Под знаком Овна. Мемуары. часть 2. Грозный

II. ВСТУПЛЕНИЕ В ЖИЗНЬ.

Школьные годы, бал выпускников - все это осталось позади в июне 1959 года. В июле я подал документы в грозненский пединститут, хотя просил родителей разрешить мне поехать в Киев и подать документы в театральный институт, куда я уже написал и получил ответ с информацией о приеме документов в этот вуз. Конечно, я не отдавал себе четкого ответа: »Смогу ли я поехать впервые в незнакомый город и действительно я имею достаточные способности для поступления в театральный институт?» Мои родители дали однозначный ответ: » Если хочешь учиться, то поезжай в Грозный».  Документы я подал на историческое отделение историко-филологического  факультета, в те годы конкурсы в вузы были большими. В Грозном я остановился у Поповых, в их семье я сдружился с Виктором и Владимиром, с  ними я ходил купаться на пруд или в парк Заводского района после консультаций в институте. Виктор был старше меня,  я его помнил еще по детству, он приезжал к нам в гости со своей матерью Марией Васильевной, работал он трактористом-бульдозеристом. Это был среднего роста молодой мужчина, спокойный и выдержанный в обращении. К моменту моего приезда к ним он уже был женат и у них в семье рос сын, за которым следила бабушка. Владимир был мне ближе по возрасту, хотя он был старше меня на два года. Это был начитанный юноша со своим мнением на многие вопросы  жизни, а также о прочитанном в книгах и виденном в его молодой среде.. Вероятно, Мария Васильевна следила за воспитанием своих сыновей, их отличала радушность и сердечность в отношениях с людьми, хотя оба были не многословны. С Владимиром мы ходили в библиотеку, в зеленый театр на встречу-дискуссию с женой писателя Н.Островского «О месте подвига в жизни человека«, иногда мы вместе слушали музыку и смотрели на танцующих людей на площадке у общежития (мне тогда нравились песни в исполнении В.Трошина «Тишина» и «Вернись»). Как-то вечером мы были в центре Грозного в сквере им. Лермонтова, это был красивый уголок города, куда приходили отдыхать  горожане, рассаживаясь на скамейках у большого фонтана. В этот вечер в  сквере, на берегу реки Сунжи ансамбль городского симфонического оркестра исполнял популярные мелодии того времени, среди которых были мелодии Дунаевского, Чайковского и другие, но мне незнакомые. Обстановка была удивительно романтичной, фонтан освежал своими струями вечернюю жару, исходившую от раскаленного асфальта и душной реки, музыка как бы соперничала со звуком бьющих струй. Впервые на этом импровизированном концерте я услышал романсы «Фонтан любви, фонтан печали» и «Не пой красавица при мне, ты песен Грузии печальной» Эта музыка расположила нас к откровенному разговору, свойственному мечтательным молодым людям, о смысле жизни, о будущем. Владимир мне тогда рассказывал о своих любимых книгах и о мечте поступить в Новочеркасский политехнический институт (через несколько лет он исполнит свою мечту), я ему рассказывал о своих любимых книгах, увлечении музыкой и чтении книг о художниках,  как-то незаметно мы проговорили до полночи, трамваи уже не ходили и пришлось идти через весь город, уснувший и душный, наполненный запахом южных роз и растений, весь какой-то в фиолетовом мареве. Вероятно, этот разговор  Владимиром был не закончен и после работы он пригласил меня в другое, не менее красивое место в городе, сквер им. Чехова, где среди роз и южных тополей, прибрежных ив у реки Сунжи, строился новый кинотеатр «Космос» и республиканская библиотека. Разговор у нас не клеился, хотя мы говорили о книге нашей молодости «Два капитана». Мы побродили у здания нефтяного института, на площади им. Ленина, зашли к театру драмы им. Лермонтова – все это было рядом, а затем вернулись домой. Последний наш разговор проходил в парке им. Кирова, который располагался на берегу все той же реки Сунжи, мы вместе слушали выступление симфонического оркестра, который по городской традиции выступал бесплатно для горожан по вечерам в четверг, субботу и воскресенье. Позднее, когда я через год вернулся в этот город, мне приходилось часто слушать эти концерты. Я уже хорошо знал дирижеров оркестра Халебского и Ковалева, они привыкли видеть меня иногда одного лишь слушателя (бывало и такое). С Ковалевым я несколько раз разговаривал,  он рассказывал мне об оркестре и произведениях, которые они исполняли. Это был красивый внешне и одновременно холеный, красиво и в тоже время небрежно одетый мужчина лет сорока, иногда я видел его с женой, конечно, это была красивая артистическая пара. В тот вечер Владимир рассказал мне о своих неразделенных чувствах со своей девушкой, вероятно, это его угнетало и мне пришлось быть слушателем его откровений, в том числе и интимных. После этого вечера у нас не было больше таких встреч и даже через год, когда я уже жил в Грозном. Единственное напоминание о себе мне он доставил уже тогда, когда я служил в армии, а он учился в политехническом институте. Мой младший брат сдружился с Владимиром и он даже приезжал к нам в Гудермес, где и взял мой адрес у родителей и написал мне хорошее, дружеское письмо в воинскую часть. Михаил мне что-то рассказывал о нем, но я уже не помню ничего.

