Пересказки, часть 20-ая, о Горе от ума

из сборника: «Записная книжка»
Часть №20: «Ба! знакомые всё лица!»


     Нет!
     Нет, конечно!
     Вовсе не собираюсь… пересказывать, комментировать, размышлять ни над своей школьной программой, ни над великим произведением Александра Сергеевича Грибоедова. Здесь, как, впрочем, и всегда, об эмоциях, подаренных этой комедией… теперь.
     Так случилось, мой добрый товарищ и коллега, Валерий Владимирович пригласил как-то, в конце весны этого года меня с женой во дворец Белосельских-Белозерских на одноименную с названием Пересказки постановку «Пушкинской школы» лауреата премии России народного артиста Владимира Рецептера. В ней роль Софьи играла его дочь. Вот мы и пошли.
     И как?
     Да так и не скажешь сразу!..
     Эмоции, полученные от великолепного действа в стихах на протяжении трех с половиной часов (спасибо артистам), не отпускают нас, меня до сих пор, хотя уж осень на дворе.
     Вот о них-то, эмоциях и речь!
     Помнишь, в детстве при прочтении этой, безусловно, гениальной пьесы-комедии с удивительно чистой рифмой в неподражаемом разговорном стиле и ритме  в своем блокнотике мы с тобой (все так делали) выписывали крылатые цитаты из неё для себя. Щеголяли ими в школе, да и не только. Они и теперь, спустя почти полвека со дня первого знакомства с ними звучат во мне, живут. Долго искал ту записную книжку, не нашёл, увы, но идея вспомнить их, цитаты, освежить в памяти осталась. Вот и пришлось в первой же книжной лавке попавшейся мне (по случаю, это оказалось в Пулково) купить карманный экземпляр этого произведения из серии «покет-бук» и прочитать его заново пока наш самолет (читай «Удивление Лоо») уносил нас в Сочи. Уж не знаю: те ли цитаты выбрал теперь, что в детстве, но думаю, что те, вот только воспринимаю их теперь, кажется, не так, по-другому. Возраст, знаешь ли, обогащает некоторым знанием, хотя и ссужает, безусловно, поле нашего зрения, восприятия. Но про это чуть позже, а пока, с учетом тотального «нечитания» нами всеми – и повидавшими мир, и вступающими в него – настоящих живых книг (не стану повторяться по этому поводу здесь) приведу их, мои выписки здесь для усвояемости, что ли, и дальнейшего осмысления вместе с тобой…

     Итак:
     «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь»
     «Счастливые часов не наблюдают»
     «Чуть свет… уж на ногах! и я у ваших ног»
     «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!»
     «Да хоть кого смутят вопросы быстрые и любопытный взгляд…»
     «Что значит видеть свет! Где ж лучше?.. Где нас нет»
     «Когда ж постранствуешь, воротишься домой, и дым Отечества нам сладок и приятен!»
     «А впрочем, он дойдёт до степеней известных, ведь нынче любят бессловесных»
     «Три года не писал двух слов! И грянул вдруг, как с облаков»
     «Что за комиссия, создатель, Быть взрослой дочери отцом!»
     «Достань-ка календарь; читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой»
     «Сказал бы я, во-первых: не блажи, именьем, брат, не управляй оплошно, а, главное, поди-тка послужи»
     «Служить бы рад, прислуживаться тошно»
     «Вот то-то, все вы гордецы! Спросили бы, как делали отцы?»
     «Упал он больно, встал здорово»
     «И точно, начал свет глупеть, сказать вы можете, вздохнувши; как посравнить, да посмотреть век нынешний и век минувший»
     «Свежо предание, а верится с трудом; как тот и славился, чья чаще гнулась шея; как не в войне, а в мире брали лбом; стучали об пол, не жалея!»
     «Прямой был век покорности и страха»
     «Что говорит! и говорит, как пишет!»
     «Кто служит делу, а не лицам…»
     «Строжайше б запретил я этим господам на выстрел подъезжать к столицам»
     «Ах! тот скажи любви конец, кто на три года вдаль уедет»
     «Чин следовал ему: он службу вдруг оставил»
     «Вот молодость!.. – читать!.. а после хвать!..»
     «Довольно счастлив я в товарищах моих, вакансии как раз открыты: то старших выключат иных, другие, смотришь, перебиты»
     «Дома новы;, но предрассудки стары. Порадуйтесь, не истребят ни годы их, ни моды, ни пожары»
     «Эй, завяжи на память узелок; просил я помолчать, не велика услуга»
     «А судьи кто? – За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима, сужденья черпают из забыты;х газет времён Очаковских и покоренья Крыма»
     «Где? укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы?»
     «Мундир! один мундир! он в прежнем их быту когда-то укрывал, расшитый и красивый, их слабодушие, рассудка нищету»
     «Когда из гвардии, иные от двора сюда на время приезжали, - кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали!»
     «День за; день, нынче, как вчера»
     «…свой талант у всех… У вас?.. Два-с: умеренность и аккуратность. Чудеснейшие два! и стоят наших всех»
     «Вам не дались чины, по службе неуспех?»
     «Чины людьми даются, а люди могут обмануться»
     «В мои лета не должно сметь своё суждение иметь»
     «Помилуйте, мы с вами не ребяты, зачем же мнения чужие только святы?»
     «Ведь надобно ж зависеть от других. Зачем же надобно?  В чинах мы небольших»
     «Я помню, ты дитей с ним часто танцевала, я за уши его дирала, только мало»
     «Ну вот! великая беда, что выпьет лишнее мужчина!»
     «Ученье – вот чума, учёность - вот причина, что нынче, пуще, чем когда, безумных развелось людей, и дел, и мнений»
     «Уж коли зло пресечь: забрать все книги бы, да сжечь»
     «О! если б кто в людей проник: что хуже в них? душа или язык?»
     «Мне завещал отец: во-первых, угождать всем людям без изъятья – хозяину, где доведётся жить, начальнику, с кем буду я служить, слуге его, который чистит платья, швейцару, дворнику, для избежанья зла, собаке дворника, чтоб ласкова была»
     «И вот любовника я принимаю вид в угодность дочери такого человека…»
     «Ба! знакомые всё лица!»
     «Вон из Москвы! сюда я больше не ездок. Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорблённому есть чувству уголок!.. Карету мне, карету!»

