Под знаком Овена. часть 3

III.АРМЕЙСКИЕ ГОДЫ И  ДРУЗЬЯ
      Пусть годы проходят, пусть годы летят
      Друзей боевых не забудет солдат.

Слова этой лирической песни мне понравились еще в школе, когда в 10 классе  мы готовили концерт художественной самодеятельности и к нам пришли в гости солдаты из воинской части, они пели свои песни, от них я услышал эти слова. Думал ли я в то время, что мне придется служить в армии, вероятно, подсознательно думал, так как среди моих аульских знакомых молодые ребята уходили служить или приходили со службы.  Я видел процесс проводов или встреч, слушал разговоры о службе в армии, нередко мой зять также рассказывал о своей службе в армии. В годы нашей молодости служить в армии считалось почетным делом, девчата встречались больше с молодыми людьми, которые уже отслужили в армии, и это было понятно, так как эти отношения были надежными для будущей жизни. Обычно проводы были в осенний период, они устраивались веселыми с приглашением близких и знакомых людей, люди собирались за столами, на которых выставлялось много еды и вина. В перерывах между застольями играла гармошка, и молодежь танцевала под ее звуки. Самые модные из приглашенных танцевали фокстрот или танго с переходами или модным стилем, линдой. Конечно, старые люди смотрели на молодежь и вспоминали свою молодость. Всегда на вечеринке была заводила, это была бойкая и голосистая казачка, которая знала много частушек и каких-нибудь веселых словосочетаний, она нередко своими действиями и словами давала настрой веселью на проводах. Нередко проводы проходили в избе-читальне (раньше это был центр культурной жизни села или деревни), мы еще детьми любили бегать в нее, так как избачи всегда руководили каким-нибудь кружком, а мы наблюдали за ними. Иногда в избу-читальню приглашали на проводы хорошего баяниста из железнодорожного клуба и многие приходили послушать его игру. Баянист был слепым, но это был настоящий виртуоз своей игры, его звали Юрием, слепота у него была следствием мальчишеских игр с разрядкой мин. Обычно приводил баяниста его младший брат и до конца мероприятия находился с ним. Теперь мне надо было идти служить в армию.

На ноябрьские праздники я приехал домой, и мама мне говорила, чтобы я рассчитался с работой перед армией и пожил в домашней обстановке. Я уже привыкал к своей работе в школе, и мне не хотелось бросать своих учеников. 15 ноября 1962 года я получил срочную повестку по телефону о прибытии в Грозный на сборный пункт для формирования эшелона по отправке призывников на место службы. Все было так неожиданно, что мне пришлось прекратить занятия и срочно на дрезине доехать до станицы Троицкой, а от нее на автобусе выехать в Грозный. Вечером я приехал в Грозный, где встретил своего друга по техникуму Алексея, нас тут же постригли под нуль и разрешили выехать в Гудермес. Ночью мы с Алексеем приехали домой, все спали, отец сразу же пошел к Валентине, а младший брат Михаил сбегал к старикам Шевченко пригласить их в гости. Пока мы с Алексеем мылись, а затем готовили еду для стола пришли сестра с мужем и детьми, подошли старики Шевченко. Отец разволновался,  из трех его  сыновей пришлось мне одному отдать долг службе в армии, думаю, он переживал за меня, понимая, что мне будет не просто в новом коллективе людей. О чем говорили за столом я ничего не помню, от волнения меня потянуло в сон, да и вставать надо было в 5 утра, так как поезд в Грозный отправлялся из Гудермеса в 6 часов утра. Все остались за столом, я же отправился спать. В Грозный меня с Алексеем провожала мама. Мы два дня находились в пункте сбора, здесь я встретил многих моих знакомых из Гудермеса и моих однокурсников-чеченцев из техникума. Через два дня нас повезли рабочим поездом в Гудермес, так этот город был большой узловой станцией, на которой формировался наш воинский эшелон. Меня опять провожала мама, она приехала в Грозный, а в Гудермесе пришел отец и перед отправкой он мне сказал: »Служи честно сын». Так, с 18 ноября 1962 года началась моя армейская эпопея и закончилась она в середине июля 1965 года.

Наш состав ехал три дня через города Астрахань, Саратов, Пензу, Рузаевку – эти города для меня были лишь географическими ориентирами, о которых я знал со школьной скамьи. Много лет позднее я буду в этих городах на различных конференциях и более близко рассмотрю и узнаю их. Пока же они мелькали, а я их видел только из окон вагона. В поезде мы все как-то сдружились, делились своей едой, пробовали еду ребят-казаков, которые подсели к нам в вагон в Кизляре. Они угощали нас икрой и балыком. Узнав, что мы с Алексеем учителя, к нам относились в пути хорошо. После Рузаевки, когда нам сказали, что мы подъезжаем к Саранску, месту нашей будущей службы, в вагоне началась какая-то вакханалия – все рвали друг на друге одежду, срочно доедали запасы (говорят, что якобы это традиция была в армии, не знаю, мне приходилось ездить за молодым пополнением, но такого не было).
 
Саранск нас встретил холодным дождем со снегом. Нас построили в колонну по 6 человек в шеренге, и мы двинулись по ночному городу, не видя его из-за дождя и снега. Во время продвижения к бане мы настолько плотно прижимались друг к другу, что казалось, идет сплошная и слитая живая масса. Это и понятно, холод пронизывал нас. Городская баня была большой и теплой, мы вымылись и получили обмундирование, наши гражданские вещи тут же разобрали какие-то женщины, а что поценнее охранял сопровождавший нас в поезде сержант. Надев солдатскую одежду, мы не узнавали друг друга, я даже растерялся в поисках соседей по вагону. Мучительным был процесс подбора сапог и наматывания портянок на ноги. Мне хорошо помог аварец Гаджимагомедов, он закончил грозненский пединститут и был опытным в плане ношения сапог, вообще он был общительным человеком и очень рассудительным в разговорах, по образованию он был математиком. В советах мне также помог Николай Лойко, разговорчивый казачок из Ставрополья, в его речи была приятная картавина, когда он разговаривал его хотелось слушать.  Все  уладилось. Нас опять построили, но уже повзводно и мы шли ранним утром по городу. Меня все удивляло в этом старом городе, я его рассмотрю несколько позднее во время увольнений.

Наша воинская часть располагалась за городом в здании бывшего когда-то винокуренного завода, это было большое трехэтажное здание, выложенное из красного кирпича. В этом здании располагались два дивизиона, комбатами которых были капитаны. Наш дивизион возглавлял капитан Петров, полный, но не лишенный мужского обаяния офицер, выпускник Московского военного строевого училища. Наш взвод возглавлял старший лейтенант Сорочинский, невысокий, щеголеватый молодой офицер, в его речи была некоторая картавина и легкое заикание. Он был выпускником Томского военного училища. Сержантами на период до присяги были назначены старший сержант Тютюнников А., маленький, внешне щупленький, но выносливый  и въедливый в суть дела человек, он был не лишен самолюбования и одновременно был склонен к юмору. Сразу хочу заметить, что ко мне он относился достойно и даже уважительно, хотя и нередко подтрунивал над моими слабостями в занятиях гимнастикой. Другой командир взвода сержант Мандрычук А. был родом из Гудауты. Этот человек был противоположностью во внешнем облике предыдущему сержанту,  он был где-то мягок, но и одновременно тверд и даже несколько мстителен. Меня он уважал, так как я мог проводить по  просьбе сержантов политзанятия. Все эти офицеры и сержанты предстанут перед нами после первого сна в казарме, первой каши в солдатской столовой, первого наряда по уборке плаца.