     Мое поступление в институт было неудачным, я провалился по сочинению, как сейчас помню тему «Персонажи некрасовской Руси по произведению »Кому на Руси жить хорошо». Грозненская молодежь была более подготовленной психологически к экзаменам, многие неприкрыто и откровенно списывали. Меня, вероятно, подвела некоторая самонадеянность в знании текста и грамматики. Провал мой при поступлении в институт был воспринят болезненно, но без особой трагедии. Родители однозначно сказали мне, чтобы я подавал документы в железнодорожное училище на специальность помощник машиниста тепловоза. Я подчинился этому решению родителей, хотя они понимали, что это не мой жизненный интерес.

     Однажды меня встретил мой бывший классный руководитель Дудник Иван Степанович, он в то время работал директором школы-интерната на станции Артезиан в Калмыкии, и, зная мою общественную работу пионервожатым в школе, предложил приехать к нему работать старшим пионервожатым, а также подменным воспитателем в интернате. Я даже не раздумывая согласился, взял направлении в райкоме ВЛКСМ. Дома я все рассказал родителям, мой отец внимательно посмотрел на меня и спросил: «Это серьезно?». Получив мой утвердительный ответ, отец встретился с Иваном Степановичем и только после этого дал согласие на мое решение. Мама к этому отнеслась иронично и неодобрительно, на что отец сказал: »Пусть поживет один и попробует себя». Через несколько дней он меня проводил на поезд «Минеральные Воды-Астрахань». Пока я ехал, не о чем не думал, так как для меня это было новое впечатление, которое отвлекало от провала в институт. Я впервые уезжал так далеко от дома, да еще один, однако какого-то страха не было, желание работать присутствовало. Как работать я примерно знал, но смущало ряд моментов:   примут ли меня незнакомые учителя школы, беспокоило и то обстоятельство, что в моем окружении никто из молодых ребят не думал даже о такой работе. Считалось, что  на этой должности  должна работать молодая женщина. Несколько позднее я понял,  дело не в том, девушка или юноша работают старшим пионервожатым, на этой работе должен быть человек живущий интересами детей, романтичный, увлекающийся, зовущий за собой, человек-коллективист с развитыми организаторскими данными. Вероятно, на это обратили внимание мои учителя еще в школе, когда я два года работал отрядным пионервожатым, выполняя комсомольское поручение. Итак, страница жизни, работа в школе-интернате на станции Артезиан.

     Еще в поезде я обратил внимание, как горы и лес вокруг Терека отошли куда-то вдаль, а после Кизляра стала расстилаться степь, переходящая в полупустыню. Поезд останавливался на каких-то маленьких полустанках, это позднее я буду знать их наперечет, но по приезду я удивлялся одинокости и малонаселенности этих краев. В поезде было душно и грязно, но я на это не обращал внимания. Артезиан встретил меня ветром с песком, дула моряна, так называют ветер с моря. Я увидел небольшой железнодорожный поселок с двухэтажными домами, двухэтажную типовую школу и отдельно стоящее здание интерната, оба здания были типовыми для того времени. За поселком железнодорожников располагались казачьи домики-мазанки и дома местных жителей, калмыков, обнесенные высокими глиняными заборами, за которыми просматривались редкие деревья и даже виноградники. Всего в поселке было четыре небольших улицы, занесенные песком, кое-где виднелась на них растительность, это был степной кустарник лох, который сдерживал передвижение песков. В поселке был клуб для местных жителей, а также новый клуб железнодорожников. Кроме этого имелись два общежития для сменщиков поездов, щитовые длинные домики-бараки, маленькая больничка-поликлиника и поселковая столовая. Вода в поселок привозилась в цистернах из Кизляра, всегда на экстренный случай стоял на парах тепловоз. Дома, в которых жили учителя, были разбросаны вокруг школы, это были щитовые сборные домики, обмазанные глиной, и без всяких удобств. Дома железнодорожников были кирпичными, но также без всяких удобств, с печным отоплением и туалетом на дворе, воду приносили вручную из закопанной цистерны. У почты на столбе висел радиорупор, из которого мы и получали известия с «большой земли». В этом поселке мне и пришлось работать, начинать свою самостоятельную жизнь. Молодость, она ведь бесшабашная и безоглядная, я окунулся со всей своей молодой энергией в эту непростую жизнь, которая закрутила меня в сфере образования с 1959 года и по настоящее время.

