Забытье в Лондоне

Зима покидала город. Толстые сосульки растаяли, снег исчез через день, холодный ветер будоражил все реже, а солнце светило ярче и теплее. Главное, что радовало Пита, было некое расслабление во всех членах, которое он испытывал каждой весной - его тело больше не ежилось по холоду, ступни не сжимались, когда через ботинки им отзывалась мерзлота оледеневшего асфальта, он не втягивал более шею в плечи при порывах ветра, не прятал голову под шапкой, не содрогался от дрожи, когда выходил из теплой квартиры на улицу, не дрожали его колени от пурги, задувавшей в штанины - все тело теперь чувствовало свободу от цепей холода, словно бы некая толстая, мешавшая движению шкура, спала с его плечей. Пит ходил по улицам и видел таких же, как он, горожан, с лиц которых исчезли сморщенные гримасы - свойственные тем, кто, как и он, страдал от бьющего в лицо холодного снега с дождем. Люди словно освободились от невидимых кандалов холода - даже самая их похода была легче, расслабленней.

Гвен, красивая женщина, с которой он жил в Лондоне, любила готовить, но вовсе не по тем причинам, которые грели остальных ее подруг. Ей не было дела до того, что это ее "обязанность" - а Пит и не настаивал никогда; ей не было дела до каких-то пещерных представлений о "кормежке добытчика", тем более что этот добытчик мог прокормить себя и сам; ее даже не грело чувство того, что ее любимый будет есть приготовленную "ее любящими руками" еду - все это было ей неинтересно и непонятно. Гвен была полноценным жителем двадцать первого века, который научился выражать свою любовь через интеллект и душу, а не через желудок. Грело ее совсем другое.
Она чувствовала некое очарование в кипящей воде, в бульканье и пузырях, в запахах, поминутно менявших свои свойства, ей нравилось пробовать то, что получается, ей нравился процесс превращения отдельных, зачастую не слишком съедобных, ингредиентов, в настоящую еду. Если бы не этот элемент эстетизма, она бы никогда не готовила, обходясь Тако Белл и Вендис. Ей нравился покой и одиночество на кухне, где успокаивающе кипятилась вода с приятными запахами, где стоял пар, как туман над ее любимыми озерами по утрам. И эти звуки окружали ее, сочетаясь с тишиной и одиночеством - тем самым словно погружая ее в некое мечтательное состояние, полное покоя и приятных воспоминаний.

Гвен не верила Питу, когда тот утверждал, будто видел Человека-Паука.

А ведь Питер действительно его видел! Тот пролетал, держась на длинной паутине из рук, между домами, в красном костюме, в маске, все как положено. Питер задрал голову тогда так высоко, что уронил шапку в снег, а потом человек-паук исчез за другим зданием. С тех пор Питер все пытался его как-то найти, специально шлялся в том районе в то время, но все бесполезно.
- Наверное, это был актер или трюкач, который решил поиграть в супер-героя, - убедил он себя.

На улице второй день выла сирена, но о чем она предупреждала, Питер и знать не хотел. Кто его знает, может они ловили человека-паука. Он спросил об этом у друга, но тот лишь рассмеялся.
- Бросал бы ты кино смотреть, - был его ответ.
И правда, Питер смотрел слишком много фильмов и читал слишком много комиксов.
За окном царила серая тьма, настал вечер такого же серого дня.
Гвен не было дома, она куда-то ушла по делам, и Питер скучал.

Перед уходом ко сну, по сильной усталости Гвен начинались мерещиться "разные рожи" в узорах ковра на полу, в орнаментах на обоях, и даже в цветах на подоконнике она видела "красно-синие лица", не говоря уж о ночных тенях в густой растительности за окном.
Он поправлял ей одеяло, гладил по волосам и уходил за свой компьютер, читать про Человека-Паука.
Однако, проснувшись, она забывала обо всем этом и была образцом рациональности - и словно бы вымарывалось все это из ее памяти, словно бы ничего этого не было еще пару часов назад... Питер старался ей об этом не напоминать, чтобы не наблюдать потом ее искренне удивленное лицо - Гвен и правда, не понимала, о чем это он. Впрочем, иногда, с некоторым негодованием, она ссылалась на "странности периферийного зрения", потом сваливала все на "и ты тоже видел, просто забыл", и все такое прочее. Питер лишь качал головой или переводил все в шутку - серьезность Гвен порой доходила до профессорской сухости, а взгляд становился суровым. В таком состоянии спорить с ней, даже в шутку, было бесполезно.

