Алишер. Глава 11

Глава 11


«Библиотека. Рабочий стол отца. Именно теперь - это единственное место, где я могу здраво мыслить. После бури. Теряя себя. Из последних сил цепляясь за детали, за обрывки и отголоски.
Сейчас передо мной – моя любимая книга, в которой мой любимый герой медленно, но верно прогибает под себя мир.
Мой герой знал лишь войну: он родился во времена её, жил согласно её течению. Что я в этом понимаю? Мне трудно судить о природе привязанности вообще (я - не Клим с его опытом), но моя - определённо существует на основе восхитительного несходства. К тому же меня не пугает хаос барокко, так как любой хаос - поле деятельности, и я могу любить его за то, что БУДЕТ СОЗДАНО. И разве сам я сейчас не хаос?
Наверное, я смешон, хватаясь за опору своих культурных пристрастий, судорожно и обречённо. Но я живой ещё! если я окончательно замру, мне будет много мучительней.
И всё же я не болен.
Или это - какая-то особенная болезнь духа, какая-то местная форма ТОШНОТЫ, когда знаешь всё, кроме СЕБЯ, и день ото дня - глубже становясь инородной тварью. Инородной себе же. Своей природе.
Я не жертва ПРЕВРАЩЕНИЯ: достаточно взглянуть в зеркало.
Я не призрак: меня видят, слышат, считают прежним.
Я ем, пью, сплю, чувствую холод, жару и желания.

Я хотел бы быть им - он был частью этой тёплой земли, ощущая связь с каждой ДЕТАЛЬЮ. Из трёх его правил: познавать самого себя, быть твёрдым, избегать худого товарищества - я следую только последнему.
Мне не стать им, моё неведение много страшнее, я встал на пути потока, силы не равны, меня сметёт. Страшный Суд - не краткий акт. Кого-то вырвут из объятий женщины, кого-то - из молитвы (после объятий женщины) - искажение истины. Значит, будет ощутимый отрезок времени, особое состояние (типа сомнамбулы?), когда ты будешь просто ДЕЛАТЬ КАК ВСЕГДА. И  Марс - багровым воплощением войны - восседает на вершине, ибо мира нет. Никогда вне неба не будет.

Библиотека. Ночь июля. Я сижу среди длинных книжных рядов. Мне хочется пить. Мне слишком хочется жить. Передо мною - потрёпанный зелёный том, а в нём - моя мечта о счастье.
Ну так что же: прощай мир? или я должен научиться возвращать удары?

Перечитал.
Джойс и Пруст отдыхают.

Это всё не то, что я хотел сказать.
Как объяснить матери, что я - не я, и что мне не дано узнать причин мучительной метаморфозы? Как объяснить отцу, почему мне не стать ни гордостью, ни даже просто опорой?
И что я за Лотреамон такой? и ПОЧЕМУ?

Ева. Только рядом с ней я чувствую себя абсолютно нормальным - и поэтому не могу жить без неё. Рядом с ней уходит боль, прекращаются сны, жизнь льётся по венам. Пусть это провал, пусть я изменяю воле (не чувствую, а знаю!), пусть потом будет хуже, лишь бы только быть с нею сейчас.
Ценно всё. Каждое воспринятое лично впечатление - удивительный дар неба. Мне будет страшно потерять. Я буду цепляться за каждую чистую эмоцию, за каждый всплеск мысли.

Зачем она пришла? (Ещё немного - и я пойму!)
Зачем она пришла - спасти меня или убить меня?
Ещё немного - и я пойму.
Я пойму.»

     Алишер медленно шёл по саду, словно по кладбищу. Тут и там надгробья обозначали места, где ему было когда-то хорошо.
     Геометрический парк, разбитый матерью, конусы и шары на светло-зелёной траве. Узкие линейки дорожек…
     Запахи хвои и смолы в бору, обласканный светом пригорок, пустые шишки под деревьями, густой мох, рыжие смелые белки…
     Ясени вдоль глухого забора, посаженные отцом, мамины чаепития, много воздуха, гости за круглым столом, небо на липах…
     Еловая аллея, скамейка. Музыка и снег рождественских сумерек. Климентий играет на саксофоне Моцарта…

     Музыка тоже умерла. Он и не заметил - как… Не сразу. Звуки в крови угасали, тонули в ночи, захлёбывались отчуждением, и вот - всё. Кладбищенская тишина.
     Алишер поднялся на террасу, сел на стул и прислушался: ветер шевелил цветы, ветви сосен, выгоревший флажок на воротах… Движение ветра - ничего больше.

«Уверен, что это моя последняя дневниковая запись. Я могу здраво мыслить лишь о Еве. Все мысли записаны. Дальше только последнее и страшное - сон, который изменит всё во мне и всё для меня. Теперь мне совершенно ясен путь сна - действительности, существующей во мне. Но пока не случилось этой катастрофы, пока живёт сад, пока живёт дом, пока жив Карабин, пока мои родители спят спокойно - я хочу ещё раз - о Еве. Мне так сладко думать о Еве, будучи просто человеком. Кровь сводит меня с ума, и от ощущения земной полноты я испытываю детский восторг.
Если она захочет меня спасти (спасти? человеческое, слишком человеческое!), я смогу остаться прекрасной живой тварью для борьбы и ласки. Опять не так: либо одно, либо другое…  Ева, как хорошо, что совершенство формы может так потрясать дух силой очевидности. Ева, как страшно зависеть от чужой, может быть, враждебной энергетики и постоянно видеть твоё лицо, словно оно вырезано лезвием на зрачках! Я мечтал услышать музыку, способную передать наше солнце, музыку, которая избавит меня от боли, музыку, которая станет движением к жизни и дальше, за её пределы, музыку, которая взорвёт душу, убьёт и возродит её; я хотел услышать её, когда любые слова и жесты потеряют смысл - музыку среди великолепной тишины…
Я буду ждать её, пока не разорвётся мой сердце.»