Папа-Тюльпанов

Папа-Тюльпанов был призван в армию в середине войны, но на передовую не попал, а определили новобранца в обоз. Тогда он ещё не был папой, а скорее, сынком; не шибко грамотным, но проворным, и зачислили его ездовым на конюшню. Служба такая рядовому Тюльпанову явно не нравилась: как и все его сверстники, которые ещё не нюхали пороху, Лёха хотел биться с врагом врукопашную, совершить подвиг (при этом обязательно остаться в живых) и получить орден. Войну же мечтал закончить боевым офицером, и вернуться в деревню при портупее и в хромовых сапогах!

В обозе же рядовому Тюльпанову выдали на два размера больше кирзовые сапоги, солдатское обмундирование и с чужого плеча фуфайку. Из конюшни вывели двух лошадей с телегами, и поехали они с напарником в колхоз километров за двадцать за картошкой и овощами для солдатского стола. В колхозе здоровых мужиков практически не было, работали одни бабы, поэтому солдатиков встретили радушно, накормили и напоили, а через несколько дней, загрузив подводы, ездоки возвратились в часть.

И хоть рядовой Тюльпанов первый приказ выполнил сноровисто, но посчитал, что служба такая его не красит, поэтому подал рапорт с просьбой отправить его на передовую.

Просьбу Лёхину командир не одобрил, а вызвав его к себе, ещё и отчитал:
- Ты почему решил, что служба в обозе менее почётна, чем в окопах? Да если мы с тобой не накормим, не оденем и не обмоем солдат, разве наши бойцы смогут воевать? Нет, рядовой Тюльпанов, рапорту твоему ход я не дам!
- Но,… - попытался возразить Лёха, и был прерван командиром:
- Никаких «но»! Кру-угом! Шагом …арш!

Так и остался красноармеец Тюльпанов при должности «ездового», отвечающего за сохранность и перевозку грузов для части, со временем пересев с лошади на полуторку.

Непосредственным же начальником Лёхи являлся ефрейтор Стыбренко, который и заведовал материальными ценностями. Многое Лёха тогда перенял у своего командира, да и Стыбренко, почувствовав в Лёхе родственную душу, вечерами привечал его в своей каптёрке.

- Ты, хлопче, нэ журысь, щё сюды попав! – мешая украинские и русские слова, говорил хохол Стыбренко. – Як бы ишшо случилось, кабы не пригрел я тебя! Ты только слухай Стыбренко! Слухай и сполняй! – наливая разведённый спирт в стаканы, наставлял неопытного служаку плут Стыбренко.

Ну, Лёха «слухал и сполнял»! А Стыбренко, уверовав, что молодой его помощник о его откровениях «балакать» нигде не будет, у командования части снабженцем слыл первостатейным; да и солдаты, благодаря стараниям Стыбренко, кое-какие излишества имели! Один политрук не уважал Лёхино начальство. Нет-нет, да и посетит ведомство Стыбренко и накладные начнёт проверять. Стыбренко перед ним и так, и эдак; даже родной язык забывал:
- Товарыщ капитан! А вот у меня тут сапожки хромовые, гляньте, може Ваш размер?
- Спасибо, не надо! – просматривая бумаги, сухо ответит политрук.

Но у Стыбренко в бумагах всё чин-чинарём! Не подкопаешься!

И только один Лёха знал, что Стыбренко жульничает, да ворует! Одних солдат хоронили, другие выбывали по ранению, а на их место в часть прибывало пополнение; что-то терялось, где-то была пересортица, Стыбренко же говорил:
- Нэ журысь, Лёха! Война усё спишет!

Сокрушался же Стыбренко только по одной причине – ему никак не удавалось вступить в партию! Противился этому политрук.

- Не дам я ему рекомендацию! – говорил политрук командиру части. – Жулик он, Стыбренко ваш! Знаю, что жулик и вор, а уличить его в этом не могу! До чего ж хитёр, собака!

