5. Дети войны- продолжение

  Владимир Переверзев

На своей страничке продолжаю печатать
воспоминания о военном детстве своей супруги
Переверзевой(Долговой) Людмилы Васильевны

                "Дети войны" - 5
                (продолжение)
               
                *5*      
И мы снова поехали за хлебом, тем же путём и тем же способом:  где на подножке  вагона, где  на крыше, а где и в ящике под вагоном.
Уже вечерело, когда мы добрались до Починков. Пришли в дом дяди Саши. У них было всё по-прежнему. Тётя Наташа, увидев нас, обрадовано вскрикнула: «Я говорила – отпустит!». Я сказала, что мама плакала, но там ещё и маленький Валя. Они оба голодают: на один «синий талончик», что мама получает за ежедневную работу на ж.д., расчищая пути, жить очень трудно. Мы Сталину письмо послали, может быть поможет?  Но мама о письме не знает.  «Будем надеяться», - сказал дядя Саша, расспрашивая о житье в Ефимовской. Я  рассказала, что поезд, в котором был госпиталь, уехал, но в школе и в других  организациях – в больших домах – госпитали есть. Мы с Витей ходили туда: я помогала раненым писать письма , а вместе с Витей пели песни и частушки. «Ладно, ребятишки, - сказала тётя Наташа, - но до «зелёнки» вам надо ходить на ферму, знакомиться со своими подопечными. И они к вам привыкнут. Вот завтра с утра и пойдём».
Витя развязал котомку и вынул блокнотики, которые мы сшили дома. Они были сделаны из обрезков газетной бумаги, которую приносил дядя Володя. Он работал в  Ефимовской типографии на станке. Обрезки были на половину тетради. Мы сшивали из них блокнотики. Вот эти блокнотики мы и привезли. Нам Лёша говорил, что в школе нет тетрадей. Вот мы и подумали, что на наших блокнотиках можно будет писать. Дома Валя рисует на этих обрезках, ведь ему одному сидеть скучно. И я заплакала, мне стало жалко Валю.  «Не плачь, - сказал Витя, - а то  тебя коровы слушаться не будут, плаксу!».  «А  мы их попросим, чтобы они слушались, - сказала тётя Наташа, - давайте ужинать и спать, утром рано вставать».  Витя показал дяде Саше блокнотики.  На ночь мы разместились на лавке. Дядя Саша ещё долго сидел за столом, что-то читал и писал. Тётя Наташа ушла к себе в комнату.
Утром, попив парного молока с лепёшкой, мы пошли на ферму. На ферме доярки уже во всю работали. Тётя Наташа сказала: «Встречайте пополнение».  «Ой–ёё! Да им самим титьку давать надо! -засмеялись доярки. «Титьку ни титьку, а помочь надо, бабоньки, - сказал дядя Саша, - а вы, ребятки, не подведите меня. Ишь, какие строгие. Слушайте их». И ушёл.
Поначалу  было страшно. Все доярки заняты своим делом. Им не до нас. Коровы мычат, доярки перекрикиваются, торопятся: подвода ждёт, молоко надо в центр везти. У ворот стояли вилы и лопаты. Мы взяли по лопате, вышли на улицу, стали чистить дорожку. Доярки взад-вперёд носили бидоны. Мы им мешали. Мы встали в сторонку и почувствовали себя лишними. Было обидно и стыдно, что не умеем делать то, что делают женщины. Витя обиделся больше: «Могли бы показать, что делать, а то стой с лопатой, как на посту».
Откуда-то появился дед, который вёз нас на вокзал. «Вы, ребятушки, не стойте здесь. Им сейчас шибко некогда, - сказал он, - вы идите за двор, там дров надо поднести к котлу, сами увидите и котёл, и дрова». Мы пошли. За углом ещё здание. Мы увидели и дрова, и печь, на которой стоял большой котёл и стали носить дрова к печи. Перенесли все дрова, что были наколоты. Я взяла метлу и стала подметать двор в том месте, где были дрова. А Витя нашёл топор и начал колоть напиленные чурки.