Казарма нас встретила после бани следующим видом. На двухъярусных кроватях лежали солдаты в одежде и под гитару пели « лежу на нарах, как король на именинах». Много позднее я узнал, что это были задержанные от демобилизации солдаты и сержанты, которые вернулись с Кубы, и теперь их желание было поскорее вернуться домой. Под видом гражданских лиц с дипломами механизаторов, техников они  были отправлены на Кубу и долго находились на рейде Гаваны. Это был период Карибского кризиса. Когда мы ушли в столовую эти ребята вычистили из наших вещмешков оставшиеся продукты питания, у Саши Кацмана – приемник, у кого-то из ребят электробритвы, у меня - спортивное трико, которое мне  подарили мои однокурсницы Валентина и Алла, у других - еще что-то. Наше возмущение по этому поводу не было принято в расчет. Особенно сокрушался Кацман и говорил, что обязательно пожалуется начальству, тем более, что его отец полковник (это было действительно так, через несколько месяцев Кацман был переведен в воинскую часть под Грозный, его земляк Леня Липенгольц служил с нами все годы, так как его мама была простой работницей на химзаводе). Среди сержантов мне в первые дни своим отношением к нам понравился сержант Стадухин Ю, умный, начитанный, внешне франтоватый, прекрасно сложенный физически, порядочный в отношении к солдатам человек. В своей речи этот сержант нарочито грассировал согласными, подчеркивая свой интерес к иностранным языкам (он действительно поступит на факультет иностранных языков в Мордовский университет, но жизнь его будет непростой). На меня он тоже обратил внимание и при случае подбадривал, особенно в той ситуации, если кто-то из сержантов меня »клевал». Я до сих пор помню этого приятного человека и благодарен ему за ту необходимую мне поддержку.

Мой первый наряд, а его я получил вместе с Алексеем, заключался в солдатской прозе жизни, мы с ним убирали плац от нанесенных  ветром веток старых тополей и всякой осенней грязи. День был отменным, как сейчас помню, теплым. В разговорах и несложной работе мы не заметили,  как к нам подошел невысокий офицер, довольно ладно скроенный, ему было где-то лет пятьдесят. Он стал просто и даже по-отечески разговаривать с нами, расспрашивать откуда мы, где работали, как пришлась нам с первого дня воинская часть. Мы ведь не знали, кто это был офицер, его воинское звание было подполковник артиллерист. Я только косым взглядом уловил какое-то нервное состояние у нашего сержанта, который быстро  подбегал к нам. Этот офицер, узнав, что мы учителя сельских школ, тоже представился как командир части, подполковник Петро. После этого все стало ясно. Этот человек в течение года не то, что опекал меня, может мне это и показалось, но вниманием оделял. То иногда во время прохождения на плацу он вдруг обращался при всех ко мне со словами: «Курсант Столбов, выше поднимайте ногу, все должно быть как в балете». Конечно, все смеялись, я же конфузился, но он тут же новую шутку в мой адрес отпускал, но беззлобно, а от души, Может какое – то время я был объектом его беззлобного настроения, но я ощущал все же внимание ко мне. А иногда он приходил в зал клуба, где я репетировал с участниками художественной самодеятельности хореографическую сцену «На привале», в которой были заняты взвод солдат, солдатский хор и двадцать танцоров. В этой сценке был и мой вставной номер из балета «Молодость». Вероятно, ему было интересно или он хотел просто отдохнуть от дел, но подполковник Петро просиживал все часы репетиции, а затем или просто уходил или подходил и о чем-то со мной разговаривал, ему нравился мой вставной номер с девушкой Тамарой, которая работала у начальника штаба капитана Скворцова. Его внимание помогло мне попасть на саранское телевидение, где в концерте по случаю какого-то праздника я танцевал с Тамарой молдавский танец. Много позднее я был приглашен в городской Дом культуры для постановки своей хореографической композиции на его сцене, я впервые ощутил большое удовлетворение от выступления, наш номер вызывали на бис, а сама композиция с хором и солистом В.Гагариным  тоже была принята тепло.  Во всем этом я ощущал внимание своего командира части. Когда мы с Тамарой стали репетировать «Седьмой вальс» Шопена  подполковник Петро приходил ежедневно с 16 до 18 часов присутствовал на репетиции. При подготовке этого номера нам аккомпанировал солдат – пианист, немец Канидзе-Отс  (это был солдат срочной службы, закончивший перед армией музыкальное училище в Рязани), на репетиции он много исполнял музыкальных произведений и в том числе моего любимого композитора С.Рахманинова. На музыку этого композитора мы с Тамарой разучили хореографический этюд «Прелюдию». Все о чем я пишу, осуществлялось в свободные часы от службы, это не снимало с меня наряда по кухне, дневальным по роте, или наряда караульной службы.

Служба в воинской части  осуществлялась своим чередом и заведенным графиком. 23 декабря я, как и все мои однополчане, принял воинскую присягу. Конечно, было много подготовки, заучивания наизусть текста клятвы на верность народу и СССР, воинскому долгу, была тщательная подготовка одежды и обуви, идеальная стрижка и бритье, было также много волнения. Все прошло торжественно, сначала клятва присяги, затем стрельбы на стадионе, а вечером в клубе смотрели кино. Смешно вспомнить, но привезли кинофильм-оперу »Аида», весь зал спал и храпел, я же слушал и восторгался голосами и игрой молодой Софи Лорен. На Новый год я получил наряд на кухню и в ночь с 31 декабря на 1 января вместе с другими солдатами по наряду мыл посуду, драил чаны, чистил картофель, «продувал» макароны.  В час ночи мы все вместе сели за стол и Александр С. стал нас угощать супом-тюрей по-суворовски (в тарелку крошится хлеб и наливается водка), отвратительнее пищи я еще не пробовал. Хлебнув пару ложек, я это пойло или отдал или вылил, не помню сейчас, но помню казус, который произошел в этой связи. Мой однополчанин по взводу Володька И. (он призвался из Камышина), выпил это пойло, а ночью его стошнило да притом на кровать сержанта. Утром, когда мы уходили опять в наряд, то стали свидетелями мелкой сцены, наш младший сержант, вероятно, подумал, что это случилось с ним, срочно убирал следы от ночных бдений. Мы потом на кухне все это смаковали в своих пересказах.

В январе 1963 года в нашей части произошло переформирование дивизионов, и хотя я остался в  первой роте, но попал в первый взвод. В этом  взводе осуществлялась подготовки курсантов к службе по обслуживанию борта баллистической  ракеты, моя военно-учетная специальность так и осталась в военном билете этого направления. Однако осенью того же года, после летних лагерей я был переведен в другой взвод с группой моих однополчан и другой ВУС.