      Если оценить  с позиции прожитых лет, то жизнь в Артезиане могла бы показаться тусклой и пресной, общение минимальное, в свободные вечера посещение кино и просмотр старых кинофильмов, типа «Секретная миссия» или »Подвиг разведчика» с кумирами тех лет Е.Кузьминой и Кадочниковым. Однако в действительности была интересная жизнь в школе: пионерские сборы, тимуровские отряды, соревнование классов в конкурсе »Всем отрядом на луну», работа различных кружков, участие в общественной работе. Мне часто приходилось выезжать на полустанки по системе всеобуча и нередко мерзнуть на открытой дрезине, засыпать под размерный рокот ее мотора. Несколько раз я выезжал в Кизляр, в то время там располагалось управление отделения железной дороги.  В нем  мы решали различные вопросы,  начиная от проездных билетов для учащихся и преподавателей в границах этого отделения, а также выписывались документы на получение  продуктов для интерната, одежды для учащихся. В этом городе нам выписывали проездные документы в Ростов на различного рода конференции и совещания, причем эти билеты всегда выписывались в мягкий вагон, и я узнал комфорт этих вагонов. Сам город Кизляр был в то время грязным, но вместе с тем колоритным городом, расположенным на Тереке. Воздух города с осени и до наступления зимы был пропитан каким-то кислым винным духом, действительно этот запах происходил из вино-конъячного завода, а также практически из каждого дома кизлярских жителей, которые из молодого винограда готовили домашнее сухое вино. Я помню привкус этого кислого и терпкого вина, оно подавалось всегда к приготовленному блюду из сома или к жареному сому. Нигде больше не приходилось мне есть такой вкусной пищи, приправленной различными снадобьями и запивать таким вином. Казаки, у которых мне приходилось останавливаться, были родственниками учителей из Артезиана и относились ко мне всегда хорошо. Конечно, эти люди жили скромно, зачастую мне приходилось спать на полу, закутавшись в шубу или с кем- то из мужской половины семьи, как тогда говорили «валетом». Однажды мне пришлось останавливаться в местной средней школе, было очень зябко от сырости, в школе еще не топили, спать пришлось на столе в учительской, накрывшись казенной суконной скатертью. Но в этом городе меня устраивали книжные магазины, полные интересными книгами, которые я закупал для ночного чтения.


       Если в школе мне приходилось работать днем, то в интернате – вечером. Интернатские будни были несложными, но требовали внимания к детям, так как зачастую они были из неблагополучных семей или из семей, проживавших на полустанках. Конечно, дети были разными, я до сих пор помню Николая Кутыгина, Женю Зайцева и Мишу Васильчикова, Евгения Мартынова, Сашу Хубаева, а также маленьких калмычат, которые любили возиться со мной. Семейные воспитатели всегда уходили пораньше и оставляли мне свою смену, я должен был проследить за питанием учеников  на ужине, затем уложить младших спать, а утром еще пройтись и разбудить. Это было не просто, так как интернат был двухэтажным и длинным зданием,   ребят в нем проживало более двухсот человек. По субботам мы устраивали баню, закачивали воду в титаны, в ванны для стирки белья, мыли и скребли с ребятами спальные и учебные комнаты, старшим поручали мыть младших. Этот день всегда был утомительным, и я нередко оставался ночевать в интернате в комнате воспитателей.

      В школе мне нередко приходилось заменять учителей по различным дисциплинам, за исключением физики, химии и математики. Приходилось вечерами готовиться к урокам. Были эти мои уроки интересными или методически правильными я не помню, но я с удовольствием их проводил. Среди учителей мне мало кто запомнился, однако я помню осетинку Зарему Муриевну, еврейку Марианну Давыдовну, завуча Кочергу Степана Федоровича, Теряеву Антонину Васильевну, которые учили меня школьному мастерству.

      Нередко в хорошую погоду мы с детьми уходили за пределы школы и жгли костры из кустарника перекати-поле, пекли картошку, пели песню «Картошка». Осенью мы сажали кусты лоховника вокруг школы и на улицах поселка, весной все были увлечены рытьем большого котлована для плавательного бассейна под открытым небом, этому способствовало то обстоятельство, что на территории школы била скважина с соленой водой морского типа. Организатором этого строительства был учитель физкультуры Роман Кокарев, направленный в нашу школу по распределению из московского института физкультуры. Мы жили с ним в одной комнате дома железнодорожников, я удивлялся, как он мог попасть в такое захолустье после Москвы. В настоящее время он живет где-то на родине, в Хадыженском.

      В Артезиане у меня зимой сильно болели ноги, ступни ног так распухали, что я ходил зимой в многомерных тапочках на работу. Вылечился я довольно просто, мне подсказал один учитель такой рецепт, утром не надо сплевывать слюну, а именно ей надо намазывать больные места ног, так как утренняя слюна сильно бактерицидная и разъедает мозоли,  снимает опухоль. Во всяком случае, недели две я этот рецепт выполнял регулярно и мозоли вместе с опухолью сошли.

       Как проходила моя личная жизнь в Артезиане, вероятно, ее не было как таковой. Иногда учителя приглашали меня в свои кампании, все выпивали, я же еще не мог выпивать водку, меня от нее всегда тошнило. Иногда мы ходили на танцы в клуб железнодорожников, мне это нравилось, но в целом-то все дни я пропадал на работе. Однажды ко мне приезжал младший брат, это было на 1 мая, как помню сейчас он подарил мне часы »Победа», но куда я мог его повести, с кем ему общаться, поэтому вечером того же дня я проводил его назад в Гудермес. Дважды я ездил в районный центр через станцию Улан-Хол по школьным делам, но больше мне нравилось эти поездки в связи с тем, что в этом месте была ставка нефтяников, где работали мои друзья детства. Среди них Лян Раводин и Володька Неелов, там же были и другие родственники  Ляна и мы вместе хорошо проводили вечера.

