Посреди океана. Глава 9

                Мороз скрипит суставами заиндевелыми...
                И сны о лете, повиснув на метельных
                нитях марионетками беспомощными,
                закутаны в пушистый снег...

В райкоме пришлось походить по этажам, пока не выяснилось, что в нужном кабинете был
неприёмный день. Секретарша предложила придти на следующей неделе в понедельник.

Сестра пришла из школы раньше обычного, кто-то там из учителей заболел.  И старшая
потащила младшую на выставку молодых художников.
Обошли все залы несколько раз. Перед уходом Инга оставила хвалебный отзыв в книге,
лежавшей на специальном столике, одному из участников выставки. Подумав,
подписалась:"Гости из Калининграда". Возможно, эта запись поможет ему в продвижении
к успеху. Возможно, кто-нибудь когда-нибудь скажет ему, куда она уехала. И возможно,
он догадается, кто оставил этот отзыв. А если не догадается, значит, так оно и лучше.

Мороз трещал не по-детски. Инга шла, закрыв воротником рот, чтобы не застудить
горло, которое как бы уже начало подозрительно першить.

Навстречу прошли двое. Не обратив на них внимание, девушки миновали встречных
прохожих, как раздался оклик:

- Инга, здравствуй! Идёт, закуталась, я даже не узнал. Только по глазам догадался,
что это ты!

Вглядевшись в сияющее лицо говорившего, она узнала поэта Мишина, одного из Нинкиных
начальников.

- Что это за Инга? - спросил другой, с черной бородкой и в меховой шапке с
козырьком, с интересом разглядывая девушку и явно набиваясь быть представленным.

- Да вот, у меня всё больше Инги знакомые, а у тебя Тани! - отшутился поэт.

- У меня всяких хватает! - засмеялся бородатый.

- Коллекция? - поинтересовалась Инга.

- Нет, почему коллекция? - он смутился. - Знакомых всяких полно.

- Ну, как твои дела? - Мишину явно хотелось поговорить, а говорить особенно не о чем
было.

- Нормально.

- Как учёба?

- На нулях.

- Что? Бросила учиться?  -  испугался он почему-то.

- Да нет, - Инга замялась.

- Тогда что, сессию не сдала?

- Нет, сессию сдала,  -  успокоила она его.

- А, ну тогда хорошо... - разговор явно не клеился.

- Замуж не вышла ещё?

- Н-нет...- замялась она. - Только я не знаю, нормально это или не очень.

- Ну, если нет, тогда это хорошо... А то мы вот вышли, а теперь жалеем! - пошутил
он.

  Все засмеялись.

- Ну ты заходи к нам, - сказал Мишин.

- Зайду когда-нибудь,  - сказала Инга, а сама подумала: "Нет, больше наверное не
зайду. По крайней мере, если и зайду, то нескоро."

- Ну, счастливо тебе, веселая свадебница! - сказал он.

- До свидания!


- Кто это такие? - спросила сестра, когда они немного отошли.

- Писатели.

- А кто этот?

- Алексей Мишин.

- Так это Мишин?! - удивилась сестра. - А чего он тебя веселой свадебницей назвал?

- Да мы с ним на Нинкиной свадьбе цыганочку отплясывали.


Не успели сёстры приехать домой, как позвонила Нинка. Мишин уже ей доложил о
встрече.
Подруга разговаривала таким тоном, как бы свысока, что ли. Словно  тем самым
хотела показать: вот, мол, я свой долг выполнила, а ты так и осталась в девках,
никчемной и никому ненужной. Хотелось ей понарассказывать такого, чтобы она
обзавидовалась, сидя в своём замужестве. Детское наверное желание какое-то.
А может быть, это только показалось, что Нинка так зазнайски разговаривала. Может,
сама напридумывала себе, что подруга принизить её хотела этим своим разговором.
Нет, скорее всего, она просто обиделась, что Инга пропала и глаз не кажет. Она ж
ничего ей не говорила, что собралась уезжать в Калининград. И сейчас, приехав домой,
не позвонила. И про тралфлот не распространялась.

- Долго ты ещё будешь плясать и петь "Замуж хочу!" - сказала Нинка. Явно
выпендривалась в чьем-то присутствии. Наверное перед Мишиным.

- А я не хочу замуж, - ответила Инга.

- Не хочешь? - удивилась подруга.

- Не хочу. Чего я там не видела?

- Ну, куда же ты сейчас ходишь? Какие рестораны посещаешь?  -  наверное она
решила, что только из-за этих походов можно замуж не хотеть.

- Да я недавно только из Калининграда приехала, - небрежно сообщила Инга.

- Из Калининграда? Ну и что ж ты оттуда привезла?

- Ничего. Я не за тряпками ездила. Так просто, отдохнуть.

- Ну, нашла ты себе там кадра?  -  в Нинкином голосе послышались нотки зависти,
перекрываемые тоном собственной значимости замужней женщины.

- Спрашиваешь! - подзадорила её Инга.

- И что, он теперь к тебе сюда будет приезжать?  -  всё-то ей интересно! Конечно,
так рано выйти замуж... Она ведь на целых три месяца младше Инги. Сначала свадьбу
сыграли, а через десять дней Нинке девятнадцать исполнилось.

