Мой дядя Состен. Мопассан

Мой дядя Состен был вольнодумцем, каких много: вольнодумцем по глупости. По этой же причине есть много религиозных людей. Вид священника повергал его в непостижимую ярость: он показывал тому кулак, строил рожки и стучал по железу у себя за спиной, веря в приметы от дурного глаза. Но ведь когда речь идёт о слепых верованиях, не объяснимых разумом, надо признавать все их разновидности или не признавать никакие. Я, кто тоже является вольнодумцем, т.е. отвергает все догмы, придуманные из-за страха смерти, - я не гневаюсь, увидев храм, будь он католическим, апостольским, римским, протестантским, русским, греческим, буддистским, еврейским, мусульманским. К тому же, я отношусь к ним по-особенному, потому что могу объяснить их существование. Храм – это хвала неизвестному. Чем больше развивается мысль, чем меньше остаётся неизвестного, тем меньше становится храмов. Но вместо того, чтобы размещать в них кадила, я бы поставил там телескопы, микроскопы и электромашины. Вот и всё!
Мы с дядей отличаемся практически во всех взглядах. Он патриот, а я – нет, потому что патриотизм – это тоже разновидность религии. Это продукт войн.
Мой дядя был франкмасоном. Я же заявляю, что примыкать к этому течению – крайне глупо. Это моё мнение, и я его придерживаюсь. Что же касается того, исповедовать ли какую-нибудь религию, мне хватало обычной, классической религии моих предков.
Франкмасоны всего лишь имитируют повадки кюре. Их символ – треугольник вместо креста. У них есть церкви, которые называются «ложами», в которых процветает культ: шотландские, французские, восточные обычаи и такой вздор, что нельзя удержаться от смеха.
А чего они хотят? Спасти друг друга тем, что щекочут друг другу ладони? Я не вижу в этом ничего страшного. Они практикуют христианский принцип: «Спасайте друг друга». Единственная разница – в щекотке. Но стоит ли труда производить такие церемонии, чтобы одолжить кому-то 100 су? Религиозные люди, для которых милостыня и помощь – это обязательно, ставят в начале своих посланий две буквы: И.Х. Франкмасоны ставят три точки после своего имени. Они – товарищи, единомышленники, они стоят плечом к плечу.
Дядя отвечал мне: «Мы создаём новую религию взамен старой. Мы делаем вольнодумство оружием, которое свергнет клерикализм. Франкмасонство – это цитадель, которая вербует разрушителей божества».
Я протестовал: «Но, дядюшка (а про себя произносил: «старый хрен»), именно в этом я вас упрекаю. Вместо того, чтобы разрушать, вы устраиваете конкуренцию: от этого падает цена, вот и всё. И потом, если бы вы допускали в своей среде только вольнодумцев, я бы это понял, но вы принимаете всех. Ваша основная масса – католики, есть даже главы партий. Пий Девятый был франкмасоном, прежде чем стать Папой. Если вы называете цитаделью против клерикализма общество, созданное из подобных элементов, ваша цитадель слаба».
Тогда дядя подмигивал и добавлял: «Наше самое большое влияние – в политике. Мы медленно и верно подрываем монархию».
На этот раз я не выдерживал: «Ах, да! Вы хитры! Если вы скажете мне, что франкмасоны – это фабрика для выборов, я соглашусь; что это – машина, которая заставляет голосовать за кандидатов всех мастей, я не буду этого отрицать; что у них нет никакой другой функции, кроме как морочить голову простому народу и заставлять его идти на выборы, как солдат посылают в бой, я буду такого же мнения; что они полезны и даже необходимы для политических амбиций, потому что превращают каждого своего члена в избирателя, я воскликну: «Это ясно, как белый день!» Но если вы будете утверждать, что вы подрываете монархию, я рассмеюсь вам в лицо. Подумайте немного  об этой обширной и загадочной демократической ассоциации, во главе которой во Франции стоял принц Наполеон, во главе которой в Германии стоит наследный принц, в России – брат царя, которая составляет часть партии короля Гумберта и галльского принца. Подумайте о каждой коронованной башке на свете!»
Тогда дядя шептал мне на ухо: «Это правда, но все эти принцы служат нашим целям, без сомнения».
- А вы отвечаете им тем же, не так ли?
И я добавлял про себя: «Кучка идиотов!»
Надо было видеть, как дядюшка принимал франкмасона на ужин.