Вот и плакался Стыбренко Лёхе:
- Як к ему подступиться? Усё перепробовал! Полушубок новый не узял, в старом ходит. Сапоги тоже. Нэ можу больше! А партийный билет так нужон! Война закончится – я шо, опять на хутор поеду?

Поэтому Стыбренко по службе из кожи  лез, да и Лёху подгонял, тем более, что  войска пошли в наступление, и работы было невпроворот.

Между тем и рядовой Тюльпанов стал задумываться о том, чтобы в партию вступить. Служил он исправно, замечаний не имел; а что вечерами они со Стыбренко в каптёрке его «керосинили», так об этом мало кто знал; а если и знал, то молчал – ибо со Стыбренко лучше было дружить, чем сердить его! А кто дружил – и тому кое-что перепадало!

Но с «партией» и у Лёхи ничего не вышло. И вместо «партии» он чуть было на нары не загремел!

Их часть вошла тогда в большое село, где предполагали задержаться дней на десять. Разместились – кто в палатках; а кто – и в домах местных жителей. И Лёха Тюльпанов по воле случая оказался в избе председателя колхоза. Вот тогда-то «бес и попутал» его! Вернее – свояченица беса – председательша! Ох, и хороша чертовка оказалась! С мужем всего три годочка и миловалась, и ровно столько уже вдовушкой была! А Лёха уже справным мужиком стал! Ну, и когда вошёл в избу, да взглянула на него Анюта глазами синими, как васильки; улыбнулась зубами белыми – так и ёкнуло истосковавшееся по женской ласке сердце рядового Тюльпанова! Да если б одно только сердце…? А ночью Анюта сама пришла за занавеску к Лёхе, и до конца дней своих помнил Лёха ночь ту осеннюю, да Анюту-председательшу!

Уже под утро расспросила она Лёху кой о чём, а когда узнала, что имеет он доступ к материалам, то сказала:
- Алёша, не мог бы ты у командира своего попросить для нас немного мыла?
Понимаешь – весь колхоз без мыла сидит. Бабы на стирку щёлок варят, а самим помыться нечем. Ребятишки завшивели!

Вот тогда рядовой Тюльпанов и приволок председательше Анюте целый ящик мыла, не спросив об этом командира. Не было в части и Стыбренко – выбивал что-то на стороне.

Анюта же, распределив мыло в школу и по домам и не зная о том, что Лёха взял его самовольно, отправила свою подругу к командиру с просьбой выделить колхозу ещё один ящик: - Село, мол, большое; на всех не хватило! Ну и струсил же тогда Лёха!

Когда командир вызвал его к себе и отчеканил:
- За воровство в военное время пойдёшь под трибунал! – Лёха покрылся липким потом и пролепетал:
- Я никому ничего не носил!

Командир загремел:
- Немедленно председателя колхоза ко мне!

Анюта прибежала растерянная, бросилась к нему и заплакала:
- Алёша, прости меня! Я не знала, что ты взял мыло без спроса! – и повернулась к политруку, посчитав, что это он командир:
- Я сейчас соберу всё мыло и верну его! Хотя…- она запнулась и продолжила: Может, и не всё, кто-то уже стирает!...

И Лёха Тюльпанов, спасая свою шкуру, совершил тот гаденький поступок, закричав фальцетом:
- Даю честное слово! Я ничего ей не приносил! Она, наверное, сама забралась в машину и украла ящик!

Анюта остолбенела, прижала руку к груди и прошептала:
- Алёша, как ты можешь? – прикрыла глаза свои синие веками, из-под которых мелко-мелко покатились слёзы.

Леха стоял ни жив, ни мёртв, пока не увидел перед собой бледное, с двигающимися в обе стороны желваками, лицо политрука, и не услышал от него тихое, процеженное сквозь зубы:
- Па-ашёл вон!

