Перевал, глава 7

Гришке не удалось завершить своё движение и осуществить удар. Ещё на полпути несколько рук схватили его занесённую руку, а через мгновение навалилась целая толпа разгоряченных хмелем абреков и остервенело стала бить, пинать и топтать, выпуская наружу всю мощь, всю силу копившейся с самого начала пира и никуда не тратившейся энергии.
Рыча и захлёбываясь, молотили они кулаками как одержимые, а на подмогу, прыгая через столы, всё новые воины спешили бить, пинать и топтать.


Не имея ни достаточно мужества, чтобы продолжать наблюдение, ни достаточно решимости, чтобы прекратить его, Илья вздрагивал и кривил лицо, как будто это на него сыпались пьяные, не знающие меры удары, как будто это ему было больно.


Гришка давно уже потерял сознание, а его всё продолжали бить, словно хотели растоптать, расплющить, сравнять с землёй, не оставить и праха от наглеца, посмевшего восстать на повелителя.
И долго ещё морщился старик от внутренней боли робко выглядывая из-за сараев, пока не наступило утомление, пока не поредела безжалостная толпа, пока не начали возвращаться мучители к столу, чтобы выпить и подкрепиться.


Когда почти все отошли от распластанного тела, в руках одного из оставшихся появилась невесть откуда взявшаяся острая лопата и, высоко подняв её, он нацелился в грудь – добить.
В нём, разъярённом, потерявшем человеческий облик, с багровым от бешенства лицом, Илья неожиданно узнал Асланбека, почётного гостя и, в скором времени, - зятя хозяина. Как будущий родственник, тот, очевидно хотел по-особому проявить себя и геройским поступком доказать свою преданность.


Но тут вмешался сам Алабай. Он поднял руку, останавливая, и стал говорить.

Примиряющие интонации, выражение несказанного благородства, осенившее круглое, сытое и хмельное, в капельках пота лицо, широкие, примирительно-благостные жесты то в сторону дома, то в сторону Умара, то в сторону самого Асланбека, - всё показывало, что он не хочет допустить убийства на празднестве, посвященном таким радостным событиям.


Юноша колебался, но в конце концов отбросил лопату и, ещё сверкая глазами, презрительно плюнул в то место, куда только что собирался ударить.
После этого гордо подняв голову и не оглядываясь, направился он обратно к столам. Его встретили как победителя, поднесли вина, чествуя и наперебой выкрикивая похвалы и великодушному хозяину, и храброму воину, да и самих себя не позабыли и, счастливые и довольные, будто и впрямь одержали над кем-то победу, обнялись и перецеловались все, а потом с новым энтузиазмом принялись есть и пить.


Пир пошел своим чередом.
Ахмет приказал было убрать Гришкино тело с глаз долой, но Алабай запретил делать это. Ухмыльнувшись, он произнёс что-то и швырнул обглоданную кость.
Вдохновлённые примером хозяина, гости один за другим стали кидать в Гришку всякий мусор, комментируя и смеясь.


До утра валялось на холодных камнях бесформенное, в кровавых синяках месиво и каждый, кто проходил мимо, не забывал пнуть или плюнуть в него, каждый, кто сидел за столом, считал долгом что-нибудь бросить и никому не было интересно, осталась ли ещё, теплится ли в этой утратившей всякие очертания биологической массе человеческая жизнь.


                _____________




Когда все, наконец, разошлись или уснули, светлел небосвод.
В это время их обычно выгоняли на работу, но Илья знал, что в дни пиров жесткое расписание нарушается и даже Ахмет позволяет себе послабления в режиме.

Опасливо озираясь, мимо неприбранных, потерявших великолепие столов, мимо спящих вповалку пьяных гостей, старик пробирался к Гришке.

Оказалось, что тот лежит очень удобно – головой к сараю.
Присев на корточки, стараясь не вглядываться, не думать - жив или нет, Илья собрал в горсть остатки одежды на плечах и поволок по земле тело. Но протащив немного, увидел позади на камнях красные полосы.