Сержантами в первом взводе были В.Кузнецов и В.Калинин, накаченные и требовательные молодые люди, под руководством которых я прослужил 8 месяцев. За это время было много интересного и унизительного, но вместе с тем,  для меня этот период был временем крутой ломки моего характера, принципов, физического состояния. Во время службы в этом взводе в чем-то я преуспевал (бег на различные дистанции, плавание, прыжки через коня, преодоление полосы препятствий), в чем-то не справлялся (мне не удавалось в гимнастике шестое упражнение на параллельных брусьях и турнике). Это объясняю я сам недостаточной физической силой в руках и непониманием самой технологии упражнения. Из однополчан этого взвода мне запомнились Валерий Гагарин,  Геннадий  Дубровин, Владимир Иванов, но сдружился я в большей степени с пареньком из Светлограда Ставропольского края Владимиром Анищенко и до настоящего времени иногда даем знать друг другу о нашей жизни. Особенно наши отношения стали крепче после одного случая.   Один из сержантов после неприятного разговора со мной  стал меня «травить» нарядами, я даже боялся срыва моей психики от этого (меня каждую ночь будили в час ночи и я должен был работать на кухне до 3-4 часов ночи, продолжалось это неделю). Обратив внимание на мое состояние, Владимир стал не подчиняться приказам сержанта, тем самым  спровоцировал его на то, чтобы тот снял  наряды с меня, и переложил их на самого  Владимира. Сержант уловил этот маневр моего нового друга, ведь он видел, как мы много общаемся вместе, но не снял с меня ночные наряды. Тогда однажды во время гимнастики Владимир отказался делать упражнение, хотя сам был кандидат в мастера спорта по гимнастике, объясняя это тем, что не может его делать. Этот шаг довел нашего сержанта до кипения и он снял  меня с наряда вечером, а послал на кухню Владимира. Но здесь помог случай, начались проверки подготовки взводов к строевому смотру, наш командир взвода вмешался в наши отношения с сержантами, а с Владимира были сняты наряды. С моим новым другом мы сидели за одним столом и всегда обменивались впечатлениями о прочитанных книгах, кинофильмах, вместе ходили в спортзал, в увольнение летом, делились маленькими радостями из прочитанных писем, он даже познакомил меня со своей сестрой, мы вместе ходили на очередные наряды караульной службы или дневальными. Внешне мы были разными, он небольшого роста, плотный, сильный, но интеллектуально мы были очень близкими людьми, особенно в любви к оперному пению, в частности, к опере »Кармен». Мы познакомились с Владимиром интересным образом на почве любви к музыке из этой оперы. Я напевал как то арию Хозе себе под нос и не заметил, что рядом стоял невысокий паренек и как-то интересно слушал меня, а затем стал насвистывать куплеты Эскамильо. Я стал вслушиваться  в мелодию свиста и поправлять ее, мы заспорили, и так стояли друг перед другом какое-время, напевая музыкальные фрагменты этой прекрасной оперы. Вероятно, эту сцену видели другие наши однополчане и в душе потешались над нами. Когда, после окончания школы курсантов, нас судьба разбросала в разные части, мы переписывались большими письмами, а однажды я даже приезжал в командировку в Маристан, на площадку, где Владимир служил в спортроте. Наша встреча тогда была прервана тревогой в их дивизионе, меня ребята спрятали в какую-то комнату, а вечером я вернулся на свою площадку, где проходили сборы комсомольских лидеров ракетных частей. Затем мы встречались, будучи уже студентами, а также и в более позднее время. Я приезжал к нему в гости, помогал строить его новый дом. В настоящее время Владимир живет в Светлограде, у него прекрасная жена Вера и двое взрослых сыновей, это дружная и работящая семья.

С Валерием Гагариным наши отношения сложились еще в Грозном, мы знали друг друга по участию в опере »Евгений Онегин», где он пел в хоре (баритон), а я в составе балета исполнял вставные номера в этом спектакле. Мы вместе прослужили 3 года в армии, но я несколько раньше демобилизовался, в связи с поступлением в институт. Это был своеобразный, талантливый молодой человек, которому надо было заниматься вокалом или поступать в музыкальное учебное заведение, о чем многократно я говорил ему. Во взводе к нему относились ровно и даже с какой-то мужской симпатией, особенно когда он запевал наши строевые песни. Физически Валерий был развит не сильно, но все наши сложные упражнения выполнял, строевой шаг у него был признан офицерским, высоким и красивым. Вероятно, это передалось от его отца, который был офицером.

Геннадий Дубровин был призван из Камышина, этот молодой солдат как-то быстро вошел со мной в контакт на почве музыки и книг, он обладал абсолютным слухом и мог играть или подбирать мелодии на различных инструментах. Он много мне рассказывал о своем городе, молодой жизни, его девушке Людмиле, которая училась в Волгограде, он любил напевать лирические песни на стихи  А.Фатьянова. Кроме того он хорошо играл в баскетбол и участвовал в спортивных соревнованиях между дивизионами.
 
Вечерами, в свободное время, мы все собирались в солдатском кубрике и всегда кто-то заводил любимую песню, а мы подхватывали, и затем уже пели разные песни. Меня иногда просили спеть «Колыбельную Светланы» Т.Хренникова, вероятно, кто-то слышал ее раньше или слышали, как я ее напевал, поэтому и просили. Я также много пел для своих однополчан неаполитанских песен из своего детства, которые я разучил с пластинки в исполнении Александровича. Голос у меня тогда был сильным и гибким, что позволяло доносить некоторые оттенки и смысл этих песен-бельканто. Всем это нравилось, и поэтому ребята не смеялись над моими промашками в гимнастике, зная, что вечером я мог бы не ответить на их просьбы в исполнении песен. Память о многих других моих однополчанах стерлась или просто они не имели какого-то значения для меня в тот период 1962-1963 гг.

Интересными эпизодами для меня в тот период были встречи с офицерами. Нашим комбатом был капитан Петров, который поддерживал меня в сложные минуты и даже при случае концертов приносил из дома для меня свои хромовые сапоги. Это был полный, моложавый мужчина, остроумный и доброжелательный. Среди офицеров части он отличался тем, что на офицерских сборах быстрее всех бегал на короткие дистанции. Старшина Почечуев, мордвин, местный житель остался в моей памяти как требовательный человек, но заботящийся о наших нуждах. Старший лейтенант Король запомнился мне том, что всегда в наши наряды устраивал нам «танец белых лебедей», суть которого заключалась в том, что мы должны были в одном белом исподнем белье, кирзовых сапогах натирать полы мастикой в классе для офицеров, кабинете комбата, помещениях казармы. Сам же Король, франтоватый человек с угристым лицом, неразвитым корпусом тела, тонкими ногами, обутыми в хромовые сапоги, ходил между нами во время наряда и постегивал себя стеком. Мы все его не любили и мечтали ему чем-то насолить. Однажды, во время караульного развода мы стояли в строю, а Король должен был принимать дежурство по части. Еще не было старшего офицера, Король решил присесть на небольшой заборчик, мы все знали  его любимое место, и вдруг на наших глазах заборчик падает и вместе с ним старший лейтенант Король, задрав ноги вверх и с каким-то визгом. В это время к нам подошел начальник штаба, который увидел всю эту безобразную сцену. Разговоров в курилке и караульном помещении было много, притом ядовитых, в адрес Короля. Лейтенант В.Родченко мне запомнился как молодой интеллигентный офицер, всегда опрятный внешне и требовательный к своим урокам по электротехнике, а также во время строевых занятий на плацу.