       Памятен мне один случай в Артезиане. Была зима и дули зимние ветра, но вероятно, не сильные. При подходе к почте я услышал первые такты увертюры к опере «Евгений Онегин», мне так стало тепло на душе, что, не замечая холода и ветра, я простоял всю передачу этой оперы у столба с репродуктором. Другой случай мне помнится, как меня потряс кинофильм «Американская рапсодия», это был музыкальный фильм с участием Лиз Тейлор и Михаила Чехова. Сюжет фильма сам по себе не был закрученным, но суть его благородна - спасение талантливого человека от пьянства, борьба за то, чтобы сам персонаж понял бы трагизм нереализованного в нем. Вся эта мелодрама проходила на фоне музыки Чайковского, Рахманинова и Сарасате. Такой букет музыкальных фрагментов потряс меня, отдельные мелодии преследовали меня даже во сне. Я лихорадочно перепотрошил школьную и поселковую библиотеку, но, увы, в то время в нашей стране о Рахманинове еще мало писали, о Чайковском я нашел книгу, а о других композиторах не было ничего. Этот фильм я смотрел через год в Туапсе, много лет спустя, мне пришлось видеть этот фильм в Иванове и везде  обостренное чувство восприятия прекрасной музыки. Подобные ощущения  испытывал я в разные периоды своей жизни от кинофильмов таких, как «Даркле», «Аида», оперных спектаклей «Чио Чио-сан», «Богема», «Пиковая дама», «Борис Годунов», «Кармен» или от удачных постановок драматического театра из Ярославля, Москвы. Подобное я ощутил однажды, после случайного прослушывания радиоспектакля «Эллегия» по мотивам переписки Тургенева с актрисой М. Савиной. Это было глубокой осенью 1969 года, когда я работал сельским учителем в селе Литиж после окончания института. Я пришел из школы и услышал радиопередачу с участием актеров В.Попова и М.Касаткиной, который  привел меня в такое состояние, что я бросил все дела (благо это была пятница),  вечером ушел на полустанок, где проходили поезда. Доехав до Дмитровска-Льговского, затем на перекладных до Железногорска, от него уже ночью до Орла, в котором переночевал, я утром выехал в Мценск и из него в Спасское-Лутовиново. До глубокого вечера я бродил по парку, читал заветные слова Ивана Сергеевича, сидел у пруда Савиной. Такое потрясение возможно только раз в жизни, оно может сравниваться только с состоянием безумия, но полного благородного потрясения и очищения души.

       В некотором роде подобное чувство я ощущал от открытия для себя  писателей К.Паустовского, В.Солоухина, книги которых прочитал в студенческие годы и остался верным их произведениям - очеркам, рассказам и романам. Эти писатели обладали прекрасным чувством стилистики, образности слова, умением так описать природу, что от чтения щемило в сердце. Я неод-
нократно читал учащимся рассказы этих писателей, зимой в сельской школе у горящей печи мы переживали с героями Солоухина, на занятиях я читал рассказы Паустовского «Снег» и «Корзину с еловыми шишками под музыку Рахманинова и Грига.

       Возвращаюсь опять к теме моей жизни в Артезиане. Я давал себе отчет, что долго быть в этом месте не смогу, так как надо думать о профессии, да впереди у меня маячила армия. Весной 1960 года я выехал в Ростов на Дону, где проходил семинар старших пионервожатых и убедился, что молодых ребят в этой должности работает мало. Летом того же года я был рекомендован старшим пионервожатым в летний лагерь под Туапсе «Зеленый гай». В середине июля я уже был на месте, но должность эта была занятой другим человеком, моей коллегой из Керчи. Я остался работать вожатым в отряде, воспитателем в нем был учитель из Боксана, мы сработались довольно хорошо. Лагерь располагался на море, вернее на высокой круче над морем и для того, чтобы спуститься к морю надо было преодолеть около трехсот ступенек вниз. Море было моей стихией, если у меня выпадало свободное время, я уходил к морю и много плавал или просто сидел на берегу во время шторма. Море притягивало к себе, в нем звучала какая-то особая музыка стихии, а во время штиля это была просто симфония ленивых волн, набегавших на берег. Несколько позднее, я услышал музыку Римского-Корсакова и понял, как метко он звучанием различных инструментов оркестра создавал впечатление от моря в его различных состояниях. С тех пор этот композитор для меня встал в ряд с Рахманиновым. В лагере я подружился с ростовскими студентами, они хорошо приняли меня в свой круг и рекомендовали поступать в пединститут, наблюдая за моей работой. Вследствие этих разговоров я решил прервать договор о работе в лагере на все летние месяцы и по окончанию смены в середине июля приехал в Гудермес к родителям.

Мой приезд домой не вызвал у моих родителей какого-то неодобрения, тем более, что я сказал о своем желании поступать учиться. На следующий день по приезду я встретил своего одноклассника Шедета, он работал разнорабочим на стройке. Искренне обрадовавшись нашей встрече, он ушел с работы, и все дни мы проводили вместе. Вероятно, мы оба соскучились по нашему общению, по нашим книгам, по совместным прогулкам в горы, к истокам Белки, поэтому с утра до вечера мы общались, забыв о подготовке в вуз. К 1 августу Шедет уехал в Орджоникидзе поступать в мединститут, я же понял, что время ушло, подал документы в педагогический техникум в Грозном. Мы оба поступили и расстались до каникул. Иногда, когда Шедету необходимо было переезжать из Грозного в Орджоникидзе, мы на несколько часов встречались, так как моему другу надо было ждать автобус. По - прежнему это были встречи с долгими разговорами, обменом впечатлений, теплыми рукопожатиями и словами поддержки друг другу.