Отыскав среди тряпья и старых ковров, застилавших сидячие места, небольшой половичок, Илья подстелил его поближе. Потом зашел с другой стороны, просунул руки между Гришкиной спиной и брусчаткой двора и, ухватившись за края половика, стал потихоньку тянуть на себя.
Когда Гришка целиком оказался поверх ковра, Илья медленно, останавливаясь и отдыхая, повёз невесёлую свою поклажу «домой».

Только там, устроив раненого на полу, рядом с лежанкой, отважился он, наконец, осмотреть повреждения.
Зрелище ужасало. Сине-чёрное, в фиолетовых разводах тело, почти сплошь залитое кровью, сломанные рёбра и нос, опухшее, вкривь и вкось разрисованное кровоподтёками лицо, глубоко запавшие, утонувшие в серой тени глазницы, - всё это больше напоминало труп, несколько дней пролежавший в морге, чем вчера ещё двигавшегося, мыслящего и чувствующего человека.
Но сердце не прекратило работу. Труп жил.


Илья не спал вторые сутки, но в любую минуту мог позвать Ахмет, и он торопился оказать хотя бы первую, необходимую помощь.
Принёс воды и смыл с тела кровавые полосы, сходил в соседний сарай и, набрав старых простыней, потуже перетянул грудную клетку. Не зная, что делать с носом и как поступают в таких случаях, не имея специальных средств, немного поколдовал, пытаясь поставить хрящики на место и закончил тем, что вставил в ноздри тоненькие щепочки, чтобы хрящики держали форму и в лёгкие поступал воздух.


Вскоре появился не очень твёрдо стоящий на ногах Ахмет и, мельком, без выражения взглянув на перемотанного тряпками Гришку, кивнул Илье, чтобы тот шел за ним.

Ещё додумывая мысли о том, что хорошо хоть не сломали челюсть, а то неизвестно, что бы пришлось ему делать, Илья стал убирать двор после вчерашней весёлой ночи, мимоходом подъедая кое-что из остатков.
Он не ел с середины прошлого дня, не спал и, наклоняясь, чтобы подмести или поднять с пола мусор, чувствовал головокружение и видел сыплющиеся из глаз звёзды.


Сегодня, как и обычно во время пиров, в обед хозяева только завтракали. Вялый, истомлённый похмельем Сафар сыпал кукурузную муку и заварку, мучительно силясь не перепутать, что – куда и, весь сосредоточившись на этой трудной задаче, не воспринимал никаких сигналов извне.

Когда закипела вода и желтый порошок превратился в кашу, Илья взял свою миску, зачерпнул небольшим ковшиком воды из чана и ушел в сарай.


Гришка всё так же лежал без сознания. Старик поставил ковшик на пол рядом с истерзанным пациентом, намочил небольшую тряпочку и приложил к воспалённым, залепленным спёкшейся кровью губам.
Потом устроился в своём углу на соломе и принялся машинально есть.
То ли оттого, что успел нахвататься объедков пока прибирал за столами, то ли от усталости и напряжения, не отпускающего с прошлой ночи, голода совсем не чувствовалось и автоматически дожевав положенную порцию, Илья пошел на двор.


Сафар уже оклемался, и выглядел побойчее. После чая обычная улыбка вновь вернулась к нему, но увидев Илью, он нахмурился и стал сыпать укоризнами.

- Ай-вай! А? Шайтан! Бисовисный! А? Хазяин рука паднимать! А? А?!
- Да он нечаянно, - бормотал Илья, отступая от неожиданного напора. – Не хотел он…
- Нищаено?! Нищаено?! Ай ты… - от возмущения повар едва не подпрыгивал. – Хазяин – нага валясса! Зимля кушат! Паращщений парасит! Вся жизин – парасит!
- Да он и так валяется, в сознание ещё не пришел…
- Знаний… Вот тебе! Знаний… Башка долой!! Будет тебе! Знаний… Шайтан.

В это время во двор за чем-то вышла Айгуль.

- Ай-вай!  - снова заулыбался повар. – Ай, карасависс! Ай, невест!

