На ковре у Первого

На ковре у «Первого»
                рассказ

Для Семена Малькова, председателя колхоза «Путь к коммунизму», вызов к первому секретарю райкома не сулил ничего хорошего. Грехов у председателя вполне хватало, для незамедлительного снятия с должности, и попутного лишения партбилета.

Еще с вечера жена Семена приготовила обычный «презент» в виде банки соленых огурцов, маринованных помидор, увесистого куска сала… Семен понимал, что это подношения не снизит «градус» ожидаемого разноса, но традицию следовало соблюдать. Тем более «первый» любит поесть настоящей деревенской пищи и никогда такого рода «презенты» не отвергал, за исключением случаев, когда вызываемый подлежал беспощадному разжалованию. Сейчас Семен только об этом и думал: что его ждет, в очередной раз предупредят, объявят строгача… или все, конец его председательству, и назад он уже приедет бригадиром или вообще рядовым колхозником? Последний вариант означал, что вместе с должностью его лишат и партбилета.

Семен в уме «перебрал» все свои предыдущие такого рода вызовы, или что знал о таковых своих коллег, председателей других колхозов. Вспоминал, за что они «горели». Снимали в основном за неуемное воровство, или чрезмерное пьянство самого председателя, а также за полный развал дел в колхозе. Нет, за это снять Семена не могли, здесь у него все было более или менее. С колхозных «закромов» в свои личные он брал по божески, не зарывался. А кто ж не берет? Главное меру знать, а Семен ее знал, как и насчет выпивки. С выполнением плана тоже было относительно неплохо – не передовик, но и в отстающих не значится его колхоз. Очевидная слабость Семена, это его взаимоотношения с колхозниками.

C подчинёнными Семен, что называется, не церемонился, частенько бывал груб, несдержан, не чурался оскорблений и даже рукоприкладства. И опять, разве он один такой? Редкий председатель не материл бригадиров и рядовых колхозников. Морды бьют, конечно, не все, но и таких немало. Другое дело, что те мордобойцы, как правило, потом умеют повиниться, загладить свою несдержанность, дать пострадавшему какую-нибудь поблажку за ту же зуботычину, или просто подойти и сказать: не держи, брат, зла просто должность у меня такая. Вот этого Семен не то, что не умел, просто не мог. Просить прощения у нижестоящих! Ему легче было палец себе отрубить. Он почти не сомневался, что его вызывают по жалобе кого-то из колхозников, а то и сразу нескольких. Первый практиковал такой метод, копил подобные жалобы в специальных папках, а как «чаша переполнялась», вот так вызывал «на вздрючку». И тут уже все зависело от того нужен был данный проштрафившийся председатель или какой другой чиновник  на данной должности Первому, или нет. Если нужен, он на ту жалобу не особо горячо отреагирует, объявит самое большее строгача и дальше отправит работать. А вот если не нужен… Тут даже самая незначительная писулька от бабки-пенсионерки будет подана как политическое дело и тот же председатель незамедлительно полетит с должности.

Вот и сейчас сидит Семен на переднем сиденье своего УАЗа и гадает, как оно там повернется, нужен он еще Первому или нет. Уже десять лет рулит Семен колхозом, а Первый на своем посту еще больше. За эти годы сколько претензий к Семену накопилось – не счесть. Может, решил, что слишком долго он в председателях ходит, не имея при этом соответствующего образования, да и немолод уже. С другой стороны, что такое десять лет? В районе есть председатели, которые и по тридцать лет сидят на своих хлебных насестах. Уже давно в пенсионном возрасте, а все держатся за должности. А Семену всего-то сорок два года, ему еще командовать и командовать… то есть работать…

Шофер, племянник Малькова, видя переживания вельможного дяди, молча крутил баранку, боясь даже словом нарушить тревожные размышления. Так они доехали до райцентра и вырулили к двухэтажному зданию, увенчанному красным знаменем. Семен не сразу вышел из машины. С минуту он словно собирался с духом, затем решительно открыл дверцу.

- Ни пуха, ни пера, дядя Семен,- пожелал ему вслед удачи племянник.