В иные дни Питера накрывала странная волна - вроде бы он что-то делал, общался, думал, пытался... но при этом его не покидало ощущение отсутствия при происходящем. Думал как сквозь пелену тумана, говорил словно не с людьми, а со стенами, и ничего не радовало. Чтобы он не делал из обычных своих дел, какие бы привычные мысли не колыхал в бочке своего уставшего мозга - все было вполсилы, будто бы не настоящее... это ощущение вскоре проходило, обычно на следующее утро, но ему было жалко бесцельно потраченного дня. Словно бы он напился и никак не мог протрезветь - но без всех плюсов, что полагаются к обильным возлияниям алкоголем. Он пил горяченный и крепчайший чай, гулял в самую холодную погоду, порой даже выбегал на пробежку, чтобы стряхнуть с себя этот морок - ничего не помогало. И ему ничего не оставалось как запираться дома, дожидаться Гвен с работы, чтобы хоть как-то попытаться стряхнуть это с себя совместными усилиями... к сожалению, и это не всегда получалось, если Гвен была уставшей или просто занятой чем-то своим.

Питер тихо и спокойно жил, общаясь по в основном с Гвен, а все остальное его не сильно интересовало. Его пытались убедить некоторые, что, дескать, ему нужно общение, но от общения с рядовым жителем Лондона Питер впадал в апатию, после чего эти же жители обвиняли его в этой же самой апатии.
Иногда он незаметно для себя впадал в легкую прострацию и забывал обо всем, после чего ловил себя на этом и в ужасе принимался чуть ли не судорожно, за любую активность - например, бросался наводить порядок или выполнять разные трюки на кровати - один раз даже получилось сделать сальто.
Откуда это в нем, Питер не понимал - акробатикой он никогда не занимался.

В этом году природа была совсем малохольной. Любимый Питером теплый ветерок, ласкающий лицо, так и не появился, зато его злой ледяной собрат посещал город регулярно, даже летом. Питер как обычно, залез на свою любимую крышу высотки, и наблюдал, как свищет злой ветер, гоняя листву и пыль. В этот раз ветер был особенно яростен, и все летало вокруг, так что Питер даже испугался, не снесет ли его с крыши. Ветер метнул что-то ему в лицо, какую-то длинную толстую нить, или веревку. Питер отбросил это нечто в сторону, но оно оказалось чем-то слегка липким, и почти прилипло к его лицу. Паутина? - подумалось Питеру, но он отогнал от себя эти мысли. На секунду. Потом эти же мысли посетили его снова. Он подошел к краю крыши, стараясь не упасть от порывов ветра, и поглядел вниз - липкая веревка свисала, цепляясь за комок паутины, намертво прилипший к углу здания. Питер бросил взгляд вниз - веревка-паутина уходила вниз покуда хватало глаз, и ветер подбрасывал ее вверх и вниз. Твою ж мать, - выругался Питер про себя, - это и в самом деле паутина Человека-Паука!
- Да не может быть, ерунда, совпадение.
- Ты уверен?
- Конечно уверен, ты же не веришь в эти детские сказки.
- Надин говорила что видела Человека-Па...
- А твоя Гвен не видела.
- И ничего. Другие видели.
- Господи, что ты несешь?
- Я говорю, что я вижу, что она видела, не более.
- Ну и не разводи диких теорий.

...

Он посмотрел на себя в зеркало. Кто ты, Питер? - спросил он себя и не мог найти ответа.
Все тело было в ушибах, которые неведомо откуда взялись, под глазами зияли темные круги от недосыпа.
- А твоя фамилия, Питер, ты помнишь ее?
- Что за бред, конечно помню.
- Назови.
- Успокойся наконец, что за допрос.
- Питер, взгляни на себя еще раз.
- Да я вижу, я как всегда, только не выспался.
- Почему ты не высыпаешься?
- Потому что... не знаю, почему люди не высыпаются?
- Как зовут твою женщину?
- Гвен.
- И ты еще не задумался над этим?
- А должен?
- Черт тебя возьми, Пит, думай.
- Сам думай.
- Я это ты, я не могу думать больше чем ты.
- Так заткнись, раз не можешь
- Ты сам хочешь, чтобы я это говорил.
- Не хочу.
- Тебе это нужно.
- Не нужно, заткнись.
- Питер, как твоя фамилия?
- Какого черта?
- Какая фамилия у Гвен?
- Боже, заткнись.
- Где ты пропадаешь ночами, Пит?
- Дома, сплю.
- Врешь.
- Это уже слишком.
- Не многовато ли совпадений?
- Ты что, коп?
- Что ты помнишь про своего дядю?
- Какого дядю? Что ты несешь?
- Это ты несешь.

Тут Пит очнулся, словно вытряхнуло его из сомнамбулического состояния и продолжил жить, как ни в чем не бывало. Только теперь он намного раньше ложился, не позже девяти часов, а просыпался позже - и при этом не чувствовал себя выспавшимся, просыпался потным и усталым. Гвен утешала его, но даже она начала казаться Питу странной - почему-то она смотрела на него с любовью и уважением. Не то чтобы, раньше она этого не испытывала к нему, но просто на этот раз в ее глазах светилось какое-то странное уважение и восхищение им. Пит уже начинал думать что может быть, это ночные утехи, из-за которых он так потеет, привели ее в такое состояние, но не заметил в привычном сексе ничего необычного.