Девушка смутилась и поспешила обратно в дом, а повар, подняв палец, назидательно выговаривал Илье:

- Во-от. Вот! А то – башка долой! Айе?


Вскоре Илья снова принялся за работу, - празднество обещало длиться дня три как минимум и на опустевшие столы выставлялась новая партия угощения - для тех, кто оставался ночевать и для вновь прибывших. Помощники Сафара свежевали тушу только что зарезанного барана и сам он, постепенно включаясь в обычные ритмы дня, готовил специи, резал овощи и суетливо покрикивал, придавая динамичность процессу.

Вынося помои и подтаскивая уголь, Илья ещё волновался, ещё боялся, что вчерашняя выходка Гришки не сойдёт так просто с рук, ещё ждал, что вот-вот вспомнит хозяин обиду и пошлёт своих нукеров довершить расправу.
Но обычное равнодушие Ахмета и намёки Сафара постепенно убеждали его в том, что продолжения не будет и что, ради помолвки дочери, Алабай и впрямь решил простить.

Впрочем, показываться на глаза в ближайшее время Гришке ни в каком случае не следовало, и Илья почти радовался, что тот пока не может двигаться. Он и сам старался быть как можно незаметнее, покорный и безгласный бросаясь выполнять любое приказание по первому зову Ахмета.

Однако затянувшееся бодрствование давало себя знать, и вечером, все расставив и везде прибрав, старик вернулся в сарай совсем без сил.
Гришку он застал в том же положении, как и прежде, но заметив небольшие щёлочки, блеснувшие между распухших век, понял, что тот очнулся.

Услышав шаги, Гришка открыл глаза шире.


- Лежи, лежи, - поспешил успокоить Илья. – Лежи, это я. Дай-ка посмотрю… высохла уже…


Он снял с губ пересохшую тряпочку и, снова напитав её водой, приложил обратно, пытаясь выжать немного, чтобы Гришка глотнул.

- На, попей… попей. Пить нужно.


Больной с усилием сделал глоток и лицо его перекосило от боли.

- Ну, ничего… ничего. Оклемаешься, - говорил Илья, поплотнее накрывая Гришку рваными одеялами и старой, почти налысо вытертой бараньей шкурой, недавно обнаруженной им среди ненужного хлама. – Повыше бы тебя положить… да не смогу я… не подниму. Целиком не подниму, а так – можно повредить что-то. Рёбра-то, видал – все переломаны… А на солому нельзя… нужно на жестком…


Укрыв и подоткнув со всех сторон тряпки, Илья в полусне дополз до своего угла и отключился, чуть только закрыл глаза.


                _______________



Беспробудно проспав всю ночь, наутро старик не только не чувствовал себя отдохнувшим, а напротив, ощущал как бы ещё большее утомление.
Понимая, что необходимо собраться с силами и хотя бы сесть, он чувствовал, что каждая клеточка измождённого тела дышит такой расслабленностью, что невозможно пошевелить пальцем.

С трудом разлепив чугунные веки, приподнял он тяжелую, мутную голову и вздрогнул от неожиданности.


В утреннем полумраке посередине сарая неясной тенью вырисовывался загадочный силуэт. Напуганный этим странным видением, Илья моментально пришел в себя и, не решаясь окончательно встать, застыл в неудобной позе, беспокойно гадая, что бы это такое могло быть, и что в связи с этим следует ему сейчас сделать.

Но поняв, что это сидит на полу Гришка, обрадовался и, бойко сползая со своей соломы, заспешил к нему.


- Что, можешь вставать? Вот… видишь… видишь, как хорошо. Сейчас перейдём повыше… на лежанку. А то что же это… на полу… Уже и мороз. На полу разве можно… Давай помогу, - суетливо приговаривал он, пытаясь осторожно взять Гришку под руками, под мышки.

- Пошел ты…

Не в силах сопротивляться физически, Гришка попытался возразить хотя бы словесно, но горлом пошла кровь, он закашлялся и на этом противодействия закончились.

