Моусес глава 4

Утром Моусес взял возницу и в сопровождение телохранителя отправился в дом архитектора Бакта, под чьим руководством был спланирован и построен Ахет-Атон. Дом архитектора был одним из немногих домов новой знати, что находился у южных ворот.
Улица, вымощенная белым песчаником, степенно вела возницу, не предвещая скорых перемен, осталось проехать пару кварталов, как Моусес внезапно повернул.
Телохранитель тревожно сжал древко копья, вглядываясь в лица прохожих.
Этот квартал принадлежал торговцам Нубии, Сирии и Ливана. Именно в этом квартале принц разговаривал со стариком и его дочерью. Прилавками здесь служили распахнутые окна и выставленные вдоль улицы деревянные лавки. Здесь находились и небольшие ремесленные мастерские. Эталоном стоимости того или иного товара служила спираль из медной проволоки, которая называлась утен. Денег в обращении не было, только натуральный обмен. Над лавками находились жилые помещения, отмеченные небольшими окнами. 
Моусес остановил возницу у лавки оружейника, что мгновенно выложил на прилавок лучшие ножи. Принц выбрал нож, по ручке которого ползла золотая ящерица, намериваясь преподнести его в дар архитектору. Оружейник получил взамен золотой самородок, оцененный им в сто утенов и довольный продолжал расхваливать свой товар.
Принц не уходил, блуждая взглядом вдоль торговых рядов. Оружейник понял, вельможа уже потерял интерес к его товару и почтительно спросил:
—  Чем еще могу помочь знатному человеку?
Моусес не ответил и пошел к вознице, но на полдороге остановился что-то решая и развернувшись твердым шагом, подошел к оружейнику, олицетворяющему любезность.
— За тем поворотом, третья стена дома…   
— Ты спрашиваешь о торговце тканью. Но лавка его, уже три дня как закрыта.
— Он египтянин или хетт?
— Родичи его из земли Мадиамской. — Желание угодить толкало оружейника что-то говорить, тем более, говорить было что. Из-за угла дома вышла жена Рагуила. — Эй! — окликнул он женщину. — Где твой муж? 
Женщина, к удивлению оружейника упала на колени и поползла к его покупателю: — Смилуйся принц над мужем и дочь мою отпусти. Она ведь дитя совсем…
Вокруг лавки оружейника собирался народ посмотреть на принца. Телохранитель развернул колесницу и сквозь образовавшуюся толпу почти вплотную подъехал к лавке. Однако его маневр имел последствия, чья-то нога оказалось сломана колесом.
— Убили! — взмыл над толпой чей-то крик и в следующую секунду вывороченный из мостовой булыжник, словно выпущенный из пращи пробил висок телохранителя.
Телохранитель упал. Меч, что он успел выхватить, мелодично звякнул о камни.
Оружейник насильно втолкнул принца в лавку. Новый камень ударил круп коня. Конь заржал и, топча на пути людей резво понеся по улице. Жена Рагуила успела заскочить в лавку оружейника, прежде чем он подпер двери. На улице продолжали кричать, что принц Моусес убил человека, но теперь к этим крикам прибавились вопли людей, покалеченных конем и колесницей.
Болезненный вой слился в одну солидарную идею, охватившую толпу.
— Круши лавку Преера! — громоподобно прокричал рослый египтянин и кинул в дверь булыжник.  — Отомстим за бога Амона!..      
Конфликт, возникнувший из любопытства, перерастал в религиозный бунт. 
— Нужно убить жреца Мери-Ра!
Причем здесь был жрец храма бога Атона, не понял никто, но призыв был краток, точен и требовал немедленного действия. 
— Убить жреца! — надрывался криком торговец мазей, ясно видя перед своими глазами ненавистное лицо. Жрец отобрал его состояние в пользу храма.