- Зачем? - увильнула от ответа Инга.

- Ну и правильно. Покадрилась месяц и хватит,  - разговор явно не клеился. - Пойдём
с нами сегодня куда-нибудь сходим.

- Куда?

- Ну, в ресторан какой-нибудь.

- Не хочу... Денег нет...

- Да ладно уж, денег нет! Найдём. Пошли.

- Нет, что-то не хочется. Ну а вы куда ходите?  - Инга перевела разговор в другую
сторону.

- Довольно-таки хорошо время проводим, - Нинкин голос опять заговорил тоном
свысока.

  Помолчали. Нет, разговор явно не клеился.

- Пойдешь же ты на вечер выпускников? - спросила подруга.

- Нет. Что я там забыла?

- Ну, почему... Должно быть хорошо... Люда Киселёва придёт с мужем. Наташа
Краснова...

- И ты с Лёшей.

- Нет. Мы каждый в свою школу пойдём.

  Подруги ещё несколько минут так же беспредметно поговорили и распрощались довольно
холодно, как далёкие чужие люди.

Как же меняются девчонки, выйдя замуж! Вот и Нинка всё больше и больше становится
какой-то самодовольной, важной, немножко ханжой, что ли... Совсем другой человек.
Куда девалась прежняя подруга?
Или, может, это только кажется , что она изменилась? Просто держит фасон замужней
дамы, а сама в душе Инге завидует?.. Хотя, чему уж тут завидовать? Может, потом,
когда придёт из рейса с кучей подарков; потом, когда купит себе кооперативную
квартиру; потом, когда чего-нибудь добьётся в жизни...
А пока что Нинка права, она-то хотя бы замуж вышла!..


Инга, нарядная, расфуфыренная, с тремя гладиолусами в руках - два белых и один
красный - замерла перед большим, во весь рост, зеркалом в прихожей. Придирчиво
оценивающим взглядом смерила своё отражение с головы до ног и осталась почти
довольна.
На ней было платье из бледно-розового трикотажа, ненавязчиво сдобренного люрексом,
сшитое собственноручно по выкройке из последнего номера журнала "Силуэт", длиной
до середины икры, миди, по последней моде. На ногах - белые бельгийские босоножки
на высоченном каблуке, которые пришлось доставать по блату на базе.
Волосы в достаточной степени взлохмачены, чтобы казаться пышными. Лицо в меру
раскрашено. В общем, сойдёт.

Невеста пока ещё жила в этом же подъезде на первом этаже.
Инга нажала кнопку звонка. Дверь открыл Нинкин папа. Тут же выбежали поглазеть -
кто там пришёл? - и остальные.
Эдик, двадцатипятилетний племянник еще пока восемнадцатилетней тётки-невесты,
долговязый очкарик с бледным лицом научного работника, приехавший из Москвы, где
работал продавцом мяса в магазине.
Людка, двадцатидвухлетняя двоюродная сестра невесты.
Коля, двоюродный брат Нинки и родной - Людки. Год назад, когда он только из армии
пришёл, Нинка и его пыталась сосватать Инге. За это время он сильно изменился,
возмужал, не стеснялся самого себя, как раньше.

- Что-то ты подросла!  - удивлённо воскликнул он, глядя на гостью.

- Подрастешь тут на таких каблуках! - засмеялась она.

Людка взяла Ингу под руку и степенно повела в комнату невесты. Цветы при этом
были временно изъяты и попутно сунуты в какую-то ёмкость с водой.

Ингу Людка всегда восхищала. Рассудительная, строгая, выдержанная. Казалось, всё
в этой жизни она знала и понимала правильно. Если она что-то говорила, то в это
верилось. Если что-то делала, то, глядя на её спокойные, выверенные движения,
хотелось делать то же самое.
Удлиненное строгое лицо, вдумчивый взгляд больших синих глаз. Плавная, толковая
речь, гипнотизирующая, завораживающая своим спокойствием.
Инга обычно уходила от Людки какая-то тихая, умиротворенная, успокоенная.
Но это состояние поселялось в ней ненадолго. Потому что далеко ей было до той
гармонии. Можно сказать, что она была полная Людкина противоположнгость. Если
разбираться в ней по порядку, то перед тем, кто на это решится, предстанет кошмарная
свалка! Свалка всего: чувств, переживаний, желаний, мечтаний, достоинств и
недостатков, полузнаний, полуумений... Всё перемешано, смято, брошено, начато и
незавершено. Она сама для себя с сожалением поняла, что никогда ни в ней, ни в её
жизни не будет той уравновешенной гармоничности, как у Людки.
Однако пока мы тут занимались Инговытряхиванием и Людкокопанием, события этого
дня развивались своим чередом.

В комнате невесты находилась, разумеется, сама невеста. Белое шуршаще-летящее
подвенечное платье и полувоздушная дымка фаты лежали пока на кровати.
На голове у Нинки - будущая причёска, скрывающаяся на бигудях.