Курсантская жизнь протекала в классах с оборудованием макета ракеты и ее частей, в помещении взвода для проведения политчасов и собраний, на плацу для отработки строевого шага и умения хорошо ходить в колоннах или шеренге, в спортзалах для физического развития и совершенствования. Иногда мы выезжали на стрельбища, они располагались в лесной дубраве, далеко от города Саранска, или в овраге. Сами стрельбы были захватывающим для нас занятием, особенно ночные, когда стрельба осуществлялась трассирующими пулями. Летом мы много времени проводили в поле, занимаясь тренировкой, рытьем окопов для отражения танковых атак, хотя ни одной атаки так и не пришлось пережить. На речке Инсарке мы сдавали нормы по плаванию, это дело я любил. Выезд в летний лагерь осуществлялся в строгой тайне от жителей города, так как выезжали солдаты и офицеры,  вывозилось много техники. Дважды мы готовились на площадке к выезду на ракетодром для запуска изделия, но оба раза, несмотря на сдачу экзаменов, нас не выпускали. Много позднее мы узнали о взрывах ракет на космодроме и гибели людей, в том числе и старших офицеров. Но ночные тревоги с подъемом ракеты мы не просто видели, но и участвовали в них. Это колоссальное по эмоциональному восприятию зрелище, когда в свете прожекторов изделие вывозилось, а затем ставилось на стол, имитировался  запуск ракеты. В зимнее время много внимания уделялось лыжным гонкам, каждое воскресенье придумывались различные кроссы на 10-15 километров. Первоначально мне эти кроссы были мучительными, т.к. вследствие неподобранных лыж, слабых и часто спадающих креплений, сильно мерзли ноги на морозе ниже 15 градусов. Позднее я приспособился, ноги обматывал газетами поверх портянок, прятал два кусочка сахара и бегал на лыжах наравне с другими ребятами, через год я уже имел второй разряд по лыжным гонкам на 15-30 километров. Занятие на полосе препятствий для меня было в удовольствие, я мог координировать свои движения в разных ситуациях, и хотя автомат бил в затылок, этому я не придавал особого значения. Во взводе нас двое,  вместе с Владимиром Ивановым, имели всегда высокие результаты по этому виду солдатских занятий. Легкая атлетика и спортивная гимнастика для меня были также в удовольствие, даже сержанты понимали мое преимущество над ними в этих занятиях. Трехкилометровые кроссы, на первых порах, я выдерживал с трудом и иногда после них у меня происходили рвоты, но затем организм адаптировался, и этот вид занятий не был для меня проблемой. Проблемой для меня оставался технический военный язык по специальности, все эти БУПИ, СПИ, углы тангажа и рыскания, система гирокомпасов и мельчайшие детали изделия тяжело принимались, тем более многое объяснялось «на двух пальцах» и без особой методической подготовки.

В солдатской жизни 1963 год был непростым не только политически (Карибский кризис, повышенная нервозность в обществе), но и в обеспечении питанием, так как в городе резко проявился дефицит хлеба. Наш паек был достаточно урезан, появились плакаты в столовой »Солдат, береги каждый кусок хлеба», резко уменьшился паек масла и сахара, но трехразовое питание сохранялось, всегда было горячее и достаточно калорийное питание. Причину дефицита хлеба нам не объясняли, да и мы не видели города, где по рассказам были большие очереди. Наши первые увольнения начались лишь только летом 1963 года, да и то они продолжались 4-6 часов, один раз в месяц. В увольнении, я увидел Саранск, этот город мне понравился своей чистотой и зеленью, осенью, - запахом яблок. Мы ходили строем на стадион «Спартак», в музыкальный театр, в парк на танцы или просто погулять, Мне даже пришлось выступать дважды на сцене летнего театра в парке от нашей части в концерте городских коллективов художественной самодеятельности.

 В городе имеется неплохой исторический музей и музей скульптора С. Нефедова (Эрьзя), второй музей на уровне европейских стандартов. В саранском университете мы не были, но во время прогулок по городу я рассматривал его здания, мне нравились эти светлые корпуса, построенные в стиле неоклассицизма. Много позднее мне приходилось бывать в этом университете на различного рода конференциях и что интересно, этот университет меня уже не волновал, я уже не имел особого желания учиться в таком вузе. В период проведения конференций в саранском университете в 1983 и 1985 гг. я имел возможность посетить Большое Болдино,  пушкинский музей, хотя территориально этот музей располагается в Нижегородской области. Это для меня было большим удовольствием или даже счастьем.

В этом городе я ощутил доброе отношение жителей к нам, солдатам. Так, во время переходов нас  по улицам города жители его всегда выходили на улицы и добрыми словами и жестами приветствовали солдат, иногда бросали в колонну цветы или давали нам яблоки. Мы во время этих переходов пели солдатские маршевые песни. Конечно, это надо представить - идут две большие «коробки» солдат и сильными голосами поют строевые песни, а впереди возглавляют колонны офицеры и старшины. Это были импровизированные концерты на улицах города, во время которых нас долго сопровождали местные жители и дети. Что мы пели, многое уже стерлось в памяти, но слова некоторых строевых песен сохранились. Так, мы любили петь в строю песню о русском солдате:
 «Суровый парень с автоматом закинул скатку  за плечо,
  А вслед глядели милые девчата, они солдату нипочем»
или песню о Ладоге:
«Сквозь бури, штормы, через все преграды, ты песня с Ладоги лети
В суровый бой вступили мы с врагами, другой дороги не найти».
Пели мы также и веселые песни о Васе-васильке, старшине-танкисте, маленьком трубаче, по морям и волнам, однако любимой песней оставалась «Полем вдоль берега крутого, мимо хат»
Полем вдоль берега крутого, мимо хат,
В серой шинели рядового шел солдат,
Шел солдат - слуга Отчизны,
Шел солдат во имя жизни,
Смерть презирая, мир охраняя,  шел вперед солдат»!
Когда эта песня гремела на улицах города или в зале Дома культуры, куда нас приглашали с концертами, я видел многих людей с плачущими лицами и одновременно благодарными за исполнение этой песни. Такой городской, благодарной и сердечной атмосферы я не видел в других местах, где приходилось мне служить в армии. И этим мне тоже запомнился Саранск. 