Илье удалось приподнять строптивого пациента, но едва оказавшись в вертикальном положении, тот всем туловищем рванулся к двери и, не устояв, не удержав равновесия, повис на руках у старика.
Под действием груза чуть не вдвое тяжелее себя самого, Илья вместе с ним упал на лежанку, отчего Гришка издал громкий, тоскливый стон, то ли впрямь вызванный невыносимой болью, то ли порождённый отчаянием.


Уложив его и накрыв одеялами, Илья отправился на двор, где уже поджидал Ахмет.
Теперь, когда больной лежал, как следует, на кровати и о нём можно было не беспокоиться, он снова вспомнил о себе, снова почувствовал слабость и неприятную тошноту.

Медленно, через силу выполняя обычные работы, Илья видел, как сходят со свих мест, плывут окружающие предметы, и пару раз чуть не упал.


В обед, решив первым делом напоить Гришку, он зачерпнул пустой миской воды и понес в сарай.
Войдя, обнаружил, что тот лежит не на спине, как он оставлял его, а на боку, отвернувшись к стене. Поза была странной, вывернутой и неестественной, но почему-то от этого нового положения, от перемены, внутри проснулась железобетонная уверенность, что всё будет хорошо и Гришка встанет.

- Гриша, Гриш… а вот – водички… будешь?
 
Илья хотел поднести миску ближе ко рту, но Гришка недовольно замычал и даже попытался отстранить рукой чашку. Сделать это не хватило сил, но Илья и не стал настаивать.
Чтобы не раздражать, чтобы снова не пошла горлом кровь, старик молча ушел в свой угол и стал механически жевать безвкусную кашу, которая совсем не лезла и лишь усиливала тошноту. Только непрерывное самовнушение о том, что есть – надо и что не подкрепившись он не сможет работать, - заставляло глотать опротивевшее варево.

Поставив чашку в сторонке и решив, что напоить пациента можно будет и вечером, Илья отправился дорабатывать свой день.


Во дворе, он увидел несколько человек, сидящих в ряд и ощипывающих куриные тушки.

Свинины жители аула не употребляли, а коров негде было пасти, поэтому из мясных продуктов наибольшей популярностью пользовалась баранина. Птицу же держали, чтобы получать яйца. Кур и уток резали только по старости, так что суп из них представлял чрезвычайную редкость.
Но в последний день пира, дабы достойно увенчать череду кулинарных шедевров, Сафар решил попотчевать гостей настоящей лапшой.


К вечеру, когда от кипящих котлов начал расходиться чудесный запах куриного бульона, и ароматные травы, добавленные поваром, ещё больше усиливали впечатление, Илья вдруг подумал, что если бы хоть немного этой волшебной жидкости дать Гришке, тот сразу бы пошел на поправку.

Заканчивался третий день пира, все были пьяны и веселы, неприятное происшествие, случившееся вначале, почти забылось, и старик решил, что стоит попытаться.
Взяв миску, он направился к очагу, где Сафар оживлённо переговаривался с кем-то из гостей.

- А! Илющька! Илющька! – закричал повар. – Ну щтэ? А?
 
Илья стал невнятно мямлить, то протягивая к котлам, то прижимая к себе руку с пустой чашкой:

- …бульону бы… немножко… а то что же… избили… как же он теперь… немножко, вот в чашку… плеснуть…

Поняв, чего хочет старик, Сафар подивился такой наглости.

- Ай-вай! А?! Сматри какой! Сам нападал, а ему – давай!


Но стоящие рядом ухмылялись, и Илья видел, что Сафар тоже не злиться, читает нотацию больше для проформы.

- Ну, - немножко, - увереннее и настойчивее заговорил он. - А я – помогу что-то… отработаю. Хочешь, хворосту наберу или ещё чего…
- Хе-хе… Сматри какой! – усмехаясь и хитро поглядывая, медлил повар. – А празник – знаещь? Хазяин веселисса! Айе?
- Знаю, как не знать. И я тоже… поздравляю…
- Хе-хе! – глаза превратились в узенькие щелочки. – Здрляю! Ну – давай! Давай веселисса! А? Давай!! Давай!!

Сафар стал хлопать в ладоши, притоптывая ногой, за ним в увлекательный процесс включились собеседники, выбивая ритм и покрикивая.