Подруги, как и положено подругам, обмениваются мнениями о туалетах друг друга.
Конечно же, мнения были положительные.
Людка, которой предстояло играть на свадьбе роль свидетельницы невесты или
подневестницы, как называют эту должность в нашей местности, принялась помогать
Нинке наряжаться.
Ингу же позвала мать невесты: на кухне понадобилась помощь. Пока она нарезала
ветчину и сыр, раскладывала вилки и расставляла рюмки на раздвинутом в зале столе,
Нинкина мать нервничала, названивая по телефону и заказывая такси.
Эдик с Колей курили и сторожили по-праздничному накрытый стол.
Хотя свадьбу намечали справлять в ресторане, дома тоже было организовано угощение.
Для своих.
Потихоньку прибывали другие свои гости. Пока они прибывали, убыл Коля.
Вскоре он явился вновь, но уже не один, а со своей девушкой Ирой.
"Тихое, домашнее, невзрачное существо", - мысленно определила её Инга. И, едва
познакомившись с Колиной пассией, она тут же забыла о ней, потеряв всякий интерес.

Наконец, все собравшиеся сели за стол. Родители Нинки, взволнованные и
раскрасневшиеся, требовали всеобщего внимания к себе, воруя его у невесты.
Выпили шампанского за Нинку. Она сама за себя тоже выпила.

Сегодня она была хороша, как никогда. Румянец волнения, пылавший на щеках поначалу,
вдруг схлынул, и лицо её с кукольными чертами сделалось белым, нежным,
хрупко-фарфоровым. Исчезнувшие с Нинкиной головы бигуди, превратили её светло-русые
волосы в романтичные локоны. Прозрачно-голубые глаза, затененные длинными
ресницами, смотрели смущенно и торжественно. И вся она в воздушно-белых рюшках,
складках, завитушках, была похожа на царевну-лебедь.

Инга с Людкой то и дело выскакивали из-за  стола, боясь прозевать жениха. Они
хотели содрать с него выкуп за невесту. Но всё-таки прозевали. Набежали вдруг ещё
какие-то неведомые гости, а за ними Нинкиного Лёху и не углядели. Он ввалился в
незакрывающуюся дверь с кучей друзей. Длинный сероглазый увалень с растерянной
улыбкой, скованый непривычно строгим костюмом и удушающим галстуком.

Жениховы друзья заполонили вдруг всю квартиру.

- Аж в глазах зарябило от их блескучих рубашек! - воскликнула удивлённая Нинкина мама.

Лёха недавно демобилизовался из армейских рядов. А служил он за границей, в Польше.
Практичный жених понавез оттуда своим друзьям нейлоновых рубашек разных расцветок,
но с одинаковым диким зеркально-серебристым переливом. При незначительном движении
обладателя такой рубашки прямо зарево разыгрывалось. Лёхины друзья, казалось,
заполонили собой всё пространство, преливаясь и горя всеми цветами радуги.

Чтобы не толпиться зря в квартире, Коля с Ирой, Эдик, Инга и ещё двое каких-то
родственников пошли на улицу украшать машины, в которых молодые должны были
отправиться в ЗАГС. И сразу собрали своим праздничным видом, шарами, лентами,
куклами и зайцами толпу зевак.
Машины-то они украшали, а вот сесть в них не удалось. Вернее, удалось еле-еле и
не всем. Слишком много было желающих составлять экскорт новобрачным.
Инга с Эдиком влезли во вторую "Волгу". А  Коля с Ирой - те так и остались, на
регистрацию брака не поехали. Впрочем, много они не потеряли.

Церемония регистрации Ингу разочаровала. Во-первых, стояли в очереди часа два, не
меньше. В Дворце бракосочетания по лестнице с первого этажа на второй тянулись два
хвоста друзей и родственников, выстроившихся за своими брачующимися парами. Пока
все эти хвосты томились, Ингу прибило к какой-то зеленоглазой незнакомке.

Бывает, перекинешься с человеком парой фраз, и будто сто лет знакомы.

- Ну и давка! - вздохнула Инга. - Поторчишь тут, и замуж никогда не захочешь!

- Это уж точно, - согласилась зеленоглазая.

- Бедные мои цветочки! Измочалились, будто корова их пожевала.

- Ага. И мои розы тоже на чёрта стали похожи. А были такие симпатичные!

- Розы! Тут людям дышать нечем!

- " Как хороши, как свежи были розы"! - продекламировала зеленоглазая.

- А ты молодец! Тебя ещё и на поэзию пробивает!

- На самом деле, я чуть стою. Туфли натирают, просто жуть! Что я дальше буду
делать?

- Я на своих пока держусь. Но чувствую, скоро рухну.

- Слушай, а можно я с тобой буду? - доверительно заглядывая в глаза, прижалась к
собеседнице зеленоглазая.

- Будь. Пожалуйста, - великодушно позволила ей Инга. - Тебя как зовут-то?

- Рита, - обрадованно представилась она. И тут же спросила обеспокоенно: - Знаешь,
я подарок сегодня не взяла. Подумала, куда я с ним буду тащиться? Что делать?
Может, съездить потом?

- Да ну брось! Завтра принесешь, - успокоила её Инга. - А ты, вообще, с чьей
 стороны, жениха или невесты?

- От невесты.

- Да? А что-то я тебя не знаю?

- А мы с ней на бухгалтерских курсах вместе учились, - ответила Рита. - Знаешь, я в
подарок светильник купила. Такой, в виде кареты. Он на батарейках работает.
Симпотный, по-моему, чуть-чуть светит, полумрак создаёт. Для молодых, думаю,
подойдёт, правда?

