Похищение Прозерпины

Минус двадцать в колесиках загнанной ртути. Щелестящая куртка, которую все еще слышно с лестничной площадки. Румяные щеки и стонущая отметина на подбородке от неуклюжей молнии. Может быть, сегодня вернется тот долгожданный день, когда... Нет, нет, нужно немедленно прекратить! Ни в коем случае нельзя позволять себе мечтать - иначе не сбудется.
Легкие шажки и длинные руки ветра. Одеяло из кос непослушной зимы. Жизнь устроила очередные съемки, не спросив разрешения у официального режиссера. Никто не любит вмешиваться, когда все кажется вполне предрешенным.
Девушка знала, что все будет как всегда: только взлеты и никаких падений, потому что лед принимал ее, приглашал, увлекал и окончательно сводил с и так непредсказуемого ума. Лезвия коньков уверенно резали реальность, оставляя неглубокие раны; но пусть это будет расплатой, наказанием, местью... или всем одновременно.
Она управляла ранимой свободой, выдуваемой из тоненьких трубочек для сока, забиралась все выше, становилась все невесомее и дальше. Последнего он так и не смог простить ей, исчезающей.
Его называли безумцем, который привык падать и даже заработал себе аллергию на случайные соприкосновения с землей. Но разве он не хотел лишь удержать вечно выскальзывающий из рук ветер, укротить строптивый ураган? Она рвалась к небу с лицом, обезображенным любовью, тянула руки вверх (грезила, что крылья) и целовала нецелованное. Он крепко держал ее незримую оболочку и воображал, что владеет мгновением, но непостоянство заражало дух. В его глазах - застывший ужас, через стиснутые губы прорывается безобразная красавица-смерть, туман меркнущей надежды все еще пеленает рассудок точно ребенка. Движение, разбег, щелчок - и ничего, кроме предутренней темноты.
- У тебя головокружения?
- У меня танцы на ребрах звезд.
- Что если ты все-таки упадешь и увязнешь в глине беспомощности?
- Тогда я спрошу тебя, как тебе удается так часто из нее вылезать.
- Знаешь, мне иногда так невыносимо хочется, чтобы нас стало двое.
- Чтобы мы оба валялись в твоей недомысленной глине?
-Чтобы другие домыслили, дочитав... Тебе незнакомо чувство зависти? Пламенной, пожирающей того, кто завидует...
- Когда ты в пути, никакая простуда тебя не беспокоит.

Звонкие пощечины взбесившегося сердца, в котором так много шкатулок, но так мало места для света... Он ревновал свою ищущую подругу к самому небу, потому что никогда не вставал на ребра усмехающихся звезд и не щекотал нервы бородатых облачков. И эта холодная ревность, и неуправляемая страсть, и загнивающая зависть, о которой так страшно лепетать вслух, раздирали на мелкие клочья его гигантские мысли.
- Ты выглядишь таким бледным рядом со своей партнершей. Почему бы просто не испариться?
- Признать свою слабость? Даже это не так сложно, как остановиться на середине и наблюдать издали. Она на голову выше, но с дистанции я не сойду.
- Ты хочешь когда-нибудь ее обыграть?
- Смоделировать патовую ситуацию. А если честно, я просто перестану препятствовать чужому исчезновению.
- Я тебя не понимаю...
- Я и сам не до конца.

Разбег на скорости недолговечного счастья, лезвия подвешивают случайный воздух на крючок будущего полета, и утомительный дым остающейся позади действительности уже не так слепит глаза. Девушка знала, что должна была поставить шах и мат неизвестности, умиротворить торжество горланящей о своем тишины и добиться абсолюта. Настроить радиоволну с параллельными мирами, которые никогда не пересекутся.
- Кого ты хочешь обмануть? Не надо так высоко.
- Но ты ведь меня и не отпустишь выше, верно? Если бы я не была уверена в тебе, разве бы решилась?
- Значит, я - лишь твоя опора?
Она недвусмысленно улыбнулась.
Иногда риторические вопросы самые опасные, а пустота заклюет твои единоначалия; вся жизнь - это противоречие, исключение, отступление от нормы. Ты рвешься наверх, но закон притяжения работает безошибочно. Микстура несправедливости действует без противопоказаний. Под ногами - абсолют пустоты, над головой - долгожданная вечность, а ты падаешь где-то между в уверенности, что взлетаешь. Гулкий страх, когда теряешь свое рассудительное "я"; твой лед отпускает тебя (или, может быть, прогоняет?), сознательно отлучает от себя, чтобы ты попробовала на все четыре стороны... Это не ласковая мать, это маска Зверя, и в один удобный момент он ее обнажает.
Девушка нервно завозилась на качелях простуженного ветра. Юноша смотрел на ее борьбу и дрожал от мелкого сыпучего искушения. Да, это было больше любви, это было то самое, что всегда зимует где-то на грани, это было то обессмысленное чувство, которому невозможно противодействовать.
- Неужели ты меня отпускаешь?
- Несмотря на твои расширенные зрачки.
- Ты никогда об этом не пожалеешь?
- Пожалею, но разве не ты сама всегда просила перестать удерживать?
- А как же опора?

Гора непредвиденных ощущений падает на хрупкие плечи отверженной немоты. Вместо хрусталиков пыли - надломленная метель. Игра на всех струнах рыдающей от неожиданной встряски души. Шум и противный скрежет как самое твердокаменное из воспоминаний. Столько белого цвета вовне при отсутствии даже намека на всякий свет внутри...
- Господи, а точно ли я каюсь?
- Ты самый страшный из грешников, ибо не способен даже на покаяние.
- Но разве человек живет не ради цели? Я ведь добился, меня не смогло остановить даже...
- Ты переступил черту дозволенного и выбрал неоправданные средства.
- Но ведь виновен не совсем я?
И маленький грузик выпрыгивает из переполненного грузовика на дорогу, но тот почему-то не становится легче. Снежный песок в полнолунную стужу. Гибкие ноги, умеющие плавать не только в воде. Острые лезвия, царапающие память. Выцарапывающие вконец уязвленное чувство победителя.
Он наблюдал за тем, как безумно в ритм тикают настенные часы и думал, как много отступлений в этом предельно перегруженном мире. Исключения из школьных правил - только реминисценция, а алфавит в букваре - лишь модель. Даже его собственные часы не выдерживали ударов принципиальной точности.
Белая простынь отнюдь не коррелировала с заснеженным льдом. Лицо, напоминающее о той толстовской душевной подлости. Освобожденное от чувств, тело выглядело просто закутанным в плотное одеяло телом.
Он сидел рядом, как бы наблюдая издали, скрестив руки, не решаясь задать вопрос. Все еще теплое дыхание и мечта о повторном полете, но уже не высказанная вслух. Кто-то натренированно железный положил руки на его сгорбленные плечи и вырвал те самые слова из пасти неуклюжей, слепой действительности:
- Все когда-нибудь кончается.
Наблюдатель освободил плечи невольно резким движением и с восторженным ужасом покачал головой.