Во время службы в Саранске я получал письма от моих учеников, иногда по десять и более писем, писал мне младший брат Михаил, при этом вкладывал в письмо 3-5 рублей, к сожалению, от сестры и старшего брата я не получил за все годы службы ни одного письма, писала мне также мама.  Мне приходили письма от друга Шедета и крайне редко от одноклассников – все были заняты своими проблемами. Из Грозного мне писала Валентина К., затем она прекратила это дело, т.к. вышла замуж и уехала в Липецк, пару писем я получил от однокурсницы Хадижат и от одноклассницы Вали Ч. Какое-то время я был назначен почтальоном в дивизионе и доставлял радость своим однополчанам, вручая им письма от близких и родных. Мне помнится один случай. Курсант получил письмо от девушки, которая перестала его ждать, и он, не стесняясь никого, громко закричал матом, а затем стал рыдать и приговаривать, что после этого покончит жизнью. Мне пришлось с ним беседовать, а затем я был вынужден об этом рассказать комбату дивизиона с тем, чтобы Анатолия Б. не посылали в караульный наряд, в котором нам выдавалось оружие и патроны. Вольно или невольно я стал свидетелем человеческой драмы и одновременно участником оказания психологической помощи этому солдату. Потом, много позднее, я видел его в увольнении на танцах в городском парке, он кружил в вальсе с девушками, и на его лице не было той драмы, свидетелем которой я был. Время лечит, оно хороший доктор. Солдатские письма, что солдатские сны – они греют, их любят и ждут, они настолько интимны, что не любят вмешательства других лиц. В нашем взводе мы невзлюбили сержанта Калинина за его любопытство к нашим письмам. Однажды произошел взрыв в отношениях между моим солдатским другом Владимиром и этим сержантом, который хотел отобрать письма, на что Владимир среагировал резко и однозначно. Этот инцидент произошел в классе при всех курсантах и после этого мы презрительно, и иронично относились к нашему сержанту.

Осенью 1963 года я и несколько моих однополчан-курсантов были переведены в другой взвод, но все в том же дивизионе, нас стали обучать электрическим схемам изделия. Это уже было перед выпуском из школы младшего сержантского состава. На экзаменах я провалил шестое упражнение на параллельных брусьях, которое требовало совершить полет в махе обеими ногами, оторвавшись руками от брусьев. Первоначально это упражнение я выполнял и даже неплохо, но однажды во время полета я зацепился паховой частью тела за брусья и повис. Это было комичным со стороны, но страшно больно для меня. Произошел психологический срыв, и я не делал больше этого упражнения. На экзаменах лейтенант Садовников потребовал выполнения этого упражнения, вместо этого  я выполнил пятое упражнение. Мой земляк Павел Елкин подошел к лейтенанту и все объяснил, и попросил зачесть мне то злосчастное упражнение, но у того взыграли амбиции ефрейторского толка. Позднее, я узнал, что некоторым из офицеров не очень-то нравилось доброе отношение ко мне со стороны командира части, и они отыграться хотели на мне, правда, отыгрался лишь один, так как все остальные дисциплины были сданы мною  на «отлично» и «хорошо».  Меня оставили в части для подготовки нового пополнения, о чем я даже и не мечтал. Нам присвоили звание младшего сержанта. Все мои солдатские друзья-однополчане были направлены в лес, на площадки и мне пришлось выстраивать отношения с новыми для меня людьми, тоже выпускниками курсантской школы.

 Однажды нас ночью подняли по тревоге, дали на сборы 20 минут, а через час мы уже сидели в купе общего вагона состава »Саранск-Москва» и выехали за новым пополнением. Это была интересная поездка в Тулу, Сызрань и еще какие-то города, причем оба раза мы проезжали через Москву, и я впервые увидел этот город. Подготовку молодого пополнения мы проводили с Александром Зуевым, крепким и подтянутым сержантом, который в силу обстоятельств подчинялся мне, но это не помешало нам сдружиться и поддерживать друг друга в тех или иных ситуациях. Это был молодой паренек из - под Кирова с очень похожей жизнью на мое детство и юность. Мне в нем многое нравилось, особенно, когда он брал в руки баян и, хотя он играл не отлично или непрофессионально, однако слушать его игру было приятно, много позднее он будет аккомпанировать мне хореографический этюд »Лунный вальс». Какие - то мои личностные черты, вероятно, ему не нравились. Моя начитанность как-то раздражала его тем, что он не знал литературу за пределами школьного курса, мои высказывания о музыке и композиторах воспринимались им иронично, ведь он имел музыкальное образование, но многого о жизни композиторов не знал,  и вообще Александр считал, что всего этого не обязательно знать. В гимнастике он выполнял упражнения лучше меня, я подчеркивал это, но мы были равными в кроссах, в плавании, на лыжах он бегал значительно лучше меня – все это, однако, не отталкивало нас, а наоборот сближало и мы поняли это уже в другой воинской части, проходя службу в Петровском. В дивизионе он сам попросил меня походатайствовать перед комбатом роты  о переводе в мой взвод на должность командира отделения. Так было сделано. Мы вместе служили около двух лет.

В воинской части имелся своеобразный клуб для рядовых солдат, им являлась самая обыкновенная чайная, куда мы все стремились попасть после обеда. Суть клубности заключалось в том, что здесь можно было послушать грампластинки 60-х годов, выпить стакан какао и наесться досыта пряниками, они нам казались сладостью высшего блаженства. Курсанты  суетились в очереди за пряниками и какао, вероятно, в нашем организме чего-то не хватало и нам хотелось сладкой пищи. Может быть,  это были отзвуки далекого голодного детства, когда единственной сладостью были пряники и макуха (дуранда). Я сам помню, как в начальной школе, во 2-м классе обсосал цветные карандаши одной из одноклассниц, которые привез ей отец из Германии, мне казалось, что это красивые конфеты-леденцы. Конечно, очередь в чайной была длинной,  вследствие этого между солдатами возникали словесные перебранки, сопровождаемые ненормативной лексикой, а иногда и толчками, провоцировавшими на кулачный конфликт, такие потасовки имели место и дежурному по чайной, ефрейтору, приходилось вмешиваться в наши отношения. Я с Владимиром чаще находился у стола с проигрывателем, где мы могли заводить грампластинки с песнями тех лет. Самой заигранной пластинкой была та, на которой была записана песня «А снег идет, а снег идет», слушали мы и песни Майи Кристалинской, В. Трошина, восходящих звезд отечественной эстрады М.Магомаева, Э. Хиля, а также старинные русские и военные песни. Я стал внимательно вслушиваться в пение Л. Руслановой, и как-то незаметно ее песни стали мне нравиться,  напевая некоторые из них про себя, запоминал мелодию и слова этих песен. Задушевный и без каких-то вокальных рулад голос Л. Руслановой трогал душу, особенно мне запомнились песни в ее исполнении «На улице дождик веет, поливает», «На Муромской дорожке стояли три сосны», «Липа вековая» и др. Достопримечательностью чайной являлась продавщица, женщина тридцати лет, интересная и игривая блондинка, всегда шутившая с нами, стоявшими  в очереди, Конечно, свое предпочтение она отдавала не нам, а офицерам и молодым сверхсрочникам, которые открыто флиртовали с ней в нашем присутствии. Мы в этой ситуации становились свидетелями их амурных интересов и шутливых замечаний в адрес друг друга. Вероятно, эта женщина нравилась и старшим офицерам, что можно было видеть в тот момент, когда они заходили в чайную купить папиросы. Их взгляды теплели при разговоре с ней. Была ли она чьей-то женой, или просто свободной женщиной никто из нас этого не знал. Чайные в других частях, где я бывал, обычно назывались офицерское казино, в них нас не пускали.