- Думаю, им должно понравиться. А я ничего такого оригинального не придумала.
Решила деньгами отдать. Четвертак в конверт вместе с открыткой положила.

- Слушай, ну так можно я с тобой буду вместе? Ты меня не бросай, ладно?

- Не бойся, не брошу. Ты сама только не теряйся.

- Давай, я тебя под руку возьму, чтоб не потеряться. А то народ как повалит! -
предложила Рита. А потом опять забеспокоилась: - Так как мне лучше сказать Нинке,
что подарок завтра принесу?

- Очень просто. Возьми и скажи.

- Нин, а Нин!  -  окликнула она невесту, стоявшую впереди, несколькими головами
выше по лестнице.

Та обернулась. Видно было, что её тяготило это затянувшееся ожидание. Она устала и
нервничала.

- Слушай, ты не обижайся, я сегодня подарок с собой не взяла. Я тебе его завтра
принесу. Ладно?

- Ладно.

- Нин, ты только не обижайся!

- Да я не обижаюсь.


Наконец, хвост значительно продвинулся. И жениха Лёху с друзьями отогнали в одну
комнату, а невесту Нинку с подругами - в другую.
И хотя комната невесты была довольно просторная, с высокими окнами, которые были
распахнуты настежь, дышать там было нечем, потому что битком набита была девчатами
всех мастей, кучковавшихся вокруг своих невест.
Для Нинки едва отыскался свободный стул. И вокруг неё сразу же образовался кружок
подружек.

- Инга, ты не бросай Риту, - сказала Нинка озабоченно.

- Не переживай, не брошу.

- А то она никого тут не знает. Она, вообще, веселая девчонка, с ней не соскучишься.
На занятиях как выкинет что-нибудь, обхохочешься!

- Нин, а помнишь?.. - обратилась к ней Рита.

- А ты, помнишь?..

Инга не влушивалась в их воспоминания, потому что ей не очень-то было интересно. Её
сейчас волновало только одно - ужасно болели ноги. От затянувшегося стояния. В новых
туфлях. На таких высоких каблуках.
Ожидание превратилось в пытку. Нинка нервничала не на шутку. Дышать было нечем.
Но куда было деваться? Люди терпели. А вот цветы оказались менее выносливыми и
превратились в жалкие мочалки.

 В долгожданной церемонии ничего особенного не оказалось. Толстая тётя с зачумленным
крючконосым лицом, в сером с голубыми разводами платье, произнесла напыщенно-
избитую речь, размахивая короткими ручками под широкими рукавами-крыльями, отчего
походила на пузатую летучую мышь.
Потом жених, невеста и свидетели расписывались в книге. Молодожены обменивались
кольцами, целовались. "Летучая мышь" поздравила их, долго тряся за руку жениха,
обалдело державшего в другой руке свидетельство о браке.
И в завершение церемонии все, сопровождавшие молодых, пошли в отдельную комнату,
где под миганием фотовспышек пили шампанское.

На выходе из Дворца ещё раз замерли перед "щелкающим" фотографом и, погрузившись
в машины, поехали в ресторан.

А там гости уже заждались.
В толпе собравшихся мелькнуло лицо поэта Мишина, пришедшего от писательской
организации, где Нинка с некоторых пор работала бухгалтером. За неимением свадебного
генерала эта роль была возложена на поэта, довольно известного в пределах города.
В другом углу на все лады горели-переливались ярким радужным пламенем рубашки
"блескучей" братии жениховых друзей. Когда девчонки проходили мимо них, все головы,
венчавшие рубашечное сияние, уставились немигающими глазами.

Походка у Инги вдруг сделалась деревянной. Злясь на себя и на них, она пробормотала:

- Пялются! И чего пялются? И девица среди них затесалась, та, что с братом жениха
пришла. Тоже пялится! Воображает! Как роза в лопухах! Или наоборот, лопушара в
розарии.


В банкетном зале, где намечалось торжество, вдоль окон вытянулся нарядный стол.
Широкие окна кокетливо зашторены сосборенными с боков розовыми портьерами.

Заждавшиеся молодоженов гости оживились и шумною толпою устремились за стол
рассаживаться. В центре, напротив огромного торта и коричневого жареного поросенка,
были отведены места для новобрачных. Слева от жениха разместились его родители и
вся "блескучая" толпа друзей. Справа от невесты  - её родители, другие родственники и
поэт Мишин.

- Всё хорошо, вот только ухаживать не за кем! - игривым голосом сказал поэт.
По одну его сторону сидела родственница с мужем, а по другую - другая родственница
с мужем.

- Зато мне в этом смысле повезло! - сказал Эдик довольным голосом, разливая
алкоголь в рюмки девчат.