Вначале они загадочно трогали друг друга за руки, на что было смешно смотреть, и было видно, что они обмениваются множеством тайных пожатий. Когда я хотел рассердить дядю, я напоминал ему о том, как приветствуют друг друга собаки, и находил в этом много сходства с франкмасонами.
Затем дядюшка вёл своего гостя в угол, словно собирался сообщить важный секрет, и они совещались, обменивались взглядами, словно без конца повторяли: «Мы вместе! Мы заодно!»
Подумать только, на земле есть миллионы таких чудаков с этими ужимками! Я бы лучше стал иезуитом.

*
А в нашем городе и вправду был один старый иезуит, который был словно чёрная кошка для дяди. Каждый раз, когда дядюшка встречал его или просто замечал издали, он шептал: «Проклятье!» Затем, взяв меня за локоть, говорил мне на ухо: «Вот увидишь, этот негодяй однажды принесёт мне несчастье. Я это чувствую».
Мой дядя не ошибся. И вот как это случилось – по моей вине.
Приближалась Святая неделя. Тогда дядя задумал устроить пир в Страстную пятницу, настоящий пир с колбасой и сардельками. Я сопротивлялся изо всех сил и говорил: «Я буду есть мясо в этот день, как обычно, но один, у себя дома. Ваш демарш смешон. Зачем восставать против традиций? Чем вас смущает тот факт, что люди не едят мяса в пост?»
Но дядя не сдавался. Он пригласил трёх друзей в лучший ресторан города, и так как за всех платил он, я тоже не отказался участвовать в этом.
В 4 часа вечера мы заняли видные места в кафе «Пенелопа» - самом известном месте, где можно хорошо поесть, и дядюшка Состен громким голосом огласил меню.
В 6 часов мы сели за стол. В 10 часов вечера пиршество ещё продолжалось, и мы успели выпить уже 18 бутылок превосходного вина и 4 бутылки шампанского. Тогда дядя предложил сыграть в игру, которая называлась «угощение архиепископа». Перед собой выстраивали в ряд 6 рюмок, которые наполняли различными ликёрами, а потом их нужно было осушить по очереди, пока кто-то рядом считал до 20. Это было глупо, но дядюшка любил эту забаву.
В 11 часов он был пьян как колода. Пришлось положить его в карету, привести домой, уложить в постель, и уже можно было предсказать, что его протест против клерикальных обычаев обернётся ужасным несварением.
Когда я возвращался домой, тоже пьяный, но весёлый, мне в голову пришла озорная мысль, которая полностью удовлетворяла мой скептический инстинкт.
Я поправил галстук, напустил на себя встревоженный вид и начал изо всех сил трезвонить в дверь старого иезуита. Он был глух; пришлось подождать. Но когда я начал колотить в дверь ногой, он показался в окне в спальном чепце и спросил: «Кто там? Что вам нужно?»
Я закричал: «Скорей, скорей, святой отец, откройте! Вы нужны тяжелобольному!»
Бедный старик живо натянул брюки и спустился без сутаны. Я задыхающимся голосом рассказал ему, что мой дядя-вольнодумец, поражённый внезапной болезнью, очень испугался смерти и захотел видеть иезуита, поговорить с ним, спросить совета, лучше узнать его веру, приблизиться к Церкви и, конечно, исповедаться и причаститься, чтобы умереть с миром.
Я добавил с беспокойством: «Он этого желает, в конце концов. Если это не принесёт ему добра, то не причинит и зла, по крайней мере».
Старый иезуит дрожал от волнения и сказал мне: «Подождите минутку, я иду». Но я добавил: «Простите, святой отец, я не буду вас сопровождать, мне не позволяют убеждения. Я даже отказывался идти за вами, и я прошу вас не говорить дяде о том, что вы видели меня. Скажите, что узнали о болезни дяди из какого-то божественного откровения».
Старичок согласился и пошёл быстрым шагом к дяде Состену. Служанка немедленно открыла дверь, и я увидел, как чёрная сутана исчезла в крепости свободной мысли.
Я спрятался за соседней дверью и ждал. Если бы дядя был в порядке, он убил бы иезуита, но он не мог пошевелить рукой, и я спрашивал себя с большим весельем, какая невероятная сцена разыграется между двумя противниками? Какая борьба? Какое объяснение? Какое изумление? Какая неразбериха? И какой будет развязка этой безвыходной ситуации, которую возмущение дядюшки сделает ещё трагичнее?
Я надорвал себе бока от тихого смеха и повторял шёпотом: «Вот это шутка!»