       Моя грозненская жизнь была насыщенной до предела, кроме учебы, а в первые месяцы мы учились в третью смену, я записался в секцию на стадионе «Динамо» для занятий легкой атлетикой, бег на 400 метров и копьеметание. Затем я записался в студию классического танца, которую вела М.С.Форманчук (когда-то она учила Махмуда Эсамбаева), и стал изучать этот вид искусства. Иногда мне приходилось подрабатывать, но это не было системой, я до сих пор удивляюсь, как приходилось крутиться на стипендию. Я жил на квартире с Алексеем из станицы Галюгаевской, мы научились варить кашу и кисель, ходили в рабочую столовую обедать и одновременно набирали хлеб домой, так как в то время хлеб в столовых подавался бесплатно. Иногда мы что-то привозили из дома, но опять-таки нечасто. Молодость все помогала одолевать. Я как-то обратился за помощью к старшему брату Владимиру, но получил отказ, вероятно, у него были свои проблемы, но хочу заметить мы с ним в то время как-то особо и не роднились. Мое общение было больше с младшим братом, который иногда мне давал три или пять рублей, сестра устраивала свою жизнь, поэтому я и не просил у нее помощи.

       С Алексеем А. мы прожили два года на квартире. Иногда он приезжал в гости ко мне в Гудермес, я также был в гостях в станице Галюгаевской. Мы были разными по своему характеру и уровню образованности, но молодость, стремление к учебе, общие интересы сплотили нас обоих. Мы даже пошли служить в армию вместе, попали в одну часть, но затем наши пути надолго разошлись и однажды, я даже не знаю каким случаем, мы встретились в Ленинграде в метро «Гостиный двор». Это была удивительная встреча  через двадцать лет. Мы долго бродили по городу и рассказывали о своей жизни после армии, затем сидели в общежитии и с его друзьями пили домашнее вино. Летом он приехал ко мне вместе с дочерью Ириной, она поступила в наш университет, а через ряд лет мы отмечали ее свадьбу у меня в комнате вместе с Алексеем и его женой Машей. Несколько позднее, я ездил к ним в гости в Моздок, опять все было хорошо, были воспоминания, хорошее домашнее вино, встречи в школах. В связи с войной в Чечне наши связи прекратились.

       Учеба в педагогическом техникуме не была для меня обременительной, ко мне преподаватели относились хорошо. Летняя практика у меня была в горах у истоков реки Аргуна, в Сержень-Юрте располагался большой лагерь для детей нефтяников, в нем я работал старшим пионервожатым и воспитателем все лето (много лет позднее в этом месте находилась база боевиков-вахабитов во главе с Дудаевым). Работая в лагере, я понимал, что мне надо было заработать на осень немного денег. Это лето было замечательным для меня, отрядные вожатые учились у меня работать, они поддерживали мои предложения в организации отдыха детей. В горах мы устраивали соревнования по альпинизму, водные соревнования в Аргуне, в лесу проводили сказку, а сколько было интересных мероприятий у костра.  За эту работу в лагере я получил денежную премию и грамоту обкома ВЛКСМ, но главное это были мои новые знакомые, студенты из педагогического и нефтяного институтов.
 
Осенью мои новые друзья предложили мою кандидатуру в городской студенческий клуб, где я познакомился с творческими молодыми людьми города. Мне запомнились в этом клубе В. Шавкута (сейчас это московский писатель), В.Ногайка и Вадим Н. студенты нефтяного института. Вадим к тому же писал стихи, это был интеллигентный человек, с которым мне было интересно. Среди участников клуба были Марик со своей женой Галиной из Грознефти, певица Алла Полторак, переводчица Марина Г. и другие.  Наш клуб проводил городские мероприятия для студентов, их было много, но мне до сих пор помнится вечер, посвященный поэту Василию Кубаневу «В наступление идут строки», инициатором этого мероприятия являлся Вадим. Этот клуб работал при горкоме комсомола, поэтому он был своеобразной школой для творческой молодежи.