И это «Па-ашёл» ударило его хлестче, чем пощёчина!

Он бежал куда-то за село, спотыкаясь на скользкой от дождя дороге; лицо Анюты с мелкими капельками слёз стояло у него перед глазами, а шёпот политрука «Па-ашёл…» гнал его всё дальше, и дальше! Он вернулся в село затемно и, узнав, что приехал Стыбренко, на постое у него напился до бесчувствия!

На следующий день Стыбренко сообщил Лёхе Тюльпанову, что командир прислал к нему своего вестового с запиской: - Выписать по накладной колхозу «Светлый путь» два ящика мыла!

А когда стемнело, рядовой Тюльпанов стоял под раскидистой ивой напротив дома председательши Анюты и уговаривал себя:
- Ну иди, чего ждёшь? Может, и простит Анюта тебя! – и вспоминая горячо пылающие, припухшие от поцелуев губы Анюты, её чертовски гибкое, податливое тело, уже совсем было решился Лёха, да показалась на дороге фигура в плащ-палатке с папиросой во рту; а подойдя к дому Анюты, военный ещё раз затянулся и, выбросив окурок, постучал в окно.

Леха съёжился, стараясь ни движением, ни шорохом не выдать себя, ибо в военном узнал политрука!

И вновь в тот вечер рядовой Тюльпанов упился в стельку!

Стыбренко его утешал:
- Та нэ журысь! Таких баб, знаешь, сколько?

Но Леха уже понимал, что таких, как Анюта, у него никогда не было, и не будет! После этого рядовой Тюльпанов с головой окунулся в службу, в уголке своей души затаив мыслишку, что после войны обязательно вернётся к председательше Анюте!

Уже в Германии, перед концом войны, Стыбренко с Лёхой Тюльпановым везли в часть полный кузов конфискованного у немцев добра, когда прямо под кабиной раздался взрыв. Водителя и Стыбренко убило сразу, а его – Лёху Тюльпанова взрывной волной выбросло из машины, и осколком вместе с каблуком срезало пятку! Леха попал в госпиталь, где ногу ему подштопали, а к этому времени и война закончилась.

Демобилизованный сержант Тюльпанов, чуть прихрамывая, вернулся в деревню и, пару месяцев отдохнув, обрядив себя в новенькую военную форму без погон и такие же новые хромовые сапоги, один из которых по причине отсутствия пятки также, как и кирзовый, оказался на два размера больше, с запоздавшим раскаянием и самыми чистыми помыслами предложения руки и сердца, поездом отправился  к Анюте.

Дом Анюты встретил Лёху заколоченными окнами, а стоявшие у соседнего плетня две женщины, с интересом поглядывая на франтоватого Лёху, сообщили, что сразу после Дня Победы приехал к Анюте майор, который целый год писал ей письма, и увёз её в город. Услышав эту новость, Лёха понял, что политрук его опередил!

В деревню Лехе уже не хотелось, и решил он обосноваться в райцентре, где строился металлургический завод, и куда требовались рабочие руки. Но на заводе работа оказалась тяжёлой и переметнулся Лёха в торговлю. Тем более, что опыт кой-какой у него уже был – школа Стыбренко, поэтому и стал Лёха торговать пивом!

Мужчин на заводе работало много и после окончания смены у бочки с пивом к Лехе выстраивалась целая очередь. Но сколько бы ни было у бочки народу, очередь всегда расступалась, когда подъезжал к бочке на самодельной тележке безногий инвалид войны! А такие калеки были в каждом городе! Эти несчастные, получив пенсию, безнадёжно спивались! Собственных денег хватало ненадолго, но каждый мужик – молодой парень, или фронтовик считал себя обязанным поднести инвалиду кружечку, как бы искупая перед ним свои целые руки и ноги! Несколько таких самокатов подкатывали и к бочке Лёхи Тюльпанова.