Затем все кричали "горько!" Молодожены принуждённо целовались.
Гости по очереди произносили тосты, под которые над столом дружно поднимались
рюмки, также дружно опрокидываемые в раскрытые рты.
Запьянеть - на свадьбе цель наипервейшая. Тогда веселье прольется само собой. Всё
вокруг станет нереальным, расплывчатым, отстраненным.
Но если наливать и опрокидывать рюмки дружно со всеми, не пропуская ни одной и
не увиливая от нескончаемых тостов, то можно очень быстро отрубиться и пропустить
самое интересное. Поэтому Инга давно научилась, попадая на грандиозные пьянки,
прикидываться, что пьёт вместе со всеми. Сама же  сачковала, успешно притворяясь
сильно закосевшей, чтобы не вызывать слишком пристального внимания к процессу её
пития.
Рита с Ингой честно прднимали свои рюмки вместе со всеми после каждого произнесенного
тоста. Перед каждой стояла рюмаха для вина и стопочка для водки. Когда тост им
нравился, поднимали вино и отпивали глоток, а когда не нравился, поднимали водку,
которую потом незаметно для посторонних глаз определяли в туфли, ставшие виновниками
натертых ног.
Однако, несмотря на все ухищрения, хмель затронул не только туфли.
Рита порозовела. Зеленые глаза её сияли. Короткая, выстриженная надо лбом чёлка
растопырилась рыжим ёжиком.
Захмелев, она разговорилась, разоткровенничалась. Рассказала Инге, что любит спорт,
занимается баскетболом и волейболом. Пишет стихи. Из поэтов нравится Маяковский и
Евтушенко. И даже кое-что из Мишина. Ей девятнадцать лет. В следующем году хочет
съездить по путевке в Финляндию. Судя по умолчанию, парня у неё нет. Личная жизнь
не определена. Как, впрочем, и у Инги.

А вокруг уже плавала нереальность. Играла музыка. Все танцевали. Кто-то кого-то
приглашал. Кто-то шёл в круг без приглашения. Вскоре  в эту танцевальную сумятицу
оказались вовлечены Инга с Ритой.
Впечатления хмельные. Чуть расплывчатые. Словно подмоченные картинки.
Потом танцы и музыка вновь сменились застольем. Опять понеслись тосты. Опять
опрокидывались рюмки. И жующие физиономии склонились над тарелками.

Какой-то родственник провозгласил тост за родителей, которые вырастили такую хорошую
дочку - невесту Нинку.

- А сын? - обиделась женихова мать.

- А про сына ещё будет!  - успокоили её. Но она всё равно недовольно надулась.

Про жениха сказать тост предоставили поэту Мишину. Он говорил долго и цветисто.
А закончил словами Евтушенко:"Но лучший мужчина - это всё-таки женщина!" То есть,
жених как бы всё же так и остался без похвалы. И Лёхиной матери этот тост не
понравился. Тем более, что про родителей не было упомянуто ни слова.

А девчонкам тост понравился. Они решили его поддержать. Инга вспомнила, что туфлям
пришла пора опохмелиться, да ещё надо придать достоверную картинку честно пьющей
особы.

- Эдик, а Эдик! Мне не досталось твоего ухаживания! - кокетливо сказала Инга,
подставляя забывчивому кавалеру свою стопку, которая после поднятия, незаметно
должна была опрокинуться в обувь.

- Ну и язва же ты стала, Инга, в последнее время!  - блеснул Эдик удивленными
очками, прервав какой-то очень интересный разговор с Людкой и поднимая бутылку.

- Оттаиваем потихоньку! - воскликнул поэт Мишин, блаженно зажмурившись и
поглаживая себя по животу.

Заиграл баян. Ансамбль, музицировавший ранее, отдыхал теперь за отдельным столиком,
увлекшись выпивкой.
После всхлипов вступительных аккордов, развернули "цыганочку".

Поэт Мишин встал. Оглядел всех девчонок. И ,остановив взгляд на Инге, многозначительно одернул свою рубашку, по-модному выпущенную поверх брюк.

Инга поняла, что это приглашение на танец, и, кивнув, стала выходить из-за стола.
Когда играет музыка, да плюс алкоголь, какая сила может удержать от танца?
Пока она выходила из-за стола, мелодия вливалась в неё как вино. И растекалась по
жилам.
Не дожидаясь поэта Мишина, Инга медленно пошла по кругу. Партнер, однако, не
заставил себя ждать. И подоспев, стал перед нею выделывать коленца. Ну и дали же
они жару! Инга, казалось, вся трепетала от кончиков пальцев рук до мысков ног.
Как вспышки огней, ловила она на себе удивлённые и восхищённые взгляды. И от этого
только больше входила в раж. Музыка играла в ней,  заставляя руки и ноги двигаться
в такт, а глаза - сиять радостным огнём. Да и одобрительные взгляды зрителей
пьянили ничуть не меньше, чем музыка и алкоголь.
Ноги к концу танца тяжелели. Но, глядя на поэта Мишина, который сыпал и сыпал,
выделывая ногами кренделя, Инга не сдавалась.
" Ах, так ты не устал?! Ну и я первая ни за что не сдамся!"
А разошедшийся поэт, будто бы прочтя её мысли, даже колесом по залу прошёлся.
И оба плясали дальше так, словно только что в круг вошли.
А баянисту что? Он смотрел на танцующих и гонял без устали проворными пальцами по
голосистым кнопкам. Но вот, кажется, и он начал сдаваться.
И под затухающую мелодию Инга плавно вышла из танца.

Просыпались аплодисменты. Приятно, однако, чёрт побери!