     …А, впрочем, что тут осмыслять, всем этим нужно наслаждаться, но не бежать, но не бежать, а просто звуком упиваться.
     О, как!
     После погружения в поэму, сам стихами заговорил в её ритме и рифме. Но всё же, все же, не могу не отметить, что спустя время лично моё отношение к героям произведения, акцент симпатий к ним, несколько сместился.
     Как так?
     Ну, не знаю как! Пока мы смотрели спектакль, неотразимый светлый ангел-гений Чацкий мне нравился всё меньше и меньше – затем и перечитывал первоисточник, чтоб разобраться, понять себя, в чем дело.
     Другое дело Фамусов Петр Афанасьевич, напротив он перестал мне видеться каким-то старорежимником, Держимордой и, вообще, классическим «тормозом прогресса», скорей наоборот гарантом его, прогресса этого, но поступательного, нереволюционного – уж больно они больно достаются нам, нашей «великой и необъятной».
     И снова - О, как! - каламбурчик вышел: «…больно они (революции) больно…».
     А и, правда, как актуальна и, поистине, справедлива его тихая домашняя правда, позволяющая просто… жить в водовороте «беснующихся» Чацких, не теряя главных жизненных ориентиров: семья, нравственность, порядок.
     Ну, нравятся мне, нравятся эти его «… во-первых: не блажи, именьем, брат, не управляй оплошно, а, главное, поди-тка послужи»! Они-то, наши современные Чадские, только и делают, что бегают… от армии с криками, мол, «…служить бы рад…», но не желаю видеться с «дедами». А в ответ на «…все вы гордецы! Спросили бы, как делали отцы?», кричат: «Где? укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы?»…

     Вот-вот, так и кричат, начиная с восьмидесятых, современные высокообразованные (здесь, кстати, у нас образованные в советской школе) удачливые, деля нацию на «мы и они» (Борис А-Ч) и отрицая чувство, нет, даже не чувство, а само право на чувство любви и гордости своей родиной, Родиной (Ксенья Л.). Не стану на них отвлекаться, сам читай «Бесогон» Н. С. Михалкова.
     Помню в разгар Перестройки к нам на корабль пришли новобранцы, называющие себя просто, теперь для кого-то романтично: стиляги. После первого же выхода, серьезного шторма и работы в коллективе бок о бок с деревенскими ребятами, списались на берег в госпиталь санитарами (гальюны чистить) под любым предлогом, все… до одного (про то, как-нибудь в сборнике «Антилопа»).
    