       В студии классического танца я развил свой музыкальный вкус, тем более что мы должны были посещать музыкальный университет культуры и выступать на некоторых вечерах. Около года мы репетировали с вокальной студией А.Соколова оперу «Евгений Онегин», которая имела в Грозном успех и была рекомендована к постановке вместе с симфоническим оркестром под управлением Ковалева. Этот дирижер уже знал меня по посещениям концертов в парке и в перерыве между репетициями иногда разговаривал со мной. Я со своей партнершей Жанной Турдиевой выделялся среди балета, особенно в сцене петербургского бала,  даже почувствовал некоторый интерес к себе со стороны участников оперной группы. Но блистал в опере певец-чеченец, студент спортфака пединститута, обладавший прекрасными вокальными данными для исполнения партии Ленского. У этого паренька был редкий голос романтичного героя, его лицо всегда украшала  обаятельная улыбка (к сожалению,  родители не позволили ему  учиться вокалу в консерватории и после окончания спортфака он был вынужден вернуться в Урус-Мартан, где работал в школе, а затем стал выпивать, финал его жизни был трагичным - гибель в реке).
Моя личная жизнь в Грозном была вся на виду, на квартире  я и Алексей иногда приглашали в гости своих однокурсников, готовили несложный стол, а затем читали стихи, пели, гуляли в парке или по городу. Среди однокурсников я сдружился с двумя девушками Валентиной Ж. и Аллой Ж., это были две крупняшки, обе блондинки с развитым чувством юмора. Конечно, среди них я выглядел мальчишкой при их фактуре, однако это не мешало нам дружить, иногда ходить на танцы и на тренировки на стадион  «Динамо». У этих девчат  были свои друзья, они знали меня и относились ко мне ровно. В последние месяцы перед окончанием техникума я сдружился со своим руководителем студии Валентиной К., но это были просто приятельские отношения, которым я первоначально не придавал особого значения, тем более между нами была разница в 6 лет. Со своими гудермесскими одноклассниками  и однокурсниками  я сохранял  хорошие  отношения. В субботу или воскресенье мы вместе ехали в Гудермес или из Гудермеса в Грозный и всегда шумно общались, обменивались своими молодежными новостями, а иногда подпевали друг другу какие-нибудь новые песенные мелодии. В то время нам нравились песни, отражающие романтизм профессиональной деятельности, например, "Геологи", «Песню о журналисте», а также всеми любимую  «Глобус». После кинофильма «Человек-амфибия» мы пели о моряке, который ушел в далекое плавание, а под мелодию  композитора Петрова «Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно» мы любили танцевать, как тогда мы говорили между собой »стилять».    В Грозном училась подруга многих аульских ребят Людмила Ливинцова, мы встречались  иногда с ней, она была студентка пединститута и училась на инязе.  Ее представления о жизни были более прагматичными, нежели мои, я понимал взрослость ее положения и неодобрительно относился к ее капризам. В большей степени я общался с ее братом Анатолием

        Интересной фигурой в нашей студенческой группе была ингушка Хадижат К., это была красивая  девушка с развитым вкусов в одежде и с сильным сопрано. Она брала уроки пения у бывшей солистки филармонии, и мы ее однокурсники нередко слушали ее в группе на уроках музыки. Она также была начитана и могла всегда поддержать интересный разговор. Родители не позволяли заниматься ей вокалом и даже дело, по ее словам, доходило до рукоприкладства. Дружить с Хадижат было делом опасным, так нравы ее народа были жестокими, даже когда все мы шли из техникума домой, она всегда оглядывалась, так как опасалась, что ее кто-нибудь  заметит. Однажды у нее возник роман с молодым учителем пения И., вся проблема была в том, что он был русским парнем из Орджоникидзе. Когда все всплыло, конечно, ее язык был всему виной, этому  преподавателю пришлось уехать из Грозного. Я слушал его однажды в концерте, это был сильный тенор, больше героического  плана, исполнял же он итальянский репертуар и пользовался успехом.

        В Грозном в начале 1960-х годов взошла слава певца Муслима Магомаева и танцовщика Махмуда Эсамбаева. Признание этих талантливых людей было стремительным. О Эсамбаеве мы узнали из газеты «Грозненский рабочий», в которой был напечатан отчет о Всесоюзном конкурсе артистов эстрады, на котором первую премию получил этот танцовщик. В грозненской художественной среде были только и разговоры об Эсамбаеве. Были и другие известные люди, певица русских песен Татьяничева, но о ней говорилось скромно, уже тогда было ясно, что говорить о национальном вопросе надо осторожно, ибо могли обвинить в национализме, а вот представителей малых народов надо было продвигать. Конечно, это понятно, так как с образованием Чечено-Ингушской республики в 1958 году необходимо было восстанавливать национальную культуру и ее организации. Майрам Айдамирова исполняла «Нохч вальс», читала стихи Раиса Ахматова, начал писать Идрис Базоркин, создавался национальный драматический театр им Х. Нурадилова. В Грозном стали выходить газеты на чеченском языке «Ленинан  нект» и на ингушском «Сердало». Для обучения в школах формировались национальные группы подготовки преподавателей по чеченскому и ингушскому  языкам, Вне конкурса принимались в столичные вузы страны группы чеченской и ингушской молодежи. На этом фоне стали поднимать национальные приоритеты в искусстве. Эсамбаеву давали дорогу повсюду, даже неблеставшую талантом его дочь отправили учиться в грузинскую балетную труппу В.Чубукиани. Эсамбаев был талантливый танцовщик экзотического танца. Сам же внешне танцор был не очень пригляден. Мне приходилось стоять в классе экзерсиса за ним и видеть его близко, что-то отталкивающее  было в нем. Но это чисто мое субъективное восприятие. Я много раз видел выступление этого танцовщика и даже пытался в молодости копировать его танец «Золотого бога», моим кумиром он не был никогда. Другой грозненской  звездой был  Муслим Магомаев,  его привез в Грозный председатель Совета Министров ЧИАССР Чахкиев из Баку и представил как правнука композитора, выходца из Чечни.