Безногий пехотинец Сашка пьянел быстро и уже после двух кружек слезливо выкрикивал:
- Едрит-сковорда! Хоть бы одна нога осталась, а то обе…! –и в который уж раз начинал рассказывать нехитрую историю своего увечья, когда подорвался на мине.
- Кому я теперь нужен? Кому? Эх, едрит-сковорда! – плакал Сашка.

Тогда как Ванюша-танкист не рассказывал ничего, пил много и долго не хмелел. Но вся очередь знала, что Ванюшу с обгоревшими ногами вытащил из танка его экипаж – два друга, которые и сами угодили в госпиталь. И когда друзья: один – на костылях, а другой – без руки пришли к командиру в палату, Ванюша спросил:
- Почему вы не оставили меня в танке?

А ещё у Ванюши была жена. Они с Олей поженились незадолго до войны. Она заканчивала десятый класс, а он – танковое училище, и в день Олиного восемнадцатилетия они расписались – у Оли мама работала в ЗАГСе. И Оля после работы, где ждал её сын, домой не торопилась, а спешила к бочке. При Оле очередь пиво Ванюше не предлагала.

Жена Ванюши Оля чем-то Лехе Тюльпанову напоминала  Анюту-председательшу. Такие же губы, такая же высокая и гибкая, только глаза не васильковые, а тёмно-серые, как агат!

Увидев Олю, Ванюша, отталкиваясь от дороги, устремлялся навстречу. Она опускала руку ему на плечо, и он – на тележке, а она – на  своих двоих, отправлялись домой.

Как-то Леха Тюльпанов засмотрелся на Олю и кружку пивом наполнил покупателю доверху. Даже вся пена полилась через край.
- Всегда бы так! – заметил мужик. – А то вечно не доливаешь!
- Как это не доливаю? – возмутился Леха.
- Не доливаешь, не доливаешь! – зашумела очередь. - Никогда не ждёшь, чтобы пена осела, да и пиво частенько разбавляешь!

С тех пор Леха старался наполнить сразу несколько кружек и, когда пена оседала, доливал пиво. Но всё равно на безбедную жизнь хватало и оставалось. Пиво, оно ведь без пены не бывает!

И всё же однажды Лёху Тюльпанова очередь побила!

Всех безногих инвалидов – в прошлом фронтовиков – определили на работу в сапожную артель. Смастерили для них низенькие рабочие столики, каждому выдали по фартуку, и застучали они молоточками, подбивая каблучки и занимаясь мелким ремонтом. Но после работы их  всё равно тянула к себе бочка. Большинство из них так и не сумело найти себе место в послевоенной жизни.

В тот вечер, получив зарплату, и Сашка «едрит-сковорда», и Ванюша-танкист опять появились у бочки. Ванюша выложил Лехе деньги за пиво, отхлебнул глоток и поморщился:
- Мочой кислой торгуешь, а не пивом! – и, выплеснув остатки на хромовые Лёхины сапоги, отъехал на обочину.
- Я, что-ли его делаю? – огрызнулся Лёха. – Такое привезли!

И в это время увидел Олю, которая подходила к мужу. Леха осклабился, а сдержанный прежде Ванюша, перехватив его взгляд, предназначенный Оле, рванулся с места и, повернув к жене искажённое яростью лицо, закричал:
- Ну, чего ты всё ходишь за мной? Обрубок я! Понимаешь, обрубок! – и, отталкиваясь от земли кулаками, быстро покатил вперёд!

Оля закрыла лицо руками, а Леха Тюльпанов, ещё не успевший согнать с лица скабрезную ухмылку, получил кулаком в ухо и услышал:
- Не пялься, куда не след! Крыса обозная!

Не опомнившийся от первого удара, Лёха получил второй, третий. Стоявшие в очереди мужики лупили его со всех сторон: разбили нос, губы, били молча и остервенело, и тут раздался голос Ванюши, но не безногого калеки, а приказ командира:
- Всё, хватит! Лежачего не бьют! И неизвестно, чем бы закончилось побоище, не вернись во время Ванюша!