Они были суковатые и почти не кололись. Очень устал. «Витя, ты бы отдохнул»,- пожалела я его. «Ладно, ещё поколю. Может быть, я не так колю?» - засомневался он.  «Витя, давай посмотрим, что в этом здании»,- сказала я, давая возможность Вите отдохнуть. Но двери были на замке, а за ними было слышно мычание. Мы ещё походили немного вокруг. Пришла женщина и говорит: «Вы что, все дрова перенесли?». – «Да», - ответил Витя.  «А у нас сегодня запарка, ребята, - сказала она, - доярок не хватает, а молоко нужно было быстро в центр отправить. А вы сейчас справились?». – «Справились, справились». – «Пойдёмте, я вам теляток покажу», - открыла двери. На нас пахнуло молоком и навозом. Телята замычали громче.  «Ой мои вы хорошие, сейчас я напою вас», - засуетилась доярка. За нами вошли ещё две женщины. Они несли бидон с молоком: «Татьяна, принимай молоко, воду подвезут. Ребята, вас Наташа ищет», - обратилась к нам женщина.  «А мы дрова носили», - сказал Витя. Я оглянулась и увидела тётю Наташу. Она только что подошла. За ней ещё две женщины стояли. Все вошли в телятник и начали чистить телят и под телятами. Татьяна нагрела воды, развела молоком, посыпала муки и стала поить телят. Она дала и мне полведра пойла и сказала: «Давай поить вместе», - и показала, как надо поить. А надо руку опустить в ведро и с руки давать телёнку пить. Он руку сосёт, а рука всё ниже опускается в ведро. Так и напьётся телёночек…   Напоили всех телят. Татьяна заварила отруби, чтоб мягче были к вечеру. Все ушли на обед, кроме тех, кто дежурит.
Тётя Наташа сказала, что мы – я и Витя – будем жить и столоваться у тёти Маланьи. «Сейчас у её коровушки нет молока. Телёночка ждёт. Молока вам выпишут, - сказала она. На сегодня с вас хватит, а завтра поглядим». - «Как это, поглядим?- тётя Наташа, - мы работать пойдём».- «Пойдёшь, пойдёшь, - повторила она и обняла Витю, - ты сегодня наработался. Полено-то расколол?». – «Ой, только одно и расколол, - сокрушался он, - я, наверно, не умею». – «Научишься, милок, научишься», - и повела нас к бабе Маланье.  Так прошёл наш первый рабочий день. 
У Маланьи изба не большая: печка с палатями, кровать,  две лавки, стол. В доме чисто. В избе стоял ещё станок, на котором ткали холст, и ещё один агрегат,  который сразу приметил Витя и стал его крутить. «Не так, Витюша, не так», - сказала тётя Маланья и показала, что и как делать. На этом агрегате навивали нити для челнока: на штырёк надевалась полая палочка, называемая «цевка».На неё и навивались нитки с веретена.
Тётя Маланья накормила нас щами и брюквенной кашей, а ещё она побаловала нас печёной репой. Вечером пришли «на посиделки» женщины и девушки. Они принесли с собой вязание.  Женщины вязали из шерсти носки, рукавицы. Эти вещи предназначались для фронта и от своего имени и от колхоза.
Они делились новостями, спрашивая друг у друга, кому, когда пришли письма с фронта, а кому долго писем нет. «А вы ждите, ждите, - попросила я и рассказала им, как я писала письма за раненых, - так вы ждите, и вам напишут». – «А мы ещё и песни пели, веселили раненых», - сказал Витя. – Какие вы молодцы! – сказала бабушка Маланья, и запела частушку, - подхвати, Витюша». И Витя спел частушку: «Сидит Гитлер на заборе, плетёт лапти языком, чтобы вшивая команда не ходила босиком». Все сразу повеселели и стали петь частушки про любовь.
Бабушка Маланья сказала: «Лезьте на полати, я вам  там постелила. Завтра рано вставать. Отдыхайте».
