойной жизнью. Располагалась в живописной долине маленькой речки Члы, которая больше походила на ручей, с грязной и мутной от чернозёма водой. Стремительное течение то и дело менялось в зависимости от времени года. Весной Чла разливалась, превращая окрестности в труднопроходимое болото – сплошное гавнище с армией постоянно квакающих лягушек. Уже в мае речка возвращалась в своё прежнее русло. Отлично увлажнённая и плодородная земля  была поводом и причиной той самой обильной растительности, которая питала, какой то незримой, беспричинной благодатью эту маленькую точку на карте Мира, а может и Вселенной.
      Основная часть села располагалась вокруг очень древнего ставроматского (сарматы) кургана, о существовании которого никто, кроме Матвея, не подозревал. Так же как местные жители Сочи не подозревают, что у них в горах растут самые что ни наесть настоящие ливанские кедры.  Так же как коренные москвичи не подозревают о том, что живут в очень древнем городе той самой Атлантиды, а точнее Гипербореи – единственном в мире живом граде на семи пирамидах с многомиллионной историей, вернее былью. Всё это напоминает то самое когда бедолага очкарик безуспешно ищет свои очки, не может найти, забыв их у себя на лбу.
      Застойные мелодичные трели сверчков и лай собак с разных дворов чем-то напоминал перекличку «по порядку рассчитайсь!». Вот писклявое тявканье Тарзана, его поддержал басистый Каштан, к ним присоединился громогласный Абрек, сиплый Туман, брехливый Брехун и трусливый Трус. И так по всему селу. Эстафету подхватывал гнусавый Полкан и наконец – нетрадиционный лай пса Михаил Сергеича, переходящий в визгливые, ни кому не понятные завывания, от которого замолкали все псы, сверчки и даже местные жители – пауза по Станиславскому, своеобразная точка . Всё это напоминало вечерний отчёт о проделанной за день работе – застойное вычёсывание застойных блох, валяние в тени виноградников, безуспешные попытки поймать хоть одну муху,  ожесточённая борьба с косточкой и собачьи ругательства в адрес ни в чём не виноватых прохожих.  Мало кто тогда мог заподозрить, что в скором будущем весь этот застойный мир рухнет в одночасье. Тогда об этот никто не думал – одно слово застой! Собаки и люди, каждый по-своему, были счастливы. Застойное счастье или застоявшееся. Видимо добрые Боги решили – «а не застоялось ли ваше счастье, люди? Добавить бы вам драйва!». И драйв конца восьмидесятых и начала девяностых не заставил себя ждать. Но я тут уже забегаю вперёд.
      Итак, вернёмся к нашим баранам! После коллективной собачей конференции в том же стиле прокукарекались петухи. Самым популярным из них был петух Яша, который часто имитировал голоса других своих коллег, собак и даже свиней. Популярность его была настолько высока, что напрочь вытеснило это имя – молодые мамки и папки давали какие угодно имена своим детям, только не Яша! После птичьей переклички  Шпаковка погрузилась во мрак. Ночи здесь чёрные хоть глаз выколи, чёрные как чернозём, который в свою очередь чернее воронова крыла. Пряный очень лёгкий аромат обильно цветущих акаций и медуницы создавал тот неповторимый фон, цепляющий за самые тонкие, едва уловимые струнки души. Тёплый и мягкий, порывистый степной ветер ласкал распаренное в бане тело под гигантским орешником. То самое чувство – как заново родился. Матвей не спешил заснуть, смотрел на кое где видневшиеся сквозь крону дерева звёзды. Вспомнил, как он, будучи годовалым малышом, часто прыгал на этой железной койке, как на батуте, периодически проваливаясь там, ближе к спинкам. В селе с незапамятных времён сложилась традиция на весь тёплый сезон вытаскивать из хаты одну железную, с натянутой сеткой, кровать как правило, под орешник, который рос в каждом дворе. Это были очень высокие с густой кроной деревья, примерно с 14 этажный дом. Как то раз, прилично так раздухарившись, маленький Матвей стал прыгать всё выше и выше, пока не звезданулся своим деревянным лбом об не менее деревянный сук орешника. Тело Матвея рикошетом улетело в заросли укропа.
      Очнувшись, малыш увидал прямо перед собой ту самую тётку, которая явилась ему ещё в Волгограде. Ласковый как у мамы взгляд, в очень старинном одеянии. Что то очень родное было в ней, более родное, чем мать, и даже Родина. Явно проявленная, её холмистая грудь возбудила у Матвея аппетит, он жадно протянул свою ручку. Но видение исчезло, так же внезапно, как и появилось. Принцип «бери от жизни всё» не всегда и не везде прокатывает.  Малыш это понял сразу, на очень глубоком, интуитивном уровне осознавал, что заблуждаются лишь те, кто наивно полагает, что реальный мир состоит исключительно из простых вещей. Матвей услышал ворчание бабы Акулины «куды шъ этот стервец подевалси». Мальчик затаился, вообразил себя невидимым. Слышно было, как стучит сердце, каждый вдох и выдох в этот момент казались слишком шумными. (продолжение следует)