Онкология. Неделя вторая

Вторая неделя началась с подготовки Анатолия к операции. Он сходил в душ, выбрил «растительность» на приличных и «неприличных» местах и сделал самую ответственную, но самую неприятную процедуру  - очищение кишечника. Перед этим он два дня не ел. Хотя, назвать питанием мизерное потребление диетических продуктов – большая натяжка. Для нас это была пытка, а не питание. Но, так или иначе, промывать кишечник надо было до чистой воды. Поэтому процедура эта повторялась  неоднократно. После очередного сеанса промывания, медсестра проводила Толика в палату. Он обессиленный падал на кровать, стонал и говорил, что больше он туда не пойдет. Но проходило пол часа, в палату заходила медсестра с лечащим врачом, они поднимали его с койки и вели в процедурную. И так полдня – до чистой воды. На следующее утро в половине девятого в палату вошли санитары. Они молча ,привычными движениями, выдвинули кровать вместе с Толиком и покатили в операционную. Мы остались в тревожном ожидании: привезут ли Анатолия в палату или прикатят пустую койку, а его отвезут в другой коляске в другое место. Так как реанимации в онкоцентре не было, то пути было два: или назад в палату, или ногами вперед – в морг.
 
Я посмотрел на часы, и время ожидания пошло. За неделю пребывания в клинике, я изучил расписание работы хирурга. И по времени мог определить, какой сложности была операция и как удачно для пациента она прошла. Самые простые операции были по удалению бородавок и прочих новообразований на коже. Длились они недолго и пациентов быстро выписывали. Операция Анатолия была средней тяжести, и по моим расчетам должна была длиться 5-6 часов. Поэтому я к 9 (начало операции) прибавил 6, и получалось 15, т.е. в 3 часа по полудню его должны привезти на той же койке с колесиками в палату. Это в том случае если все пойдет гладко, без «сюрпризов». А «сюрпризы» случаются разные. Самый страшный «сюрприз»: это когда хирург вскрывает место опухоли на теле больного и видит, что помочь он уже ни чем не сможет. Тогда он снова зашивает и отправляет больного «лечиться» по месту жительства. Такая «операция» длится 1,5-2 часа. Больному говорят, что все прошло хорошо, а правду говорят только его близким. Те, пряча слезы и кривя подобие улыбки на лице, забирают «прооперированного» домой; долечивать вниманием и заботой. Это как говорится «сюрпризы» по профилю, но чаще бывают – по обстоятельствам, и для каждого больного они индивидуальны. Предугадать их практически невозможно. Так было и с Анатолием, прошло более 2-х часов, я облегченно вздохнул. Значит все идет по плану: опухоль удаляют и в 15-16 часов его привезут в палату.
 
После обеда, как обычно пошел во двор на свою скамейку. На скамейке, что напротив, увидел мать Анатолия. Хотел подойти, но взглянув на нее поближе, передумал. Она словно окаменела: никого не видела, ничего не слышала, смотрела в одну сторону – на дорожку в морг, словно ожидая, что вот-вот по ней покатят коляску, покрытую белой простынею,  она бросится к ней, сорвет простынь и увидит своего сына. Мне стало не по себе, и я ушел в палату.
Но тяжелое настроение было и здесь. Все молчали, и каждый думал о своем, но ждали одного: когда же привезут Анатолия. Я задремал, а когда проснулся, сразу посмотрел на часы: без четверти 16, Толик должен быть в палате, но там где стояла его койка - было пусто. Больных никого не было. Тишина и одиночество нагнетали тяжелые мысли потому, что оставался вариант последний: болезнь слишком запущенна и хирург это видит, но на него давят, и требуют, чтобы он сделал все возможное и невозможное. Он оперирует на грани возможного, но пациент умирает прямо на операционном столе, и последствия самые тяжкие: «всех собак» вешают на хирурга… .

Наконец в коридоре послышался шум, я взглянул на часы – без четверти 17. Две створки двери распахнулись, и медсестра с помощью моих соседей по палате стала протискивать койку на свободное место. На ней лежал Толик: с белым лицом и без чувств. Он не подавал никаких признаков жизни. И первое, что пришло мне в голову – умер. Но зачем же его привезли в палату? Обычно в таких случаях привозят пустую койку, и то на следующий день, когда поступит новый больной. Ситуация еще более обострилась, когда в палату вошли- хирург и мать Толика. Мать была все в том же состоянии, в котором я ее видел на скамейке: окаменевшее лицо и взгляд немигающих глаз, выражающих невыносимую тревогу. Но когда я взглянул на хирурга, то не поверил своим глазам. Передо мной был человек из будущего: за 8 часов операции он постарел на 8 лет. Еще утром, во время обхода я видел молодого человека 46 лет без сединки и морщинки, спокойного, уверенного в себе, и вселяющего оптимизм больным. Но теперь я видел пожилого человека, безнадежно уставшего с седыми висками, осунувшимся лицом и глазами полными тревоги. Он что-то говорил матери Анатолия. Все что я услышал:
- Не переживайте, он должен выжить.