Людям, вдруг ставшими сплоченными от собственных выкриков, перестало быть страшно. Страх куда-то провалился, уступая место веселой злости, что требовала выхода. Им хотелось, что-то сломать, затоптать, уничтожить, наконец, просто убить. Толпе нужна была человеческая кровь и смерть. Объектом ненависти стал жрец храма бога Атона, но сейчас его олицетворял запершийся в лавке оружейника принц. Именно его надо было убить, чтобы у всех этих людей что-то наладилось, или просто на душе стало покойней, оттого, что кто-то власть имущий умер забитый камнями.   
Двери уже не повизгивали, а трещали, норовя разлететься в щепки. Оружейник провел Моусеса в жилые комнаты второго этажа. За принцем неотступно шла жена Рагуила, она и предложила, уйти через крыши в дом Рагуила. Оружейник отказался. Теперь он жаждал мести за разграбленную лавку. Моусес понимал, останься он вместе с оружейником, что взял в руки топор, и застыл у люка, ожидая первого врага, толпа их не пощадит, но и бросить оружейника было стыдно. Он дал оружейнику слово, что если они спасутся, он заставит всех, кто разнес лавку возместить оружейнику весь ущерб. Только после этого оружейник согласился бежать. По крышам домов они спустились во двор Рагуила, но и там нельзя было задерживаться, преследователи крушили все лавки подряд.
Ушли боковой улочкой вместе со всем семейством Рагуила.
Организованная порывам грабить, толпа прирастала народом на главной улице, боковые же улочки, что служили для выгона скота и вывоза мусора, еще не были охвачены всепоглощающим порывом разрушений и грабежа.
Принц вел свой отряд к дому архитектора Бакта. 
«Странно, почему нет городских стражников?» 
Он не понимал, как в городе, где почти искоренили грабежи и воровство, вдруг мгновенно в людях проснулась жажда забрать чужое? Не просто проснулась, а растеклась рекой, заражая случайных прохожих. Размышлять было не время, то, что творилась на улицах, выветривало мысли, лишь тупо регистрируя картины очередного насилия.
Убитых людей становилось все больше.
Моусес сомневался, правильно ли он выбрал маршрут, судя по настроению народа, народ рвался грабить именно дома зажиточных горожан. Отряд принца уже насчитывал пятнадцать человек, среди которых были трое вооруженных мужчин, не желающие принимать участия в этой увеселительной оргии зла.   
Судя по пожарам, масштаб народных «гуляний» приобретал признаки катастрофы. Горел и дом архитектора Бакта, а он равнодушно сидел в тени кипарисовых деревьев и строил из веточек дома, которые ударом ладони ломал. Приход Моусеса оторвал его от мини-цикла творения мира и его кончины. Бакт поднялся с корточек и удивленно спросил:
—  Принц, неужели и ты пошел против разумного мира?
— Скорей все разумное пошло против меня, — усмехнулся Моусес. — Мы думали, сможем укрыться у тебя от этих грабежей.
—  Мой дом теперь, это небо и тень кипарисов.
—  Фараон вернет тебе все отнятое. 
— Он что, выздоравливает? — удивленно спросил архитектор, вызывая на лицо Моусеса тень догадки. — Хоремхеб сказал: «фараон после омовений в реке слег съедаемый черной лихорадкой». Жрецы думают, больше не поднимется. 
Стало понятно коварство царедворца Эйе, что стремился лишить принца малейшей возможности занять трон. Наследником считали Сменхкару, но окружение фараона знало, если наступит момент выбора наследника, вполне вероятно им может оказаться Моусес. 
Архитектор преувеличивал, он имел еще несколько домов, по просьбе Моусеса в один из таких домов он и повел напуганных женщин.
Весть о кончине фараона настигла принца в двух кварталах от дворца.
Новым фараоном стал восемнадцатилетний принц Сменхкара. Все тайное, что вынашивала душа, стало пеплом. Моусес прошел мимо стражи, даже не попрощавшись со своими добровольными телохранителями. Оружейник и торговцы остались на площади, куда со всех концов города стекался народ, чтобы на минуту оторвавшись от грабежей, посмотреть нового фараона, что должен было выйти на приветствие народа. 