Она села, разгоряченная, на свое место, дыша как боксёр после двух раундов.
Не успела отдышаться - "русскую" заиграли. Тут уж многие в круг выбежали. Ритка
схватила Ингу за руку - и тоже в пляс.
А поэт Мишин сидит на стуле, частушки поёт.

Его карие маленькие глазки хитро поблескивали на круглом румяном лице. По-детски
оттопыренная верхняя губа, курносый нос и блестящий лоб, плавно продолженный до
затылка сияющей лысиной, делали его похожим на беспечного колобка из сказки. Того
и гляди, после очередной частушки запоёт: "Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл!"

" Безобразие!  -  сказала себе Инга, дробно перестукивая под музыку каблуками. -
Сидит себе на стуле и частушками отделывается! "Цыганочка" его, видите ли, приморила.
СлабО выйти на круг?! Только на сидячее пение тебя и хватает! Ну, поэт, погоди!"

С вызовом топнула перед ним ногой.
А Мишин ей пропел на это:

- Я по речке плаваю с незнакомой Клавою.
  А причалить не могу - с палкой муж на берегу!

"Ах, так?! Ну, держись же!" И она выдала в ответ куплет, который , между прочим,
услышала в Болгарии, гид  частушки по-русски пел, когда их тургруппа ехала в автобусе:

- Сидит милый на крыльце С выраженьем на лице!
  А выражает то лицо - чем садятся на крыльцо!

Все кругом засмеялись. А круглое лицо Мишина от неожиданности вытянулось.
Нет, не вынесла душа поэта! Выбежал в круг - и давай плясать, рассыпая попутно
частушки. Но Инга тоже не лыком шита: она хоть и не знала больше частушек, зато
придумывала на ходу - находила что выдавать в ответ.

Незаметно, незаметно и раскочегарились все. Даже компания "блескучих" друзей,
до сих пор прикидывавшаяся ко всему равнодушной, высыпала в танцевальный круг.
И запрыгали  - кто во что горазд. Один, мухортенький, в рубашке с фиолетовым
сиянием, дергался так, словно его блохи закусали.

Когда вывалили танцевать все и в кругу образовалась толчея и теснота, Инга села на
место и с томным видом наблюдала со стороны, как беснуются другие.
Напротив неё сели два парня. Одного из них она сразу узнала. И вспомнила его имя -
довольно редкое, Филимон. Он без всяких увертюр спросил, помнит ли она, как года
два с половиной назад гуляли они по заснеженным улицам города.

Инга помнила. Но нарочно сделала удивлённое лицо. Во-первых, она поняла, что
Филимон хотел перед другом повыпендриваться: вот она, популярность артистки!
Во-вторых, в той прогулке она была бесплатным приложением к Нинке, которую
застолбил себе Лёха. Он был на год старше, закончил школу и готовился в призыву
в армию. Подруги учились тогда в десятом классе. Нинка познакомилась со своим
кавалером на танцах в "Молодости". И он не давал ей проходу. Филимона Лёха
притащил с собой, чтобы гулять вчетвером. Короче, тот тоже был бесплатным
приложением.
Инга прекрасно понимала свою роль в этом гулянии. Наверное понимал свою роль и
Филимон. Скованные навязанными им ролями, они не знали как себя вести и о чём
говорить. Просто шли рядом и молча взрывали ногами свежевыпавший снег.
Помнится, после той прогулки самооценка Инги на какое-то время упала ниже нулевой
отметки. Нет, Филимон не произвел на неё впечатления. Но обидело то, что и она
не произвела впечатления на него. Он даже не позвонил и не напомнил больше о себе
никак. Она тогда переживала - ну вот, опять меня чего-то лишили!

Что интересно, Лёха, пока служил в армии, тоже не давал Нинке о себе знать. Не
писал писем, не требовал обещания ждать. А когда демобилизовался, заявился к ней
и опять не давал проходу. Встречал с работы, сторожил возле дома. Спровадил всех её
женихов. И вот, пожалуйста, женился!

А теперь и Филимон вдруг нарисовался.

- Помню ли я, как мы гуляли?  - с нарочитым удивлением переспросила Инга, глядя
ему прямо в глаза. - Нет, что-то я такого не припомню.
Нарочно так сказала. Теперь ей захотелось повыпендриваться.

- Плохая у тебя память, - разочарованно сказал он.

- Девичья, - напомнила ему Инга.

- А я всё помню! - сказал он.

Вместо ответа Инга пожала плечами, мол, тебе видней.

- Жаль, что у тебя такая плохая память, - сказал Филимон.

Вновь, не дождавшись ответа, он ещё помедлил, будто надеялся что-то услышать.
Но, ничего не услышав, встал. К тому же и музыка замолкла, и вернувшиеся танцоры
претендовали на свои места.


После небольшой "разминки" за столом, все свадебники, разгоряченные спиртным и
танцами, вышли на улицу прохладиться.
Отец жениха, узрев Ингу, воскликнул:

- Милюля! Надо тебя теперь замуж отдать. Где твой жених?

- Не знаю. Наверное не родился ещё! - рассмеялась она в ответ.

- А, Ингочка! - подошёл поэт Мишин. - Ну ты, молодец, знаешь! И где ты так
"цыганочку" научилась плясать?