Мальков в ответ лишь раздраженно махнул свободной, не занятой мешком, рукой. Стоящий на «вахте» милиционер мешок досматривать не стал, как и не потребовал предъявить документы – он знал всех местных председателей в лицо, особенно давно уже «сидевших» на своих должностях. Семен проследовал на второй этаж, дошел до приемной Первого. Пока шел его прошиб пот, хоть в здании было совсем не жарко. Чтобы унять волнение, он потоптался перед дверью, обтянутой черной кожей, перехватил мешок из одной руки в другую, отер пот со лба, и только после этого осторожно приоткрыл дверь…
Он ожидал увидеть в приемной никак не менее пяти-семи, ну самое малое трех-четырех человек, ожидающих приема. Чем больше очередь, тем сильнее Первый «разрядится» на предыдущих вызванных и Бог даст, на него останется не много желчи, ругательств… кулачных ударов. Да-да, Первый, мужик и в свои сорок семь крепкий и при случае «учил» подчиненных и таким образом… Но сейчас во вместительной комнате со столом секретарши и скамьями для посетителей, где в «урожайные» дни помешалось до двух десятков человек… Приемная была совершенно пуста, если не считать пожилой секретарши, занятой своим обычным делом – стучащей на печатной машинке.
 
«Неужели меня одного вызвали!?» От этой мысли душа у Семена сразу опустилась от уровня груди значительно ниже, вызвав невольный спазм в области желудка. «Все, на этот раз не пронесет, кранты, снимать будут!»  Вид посетителя, не решающегося переступить порог, не мог не привлечь внимания секретарши.

- Товарищ Мальков, что же вы встали? Проходите, Тимофей Николаевич вас ждет.

Слова секретарши прозвучали официально-равнодушно, разве что в тоне проскользнуло некое удивление его топтанием в дверях. Так что Семен и здесь не уловил ни малейшего намека на причину его вызова, хотя секретарша обычно была в курсе всего творящегося в райкоме. Мальков вымучил дежурную улыбку и, наконец, переступил порог приемной, держа в одной руке кепку в другой мешок с «презентом».

- Здравствуйте Татьяна Афанасьевна. К Тимофею Николаевичу, значит, можно?- поздоровался и вроде как уточнил то, что и так только что узнал Семен.

- Ну, да, конечно, я же вам сказала, проходите. Тимофей Николаевич велел, как только вы появитесь, немедленно к нему,- на этот раз уже с легким раздражением секретарша как бы поторопила недогадливого председателя.

Несколько шагов по приемной до двери собственно кабинета Первого Семен сделал так будто его ноги налились свинцом. Со стороны он смотрелся комично – рослый плечистый мужик с характерной внешностью сельского начальника, с мешком в одной руке, кепкой в другой, идущий словно по одновременно и скользкому и тонкому льду, ежесекундно боявшийся и упасть на этот лед, и провалится сквозь него. Наконец он переложил кепку в ту же руку, в которой держал   мешок и осторожно потянул за ручку самой страшной сейчас для него двери…

Первый разговаривал по телефону и, судя по всему, говорил с «областью». Это можно было предположить по содержанию и тону разговора. По всему руководитель района что-то «выбивал», но делал это крайне вежливо, корректно, не повышая голоса. И вновь Семен застыл на пороге со своим мешком, не решаясь его переступить и помешать важному разговору. Первый сам обратил внимание на стоявшего в дверях Семена. Не отрываясь от трубки, он махнул ему рукой - заходи. Махнул небрежно, буднично и у Семена затеплилась надежда: если бы снимал, не так бы приглашал в кабинет. Мальков зашел осторожно, бесшумно, по-кошачьи, остановился в торце стола, за которым обычно располагались «замы» Первого. Два стола образовывали букву «Т». За «горизонтальным» сидел сам Первый, а вот за «вертикальным» по обе стороны его заместители. А вот в торце то было «лобное» место, куда помещали «обвиняемых» из числа председателей колхозов, директоров предприятий и прочих руководителей среднего районного звена. Не один раз и Семен побывал на том «лобном» месте. И сейчас он привычно прошел на «свое» место в торце вертикального стола, опустил мешок к ноге и с виноватым видом потупился, теребя в руках кепку. Он всем видом показывал, что готов принять любое наказание, которому подвергнет его родная власть в лице первого секретаря райкома.