     На завтра было всё так же,  как и вчера, и так день за днём. Шло время, мы ходили на скотный двор и делали любую работу,  которую нам поручали. Но однажды пришёл дед Степаныч и взял Витю с собой: «Пойдём, буду тебя знакомить с овцами. Их надо уже стричь». И они ушли. А вечером Витя рассказывал мне, как стригут овец и что всю шерсть набивают плотно в мешки и увозят в центр, как и молоко на сдачу государству. А время шло…  На скотном дворе доярки показывали и рассказывали нам что и как нужно делать. В один из дней  меня позвали в коровник знакомиться с коровками. Первое  кого  я увидела, это большого чёрного быка и приостановилась.  «А ты иди смелее, не бойся. Он хитрый. Если будешь его бояться, он не будет тебя слушаться, - прошептала мне  тётка Дарья и дала мне морковку, - угости его».  Я с трясущимися ногами подошла к чёрной глыбе, стала напротив его морды. Стою, тихо смотрю ему в глаза, большущие, коричневые. Сказать ни чего не могу. Чудище тоже смотрит на меня сверху вниз. Я сделала два шага к загородке и поднялась на цыпочки. Одной рукой держусь за загородку, а другой хочу его мордочку погладить, познакомиться. Спрашиваю: «К вам можно?».  За спиной услышала звонкий смех, но я не оглянулась, а протянула руку прямо к носу быка. Погладила шершавый нос и дала из кармана морковку прямо в рот. Морковка захрустела на его зубах.  «Меня зовут Люся, а тебя?», - сказала я.  «Его звать Мишка , - ответил за быка Степаныч, - ты, дочка, с ним по культурному, а он у нас озорник. Пойдём ещё одного покажу. Этот смирный, молодой и красивый, а зовут его – Буян». Я отошла от загородки и пошла за Степанычем. Мишка громко замычал. Я оглянулась и подошла снова к загородке и погладила нос уже без страха. Бык успокоился и я пошла со Степанычем.  « Ты ему понравилась», - сказал Степаныч. Мы подошли к Буянку. Он стоял смирно, помахивая хвостом. На меня ни какого внимания. Он сунулся мордой в Степаныча.  «Это мой любимец,- сказал он и погладил Буяна, - Ну, дочка, пойдём дальше, посмотрим бурёнышек».  Бурёнки стояли в стойлах смирно и жевали «жвачку» - пережёвывали сено. Некоторые из них были под живот подвязаны верёвкой к перекладине. Это выбракованные, их  поведут на заготовку мяса.  «Ну, поглядела на своих  подопечных? – спросил Степаныч, - приходи к ним ,почаще. Пусть они запоминают тебя и к голосу твоему привыкают. С ними надо поговорить». – «Ладно, Степаныч, я буду заходить», - ответила я. Мы вышли из коровника.  К бурёнкам  пришли  доярки
До «зелёнки» было ещё далековато, ещё лежал снег.
У Вити время было занято: он учился колоть дрова, а также выполнял всякую другую мужскую работу. Этому его обучил Степаныч: подшивать валенки, подбивать подошву сапогам, вить верёвки. В общем Витя был постоянно занят. А я, когда была свободной, ходила по домам,  помеченным звёздочками и помогала делать работу по дому: где помыть, где прибраться.  Дядю Сашу теперь видели редко, он всё время был в разъездах. С тётей Наташей виделись каждый день, она же на скотном дворе работала.
Приехали на выходные дни школьники: Лёша, два Коли – Никола и Колян, Галя и Рая. Лёша вечером пришёл к нам, то есть к бабушке Маланьи (мы жили у неё). Он сказал нам: «Мы завтра с ребятами идём на скотный двор возить навоз на поле. Пойдёте с нами?» - «Пойдём, конечно», - сказал Витя. – «А я телят утром пою», - ответила я.  – «Тебя тётя Наташа отпустит, - сказал Лёша, - Галя тоже пойдёт». – «А  Рая?», - переспросил Витя. – « И  Рая  пойдёт», - подтвердил Лёша.
Утром Лёша забежал за нами. – «Вы готовы?» - спросил он. – «Да, конечно!» - ответил Витя.  И мы всей гурьбой отправились на скотный двор. Там уже было много народу – почти вся деревня. У всех были самодельные сани: на двух полозьях положена решётка из досок или толстых прутьев. Таких саней-волокуш было много. Степаныч командовал, на какое место везти навоз в первую очередь. Три первые волокуши будут возить  на дальний край поля, следующие три – поближе к середине поля, а недалеко от начала поля – остальные три. У кого не было волокуш, тот вилами разбрасывал навоз по полю. Первыми повезли волокуши женщины со скотного двора. Когда они довезли волокуши до дальнего конца поля и, разгрузив их, везли пустыми, то у второй отметки уже стояли гружёные волокуши, привезённые другой партией. Они оставляли здесь пустые и забирали гружёные и возвращались на дальний конец поля. Вторая партия забирала пустые волокуши и везла их к первой отметке у которой уже их ждали гружёные. Обменяв пустые волокуши на гружёные, они возвращались к середине поля. Пустые волокуши везли к скотному двору, где уже стояли гружёные. Таким образом,  все возили волокуши только на треть поля, а не через всё поле.