Леха Тюльпанов сел на землю и, обхватив голову руками, произнёс:
- За что, мужики?
- За дело! – выдохнул кто-то из очереди. И через несколько минут возле Лёхи Тюльпанова не осталось никого. А он сидел у бочки с расквашенным лицом, провожая взглядом Олю и Ванюшу. Леха понёс тогда убытки и выложил «свои кровные» за прокисшее пиво, слив его в канаву.

Какое-то время спустя бочка с пивом приказала «долго жить», и Леха пребрался в новое помещение – пивную. Открыть её торопились к 1 Мая, и торговое начальство при приёмке здания решало задачу – как назвать новое заведение?

- А давайте назовём «Очарованный странник» - предложил Тюльпанов. Он только что прочёл Лескова, поэтому добавил: - Каждый путник сможет зайти сюда перекусить, а заодно, и пивка выпить!
- Пусть будет «странник», только вывеску пиши сам! – согласился забегавшийся перед праздником директор.

Ну, Лёха и написал! Васильковой краской, как глаза председательши Анюты, выводил Лёха на белом фоне приглянувшееся название, потом залез на крышу и сам же его там укрепил!

Накануне праздника завод работу закончил пораньше, поэтому двери пивной, расположенной неподалёку, распахнулись уже в начале второго; а за стойкой в белом халате и колпаке стоял Лёха Тюльпанов и, ожидая первых посетителей, лелеял надежду, что звать его теперь будут «Игнатьичем»! Рабочий люд после смены не заставил себя ждать, только теперь завсегдатаи уже не толпились у стойки, а усаживались за столики. А чуть позже Тюльпанова вызвали на улицу, где стояла большая толпа и, показывая пальцами на вывеску, хохотала громко и заразительно; хохотала до слёз и до икоты!
- Ой, не могу! Едрит-сковорда! – хохотал на своей тележке инвалид Сашка.
- Ох, грамотеи! – вытирая от смеха слёзы, вторил ему Ванюша.

А Леха Тюльпанов тупо смотрел на вывеску, которая гласила: пивная «ОЧАРОВАННЫЙ СРАННИК» , и не видел в ней ничего смешного!

И хотя вывеску вскоре сняли, а начальство переименовало пивную в «ГОЛУБОЙ ДУНАЙ», в народе ещё долго звучало:
- Ты домой?
- Да нет, в «СРАННИК» зайду!

Леха же в пивной работал ещё долго и, помня тот урок возле бочки, никогда больше не обманывал фронтовиков, а Ванюше-танкисту, который уже без ста граммов обходиться не мог, случалось, наливал и без денег.

Но уже в первой половине пятидесятых страна сочла необходимым поместить инвалидов-колясочников в специальные дома, полагая, что своими увечьями они омрачают радость строителей коммунизма!

Жена Ванюши Оля не хотела расставаться с мужем и в дом тот его не отпускала, но Ванюша сам этого пожелал, где вскоре наложил на себя руки. А Оля получила письмо:
« - Ласточка моя ненаглядная! Разве я знал, что счастье моё с тобой будет таким коротким! Всего один довоенный месяц плоть моя любила твоё тело, а четыре года войны память ни на одну минуту не давала забыть тебя! Сколько я передумал: - Как вернусь домой, как мы славно жить будем. Сначала – втроём, потом – вчетвером, а может и впятером! А видишь, как всё вышло!
- Прости меня, Зоренька ясная! И спасибо, что все последние годы ты была со мной!

А Ваньке отец нужен – с руками, с ногами, с головой! Да и сама ты – сокровище бесценное! Присмотрись! И плакать обо мне долго не надо! Я бы уже давно исчез из твоей жизни, да при сыне не сумел! – Прости и прощай! – Иван».