Таким образом Семен простоял пять-десять минут, пока Первый продолжал говорить по телефону. Результатом разговора, похоже, районный владыка остался доволен. Во всяком случае клал трубку он с выражением полного удовлетворения. Но едва Первый перевел взор на стоявшего  перед ним и мявшего в руках кепку Семена, довольная мина исчезла с его лица и ее место моментально заняла «руководящая» жесткая официальная маска.

- Ну что, Мальков, догадываешься зачем я тебя вызвал?- Первый зловеще усмехнулся, сузив свои глаза в соответствующем прищуре.

Настроение Семена вновь поплохело, ибо начало не сулило ничего хорошего. Угадать причину вызова, вернее то, кто и за что на него нажаловался, он по-прежнему не мог и ничего не оставалось, как «преданно пожирать глазами начальство» и молчать. Впрочем, Первый и не хотел испытывать догадливость председателя. Цель его вопроса была иной – сразу нагнать страху. И по жалкой, вымученной улыбке председателя было ясно - вопрос достиг цели.

- Знаешь, сколько у меня на тебя жалоб накопилось и анонимных и с подписями?-  Первый эффектно выдернул один из ящиков своего письменного стола и достал оттуда пухлую синюю картонную папку и увесисто бросил ее на стол.- Я уж и так и эдак сколько раз предупреждал тебя: будь к людям помягче, повежливей. Думал, дойдет до тебя. Вроде уж опыта должен набраться, научится с людьми работать, а на тебя все одно и пишут и пишут. И всегда одно и то же, грубость матерщина, рукоприкладство. Ты бы хоть с бабами научился разговаривать, не все они терпят, когда их по матери поносят. А у тебя все едино, что с мужиком, что с бабой разговариваешь без различий, стариков, вон, тоже оскорбляешь. И с рукоприкладством… Одно дело когда по морде пьянь какую врезал, что на работу опаздывает регулярно, или бригадира нерадивого, кладовщика который со склада прет домой. Это понятно, но ты же бьешь всех без разбора…

Первый говорил, а Семен лихорадочно размышлял. Все перечисленное было, в общем, обычным делом в практике многих председателей и явно не из-за этого его вызвали. Значит, было что-то из ряда вон выходящее.  Семен думал, но ничего не приходило в голову. Оставалось смиренно слушать «дежурные» второстепенные упреки, пока Первый сам не объявит, где же председателя угораздило «проколоться» по настоящему.

Первый, наблюдая муки размышлений на лице Семена, окончательно удовлетворился произведенным на него воздействием и продолжил в своем фирменном стиле:

- Что, даже не догадываешься, к чему я веду речь!? Вот в этом вся твоя сущность Мальков. Тут про тебя знаешь, что пишут? Не человек, а цепной пес, с людьми не разговаривает, а лает как собака…

И эти слова Первого не прояснили сознания Семена. Что же, в конце-концов за жалоба в этой папке спровоцировала вызов  на «ковер», и насколько она опасна. Первый, наконец, решил дать подсказку:

- Ты за собой не замечал, что в последнее время стал слишком много не по делу хлестать языком? Не помнишь, что ты там этой весной наговорил ученикам вашей сельской школы?