Потом он повернулся к нам и попросил, чтобы мы вышли. В палате остались: он, медсестра и мать. Минут через 15 он вышел вместе с медсестрой. Когда мы вернулись после ужина, то увидели, что мать сидит все в той же позе, на краюшке койки и сжимает своими ладонями руку Анатолия. Он все еще под действием наркоза, и не подает признаков жизни. Она повернулась ко мне и сказала: «Позовите медсестру, он, кажется, умер». Я позвал старшую медсестру. Она пришла и спокойно сказала матери: «Что вы так переживаете, он еще под наркозом».
- Так сделайте что-нибудь, чтобы он очнулся! – умоляюще воскликнула мать.
Медсестра ушла, потом вернулась со шприцом, и сделал Толику внутривенный укол. Он зашевелился и начал что-то бормотать. Мать обрадовалась, что он живой и попыталась с ним поговорить. Но он ее не слышал, хотя и произносил не связанные логикой слова.
- Идите домой, я буду дежурить. – Сказала медсестра.

Мать поднялась, было около 9 вечера, т.е. она пробыла в клинике 12 часов. А сколько же она прожила? Сколько лет своей жизни она сожгла за эти 12 часов? Сыну было легче, он был под наркозом. Часы его жизни остановились, но душа его металась между небом и телом. Выбирая где же лучше. Мать ушла домой, медсестра, посидев возле Толика, еще минут 10, тоже ушла спать в ординаторскую. Мы остались в палате одни: прооперированный Толик, и еще 4 больных, ждущих операции. Все молчали, и только Толик в бреду пытался что-то рассказать. Каждый думал о своем, но мысли сводились к одному: вот так же и меня в бессознательном состоянии и беспомощного, привезут в палату и оставят на удачу – жить или не жить. Но вдруг, Толик заговорил понятными словами, услышать которые, от него никто не ожидал.
- Господи, за что мне такие муки? Господи, не грешил же я. За что страдания, Господи?

Далее начался диалог, мы естественно не слышали, что отвечал Господь или та "Женщина", которая пришла за Анатолием. Но Толик только оправдывался: нет, нет, не делал. Странно это было слышать от убежденного атеиста, который еще сутки назад утверждал, что Бога нет,  что все это поповские выдумки. По полночи, он затих, перестал разговаривать и метаться. Дыхание стало ритмичным. Я пощупал пульс, он был слабым, но ровным. Стало ясно, Толик вышел из наркоза и заснул обычным сном. Заснули и мы. А утром, первое, что я увидел: Толик лежит с открытыми глазами и осматривает палату, будто видит ее впервые. Он еще не осознал где он и что с ним произошло. Я заговорил первым: «Доброе утро, Толик. Как спалось?». Он молчал. Тогда я продолжил: «Так есть ли Бог, Толик?». Он повернул ко мне лицо и тихо, но твердо ответил: «Бога нет, все это поповские выдумки».

- А почему же ты тогда, всю ночь только Бога и вспоминал? Только не говори, что я выдумываю. Вот мужики в палате, тому свидетели.
Но все молчали, не хотели его расстраивать. Тут в палату вошел хирург, поздоровался и обратился к Анатолию: «Ну как самочувствие? Как спалось?».
- Хорошо. – тихо ответил Толик.
- Тебе хорошо, а вот я не спал всю ночь…

Я уже не слышал, что еще говорил хирург. Я смотрел на него и думал: сколько же пришлось пережить этому человеку, только за одну операцию. Ведь еще вчера у него не было ни одной седой волосинки, а сегодня белые вески: ведь еще вчера ему никто не давал больше 45 лет, а сегодня он выглядит на все 55. Сколько же еще рубцов появилось на его сердце, и какими деньгами или индюками их можно залечить. Как не справедливо к нему бездушное государство, да и обычные люди: больные, их родные и близкие. Ведь если бы вчера умер Анатолий, то что бы началось: нескончаемые комиссии, бесконечные проверки, которые бы выявили десятки нарушений…, и во всем виноват врач! Ведь это он взял на себя ответственность лечит больного. Ведь это он качественно и профессионально провел операцию. Но можно ли предвидеть все? Так было и с Анатолием: молодой человек 37 лет, не страдающий хроническими заболеваниями, хорошо подготовленный к операции, вдруг неадекватно стал реагировать на наркоз, а попросту - у него остановилось сердце. Вот и дилемма: чтобы запустить сердце нужно убавить наркоз, а чтобы продолжить операцию - нужно добавить наркоз. Принимать решение нужно мгновенно, и всю ответственность за исход операции брать на себя.

Но мои размышления прервал хирург. Он подошел ко мне и объявил: «Следующим пойдешь ты, готовься». Все произошло так неожиданно, что я опешил. По графику я был самым последним и вдруг стал вторым. Я даже не знал: радоваться мне или печалиться. Насмотревшись на Толика, я потерял уверенность в себе. «Сердце не подведет - думал я, - но вот почки и печень у меня подорваны». Операция как у Анатолия, и лежать под наркозом придется часов 8. Какая отрава – наркоз я знал, поэтому спросил у лечащего врача: «А под местным наркозом, можно провести операцию?». Он посмотрел на меня "круглыми" глазами и помолчав сказал: «Ты в своем уме? Ты хоть представляешь что это такое? Тебе вспорют живот, от пениса до грудной клетки, внутренности вытащат на стол, и хирург будет перебирать их, смотреть и определять, насколько эта зараза поразила твои органы, а потом решать где и сколько удалить, чтобы после операции ты остался жить. И ,ты будешь лежать и на все это смотреть? Или орать от дикой боли». Я согласился на общий наркоз и приготовился к предстоящим процедурам. А процедуры были такие же, как и у Анатолия. То есть 2 дня не есть, потом промывание пустого кишечника, душ и бритье «всей растительности» на животе и ниже.