     …Да, мне близки и понятны высказывания Фамусова: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!» - у меня их две и внучка красавица подрастает.
     Нравится мне и: «Достань-ка календарь; читай не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой». А также и: «Эй, завяжи на память узелок; просил я помолчать, не велика услуга». Да и не просто нравятся, забыв автора этих слов, пользуюсь этими афоризмами в своей долгой, не один десяток лет, работе на всякого рода управляющих должностях в… «казенном месте». Да-да, казенном, как Петр Афанасьевич, и не считаю это зазорным, занимаюсь сим всю свою трудовую жизнь с пятнадцати лет и горжусь этим! Как, впрочем, и сам автор этой гениальной комедии, попавший с семнадцати лет в действующую армию в тяжелую годину Отечественной войны с Наполеоном, всю свою жизнь находился в строю, на казенной службе, где и погиб в 1829 году в возрасте 34 лет при известных обстоятельствах «живота своего не жалея»…

     Конфуций когда-то, кажется, сказал, что «…настоящий муж должен всегда и везде соблюдать церемониал и на совесть в любых чинах служить своему отечеству». Впрочем, некоторые из нас, в нас самих отрицают восточное начало, считая его варварским, чуждым и принимая за истину термин: «свобода – превыше всего» (вчера прочитал в сборнике «Я вырос на ваших песнях»). Заметь, имеется в виду личная свобода от всех и вся: и от мамы с папой, детей, ну, и, конечно, Родины с её патриотической памятью, к примеру, днем Победы.
     Мне ближе мысль В. В. Розанова: «Правда выше солнца, выше неба, выше бога: ибо если бог начинался бы не с правды – он не бог; и небо – трясина, и солнце – медная посуда». Заметь, ПРАВДА с большой буквы, общая, неличная.

     …Хотя комедия «Горе от ума» была задумана автором совсем в юном двадцатиоднолетнем возрасте (1816 год), но реализована-то уже вполне себе зрелым А. С. Грибоедовым, почти тридцатилетним (1824 год), состоявшимся государственным мужем. Вот потому и не известно над кем он в своем гениальном детище смеётся больше: над пожилым маразматичным хранителе старых порядков и истин или молодым вольнодумным гулякой, бегущим прочь от них, этих истин, не принимая в них решительно ничего и искренне удивляясь при этой своей недооцененности у окружающих.
     Но где же эта ПРАВДА: в славном прошлом или в светлом будущем?
     Как для себя решил это автор?..

     Для меня загадка… в комедии, но не жизни, где «…будущее закрыто, прошлое забыто, настоящее даровано, потому оно так и зовется…». И относится к нему, этому настоящему нужно бережно, сохраняя в нём прошлое, заметь – всё прошлое: героическое и постыдное, но, не цементируясь в нём заживо, а развиваясь и осторожно исправляясь в нём, стремясь в светлое завтра.

     …Во всяком случае, предмет вожделения Чацкого Софью автор влюбил-таки не в него, а в неприглядного банального карьериста Молчалина (вот уж поистине «страшный человек», коих «пруд пруди» во все времена), тот что «…дойдёт до степеней известных, ведь нынче любят бессловесных». А его признанием: «И вот любовника я принимаю вид в угодность дочери такого человека…» автор и вовсе втаптывает достоинство свободолюбца, нарцисса, либерала в бездну непримиримости и неприятия друг друга.
     Зачем он так?
     А вот так! Не будь бродягой «Иваном, не помнящим своего родства»!…

     Каждый… русский, по-настоящему русский не может «жить в обществе и быть свободным от него…», правда, это спустя столетие сказано «великим и ужасным», но сказано-то верно. Ну не можно так быть полностью свободным, «без роду, без племени», сам по себе, «перекати поле» какое-то!

     …Умница Чацкий три года странствует в поисках за границей лучшей доли по принципу: «…Где ж лучше?.. Где нас нет»! А, вернувшись, хотя и восклицает: «Когда ж постранствуешь, воротишься домой, и дым Отечества нам сладок и приятен!», искренне не понимает: почему ж его не ждали здесь, сейчас, ах, ах, какой кошмар, какой пассаж?
     Ну, вот, опять каламбурчик вышел, извиняюсь и закругляюсь.
     И все же, и все же, этот молодой человек, Александр Андреевич Чацкий, крайне симпатичен и… приятен мне: и в своих острометных точных обличительных замечаниях (чего не скажу о поступках, отрицающих всё и всех) и нескончаемо долгих, полных горького сожаления справедливых философских рассуждений об абсурдности многих сторон нашего уклада, бытия. За одно из них, рассуждение-монолог Чацкого особое спасибо автору, Александру Сергеевичу, его герою…