       Муслим Магомаев в молодости был человеком красивой внешности с сильным голосом, баритоном. После фестиваля в Хельсинки, где он исполнил Бухенвальдский набат, его узнал певческий мир и обыватели городов и весей. Я слушал его концерты в нефтяном институте, в Доме Культуры им. Ленина в Заводском районе, везде был ажиотаж от его пения. Действительно это было пение, что называется «бельканто» - красивое пение. Однако, уже в молодости он стал проявлять всеядность к исполнению, то есть он брался исполнять не только баритональные партии, но и партии басов и драматических теноров, это могло быть знаком к быстрой катастрофе голоса. Имя Муслима Магомаева в большей степени запомнится у людей 1960-1980-х годов, как талантливого исполнителя современных песен Бабаджаняна, Пахмутовой и оперных партий в концертном исполнении. Вокруг имени этого человека было много слухов о его личной жизни, о его связях с московскими актерами ведущих театров, о его индивидуальных склонностях, но это интересовало только обывателей. Залы во всех городах всегда наполнялись слушателями и почитателями таланта этого человека. Его явно опекали в слоях правительственной элиты, все официальные концерты проходили с участием Муслима Магомаева. Кажется, прошло уже много лет, но когда я завожу пластинку с его голосом, то всегда вспоминаю свою молодость и прекрасные лирические песни  моего времени.

       Город Грозный моей юности был другим городом, нежели тот, который я помнил в далеком детстве. Человек, вероятно, судит о своем городе, не только с позиции прожитых в нем лет, в его памяти удерживаются те годы жизни в городе, которые  совпали с какими-то эмоциональными потрясениями, вызвавшими новые ощущения, изменение статуса среди близких ему людей. Город  является  не просто фоном жизни человека, а наоборот стимулирует его к самопознанию и совершенствованию своих помыслов. Грозный для меня в начале 1960-х годов был первоначально просто большим городом, в котором мне надо было определиться, влиться в его жизнь, полюбить его или отвергнуть. Этот город не стал моим, однако, он не превратился для меня в чуждое  социальное пространство. Мне нравились его площади, зеленые скверы, много цветов. Этот город не подавлял меня своей архитектурой, но и не вызывал восхищения какими-то оригинальными архитектурными решениями. Однако весь его облик свидетельствовал о том, что это южный город. Бросалось в глаза то обстоятельство, что его население было смешанным, внешне типажи людей были по - своему интересными, здесь проживали русские, армяне, евреи, татары, чеченцы, ингуши, дагестанцы, азербайджанцы, грузины. В городе было много молодежи, так как в нем работало множество профессиональных училищ, техникумов и два института, позднее выделился университет. Стадионы были всегда полны молодыми людьми, залы филармонии и драматического театра охотно посещались,  люди одевались модно и, я бы сказал, красиво. Вечера, проводимые для молодежи в залах обоих институтов, были интересными и веселыми. Конечно, попасть на вечер в нефтяной институт было всегда проблемой. В этом институте был прекрасный эстрадный оркестр,  солисты в нем пели хорошими голосами, известность приобрел среди студентов  театр эстрадных миниатюр, драматический коллектив ставил на сцене театра спектакль «На дне». В пединституте был сильный эстрадный оркестр и танцевальный коллектив. Я все это живо вспоминаю, так как мне приходилось многое видеть и слушать, особенно при организации городских студенческих мероприятий. Все это воспитывало, расширяло кругозор и среду общения.

 В летне-осенний период года в парке им. Кирова три раза в неделю играл симфонический оркестр, эти концерты я старался посещать регулярно, тем более эти концерты сопровождались лекциями о жизни композиторов. В нашем техникуме я участвовал в драматическом кружке, мы ставили «Цыган» Пушкина, где мне приходилось вести пьесу от автора и играть молодого цыгана. Наша студенческая агитбригада часто выезжала в сельские районы и в горы, в ее составе я был в танцевальной группе и в разговорном дуэте. Группа, в которой я учился, была интеллектуальной на потоке, мы проводили дискуссии по прочитанным книгам, вместе выходили в театр, любили устраивать на часах музыкальных занятий импровизированные концерты, что привлекало преподавателей других потоков. Однажды мне предложили сольно исполнить «Бухенвальдский набат», вероятно, мое волнение слилось с моим сильным романтичным голосом, с желанием передать трагизм людей, погибших в концлагере - после исполнения установилась звенящая тишина. Мой руководитель музыкальных занятий подошел ко мне и при всех сказал, что такого эмоционального исполнения этой песни он не слышал, так может петь человек, глубоко переживавший  за судьбы людей. Мне приходилось петь и другие музыкальные произведения, но они меня так не потрясали внутренне, а для исполнения других произведений у меня не хватало голоса, я боялся сорваться на крик. Мне нравились небольшие арии из опер, Канио или Калафа, конечно, Ленский и Радамес, Хозе, Марио из «Тоски» и др. Нужны были специальные уроки вокала, но возможностей таких не было.