- Я и не училась. Это я на вас глядя.

- Может, это у тебя в крови?

- Кто его знает, что там у меня в крови?! Кто деды-бабки, вроде известно.
А какие предки раньше были, никто не рассказал.

Поэт вместо ответа присвистнул. Видимо, он не знал, как отнестись к полученной
информации - хорошо или плохо? Он вёл себя как живой классик, вышедший пообщаться
с народом, не зная, однако, чего ожидать от этого народа. Хотя история не умалчивала,
что сам он вышел тоже из народа.


Возвратившись за стол, все снова кричали "горько!",  снова молодожены
обменивались скованными объятиями и напряженными поцелуями. Потом опять пили,
потом опять жевали.

И сквозь хмельной туман Инга взглянула вдруг совершенно трезвыми глазами. Эта
секунда прозрения воткнулась в мозг как острая игла. И осталась в памяти длинным
столом, уставленным бутылками и тарелками. Перед женихом и невестой большой
пышный торт , обвешанный кремовыми розами и вензелями. На блюде рядом с тортом
растерзанный жареный поросенок, ещё недавно сиявший кофейными боками. Лоснящиеся
лица, гладиолусы в вазах казались нахальными, неуместными и вылепленными из
жирного крема. И как будто бы сама невеста из того же крема, что и торт.

Но эта трезвая минута вспыхнула как молния. А потом всё снова пришло в движение,
кружение; затуманилось, зазвенело, потекло жидким стеклом вместе со временем.
Лилась хмельная болтовня, липли пьяные руки какого-то женихова друга, слишком
рьяно желавшего проводить Ингу домой. В памяти застряли его злые маленькие глазки
и полыхание красной переливчатой рубашки.

На Ритку наседали двое из компании " блескучих" - один горел зеленым огнем, а
другой фиолетовым. Лица за этим рубашечным сиянием не различались, смазывались.
Кто там победил в сражении за право проводить девушку домой, Инга не уловила.
Как-то все они разом куда-то исчезли, растворились.

Потом откуда-то всплыл пьяный Эдик. Он стоял, свесив голову, как надломленный
тюльпан. И раскачивался, вцепившись в спинки двух стульев. Сначала он что-то
бормотал о Маринке, которую он любил и которая, выйдя замуж за другого, уехала
куда-то далеко, наплевав на их с Эдиком любовь. После того как бормотание
закончилось, он вдруг стал выкрикивать:

- Она меня любит! Всё равно она любит только меня!

В его голосе вспыхивали истерические нотки. При этом Эдик вызывающе вскидывал
голову и взглядывал на Ингу с видом победителя, потерпевшего поражение.

- А ты напиши ей письмо,  -  предложение было глупое, но она ничего умнее не нашла.

- О чём я буду ей писать? - пьяно-печально улыбнулся он.

- Ну, не знаю. О чем-нибудь. Хотя бы о сегодняшнем дне...

- О сегодняшнем дне?  - вяло повторил Эдик и, уцепившись за боковые ребра двух
стульев, беспомощно опустился на корточки, свесив голову.

Инга ещё что-то говорила ему, успокаивала. А сама понимала, что всё зря. Все её
слова напрасны. Потому что он сам виноват. Если любил и если был любим. Нинка
рассказывала, что роковую роль в этой истории сыграла мама Эдика. Она не хотела
видеть Маринку своей невесткой.

Он что-то ещё бубнил про её письмо на полстранички. Но, натолкнувшись на взгляд
Инги, сказавший ему, что сам виноват и нечего теперь плакаться, он скомкал свои
слова, не договорив.
И вновь свесил голову.

Тут опять подбежали какие-то типы, изъявившие желание проводить девушку домой.
Началась перепалка.
Стало скучно. Она вдруг почувствовала себя такой усталой, такой обессиленной от всей
этой бестолковой кутерьмы. А в голове звучала невесть откуда взявшийся отрывок из
песни:
       " Я верю, что любовь всегда права.
         Я ждать её всю жизнь могу!.."

И так захотелось плакать. Потому что показалось страшным ждать всю жизнь.
Захотелось свесить голову, как Эдик, как надломленный тюльпан, и бормотать свои
жалобы на того, кто заставляет её так долго ждать. Ведь это невыносимо! Ждать -
уже само по себе пытка. А ждать всю жизнь?!

Пьяный тип, объятый пламенем красной рубашки, настойчиво тянул её за руку.
И, разозлившись, Инга сказала:

- Да отвали ты наконец! Не видишь, мы разговариваем?! - она указала на свесившего
голову Эдика. - У нас очень серьезный разговор. Понял? А теперь вали!

Тип слушал и бессмысленно таращил пьяные глаза. А потом опять схватился за её руку.
Вырвавшись, Инга резко отскочила. И быстрыми шагами пошла прочь.

Краснорубашечник стоял, раскачиваясь и протягивая руки вперёд, словно пытался этим
жестом притянуть ушедшую назад.


Домой она ехала вместе с Нинкиными родителями, Эдиком и Людкой.
Молодожёны отправились другой дорогой - уже в квартиру свекрови, где им предстояло
теперь жить.

В руках у Инги были три гладиолуса, которые неизвестно зачем отдал ей Эдик, после
того как вынул из вазы со свадебного ресторанного стола.