В конце декабря наша рота была поднята по сигналу тревоги, поставлена цель срочной эвакуации нашей роты в новую часть. Через час мы выехали на вокзал, где загрузились в вагоны и прощай Саранск. Было несколько обидно, что не пришлось сказать добрых слов оставшимся однополчанам и офицерам, которых я уважал. Теперь моя служба продолжалась в степях Саратовской области, в Петровске, чистеньком и небольшом городе, который был известен со времен гоголевского ревизора, по местным байкам-версиям персонаж Гоголя Хлестаков был родом из тех мест. Город нас встретил снежными заносами и вьюгой. Мы шли к части по дороге, проложенной в снегу, высота напластований которого была выше нашего роста, меня это поразило, так как этого я еще не видел.

Началась моя служба сразу же в должности заместителя командира взвода, в этой должности я находился до «дембеля», завершив свою службу в звании старшего сержанта и должности старшины роты. Моим первым комбатом в Петровской воинской части был капитан Горшенин В., пожилой мужчина уставшим лицом и слегка грузноватый. К нему в части офицеры относились  иронично, поговаривали, что он якобы присваивал какое-то имущество из воинских складов. Ко мне этот человек относился всегда хорошо, тем же я отвечал ему. Командиром взвода был старший лейтенант Пятницкий В., который был на немного старше меня. Оба моих командира доверяли мне свои разговоры о службе, о своих семьях, о проблемах детей. Во время сельскохозяйственных работ я со своим взводом всегда помогал моим командирам решать проблему заготовки продуктов. Нередко во время увольнения эти люди меня приглашали в свои семьи и иногда даже, вопреки уставному положению, угощали домашним вином. Особенно, я помню вкусную картошку, которую готовил комбат,  угощал он и солениями. Другой командир батареи капитан Орловский оставил у меня довольно противоречивое воспоминание, скорее негативное. Этот мужчина старался «влезть» в душу, а затем пользовался в своих целях. Он был службист и, вероятно, карьерист. Его правильные черты лица скорее отталкивали, нежели привлекали к себе.

Несколько поразил отношением ко мне капитан Петров, который временно был в нашей роте комбатом. Это был красивый человек, его интеллигентная внешность и манеры больше говорили о гражданском человеке, нежели военном карьеристе. Сам он был из Киева, из семьи учителей и жил временно в офицерском общежитии без семьи. Во время увольнений он приглашал меня к себе и долго разговаривал со мной о прочитанных книгах, о моем увлечении классической музыкой, оперой и балетом. Его удивляли мои познания в искусстве,  он нередко говорил: «Я много лет жил в Киеве и никогда не знал, что так интересно может быть в театре или на концерте симфонической музыки». Иногда мы вместе гуляли в городском парке, в котором росли густые низкорослые сосны, присев на одну из поваленных сосен мы о чем-то говорили. Однажды  во время таких прогулок я прочитал капитану поэму »Мцыри». Вероятно, я находился в каком-то нервном состоянии и заразил им моего слушателя, он взял меня за руки и долго сжимал их от волнения, на моих глазах стояли слезы. Это была последняя наша длительная встреча. На следующий день к капитану приехала его семья  и он занялся хлопотами ее устройства, что всегда бывало трудным делом в таких маленьких городках. Я уже не встречал во время моих увольнений капитана, а в воинской части он всегда подходил  и благодарил меня за наши разговоры и за чтение отрывков из Лермонтовкой поэмы. В одном из увольнений я был представлен семье капитана в необычной обстановке. Все дело в том, что я вел хореографический кружок в школе-интернате по просьбе учителей из семей дома офицеров, которые видели меня в концертах. Капитан Петров вместе с детьми пришел на этот кружок записать одну из дочерей и, хотя он знал о моих увлечениях, но не предполагал, что кружок вел я, вероятно, об этом я не говорил ему. В такой обстановке я был и представлен семье моего комбата. Вскоре капитан Петров был направлен в длительную командировку, мы больше уже никогда не встречались.

Мои воспоминания о других офицерах довольно краткие. Старший лейтенант Черноголовкин был моим соперником в плавании и удивительно хороший как внешне с физической стороны, так и в духовном плане офицер. Офицер И. Жулканич был кумир среди нас, мы его уважали за мужскую сдержанность и мальчишескую задористость, его фигура поражала нас своим физическим совершенством, во время плавания он мог долго находиться под водой, вероятно, его легкие были безразмерными. Офицер В. Краснов вызывал у нас смешанное чувство, с одной стороны, мы все его уважали за юмор, любовь к песне и некоторому форсу среди офицеров и сержантов. Он любил подражать своим кумирам в исполнении песен-шлягеров того времени. Во время концертов он принимал позу оперного певца, не понимая, что пение шлягеров это не ария или романс. Он любил исполнять шлягер Магомаева   «От любви моей до любви твоей было много верст, было много дней»… Пел он с чувством, но его голос был слабым, мы, конечно, подсмеивались за это над ним, но не зло. С другой стороны, мы его то ли жалели, то ли брезговали, я и сам - не пойму. Его жена так откровенно «путалась» с рядовыми солдатами из части, особенно грузинами, что мы удивлялись его поведению и отношению к своей жене. Сама она была внешне не интересной, фигура как плотный обрубок, но по разговорам - сексуальной женщиной, с явной склонностью к оральному сексу. Однажды мой подчиненный сержант стал рассказывать в присутствии других сержантов о ней, на что я резко заметил: «Ты - базарная баба, и в моем присутствии о жене нашего офицера не говори пошлостей». Сержанты взяли его сторону, а меня в таких разговорах стали чураться. Вечером, после проверки, я еще раз напомнил ему, чтобы во взводе таких разговоров он не вел, в противном случае я буду вынужден писать рапорт о переводе его в другой взвод. В этом вечернем разговоре мою сторону поддержал командир отделения взвода А.Зуев и я понял порядочность этого молодого человека, с которым мы  еще крепче сдружились на целых полтора года службы.