После этого письма Оля поседела в одну ночь. Но всё равно Лёха Тюльпанов при встрече заглядывался на неё!

Он уже был степенным отцом семейства, достраивал собственный дом,  и за достижения в работе в какой-то год даже получил вымпел «Отличник советской торговли». А сыновьям говорил:
- Хватит, пожили в коммуналке! Все строятся, а мы что, хуже?

Тогда же и написал папа-Тюльпанов заявление в партию. В горторге всё прошло без сучка, без задоринки. Уже подходил к концу испытательный срок, и его пригласили на бюро горкома, где рекомендовавшие товарищи высказались, что Алексей Игнатьич Тюльпанов достоин высокого звания.

За столом среди мужчин находилась ещё молодая, но уже седая женщина – Оля, жена танкиста Ванюши. И когда секретарь горкома спросил:
- Ну, что, товарищи? Ещё есть вопросы к товарищу Тюльпанову? – седая женщина поднялась и тихо сказала:
- Если его примут в партию, то свой партийный билет я кладу перед Вами! – и, оставив красную книжку на столе у секретаря, не прощаясь, вышла из кабинета!

Её тихий голос прозвучал как выстрел, а для Тюльпанова – такой же пощёчиной, когда во время войны политрук прошептал ему:
- Па-ашёл вон!

Так и остался папа-Тюльпанов беспартийным, а вскоре ревизия обнаружила у него в пивной значительную сумму лишних денег.
- И как это я оплошал? – сокрушался папа-Тюльпанов. – Да, старею!

С прибыльной работой ему пришлось расстаться, а подросшим сыновьям своим объяснял:
- Ежели был бы партейным, глядишь, должностишку каку-нить и предложили бы, а так придётся в сторожа идти! И пошёл – на торговые склады!

Вскоре папа-Тюльпанов решил оформить себе пенсию, но не по старости, а военную. Обратился с запросом в Министерство Обороны, которое, пошукав в архивах, оповестило его справкой, что в апреле 45-го красноармеец А.И. Тюльпанов находился в госпитале по причине ранения пятки.

Врачи районной поликлиники, внимательно осмотрев ногу, все до единого пришли к выводу, что в мирное время пятка у Тюльпанова так и не выросла, подтвердив это справкой об инвалидности.

Именно тогда на инвалида войны Тюльпанова посыпались всевозможные житейские радости, распределяемые по спецталонам: справил сыновьям по полушубку; в дом новый – мебель  и бытовую технику; а на новенький «Запорожец», выданный бесплатно, оформил доверенность сыну.

В то время уже вся страна стояла в очередях, но папе-Тюльпанову не только дефицит, а также и носильные вещи полагались по талонам.

А однажды «подфартило» даже маме-Тюльпановой! В магазине не оказалось носок – то ли мало завезли, то ли Тюльпанов припозднился, а только продавщица, взглянув на талон, развела руками и огорошила его:
- Извините, носки уже закончились!

Тюльпанов возмутился:
- Значит, причитающиеся мне две пары носков ушли на сторону? Это что же вы себе думаете, милая девушка?

Продавщица думать не знала что, поэтому пригласила в отдел директора магазина. Подумав вместе, работники торговли предложили папе-Тюльпанову талон на носки отоварить колготками.

Тюльпанов нехотя согласился:
- Что ж поделаешь? Пусть будут колготки! – и принёс обновку жене.

Вечерами же, прикладываясь к пиву, которое сильно уважал с тех времён, когда по бидону приносил с работы, а на пену от него и домишко выстроил, папа-Тюльпанов говорил супруге:
- Хватит! Навоевался, наработался! Теперь и пожить можно!

А ночью, вспоминая давнюю любовь свою с синими глазами, ущипнув жену за жирный бок, недовольно сопел:
- Эк тебя развезло! Лежишь, как колода!