Однако холодало, а я заметил, что иезуит до сих пор не вышел. Я сказал себе: «У них происходит объяснение».
Прошёл час, два, три. Священник не показывался. Что произошло? Не умер ли дядя при виде святого отца? Не убил ли старика в сутане? Или они пожрали друг друга? Последнее предположение казалось мне маловероятным, потому что дядя в тогдашнем его состоянии не смог бы проглотить ни крошки пищи. Занимался день.
Встревоженный, не осмеливаясь войти в дом к дяде, я вспомнил, что один из моих друзей живёт напротив. Я пошёл к нему, всё рассказал, заставив его смеяться, и занял место у окна.
В 9 часов он сменил меня, и я немного поспал. В 2 часа мы опять поменялись местами. Мы были невероятно встревожены.
В 6 часов иезуит вышел из дома спокойным шагом, с довольным видом, и важно удалился.
Тогда я робко и пристыженно позвонил в дядюшкину дверь. Служанка открыла. Я не осмеливался расспрашивать и пошёл к дяде, не говоря ни слова.
Дядюшка Состен лежал на кровати – бледный, измученный, с погасшим взглядом, с повисшими руками. Маленькая иконка была приколота булавкой к занавеске.
В комнате сильно пахло рвотой.
Я спросил: «Дядюшка, вам плохо?»
Он ответил слабым голосом: «О, дитя моё, я был очень болен, я чуть не умер».
- Как так, дядюшка?
- Не знаю, но это удивительно. А самое странное – это отец иезуит, который приходил ко мне. Ты его знаешь: это тот славный человек, которого я не мог терпеть, но у него случилось озарение о моей болезни, и он пришёл.
Мне страшно захотелось расхохотаться. Я спросил: «В самом деле?»
- Да, он приходил. Он услышал голос, который повелел ему встать и прийти, потому что я был на грани смерти. Это было откровение.
Я притворился, будто чихнул, чтобы скрыть смех. Мне хотелось кататься по полу, настолько мне было смешно.
Через минуту я продолжил возмущённым тоном, превозмогая смех: «И вы приняли его, дядя? Вы, вольнодумец? Вы, франкмасон? Вы не вышвырнули его на улицу?»
Он казался смущённым и пролепетал: «Послушай, это так удивительно, это просто чудо! К тому же, он говорил о моём отце. Он раньше знал его».
- Знал вашего отца, дядюшка?
- Да, он так сказал.
- Но этого мало, чтобы принять иезуита у себя дома.
- Я знаю, но я был так болен! Он был так внимателен ко мне, так заботлив всю ночь. Он меня спас. Это люди – немного врачи.
- Ах, так он ухаживал за вами всю ночь? Но что он делал потом? Ведь вы сказали, что он только что вышел отсюда.
- Да, правильно. Так как он превосходно проявил себя, я пригласил его отобедать со мной. Он ел здесь, у моей кровати, на маленьком столике, пока я пил чай.
- И… он ел мясо?
Дядя сделал оскорблённое движение, словно я сказал грубую бестактность, и ответил:
- Не шути, Гастон, это неуместно. Этот человек был более предан мне в этой ситуации, чем если бы был моим родственником. Я понимаю, что надо  уважать убеждения.
Я был сражён, но сказал, тем не менее: «Очень хорошо, дядюшка. А что вы делали после обеда?»
- Сыграли партию в безик, затем он читал требник, а я – книжечку, которую он принёс. Вовсе не дурно написано.
- Религиозную книжечку, дядя?
- И да, и нет. Скорее, нет. Это история их миссионерства в Центральной Африке. Скорее, книга о путешествиях и приключениях. Я узнал много интересного об этих людях.
Я начал находить, что шутка зашла слишком далеко. Я встал: «Прощайте, дядюшка. Я вижу, что вы решили сменить франкмасонство на религию. Вы – ренегат».
Он опять смутился и прошептал: «Но религия – это форма франкмасонства».
Я спросил: «А когда он вернётся?» Дядя пролепетал: «Я… не знаю… завтра, может быть… это не точно».
Я вышел в полном ошеломлении.
Моя шутка обернулась не так, как я рассчитывал! Дядя радикально сменил убеждения. До сих пор меня это мало волновало. Клерикал или франкмасон – мне это было без разницы. Но самое плохое в том, что он хочет теперь переписать завещание и сделать наследником не меня, а отца иезуита.

12 августа 1882
(Переведено 6 октября 2017)