Моусес спешил увидеть мать, именно она подогревала его мечты о троне и приводила кучу доводов в его пользу. Сменхкара ненавидит Моусеса, но едва взойдя на трон, не решится сразу убить. Хотя в глубине души жила еще крохотная надежда и мучил вопрос: «присягнули ли новому фараону войска?»
Надеялся он зря, войска, что были в городе, уже присягнули. 
Новый фараон смотрел почти дружелюбно. Хоремхеб, что-то сказал ему и в принца полетел взгляд подобный молнии. Ниже трона стоял как всегда спокойный Эйе, только усталые глаза говорили о бессонной ночи. Фараон взмахом руки прервал речь правителя восточной провинции, что находился во дворце с докладом и оказался первым из начальников провинций поклявшихся в преданности. 
— Брат мой! — обратился фараон к Моусесу. — Почему я не видел тебя у ложа отца нашего? Он ведь хотел тебя видеть, но не успел. Черная птица забрала его к богу Атону.
На троне восседал не брат, с которым можно было спорить.
— Утром я уехал в город.
Хоремхеб опять что-то сказал фараону, тот топнул ногой, но вдруг улыбнулся:
— Жрец! Смотри, у принца пропало косноязычие. Видимо, правда, это событие для него большая радость. Вот только бы знать, какое: смерть моего отца или признание меня Фараоном?
— Я был верен нашему отцу.
— Почему поднял бунт в квартале торговцев? — Фараон резко сменил тему.
Моусес вдруг понял, следовало не оправдываться, следовало объявить. 
— Я спешил во дворец, чтобы взять сотню воинов и навести порядок в твоем городе. Кто донес, что я виновник? Шакалы, пусть станут здесь и скажут это мне в лицо.
— Порядок наведет Бекар. Дворец без моего приказа, не покидай.
Фараон перевел взгляд на толпу аристократов, что хотела понять, каких богов изберет новый царь для своего народа? Секрета не было: Сменхкара не разделял взглядов умершего отца. Фараону было не трудно догадаться, о чем думает аристократия ближнего круга, согласная поклонятся любым богам, чтобы, не потерять завоеванных позиций.
Моусес понимал, что это его последний день, завтра его судьбу решит жречество.
Мать он нашел рыскающей по залам дворца в волненье за его судьбу.   
— Сын мой! — произнесла она. — Еще не все потеряно. Жречество еще не собирало совет аристократии, а «танец» в тронном зале лишь для народа. Спеши в Фивы, ибо там стоит самый многочисленный гарнизон. Эхнатон хотел видеть тебя на своем троне, потому и оставил войска преданные тебе вдали. Ты должен бежать, чтобы вернутся в Ахет-Атон правителем. Гонца с вестью о новом фараоне отправили в Фивы три часа назад. Обещай жрецам и знати все, что угодно, но они должны признать тебя. Перехвати судно и посади на него своих людей. Из Фив отправь людей во все другие провинции. 
—  Мне запрещено покидать дворец. Стража не выпустит... 
— Иди ко мне в спальню, за третьей колонной рычаг. Он откроет ход, который выведет в один из домов архитектора Бакта. Я уже отправила туда возницу. — Она прижала к себе Моусеса и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его в лоб.
—  На переправе схватили торговца тканью и его дочь. Освободи их.   
—  Зачем думаешь о рабах, когда твоя жизнь подобна лодки во время шторма?!
— Правитель земли… — Моусес сделал паузу и без заминки договорил  —  должен думать о самом ничтожном рабе, только тогда он настоящий фараон.
— Ты настоящий фараон! Помни, золото оправдает и мертвого. 
За третьей колонной в опочивальне матери Моусес надавил рычаг, снял со стены факел, и смело шагнул в неизвестность.