Мозги Семена заработали на «максимальных оборотах» - что же такого крамольного мог он сказать пару месяцев назад в их школе-восьмилетке. У него была отличная память. Он даже помнил такие мелочи, как за что и когда его бригадиры наказывали рядовых колхозников. Но сейчас он почему-то почти ничего не мог вспомнить. Да в мае, незадолго до окончания учебного года он посещал школу, чтобы прикинуть стоимость ремонта школьного здания – директор школы буквально замучил его своими стенаниями. Но что он там такого наговорил… этого Семен хоть убей вспомнить не мог. У него была такая способность, то что ему не казалось заслуживающим внимания, он вчистую стирал из своей памяти, чтобы не засорять голову ненужной информацией. Видимо стер и эту, не посчитав важным то что ляпнул, видимо, сгоряча, не подумав. Сейчас же он вспомнил только то, что перед этим посещением распил бутылку коньяка с заезжим снабженцем из области, и в школу пошел слегка навеселе. Видимо, данное обстоятельство и спровоцировало его на какое-то неосторожное высказывание. Но какое? Неужто, он позволил себе какое-то неосторожное политическое заявление, а кто-то тут же донес!? Директор школы вполне мог – еще тот вражина. Но что, что могло сорваться с его языка?... Нет, про Брежнева он ничего не мог ляпнуть даже спьяну… Как ни собирал морщины на лбу, как не шевелил желваками своего обветренного лица Мальков – ничего не мог вспомнить.

- Ты что тогда в школу поддатый приходил?- с мрачной усмешкой задал еще один «наводящий» вопрос Первый.

« Все, попал, точно это директор настучал, что я тогда выпивший приходил»,- запаниковал, было, Семен, но тут же усилием воли взял себя в руки:

- Никак нет, Тимофей Николаевич, как же я мог в школу к детям идти выпивши.

- Тогда я вообще не пойму, как мог ты, председатель колхоза, коммунист, находясь в твердом уме и памяти, трезвый и заявлять такие вещи!?

«Так значит то, что я был выпивши Первый не знает»,- чуть воспрял духом Семен, продолжая усиленно вспоминать, тот день и что же он брякнул такого чего бы на трезвую голову никогда себе не позволил. Но, увы, нужную именно сейчас информацию он стер из памяти без остатка.

- И в самом деле не помнишь?- уже с изумлением вопрошал Первый.- Наверное, все ж таки поддатый был, раз собственных слов вспомнить не можешь.

Первый не спеша встал из-за стола и тяжелой походкой пошел к Семену. «Бить будет»,- с облегчением предвосхитил действия Первого Семен. Это означало, что  его наверняка снимать не будут. Обычно, когда снимали какое-то должностное лицо Первый его не «учил», то есть не бил. Ибо сам факт снятия с какой-нибудь хлебной должности был куда катастрофичнее любого «зубодробительного и скулловорота». Семен ждал удара вытянувшись по стойке смирно и  лишь его подбородок слегка дрожал. Удар последовал под глаз. Первый бил с небольшого замаха, в основном силой плеча, не вкладываясь всем весом. Но плечи у него были мощные и иной раз не слишком крепкие «ученики» не могли устоять на ногах. Семен устоял, лишь качнулся назад, но тут же вновь выпрямился, преданно, с благодарностью глядя на «учителя». Первый, убедившись в полной покорности подчиненного, заговорил зло, сузив глаза в соответствующем прищуре:

- Сколько раз и тебе и другим говорил: не пейте, гады, в рабочее время!  А уж если выпил, так головы не теряй и за языком следи. Как тебе вообще в голову могло прийти сказать на людях, что хорошо бы было, если все нынешние ученики вашей школы никуда из деревни не уехали, так и остались в колхозе. И еще, что хорошо бы как при Сталине вновь отобрать у колхозников паспорта. Ты что же, вновь собираешься ввести крепостное право!?

Тут вновь из глаз Семена посыпались искры – Первый ударил его под второй глаз. И именно этот удар позволил Семену, наконец, отчетливо вспомнить, что произошло тогда, во время злополучного визита в школу…

2   


После совместного распития коньяка со снабженцем, Семен вообще не собирался никуда идти из здания правления. До обеда оставалось где-то часа полтора, и он все это время решил и носа не высовывать из своего кабинета, чтобы никто не почуял от  него перегара. Ну,  а дома за обедом он бы перебил коньячный запах борщом, чесноком и вновь бы вышел на работу свежим как огурец. Но до обеда спокойно досидеть не дали. Позвонил директор школы и напомнил, что Семен обещал зайти в школу, чтобы согласовать на месте стоимость предстоящего ремонта. Семен, было, отмахнулся, хотел перенести это нервотрепное дело. Но директор звонил ему по данному поводу уже не впервые и всякий раз председатель вот так же отмахивался, ссылаясь на более важные и неотложные дела. Потому очередная председательская «отмашка» буквально взорвала школьного директора:

- Сколько можно кормить меня обещаниями!? Скоро уже месяц, как я вас уговариваю, хотя бы на пятнадцать минут заглянуть в школу, посмотреть, наконец, в каких условиях учатся дети и работают учителя! Любому терпению есть предел. Все, я звоню в РОНО и официально докладываю, что колхоз отказывается ремонтировать школу…

Если бы директор сдержал свое обещание… Это сулило председателю немало лишней головной боли. Потому Семен, забыв про свое не вполне рабочее состояние, тут же подхватился и чуть не бегом поспешил в школу, дабы директор не успел осуществить свою угрозу. Бежать было недалеко: между правлением, построенном на фундаменте снесенной в тридцатые годы церкви и школой, располагавшейся, в свою очередь, на фундаменте еще раньше снесенного помещичьего дома, было не более сотни метров. Отношения между председателем и директором и без того сложились напряженные. Назначенный чуть более года назад еще относительно молодой директор частенько пытался качать права. Семен, время от  времени давал ему понять, кто на этой земле хозяин, особенно зимой, когда именно от него зависело снабжение прежде всего дровами учительских домов. Таким же образом держать на голодном топливном пайке саму школу Семен не мог, то было слишком рискованно, потом там же училась и его собственная дочь.

И в тот майский день разговор начался на повышенных тонах. Директор опять стал обвинять председателя в невыполнении своих обещаний. «Подогретый» председатель не остался в долгу. Правда директор довольно быстро остыл, ибо смекнул, что если продолжать ругаться, то до разговора о школьном ремонте дело может вообще не дойти. Он предложил пройтись по классам и прочим школьным помещениям. Пошли. В школе еще шли уроки, а директор, не стесняясь учителей и учеников буквально тыкал носом председателя в подгнившие полы, отсыревшие углы, рассохшиеся оконные рамы, дождевые разводы на потолке… В восьмом, так называемом выпускном классе, директор явно сыграл на публику, то есть на учеников и учительницу произнеся возвышенную тираду:

- Школа, это храм знаний. Эти знания мы, педагоги должны донести до своих учеников, но как это сделать, если нас осенью заливает, зимой дует из щелей, как с окон, так и с пола. И дети и учителя часто простужаются, болеют. Потому многие способные дети после нашей школы не хотят продолжать учебу в девятом и десятом классах, в райцентровском интернате. А те кто едут поступать в техникумы часто не могут выдержать вступительных экзаменов…

И надо же такому случиться, что-то тут ударило в хмельную голову председателя и в ответ на ту пламенную речь, он взял и сказал:

- Вот и хорошо, нечего делать, ни в техникумах, ни в интернатах. Восьми классов вполне достаточно. Вот у меня всего-то семилетка за плечами, а все одно в председатели вышел. И вообще, лучше будет если никто никуда отсюда не поедет, а то лет через десять в колхозе некому работать будет. Вот при Сталине…

Сказал Семен и как-то не придал своим словам особого значения, еще посмеялся, вроде бы пошутил. Тем более тут же они с директором стали прикидывать объем работ и приблизительную стоимость ремонта. Так что слова те, как бы невзначай, не всерьез сорвавшиеся с языка председателя, тут же им были напрочь забыты. Даже директор довольный тем, что председатель наконец-то снизошел до школы, не заострил внимания на них, тоже посчитав их хоть и неуклюжей, но шуткой… На те слова обратила внимания одна из учениц того самого восьмого класса, круглая отличница. Она их запомнила и, придя домой, все слово в слово передала своей матери. Ну, а та взяла и накатала письмо в райком. Да ладно бы, если с одной своей подписью, втихаря она обошла родителей других учеников того класса. В общем, получилась уже коллективная жалоба, которую Первый уже никак не мог просто положить в папку «до кучи» без немедленной реакции на нее…


- Ты что же сука делаешь!? Ты же словами своими дискредитируешь всю Советскую Власть, которая тебя, дурака, выдвинула на ответственный пост, колхозом руководить. Ты кто, советский руководитель, или царский помещик, который волен распоряжаться своими крепостными как хочет!? Ишь какой барин, никого он отсюда не выпустит! Для чего в семнадцатом году революцию делали и всех бар повышвыривали, чтобы вместо них новые, вроде тебя объявились!?