Жена сердилась и, стряхнув его с себя, отворачиваясь к стенке, обиженно пыхтела:
- Всё-то тебе мало! Уймись, кобель старый!

Соскользнув, как с горы, с дородной супружницы, неудовлетворенный Тюльпанов до утра грезил гибкой председательшей Анютой!

Любил папа-Тюльпанов посещать и продуктовые магазины, где для него очередь расступалась, т.к. во всех торговых точках висели таблички- «Инвалиды ВОВ обслужваются вне очереди». Поэтому Тюльпанов, держа в руке документ, всегда мог купить и мясо, и колбасу, да и другие, столь необходимые семейству инвалида, продукты.

Осечка произошла лишь однажды, когда, пробираясь с книжкой к прилавку, Тюльпанов услышал из очереди насмешливый женский голос:
- Посторонитесь! Дорогу инвалиду!

Желая достойно ответить на столь неуважительный возглас, Тюльпанов повернул голову и…встретился глазами с Олей – женой танкиста Ванюши, которая презрительно добавила:
- Это нам мяса может не хватить, а ему – положено!

Тюльпанов стушевался, руку с удостоверением убрал в карман, развернулся и через очередь полез к выходу.

Впрочем, последние десять лет своей жизни папа-Тюльпанов ежегодно посещал санатории, где ещё мог приударить за  молоденькой медсестрой, или официанткой в столовой и, рассыпаясь в любезностях, игриво восклицал:
- Ишь, какая попка! – не забывая при этом одаривать конфетами приглянувшихся дамочек. А возвратившись домой, интересовался у жены:
- Из школы, или техникума не звонили? Неужто забыли пригласить меня на встречу? А ведь должны были! Позвоню-ка я Сашке, пусть напомнит!
И звонил в горком партии младшему сыну.

А встречаясь со школьниками, много чего рассказывал о войне и о том ранении, которое на всю оставшуюся жизнь лишило его пятки! И уже в преклонном возрасте, преподав уроки житейской мудрости своим сыновьям, папа-Тюльпанов оставил сей грешный мир!

Сыновья папы-Тюльпанова  с малых лет наказы отца запомнили крепко.

Старший после учёбы остался в областном центре, где заведовал Потребкооперацией: а младший, закончив педвуз, вернулся в райцентр. Но в головы ребятишек «доброе и вечное сеял» недолго, а перебрался в горком партии инструктором сельхозотдела. Выезжал на «УАЗике» в колхозы и, как тот же «уполномоченный» из кинофильма про Анискина, интересовался:
- Сколько вспахали зяби? – с той лишь разницей, что ударение ставил правильно.
Как-то раз младший Тюльпанов в Октябрьские праздники стоял на трибуне и, махая флажком проходившим мимо горожанам, с ужасом обнаружил, что и он сам, и всё руководство горкома во время демонстрации стоят задом к постаменту, на котором возвышается Вождь мирового пролетариата!

Уже на следующий день младший Тюльпанов задыхающимся от волнения голосом вразумлял руководство:
- К товарищу Ленину все должны стоять лицом! А мы….?

Руководство схватилось за голову, трибуну в спешном порядке переместили на другую сторону площади, а Тюльпанову объявили благодарность и назначили зав.отделом!

Звёзд с неба братья не хватали, но спецпайки с маслом, а по праздникам – и с икрой – тот и другой имели!

А когда пришли другие времена, старший Тюльпанов за смехотворную сумму отхватил в собственность расположенный в живописном местечке профилакторий и, оборудовав там сауну, бассейн, а для любителей «из народа» и баньку «по-чёрному» - живёт, не тужит!

Младший же, благодаря связям, заведует то ли Фондом культуры, то ли Центром праздников; но тот, и другой желали бы оказаться у власти, поэтому усердно обслуживают любые Выборы; при этом, как флюгеры, всегда держат нос по ветру!
Пена – она ж везде пена; будь то пивная, или словесная, один хрен – не тонет!