Я была в паре с Лёшей. Во время работы мы много вели разговоры  о том, как хорошо будет после войны: много будет техники и коров. Техника будет выполнять все трудоёмкие работы, (а то у Лёшиной мамы сильно стали болеть руки), и о многом другом. Витя был в паре с Раей. Оба Николая работали вместе. Галя работала со своей мамой. Все вместе мы работали возле склада с навозом.
В полдень Степаныч скомандовал отбой, – «Завтра доделаем, а сегодня – помойтесь, надушитесь и в клуб. Иваныч киномеханика привёз. Кино смотреть будем».  Посмотреть  кино всем хотелось, но мы вели себя чинно, по взрослому, не спеша. И только, когда отошли от скотного двора Лёшка крикнул: «Айда, ребята, быстрее! Кино ждать не будет!» И мы побежали. На ходу мы передразнивали друг друга: кто, как волочил волокуши. Досталось и нам с Лёшей: «Вы  друг на друга больше смотрели, чем волокушу тащили. – «А вам завидно!» - сказала я, так как терпеть не могла замечаний в свой адрес с раннего возраста. Лёша меня успокоил: «Да, ну их, пусть смеются, весело же, к тому же и кино будет. Придёшь?».  Я кивнула головой, и мы разбежались по домам.
    Бабушка Маланья сидела за станком и ткала. – «Много ли наткали-то? – спросил Витя. – «Ой, Витюха, мало, не хватило цевок, вон все пустые лежат», - посетовала она. – «Наполним,- ответил Витя и пошёл умываться. Сегодня кино показывать будут». – «Вот и ладно, я тоже схожу  посмотрю с вами».                Я    умылась, посмотрелась в зеркало, что висело на стене, и не понравилась сама себе: на меня смотрел какой-то мальчишка стриженый. Бабушка Маланья это заметила, подошла ко мне, взяла за плечи, как мама и тихо сказала: «А мы это сейчас поправим». Она достала из сундука красивый платок с цветами и примерила его ко мне. Платок очень был красивым и мне понравился. – «Не одевай его, Люся, - сказал Витя, - Лешу дразнить будут: тили-тили-тесто, жених и невеста, -  ведь все видели, как он тобой любовался. А у него отец в сорок первом погиб. Похоронка как раз на Октябрьскую пришла. Он – сын героя, понимать надо, не маленькая. А нас с тобой, помнишь, как в школе называли? Вот    то-то и есть. Поняла?» - «Раскомандовался! – сникла я, конечно, поняла. Ни куда я не пойду, а платок не сниму». – «Ну, и сиди дома», - возразил он.  – «Вы, никак, ссоритесь? – вникла Маланья, - не хорошо, ребятки!» - «Я не пойду в клуб, - возразила я, - буду цевки навивать». –  «Цевки навивай, а станок не трогай: собьёшь, потом трудно будет налаживать его», - сказала Маланья. «Не трону», - бабушка. - «Ну и хорошо, пошли, Витюша», - и они ушли. Я осталась навивать цевки. Мне очень было обидно, а на кого, - не понять. И я заплакала. Плакала молча и не заметила, как прошло время. Первая пришла баба Маланья. Она сразу увидела меня – зарёванную. Спросила: «Ты о чём ревёшь, милая? Слезами ещё ни кто себе не помогал. А ты сожми в себе всё горе и если ещё место для горя есть, то это горе не горе и плакать, портить глазки не стоит. Поняла? Ой, деточка, это горе – не горе! Горе у нас ещё впереди. А, как не отобьём немчуру, а?» - засомневалась она.  – «Отобьёмся, бабушка, отобьёмся, - заверила я её, - Тихвин отбили, в Ленинград не пускаем, и нашу землю отобьём!». – «Ну и хорошо.  Веришь – это ладно,  по- глупому не реви, - успокаивала она меня, - ишь, глаза красные, нос распух!».  Открылась дверь и вошли Витя и Лёша. Витя посмотрел на меня и сказал: «Всё же поняла». Я, сделав гримасу, показала ему язык. Леша засмеялся так весело и спросил меня: « Почему не пришла, обещала же?», - «Наряды не те, чтоб в клуб ходить»,- ответила я.  – «Ах, вон оно что! А у нас, значит есть? А у  Лёши и у Раи и две сестры и братик? А у Лёшиной мамы?  Ты, девка, дурью-то не занимайся! Работаешь хорошо – тебя хвалят! Так дурь-то выкини из головы. Хорошо, что мама не знает, о чём ты тут думаешь», - набросился на меня Витя и пригрозил мне кулаком. Я, красная, как рак, со сжатыми кулаками стояла перед ним. В общем, мне эта «выволочка» запомнилась на всю жизнь! «Утром идём на дальнее поле, не опаздывай, а платок-то не снимай, он тебе идёт», - и ещё что-то буркнул Витя. Бабуля поставила на стол крынку с молоком, наломала лепёшек и мы, поужинав, пошли спать.  Я спросила у бабушки Маланьи: «Мне платок-то можно носить?». – «Конечно, я тебе его дала. Мне он теперь без надобности, носи на здоровье». Но Витя с этим не соглашался, он был против и, молча, полез на палати.