- Плящи! Плящи! Веселисса!! – задорно кричал повар.


Илья развёл руки, как в хороводе, растянул, будто в улыбке, губы и стал неуклюже, неловко подпрыгивать, притоптывать, отмеряя такты, которые бесцеремонно-настойчиво диктовали назойливые, неотступные хлопки.

В зыбком тумане колыхались, прыгали вместе с ним котлы на очаге, вертел с остатками бараньей туши, весёлые гости и сам Сафар, а безжалостные удары не смолкали, падая куда-то в самую середину мозга, и гулким эхом, словно круги по воде, расходясь оттуда в пространство.


Вымученное зрелище быстро надоело, зрители разочарованно отвернулись, потянувшись, кто за едой, кто за пиалой.


Ещё продолжая машинально перебирать ногами, Илья обратил к повару вопрошающий взор, но тот лишь бросил небрежно:

- Плохо плясал! – и тут же забыл о нём.


Уставившись в пустоту, растерянный, не желающий верить, что разговор окончен, старик всё бормотал что-то, приводя доводы, неизвестно кого увещевая и убеждая, а предметы покачивались, плыли перед глазами, и такой аппетитный, сладкий аромат куриного супа наводил лишь позывы на рвоту.



Вечером Илья едва дополз до своей конуры. Тошнота не проходила, воспоминание о еде вызывало отвращение. Кашу с лепёшкой, выданную на ужин, он, не тронув, понёс Гришке, в знойном мареве начинающих путаться мыслей выводя заключение, что если уж не досталось ему бульона, может, поест хоть каши.

Крепко держа обеими руками, бережно нёс он драгоценную плошку и всё боялся упасть, боялся, что не донесёт в целости, что одолеет, свалит на полдороге так невовремя накатившая слабость, и тогда совсем уже нечем будет подкрепить силы упрямому и неразумному его пациенту.


Войдя, он присел на краю полатей и, отдышавшись, стал пристраивать миску на уровне Гришкиной головы, чтобы тому, в случае чего, удобнее было дотянуться. Устанавливая нехитрую утварь, Илья машинально бросал отрывистые фразы, перемежая их короткими горячими вдохами:

- Вот… каша… может поешь. Просил бульону у них… не дали. Думал… может дадут… в честь праздничка. Еды-то вон сколько… нет… пожадничали. А тебе бы как хорошо сейчас… бульончика… сразу бы… полегчало…


- Уйди. Уйди, сука… У-у-дди!!!


От крика, от яростного напряжения, стремления излить, исторгнуть из себя всю боль, всю муку не видящей исхода души, потоком хлынула изо рта кровь, Гришка развернулся, всем телом «замахиваясь» на Илью и тот испуганно подался назад в смущении и замешательстве оттого, что, кажется, опять сделал что-то не то.

Шмякнулась из опрокинутой миски, растеклась по полу каша, следом за ней сам Гришка упал лицом вниз на свою лежанку и захрипел, ничего не говоря уже, лишь продолжая зло и бессильно стонать.


Расстроенный, Илья принялся было соображать и высчитывать, в чём же он на этот раз сплоховал, но сознание уже не могло долго задерживаться на одной мысли.
Укладываясь спать, позабыл он и происшествия дня, и свои волнения, погрузившись в мутные грёзы, полные призрачных, ускользающих видений, неуловимых и не отпускающих от себя.


                _____________



Утром, не обращая внимания на ставшие уже привычными слабость и шум в голове, Илья поднялся и собрался идти, задавать корм животным.
Но отойдя пару шагов от соломенного настила, неожиданно упал. И не смог встать.


В полном сознании, он видел и слышал всё, что происходит вокруг, не чувствовал никакой боли, только не мог пошевелиться. Не было сил.
По холодному полу тянул сквозняк, но не хватало мочи даже ползти, чтобы вернуться в свой угол на настланную солому.

Так лежал он, пока не услышал, как ворочается на полатях Гришка.


Следующая глава  http://www.proza.ru/2017/10/08/280