Ребята из ночной качалки говорили ему "привет", продавец техники улыбался ему, будто знает его, дома Пит обнаружил клочки наклеек с мешков полимерного клея и остатки непонятных деталей. Гвен сказала что их оставил предыдущий владелец квартиры.

Он ложился все раньше, а просыпался все позже. Если раньше он ложился около двенадцати, а просыпался в восемь, то теперь он вырубался обессиленный не позднее десяти вечера, а просыпался никак не раньше десяти утра.

Иногда он, просыпаясь, чувствовал себя измученным не столько физически, сколько духовно. Часто он страдал от некой бесцельности и пустоты своей жизни, но это проходило, когда в голове появлялись самые простые мысли о том, что род человеческий, собственно, сам по себе недалеко ушел от стадного скота - но в эти моменты чувства были совсем другие. Он ощущал себя свидетелем какой-то великой несправедливости, жестокости, которую не мог, однако вспомнить - и душа его волновалась от ощущения какого бессильного негодования. Но что это могло быть? Он спал. Может, сон? Но он не помнил снов.
Так и сегодня, он сидел с дрожащими руками, словно бы увидел смерть близкого или какое-то насилие над ним, и не мог понять, почему это кажется ему таким неприятно близким. Гвен обнимала его, молча и без вопросов, и он утешался на ее груди, и со временем эти чувства его отпускали, но никак не давалась истина - что же случилось? когда? с кем? видел ли он это? видел ли он это во сне? Долгими неделями Гвен учила его "осознанным сновидениям", но у Пита ровным счетом ничего не вышло - он проваливался в глубокий сон, как в черную дыру, и проснувшись, не мог вспомнить ровным счетом ничего.
- Что со мной, Гвен? - спрашивал он.
- С тобой все в порядке, я же рядом, ничего не случилось, - отвечала она.
- Но я чувствую, будто что-то случилось, будто что-то надо исправить... но не знаю что.
Но он не мог, разумеется, получить от Гвен ничего, кроме утешений и ласки.

Однажды он пошел к доктору - да, к психиатру, чтобы узнать, все ли с ним в порядке. Но даже доктор казался ему подозрительным, словно не слушающим его и старающимся от него отделаться - тот дал ему таблеток, которые не помогли, и Пит больше не ходил к врачам.

Он снова стоял перед зеркалом, не понимая, что давно уже перестал быть нормальным человеком:

- Нет никакого Человека-Паука.
- Я - Человек-Паук.
- Нет никакого Человека-Паука! Ты выдумал его. Выдумал так же как свое "раздвоение личности".
- Но я видел паутину...
- Ты ничего не видел, черт тебя возьми. Никогда ничего не видел.
- Я... ты врешь.
- Ты? Ты к самому себе обращаешься.
- И это доказывает, что ты сумасшедший.
- Ничего подобного! У меня раздвоение личности, я Человек-Паук, меня зовут Питер, мою девушку зовут Гвен, Гвен Стейси.
- Ты даже с самим собой говоришь о несуществующем. Ты совсем чокнулся, обычные больные разговаривают с самими собой о существующих вещах, а ты...
- Заткнись!
- Ты кричишь на самого себя, в споре о том, чего никогда не существовало.
- Заткнись!
- Хватит говорить с собой.
- Просто заткнись и я перестану говорить.
- Но продолжишь верить в Человека-Паука?
- Я... не знаю, не знаю... может я и выдумал все это...
- И меня не существует, твоего второго "Я".
- Но ты говоришь со мной.
- Нет, это ты говоришь с собой. Здесь только ты и твои больные фантазии. Тебе надо лечиться, как можно скорее. Даже то, что я тебе говорю - все это твой бред. Ты опять стоишь перед зеркалом на кухне и притворяешься, что пошел ночью в туалет. Думаешь, Гвен не подозревает, что ты болен? Думаешь, он не знает, что ты встаешь с вашей общей кровати каждую ночь и запираешься? Думаешь, она не понимает?
- Но она... она смотрит на меня как на героя!
- Тебе кажется. Еще чуть-чуть, и она сама пойдет в клинику, чтобы спасти тебя. Несчастная девочка любит тебя и заботится о тебе, она на все пойдет, лишь бы ты остался в здравом уме.
- Молчи!
- А эти красно-синие лица, что ей мерещатся, это, по-твоему, случайно? Ты больной, надеваешь маску Спайдермена по ночам, не понимая, что с тобой.
- Гвен... я.... любовь....
- Ты уже и забыл что это такое, да? Любовь? Вспомни, когда ты был здоров, как вы счастливо жили. А теперь ты стоишь у зеркала, смотришь на себя и говоришь с собой. Иди спать, обними Гвен и не запирайся больше в ванной.
- Хорошо! Я вернусь, вернусь.. Гвен... она любит меня... я люблю ее...

Он вернулся в кровать, лег на свое место рядом с сопящей Гвен и закрыл глаза, погрузившись во тьму.