В трамвае Нинкин папа разошёлся. В ресторане он держал себя солидно и строго. А тут
вдруг проснулся, и расцвело его красноречие. Он вдохновенно вспоминал свою краткую
речь, произнесенную на свадьбе, всячески её теперь приукрашивая и удлинняя. И
совершенно собой довольный, торжествовал:

- Даже Мишин меня за руку поздравил! Сказал "спасибо за свадьбу"! Мне сказал, а
не свекору! Ты слышь, Эдик, мне сказал! Я три свадьбы сыграл, и всегда был как
человек! Правда, Эдик?! А у него, у свекора, первая свадьба... И он свалился!

Нинкин папа снова с восторгом принялся повторять свою свадебную речь. Для большей
убедительности он привстал с сиденья и повторял время от времени:

- Слышь, Эдик, три свадьбы сыграл - и как человек!

- Слышу, слышу, дядя Миша! Скоро будешь и на четвертой гулять. Вот мы с Ингой
скоро поженимся!  -  кисло пошутил Эдик.

- Инга! Ты слышишь?! - с новой силой возликовал Нинкин папа. - Ты слышишь?
Скоро ты будешь Василькова!

Он в восторге обратил свой взгляд в сторону Эдика и Инги. Глаза его были похожи на
две лягушачьи икринки, плавающие под стеклами очков.
Брошенная Эдиком реплика повернула ораторское искусство Нинкиного папы в новое
русло, и он уже вслух принялся готовить новую речь, которую произнесет на четвертой
свадьбе.

Эдик монотонно кивал ему головой, которая, судя по всему, думала о своём, далёком
отсюда.
А Ингину голову до краёв наполняла песня: "Я верю, что любовь всегда права!
Я ждать её всю жизнь могу!.."
И тут же пронзила испуганная мысль: "А вдруг не дождусь? Вдруг не узнаю? Вдруг
пройду мимо?!"

Сквозь эти невеселые мысли пробился и заплескался голос Нинкиного папы:

- Я три свадьбы отгулял - и как человек! Я и четвертую свадьбу отгуляю! И пятую!
И шестую!

"Скорей бы уж домой попасть!" - устало подумала Инга. И блуждающий ее взгляд упал
на сидевшую впереди Людку. Она была печальна и задумчива.  - Ну ладно, я -
такая-сякая несовершенная! А она - красивая, умная, целеустремленная, гармоничная.
И что же - одна?"

Ей вспомнилось, как Людка однажды сказала: "Я никогда не пойду замуж без любви.
Хоть год проживу, хоть месяц, но только с тем, кого полюблю!"


Когда трамвай встал на нужной остановке, свадебники радостно выскочили на волю. И
наткнулись на Колю с Ирой, которые тут же, словно испуганные птицы, упорхнули в
темноту придорожных деревьев.

Нинкины родители и Эдик с Людкой где-то замешкались сзади.

"Луч солнца пробудил в садах листву... Я верю, что любовь всегда права..."
Песня наполняла Ингу до краёв, и она шла, боясь расплескаться.
Откуда-то издалека, сквозь вату ночи донесся голос Эдика:

- Инга, пойдём проводим Люду!

И она послушно пошла за ними. Проводили.
А назад идти у неё уже не было сил. Ноги истерлись так, что каждый шаг отдавался
болью во всем теле. Хоть и опрокидывала водку стопку за стопкой в туфли, но...
Инга бездумно сняла туфли и пошла босиком. Как приятно было ступать разгоряченными
усталыми ступнями по прохладному асфальту. А в голове разбухала мысль:
"Но ведь ходит же где-то и Он. Может быть, даже ищет меня. И не знает, что я
здесь. Что я Его жду. Всех случайных гоню и жду только Его!"

Сквозь настойчивую печаль, окутавшую её мозг, пробивался голос Эдика:

- Ты сейчас как настоящая цыганка! Босая, с длинными распущенными волосами...
Такая загадочная.

Инга усмехнулась.

Вот наконец и её подъезд.

- Пока! - бросила она Эдику. И ушла. Такая загадочная...


Открыла своим ключом дверь квартиры и хотела тихонько юркнуть в комнату. Но не
 успела. Вышла заспанная мама.

- Ты что, не была на свадьбе?  - удивлённо спросила она.

- Почему это не была?  -  удивилась в свою очередь Инга.

- А цветы зачем назад принесла?

Только сейчас она растерянно заметила, что держит в руке, как и перед выходом
из дому, три гладиолуса - два белых, один красный.

- А, цветы... Это не мои цветы. Это другие.

- А откуда они у тебя? - поинтересовалась мать.

- Сама не знаю. Сунул кто-то в руки на выходе из ресторана. Ну я и волокла их, -
равнодушно ответила Инга.

Не хотелось ничего объяснять. Хотелось поскорее рухнуть в кровать.

Мама ещё постояла немного, посмотрела, пытаясь определить, очень ли пьяна дочь или
не очень. И увидев, что она идёт по прямой почти что ровно и не качаясь, что говорит
вроде нормальным голосом, отправилась спать.


"Я верю, что любовь всегда права. Я ждать её всю жизнь могу..." - прозвучало
в голове, превращаясь в сон.