Мои спортивные занятия в легкоатлетической секции укрепляли мой организм физически и духовно. Каких-то особых успехов я не сделал, но регулярные тренировки бегом, прыжками в высоту, копьеметание,  спортигры, посещение спортивных соревнований расширяли мой мир ощущений. Однажды наша секция была приглашена обслуживать союзные соревнования по легкой атлетике на стадионе им. Орджоникидзе в Заводском районе. На этих соревнованиях мы были поставлены в сектор для прыжков в высоту, здесь я увидел прыжки чемпиона СССР В.Большова. В секторе для копьеметания и метания диска не было известных спортсменов, но наблюдать сам процесс соревнований было интересно. В те годы у меня не вызывал интереса футбол, конечно, я смотрел несколько раз игры грозненского «Терека», но какого-то восторга от игр у меня не было. 

Во  время учебы в Грозном  я редко приезжал домой, родители мне не раз говорили об этом.  Мне казалось, что в Гудермесе стало неинтересно жить, да так и было, мои друзья разъехались кто куда, аульские одноклассники с семьями уехали на Украину  или в другие области страны. Чеченская молодежь вела себя агрессивно, утверждалась на новой территории, частыми были драки с поножовщиной, которые нередко заканчивались трагическим исходом. Все это создавало напряженность и беспокойство для родителей. Были случаи массовых драк, в таких случаях в городе запрещались всякие мероприятия, а на улицах вечерами можно было видеть вооруженных солдат, патрулирующих город. В такой обстановке никуда не хотелось выходить, но молодость была бесшабашным временем поэтому находились другие формы общения. В июне 1962 года  я закончил техникум.
 
На следующий день после выпускного вечера я собрался домой и решил идти пешком, так как денег у меня не было. До Аргуна я доехал на попутной машине, а оттуда шел пешком до остановки 810 км, где меня подхватила машина, и я въехал в Гудермес. Наш дом стоял около федеральной дороги  Минеральные Воды – Грозный – Махачкала – Баку, я поблагодарил водителя и показал ему дорогу к центру города. Дома было все по-старому. В это лето мама с Михаилом решили уехать в Иваново, что было сделано, а мы с отцом домовничали в июле и начале августа. Мне приходилось готовить обед, поддерживать порядок в доме и следить за огородом. Вечером мы ужинали вдвоем с отцом, вероятно, у нас были разговоры, но  содержание их я не помню. Иногда приходил мой школьный друг Шедет и мы отправлялись куда-нибудь. В это лето я сильно физически изменился, это я чувствовал по тому, как играла молодая кровь, моя одежда была мне уже тесной, поэтому папа разрешил мне на заказ сшить вельветовый костюм и купил мне пару простых рубашек. Время свободного было много, я опять увлекся чтением литературы, особенно историческими романами, благо у нас уже накапливалась библиотечка из подаренных мне книг, а также я брал книги из библиотечки сестры. Нередко отец спрашивал меня о моем чтении, и я вкратце рассказывал ему о прочитанном. Вероятно, отцу хотелось в разговоре со мной понять происходящие во мне перемены, но однажды у меня был по отношению к нему психологический срыв, о чем он рассказал маме, после этого я не раскрывался отцу в своих интимных делах. Его добродушные подтрунивания надо мной почему-то остро воспринимались мной. Только со временем я понял то, что как я был не прав, он, конечно, хотел мне добра, но моя неуравновешенная психика действовала вопреки этому. Отцу я не грубил, такой традиции в нашей семье не было, по своему,  по-сыновьему я его любил. Вероятно, это чувство к отцу было у нас всех, но наша сдержанность не позволяла об этом сказать родителям, да и мы не знали их реакции на это проявление чувств.

В августе я собрал чемодан и с разрешения отца выехал на место своей работы в далекое ингушское село Верхние Мужичи, где находилась  школа, в которую я получил направление. Однако судьба повернула меня  несколько в другое место работы. В Малгобеке, где располагалось РОНО, все инспектора хором сказали мне, что туда мы тебя не пустим, лучше поезжай на нефтеучасток Бековичи, где тоже имелась школа, в ней не хватало двоих учителей. Я не сопротивлялся, а наоборот был даже рад этой перемене, так как на нефтеучастке проживало русское население, ингушей были единицы. Школа на участке была маленькой всего три классных помещения, но работала школа в две смены. Участок Бековичи был связан с «Большой землей» автобусом и маленьким, выглядевшим театрально, поездом, на котором можно было доехать до города Моздока. Я   воспользовался этим транспортом и съездил в этот старый город, тем более, что в нем жила моя однокурсница Лариса и ее друг, которых я хорошо знал. Мы прекрасно провели два дня на реке Тереке, где я соревновался с течением реки. С  Пашей, так звали моего нового друга, мы ныряли с берега в воды этой коварной реки, затем готовили шашлык для нашей компании, шутили. Я был доволен тем, что ко мне так хорошо отнеслись эти молодые люди. После этой поездки меня не раз приглашали в этот город мои новые друзья, но работа не позволяла это сделать. Работа в школе мне нравилась, это видели и мои коллеги, ко мне привязались и сельские дети. Было совсем неожиданно для родителей этих детей моя увлеченность в работе. Во время работы на участке меня посетили мои грозненские друзья, приезжал Шедет, я ходил на охоту с мужьями моих коллег,  – это мне не нравилось. Так, прошло два месяца, а в середине ноября 1962 года я был призван в армию.


Рецензии