Первый ходил по кабинету и вроде бы возмущенно выговаривал Семену, а тот… Семен внешне подобострастно тянулся, руки по швам, поворачивался как флюгер в зависимости от перемещений Первого… Но прежний страх у председателя полностью улетучился. Уже после зуботычин Мальков не сомневался – снимать его не будут. А теперь он понял, что и партийного и служебного выговоров ему не объявят. Почему? Да потому, что Первый никогда не решится «вынести из избы», то есть со своего района, на всеобщее обозрение такого рода «сор». Нет, не помещичьи замашки председателя возмутили Первого. У кого из районного руководство рыло не в таком «пуху»? А то, что председатель спровоцировал такое письмо своей несдержанной болтовней и даже не смог его отследить. Потому то, что происходило в кабинете первого секретаря райкома, напоминало некую игру. Первый вроде бы всерьез распекал председателя, а на самом деле все было как бы понарошку. Все его высокопарные воспитательные фразы имели единый подтекст: следи за языком и более такого на людях себе не позволяй. А замашки… Да, зачем тогда вообще во власть в начальство выбиваться, преодолевая на этом скользком пути массу препонов? Разве не для того чтобы той властью насладиться, то есть председатель для того становится на должность, чтобы жить примерно, как при царе жили на селе помещики. Для того и вся высшая советская номенклатура рвалась во власть, чтобы жить как жили те же царские сановники. И Первый барствует и мзду берет и соответственно в область мзду везет, а оттуда выше, в Москву. А рабочие, колхозники, учителя, врачи … как их не назови: рабочим классом, колхозным крестьянством, трудовой интеллигенцией, они выполняют те же функции, которые до революции выполняли крепостные крестьяне, фабричные рабочие, разночинная интеллигенция. Все как было, так и осталось: кто на верху, командует и живет в удовольствие, кто внизу –  тяжело работает, мучается. Так было, так есть, так всегда будет. Вот только вслух про то говорить не надо, чтобы те, кто сейчас внизу не догадались о том, что их положение почти такое же как их крепостных предков, только баре сменились.


- В общем так, Мальков, делай что хочешь, хоть в ноги тем кто подписал эту жалобу падай, говори, что в райкоме тебя пропесочили, что дети тебя не так поняли, что никого в колхозе ты держать не собираешься. Ты меня понял!? Не замнешь этого дела – пеняй на себя, больше предупреждать не буду!- строго свел свои брови Первый, продолжая буравить Семена взглядом.

Чувство облегчения, тем не менее, уже охватило все существо Семена: он остается на должности, остается членом КПСС. А это значит, что ему не придется, как простому колхознику брать в руки косу или вилы и идти вкалывать. Нет, это на него как и на Первого и прочих начальников будут работать те кто с косами, вилами, граблями, подойниками. А также это значит, что его подрастающая дочка-хорошистка после восьмого класса пойдет в интернат не как другие девятиклассники. Он договорится с директором интерната, «подмажет», начальник с начальником всегда договорятся, и она получит после окончания десятого класса аттестат с отличными оценками, то есть станет медалисткой. Ну, что директору стоит озадачить учителей слегка натянуть оценки хорошистки до отличницы. А с медалью в ВУЗе всего один предмет сдавать. А один предмет это не три или четыре, его можно назубок вызубрить и поступить в престижный московский ВУЗ. Таких примеров немало. Вон один председатель со Ставрополья своему сыну,  не только медаль школьную, орден сумел «сделать». С той медалью и тем орденом тот сын аж в МГУ на самый престижный факультет поступил, а сейчас уже до первого секретаря обкома дошел, вот те и сын председателя.

Семен на все был готов ради своих потомков, а для этого надо удержаться в председателях, помещиках, советских дворянах, удержаться во чтобы то ни стало…