Утром, позавтракав горячей картошки с молоком, пошли на скотный двор и баба Маланья, взяв бидончик пошла с нами. В «прогоне» встретились с ребятами. И снова утро было хорошее, свежее весёлое. На скотном дворе я зашла к Татьяне. Она поила телят. Я спросила, где мне работать: в телятнике или на поле. Она подтвердила, что на поле и дала мне две морковины. Я побежала к навозной скирде . Там я увидела, что «моего» Мишку запрягают в большущие волокуши, а он брыкается. – «Не хочет работать, оглоед, ишь, как холку-то наел за зиму, - ворчал Степаныч, - ну, да ладно, мы его уговорим. Уговорим, Люсенька? –Уговорим, если уговорится». – «А у меня есть  морковина, - показала я, - может быть поможет?». – «Ты осторожненько подходи к нему, - предупредил Степаныч, - и покажи свою морковину-то».
 Ребята уже все разобрались по парам и грузили свои волокуши. Лёша стоял в сторонке, волокуша уже нагружена, он ждал меня.   «Степаныч, как к Мишке-то подходить?» - спросила я.  – «С ласкою, девонька, с ласкою и не сбоку, а прямо, чтобы он видел тебя», - ответил Степаныч, подвязывая вожжи к Мишке. Я вышла к Мишке навстречу и, протянув руки вперёд, показала морковку: «На, на, Миша, возьми, ну, возьми». Мишка сильно вдохнул носом воздух и пошёл на меня. Я стояла с протянутыми руками. Он медленно шёл и вёз за собой волокушу. Подойдя ко мне, он ткнулся в мою руку, взял морковку, и она захрустела у него на зубах. Степаныч взял его под уздцы и повёл. Лёша с волокушей подошёл ко мне и мы направились в дальний конец поля. Оно было очень большое и навоза на него не хватит.
Таща по полю волокушу, мы с Лёшей рассказывали друг другу что будет с нами после войны: Лёша будет агрономом, Галя хочет быть животноводом, Рая будет бухгалтером или счетоводом, Николай – трактористом, а Колян хочет учиться, чтоб всё могли делать машины. Он хотел, чтобы всю тяжёлую работу – нагружать, разгружать – исполняла техника. Сам он был худеньким и стремился, чтобы всем было легче.  - «А Витя твой будет военным, он всё о них говорит», - предположил Лёша. – «А я не знаю кем  буду, но голодать не буду» - сказала я. – «Ты, Люся, будешь артисткой, - сказал Лёша, - ты красивая». Меня обдало жаром…- «Ещё чего придумал, какая я артистка? На артистку учиться надо!» - «Так ты и будешь учиться, все мы будем учиться и знания получать»,- утвердительно сказал Лёша. 
Когда жар с меня спал, я сказала Лёше: «Лёша, я же сейчас у вас в пастухах буду, я просто пастушка».  – «Ты школу бросила, но ведь там раненых сейчас лечат. Потом-то  учись, ведь мы говорим о «потом». Я поняла, что Лёша хочет выведать то, о чём дядя Саша в деревне просил не распространяться, он нам сказал, что знает о нас и этого достаточно. Я обозлилась на Лёшку, на себя и почему-то сказала ему мамину поговорку: «Гусь не курица, хоть перья одинаковые».  Лёшка улыбнулся: «Ну не хочешь, не говори, а платок-то всё равно носи, злючка», - и бросил в меня снежком. Я в долгу не осталась. Слепила крепкий комочек снега и кинула в него. Начался  «снежный бой» и смех. Потом я подошла к Лёше и тихо попросила, чтобы он не называл меня злючкой. – «Ладно, не буду, - ответил он, - и другим не дам так тебя называть»…
(продолжение следует)