Сразу по прибытию в Петровск я был назначен заместителем командира взвода воинской части 44158. Взвод состоял из двух отделений молодого пополнения. В основном это были молодые грузины из Чиатуры, Тбилиси и Кутаиси, несколько узбеков из кишлаков, русских солдат было мало. Нам сержантам надо было их подготовить к принятию присяги, а затем они должны были изучать военную специальность радиста-телеграфиста. Обучать эту молодежь воинскому уставу, строевой подготовке, политграмоте, физической подготовке для меня и сержантов взвода было делом не сложным. Обучать же специальности радиста-телеграфиста для меня было делом новым, так как она не соответствовала моей военно-учетной специальности  связанной с ракетой. Чтобы как-то разрядить эту обстановку во взвод был приписан солдат последнего года службы А. Саметов, рядовой по званию, по национальности татарин. Это был спокойный молодой человек, неплохо разбиравшийся в телеграфе и ключе. Вся трудность службы с грузинами заключалась в том, что они саботировали все виды занятий, объясняли это непониманием команд и незнанием русского языка. Это была скрытая форма саботажа воинской службы, который я должен был переломить у них со своими сержантами. Пришлось от убеждения переходить к принуждению с элементами грубого отношения к этим грузинам.  Солдаты узбеки были покладистыми ребятами и их быстро приняли к себе и солдаты, и сержанты, особенно любили все солдата Петю, Петима, неплохо относились и к Ачилу, других узбеков я плохо помню. Наша тактика сработала достаточно успешно,  многие грузины прекратили свой саботаж по отношению к воинской службе, и мы стали их назначать в караульный наряд и другие формы несения воинской службы. Я до сих пор помню фамилии некоторых из этих ребят, которые стали неплохими солдатами-телеграфистами. Особенно выделялся Джемал Чачанидзе, высокий грузин, внешне угрюмый, но добрый человек, он ходил за мной как цыпленок за курицей и все время просил у меня фотографию, которую он должен был послать своим родителям в Чиатуры. Я вспоминаю маленького Отара Брегвадзе, которого всегда хотелось пожалеть и чем-то помочь, фамилии Васо и Нико я забыл, но это были два крупных молодых человека, прямая противоположность друг другу. Конечно, мне много хлопот доставил О.Купатадзе, который сразу же после принятия присяги стал бегать в самоволку вместе со «стариками», оставляя на кровати под одеялом свернутые шинели. Все для него могло бы оказаться значительно хуже, если бы не наступило время дембеля «стариков», которые прекратили свои самоволки, так как срок их демобилизации мог растянуться из-за нарушений уставных положений. Соответственно прекратил бегать и мой К.Нодар. О солдате по фамилии М.Качарава мне не хочется вспоминать, это был хитрый и подлый человек, его даже сами грузины не любили, однажды его предупредили о том, что если он не прекратить свою симуляцию болезней, то пойдет под трибунал. Это предупреждение все болезни  Качаравы свело на нет.

После выпуска взвода мне поручили вместе с сержантами сформировать взвод женщин, которые добровольно решили служить в армии. Это была самая настоящая кутерьма, так как жили они в городе в гостинице офицеров, а служить приезжали в часть. Их основная цель была не служба, а поиски среди офицеров будущих своих мужей. Среди этих женщин-солдат я познакомился с Зоей Баженовой, с которой мы стали репетировать много новых танцев для концертов в городском Доме культуры и для выступлений в части. Эта молодая женщина раньше занималась в хореографическом кружке ансамбля »Хопер» и была талантливой танцовщицей. На нас обратил внимание методист Саратовского Дома народного творчества, мы были приглашены для выступления с испанским »Болеро» в Саратов на зональный смотр танцевальных коллективов, который проходил сначала в областном Доме профсоюзов, а затем в здании оперного театра. Мы танцевали в свете цветных прожекторов под звуки испанской музыки, исполняемой эстрадным ансамблем. Все было легко и пластично, но оркестр сорвал нам концовку. Мы получили Диплом 3 степени и приглашение выехать в Куйбышев в составе танцевального коллектива от Саратовской области на зону России, однако, этому не суждено было сбыться. Из воинской части пришла телефонограмма о срочном прибытии в часть, в нашем полку начинались учения, и я со своим взводом должен был в них участвовать. Для меня все рухнуло, а я уже вел переговоры о дальнейшем сотрудничестве  и возможном поступлении на хореографическое отделение института культуры. Я вернулся в свой взвод и продолжил службу  в нем до своей демобилизации. Конечно, многое вспоминается о жизни нашего полка, но не ложится это воспоминание на лист бумаги.