           «В той комнате незначащая встреча:
          Французик из Бордо, надсаживая грудь,
          Собрал вокруг себя род веча
          И сказывал, как снаряжался в путь
          В Россию, к варварам, со страхом и слезами;
          Приехал — и нашёл, что ласкам нет конца;
          Ни звука русского, ни русского лица
          Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями;
          Своя провинция. Посмотришь, вечерком
          Он чувствует себя здесь маленьким царьком;
          Такой же толк у дам, такие же наряды…
          Он рад, но мы не рады.
          Умолк, и тут со всех сторон
          Тоска, и оханье, и стон.
          Ах! Франция! Нет в мире лучше края! —
          Решили две княжны, сестрицы, повторяя
          Урок, который им из детства натвержен.
          Куда деваться от княжен!
          Я одаль воссылал желанья
          Смиренные, однако вслух,
          Чтоб истребил господь нечистый этот дух
          Пустого, рабского, слепого подражанья;
          Чтоб искру заронил он в ком-нибудь с душой,
          Кто мог бы словом и примером
          Нас удержать, как крепкою возжой,
          От жалкой тошноты по стороне чужой.
          Пускай меня отъявят старовером,
          Но хуже для меня наш Север во; сто крат
          С тех пор, как отдал всё в обмен на новый лад —
          И нравы, и язык, и старину святую,
          И величавую одежду на другую
          По шутовскому образцу:
          Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,
          Рассудку вопреки, наперекор стихиям;
          Движенья связаны, и не краса лицу;
          Смешные, бритые, седые подбородки!
          Как платья, волосы, так и умы коротки!..
          Ах! если рождены мы всё перенимать,
          Хоть у китайцев бы нам несколько занять
          Премудрого у них незнанья иноземцев.
          Воскреснем ли когда от чужевластья мод?
          Чтоб умный, бодрый наш народ
          Хотя по языку нас не считал за немцев.
           «Как европейское поставить в параллель
          С национальным — странно что-то!
          Ну как перевести мадам и мадмуазель?
          Ужли сударыня!» — забормотал мне кто-то…
          Вообразите, тут у всех
          На мой же счёт поднялся смех.
          «Сударыня!  ха! ха! ха! ха! прекрасно!
          Сударыня!  ха! ха! ха! ха! ужасно!!» —
          Я, рассердясь и жизнь кляня,
          Готовил им ответ громовый;
          Но все оставили меня. —
          Вот случай вам со мною, он не новый;
          Москва и Петербург — во всей России то,
          Что человек из города Бордо,
          Лишь рот открыл, имеет счастье
          Во всех княжен вселять участье;
          И в Петербурге и в Москве…»

     …За одно только это высказывание, принимаю Чацкого всего, целиком…

     Как объяснить ведущим первого канала, что поздравление с восьмидесятилетием великого нашего певца, государственного деятеля под английское завывание «…хепи бездей ту ю…», по меньшей мере, несуразно, а многим, чуть дальше Садового, и не понятно?

     …прощаю ему все разного рода молодежные несуразности: беспричинное трехлетнее скитание, одержимость владения объектом своего воздыхание, недостойный способ получения информации о нём, ней и, безусловно, заносчивость и самолюбование, неспособность услышать и понять собеседников, а главное отрицание всех и вся. Лишь за этот монолог, прощаю ему и брошенное сгоряча: «…сюда я больше не ездок. Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорблённому есть чувству уголок!.. Карету мне, карету!», что собственно и делают многие… современные, образованные и удачливые, часто признанные и принятые, высокомерно обозвав  страну «Совок», а оставшихся в ней «чуждой окружающей средой».
     Мой Чацкий не таков, он вернется, как и сам автор, часто уходивший со службы, но непременно возвращающийся на неё, не испытывая, кажется, финансовой нужды в том.
     Мой Чацкий обязательно вернётся, научившись не просто желать, но и принимать свою любимую (в личном плане – Софью, а в общественном - Родину) такой, какая она есть теперь, изменяя её, их и изменясь в них сам.
     Мы все, всего лишь люди и хотим лишь одного: личного счастья, которое не измеряется ничем, кроме как пониманием, приятием и любовью нас окружающей средой, той что способна дарить ничего не требуя взамен, кроме такого же отношения к себе. И ближе всех к этой гармонии Жизни здесь, в комедии мне видится Фамусов. Он и есть, на мой взгляд, подлинный герой комедии, со всеми своими живыми проявлениями и закостенелыми недостатками. А впрочем, чего это я, здесь лишь мои эмоции, а ты возьми, дружище, и сам перечитай комедию - то того стоит! - там всё по-прежнему: «Ба! знакомые всё лица!».
12.09.2017г.

Автор благодарит своего критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь, а также своего коллегу МВВ, доставившего нежданное удовольствие встречей с театром «Пушкинская школа», прочтением новым комедии «Горе от ума» и знакомством с непростой биографии её автора, осмыслением.