Была ли дедовщина в наше время? Можно сказать, что она всегда и везде была, Но дело в том, что в ракетных войсках того времени это явление не только не одобрялось, но и не получило развития. Ефрейторы в воинской части в Саранске сделали попытку возродить церемониал «присяги», но быстро так обожглись, что попали в лес, где дослуживали свой положенный срок. Практика одного из младших сержантов, который был почтальоном в роте, заключалась в церемонии нанесения ударов уголком конверта по носу, того солдата, кому приходило письмо. Нередко в такое письмо закладывался пятак и после удара конвертом, да еще с оттяжкой, из носа лилась кровь, а ефрейторы смеялись, приговаривая –«Ну как дела, пухнарь» (употреблялось и слово салага). Эту сцену как-то увидел командир части, он приказал срочно построить полк в форме карэ, затем приказал сержанту-почтальону выйти из строя. Первоначально ему нанесено было несколько ударов конвертом, причем было приказано стоять навытяжку, затем командир полка сорвал погоны с этого «деда» и приказал в в течение полудня отправить его в действующую часть в лес. Эти сцены мы видели и понимали, что нельзя унижать солдат, будучи сержантами. В другой части, в Петровском, мы сержанты сразу же поставили «стариков» на место и проводили вместе политику борьбы с «дедами». Однако были некоторые сцены дедовщины, которые без смеха вспоминать нельзя. Так. во взводе «дедов», которые приехали к нам в полк из Кирова, мы наблюдали их попытку установить свой порядок. Они служили в авиации и приехали к нам с установкой «Там, где авиация, нет порядка». Не знаю, так ли это, но мы решили им показать порядок. Вспоминаю, как-то утром они не встали на подъем, мы вошли в их кубрик и увидели на кроватях прикрепленные от посылочных ящиков дощечки с надписью: «Здесь лежит старик. Не кантовать!» Мы силой их растолкали, сорвали с них одеяла, стащили с двухъярусных коек и построили в нижнем белье. Затем, не дав им опомниться, заставили обуть сапоги, подталкивая их при этом и не давая возможности надеть брюки, вывели за пределы казармы и устроили им кросс в нижнем белье по стадиону. Старики опешили от такого обращения с ними и прекратили «стариковать», они стали ходить в наряды и выполнять караульную службу. Конечно, мы понимали, что нельзя им давать спуску и поэтому контролировали каждую ситуация, ставя их в смешное положение. Однако иногда они что-нибудь вытворяли. Так, со своим сержантом Анатолием Д. они поступили один раз следующим образом, они пришили его одеяло к матрацу, во время ночного сна. Как спал Анатолий и не слышал этой проказы, мне не понятно. Другой раз они пришили на его брюки по шву у ягодиц белые пуговицы от нижнего белья. Утром он построил взвод и выбежал на утреннюю зарядку со взводом, все кто увидел - покатывались от смеха. Старики пытались воздействовать на меня следующим образом. Они стали требовать, чтобы на все тяжелые работы при разгрузке угля или рытье траншей я посылал молодых солдат, я на это требование дал категорический отказ и натравил на них своих грузин Васо, Нико и Заура, которые одним своим свирепым видом устрашили «стариков». Этого мне старики не простили и «пасли» меня с тем, чтобы где-то досадить мне. Однажды я был в караульной службе разводящим на посты, и приключилось следующее. Николай Ж. маленький франтоватый «старик», который был весельчаком и балагуром, носившим фуражку набекрень, убежал в самоволку и возвращался  в час ночи в полк. Одного обстоятельства не учел этот маленький «старик», в это время на посту стоял мой маленький «молодой» Нодар Брегвадзе. Когда Нодар увидел в ночи человека, то от испуга закричал: »Стой, кто идет?» и передернул автомат. Маленький «старик» крикнул ему в ответ: «Нодар, это я, старик!». Мой Нодар, от того, что кто-то  назвал его по имени ночью, так испугался, что выстрелил. Я услышал выстрел и дал команду: «Караул, в ружье!», мы выбежали из караульного помещения и побежали к посту Нодара. Я застал Нодара трясущимся и чуть не рыдающим, он стал объяснять мне, лопоча то по-грузински, то по-русски. Мне с трудом удалось успокоить солдата и взять у него автомат. Себе я сказал: «От греха подальше». Затем мы начали искать человека и нигде не находили его. Я стал беспокоиться и думать, что, может Нодар просто испугался тени  какого-нибудь солдата, который ночью шел в туалет. Тут меня озарила мысль, а почему мы не проверили туалет. Мы подошли к туалету и рывком открыли дверь. На наше счастье ясная луна вслед за нами осветила этот туалет внутри. « О боже». Я увидел отвратительную сцену. Маленький «старик» висел на стене туалета, схватившись за брусья досок, его глаза выражали страх и какое-то безумие, при этом от него дурно пахло, так как он от испуга сделал два подобающих в таком состоянии действия в свои франтовые, дембельные галифе. Наши «старики» после этого случая сникли, все их «стариковские» амбиции были повержены маленьким Нодаром и опозорены самим же маленьким «стариком». Конечно, были и другие случаи. В памяти остался случай с ефрейтором-дембелем из службы пожарного подразделения  П., которому до дембеля оставалось два месяца. Вероятно, почуяв себя уже на свободе в своей винницкой хатке с вишневыми садами и горилкой с салом, он решил хорошо отметить приближающийся дембель. Он вывел из пожарки старую машину, которую мы прозвали «Маруськой» и отправился в соседний с нашей частью совхоз к другой, настоящей Маруське. Винные пары сработали так, что он захотел показать силу дембеля и подрался с молодыми парнями из совхоза, а затем побежал к машине. В это время, другие парни подбежали к машине и выдернули из - под капота какие-то детали.  Наш дембельский герой подбежал к «Маруське», а она не фурычит, т.е. не заводится.  Парни связали ефрейтора и позвонили в часть. Мне в это время пришлось быть в караульном помещении и со свободной сменой мы отправились за нашим дембельским героем. Винные пары в нем продолжали действовать и под их влиянием он ударил дежурного по части, капитана Лопату в лицо. Чем все закончилось. По всем статьям должно быть заведено дело, но, вероятно, этого капитана уговорили не выносить сора из избы и прикрыть это дело. Так, было и сделано. Но на беду нашему дембелю, ефрейтору, который упаковывал уже свой дембельский чемодан и, вероятно, написал своей коханной на Украину, что скоро приедет  и предстанет пред ее очами, приехала комиссия из военного трибунала Приволжского военного округа. При проверке дел всплыл и этот факт, и неожиданно для командира части, комиссия дала ход случившемуся инциденту между офицером и ефрейтором. Итог таков. Дембелю, ефрейтору П. дали 2,5 года дисциплинарного батальона с дослуживанием срока службы после дисбата в какой-то из частей дивизии. Это был последний и достаточно сильный удар по дедовщине в нашем полку, деды стали ждать своего дембеля, приняв установку: »вести себя тише воды и ниже травы».

В моем взводе было два дембеля, один из них, не выдержав таких мер по отношению к старикам, стал пускаться в слезные истерики, выговаривая нам, что он соскучился по «ридной Украине». В этой связи, я хотел бы отметить, что ребята-украинцы являлись службистами и рвачами до ефрейторских или сержантских лычек. Вероятно, в их вишневых садочках сидят деды и думают, что эти лычки «генеральские» и пьют горилку за своих внуков.

В Петровском я вел кружок классического экзерсиса и ставил хореографические миниатюры для учащихся местного интерната. Наиболее удачными я считаю постановку русского танца »Карусель», который я танцевал еще в юности в Гудермесе и «Вальса» из дивертисмента «Вальпургиева ночь в опере Гуно «Фауст». Методист из Саратова хорошо оценила эту постановку. Менее удачными я считаю постановку «Лунного вальса» на музыку И.Дунаевского и кубинского танца, постановку детских танцев я уже забыл, помню лишь, что их было много и в разных школах города. На почве занятий в кружке я подружился с одной из девушек- выпускниц школы Людмилой, которая хотела заниматься классическими танцами, но эта связь была неглубокой и временным явлением.

Очень отчетливо вспоминаю наши увольнения в город и походы на речку Медведицу, тихую и грустную, заросшую желтыми и белыми лилиями-кувшинками. Мы иногда в увольнении ходили плавать на эту реку и купались вместе с девчатами и ребятами, которые нас уже знали в городе. Однажды, во время увольнения, гроза застала нас у реки, которая протекала у соснового  бора. Мы сбросили свою одежду и спрятали ее в лопухи, а так как в это время в бору не было людей, то мы обнаженными стали бегать под струями сильного дождя и радостно кричать. Мы поставляли свои тела теплым  струям дождя. Это было воспоминание о далеком детстве и теплом дожде детства. Эти ощущения помнили  наши тела. Я бессознательно вспоминал солдат-шоферов на реке Белке в Гудермесе, за которыми мы наблюдали с обрыва, и которые также как и мы, сейчас, бегали у реки, возбужденные их тела кричали о молодости, радости и мужской силе. Это я испытал во время дождя у реки Медведицы. Подобное, я много позднее ощущал, находясь в археологических экспедициях  на берегу моря. Оно пьянило меня своим простором, силой воды, поглощало мое тело в свою водную глубину, чистую и одновременно бездонную. Мое тело во время плавания и ныряния в море кричало о несостоявшихся чувствах, неизрасходованной сексуальной энергетике, а в голове постоянно звучала музыка С.Рахманинова. Все это я отдавал морю, уподобляясь дельфину.

Перед демобилизацией я каким-то образом рассорился со многими моими сержантами-однополчанами и в том числе с А. Зуевым. После приказа мы разъехались по разным весям Союза и не имеем связи.  Конечно, интересно помнят ли меня мои подчиненные грузины или узбеки, вспоминают ли как-нибудь меня мои однополчане Н. Пирко из Калача (мой партнер по танцам, балагур и весельчак), В.Гагарин из Грозного, А.Зуев из Кирова или Ижевска, Г.Дубровин из Камышина и другие мои однополчане. Вероятно, быт и груз семейных забот стер из их памяти наши солдатские годы и будни, а я все ношу в себе и никак не могу освободиться от этого груза памяти. Летом 1965 года и уехал поступать в институт в Иваново. Это было мое возвращение на родину, о котором я мечтал с детства, и оно состоялось.      

 




Рецензии