Ничья, равная победе

   В завком «почтового ящика», где работала моя мать, пришла бумага спортивного содержания: предприятие должно выставить футбольную команду на первенство района.

 В посёлке эту бумагу восприняли как курьёзную. Мать говорила мне, смеясь:
   - Бабскую что ли? У нас на заводе одни бабы.

   Я сразу побежал к Шурке Пузырёву, нашему капитану. Мы уже подумывали играть на район, но не было у нас ни формы, ни бутс, ни путного мяча, а, главное, – не было повода.

   - Шурк, а?
   - Без толку, – сказал Шурка, – тебе четырнадцать?
   - Четырнадцать.
   - И мне четырнадцать. А на район только с шестнадцати берут.

   Пошли к Вадьке Скородумову, третьему нашему закадычному дружку. Вадька был за то, чтобы ныть. Это такой нехитрый способ говорить с плаксивой рожей одно и то же: какие мы хорошие и как нам не дают проявить себя. Шурка посмеялся Вадькиной наивности, но футбольная команда неожиданно поддержала Вадьку. И мы «донылись» до того, что нас принял сам директор «почтового ящика» Жаринов.

   То был толстый, в военной форме без погон человек. Его бритая голова отсвечивала в проходной по утрам. Страх он внушал именно утренним бдением, засекая тех, кто опаздывал на работу. Когда мать просыпала смену, это был какой-то кошмар. Ужас сковывал её движения, обескровливал лицо: она выскакивала на дорогу полураздетая, оставляя меня в страхе на целый день. Жаринов обычно стоял перед вертушкой и смотрел на карманные часы. Наказание опоздавшему следовало не сразу, а чаще всего тогда, когда он меньше всего его ожидал: директор оправдывал прозвище «лютый». Он мог отказать в машине: привезти, например, сено. Скоро зарядят дожди, а сено в копнах, за болотом. Так и мается оно там всю зиму, и приходится по воскресеньям впрягаться в санки, чтобы вытащить его. Но это ещё ничего. В его власти было: пять минут опоздания приравнять к году тюрьмы. И он приравнивал…

   Шесть километров до завода мы, одиннадцать мальчишек, оттопали гурьбой, а перед проходной Шурка нас построил, и мы зашагали в ногу и даже запели. Во дворе заводоуправления  путь нам преградила большая лужа. Лужа эта, как впоследствии оказалось, поколебала решение Жаринова отказать нам, а именно для этой цели он нас и вызвал. Лужу мы сначала вобрали в свои ботинки, а потом её уменьшенная копия возникла в кабинете Жаринова.

   Директор, справившись о нашей учёбе, о том, помогаем ли мы матерям, неопределённо как-то взмахнул рукой (дескать, беру грех на душу) и сказал:
   - Всем добавляю по два года, чтобы вас допустили к соревнованиям!
   Мы дружно кивнули.
   - В карточке каждого будет записано: «ученик слесаря». Запомнили?

   Мы не могли скрыть восхищения. Вот тебе и Жаринов, вот тебе и «лютый».
   - А сейчас марш на станцию фотографироваться. Как только будут готовы карточки, подадим заявку и получите форму.

   Машина, посланная за нами вдогонку, чтобы подвезти к станции, не обнаружила нас на дороге. Мы спрямили путь: сначала к реке, переплыв её с высоко поднятой над головами одеждой, потом бежали, чтобы согреться, потому что вода в мае – брр, кусается. К неудовольствию шофёра дяди Паши показались на станции с противоположной стороны, но директор, когда ему сообщили об этом, остался доволен:
   - С характером мужики. А характер в жизни – всё!

   Выбежав на поле соседнего городка в первый раз, мы услышали за спиной хохот. Болельщики, показывая на нас пальцем, спрашивали друг друга:
   - Что за шмокодявки?

   Судья подозвал Шурку Пузырёва и переспросил, команда ли это «почтового ящика»? Шурка с достоинством подтвердил, но болельщики в продолжение всей игры издевались над нами. «Отдай ребёнку мяч, – кричали они, – не видишь: сейчас заплачет!» Или что-то в этом роде.

   Слабым местом оказались у нас, как ни странно, бутсы. Трусы и майки мы ушили по фигуре, но бутсы оставались на четыре-пять номеров больше, их не ушьёшь. Кто в носы бумаги натолкал, кто портянки подвернул, но всё равно они болтались на ноге и больше мешали, чем помогали. В этих бутсах нас хватало обычно на первый тайм. Во втором мы уходили в глухую защиту и проигрывали. Со временем мы научились защищаться, но вратарь наш Лёнька Федотенков, по прозвишу Федот, был низкорослым и легко пропускал верховые мячи.

   Не стану описывать игр в посёлке. На первую собрались чуть ли не все жители, а на последнюю не пришёл никто. Нам давали кучу советов, ругали на все лады, но мы всё время проигрывали. И вот остались две игры на выезде, обе с лидирующими командами, шедшими очко в очко.

   На выездах мы чувствовали себя свободнее, потому что за нас переживал один дядя Паша, добровольный наш тренер. Время от времени он выбегал на поле и кричал: «На вороты!» Это когда у нас получалась атака. А когда она срывалась, он напоминал: «Домой! Домой!» Если кто-нибудь из наших проигрывал единоборство, дядя Паша просил: «Запомни финт!», а если следовала подножка или грубый толчок без мяча, шофёр требовал отомстить: «В кость его! В кость!» Понурые, мы залезали в кузов под брезент и плакали.  Лучшим из нас был Шурка, но одному ему трудно было справиться с защитниками, а мы не успевали помочь.

   Наша команда легко играла первые двадцать минут. Мы словно забавлялись с могучими тяжеловесными дядьками, «женатиками», как мы их называли, но потом следовал удар по нашим воротам , обычно издали, какого-нибудь хитроумного защитника… Мяч летел по высокой траектории, и у меня закрадывалось предчувствие гола. Сейчас Федот взмахнёт короткими ручками и…так и получалось. Нащупав уязвимое место, соперники лупили по нашим воротам от центра поля. Мы сникали и никак не могли наладить игру.

   Предпоследнюю встречу мы проиграли «мясникам» (рабочим мясокомбината) с неожиданным счётом 7:8! Первый тайм вели 5:2, но во втором не могли сдержать напора «мясных туш», которые, озлившись, толкали нас налево и направо. Дело двигалось к ничьей, но последние минуты игра шла в нашей вратарской площадке в невообразимой толчее, когда движение мяча непредсказуемо, и вот один такой непредсказуемый отскок решил исход не в нашу пользу.

   Мы не радовались, но и не плакали. Дядя Паша не мог скрыть изумления: «А ведь чуть не забодали этих козлов! Ну, пацаны, даёте». Шурка забил три гола, мы с Вадькой – по одному. До сих пор мы забивали дуриком, а в этой игре голы получились чисто комбинационные, когда я, Вадька, а чаще Шурка (мы играли в нападении) выскакивали на свободное место перед воротами и били без подготовки. Мяч влетал в сетку, а мы какое-то время не верили, что забили, потому что таким путём ещё не забивали.

   На последнюю игру с авторемонтниками нас повёз сам Жаринов.
   - Опупели? – загремел, встав на подножку и стуча по брезенту. – В район хоть не показывайся. Хожу с ярлыком «гробового ящика»! Мы притихли в кузове, ожидая, что будет дальше, но дядя Паша завёл мотор и тем самым выручил. «Проиграете, – всё же отыскал нас голос Жаринова, – пешком пойдёте. В чём мать родила пойдёте!»

   Когда выбежали на разминку парни авторемонтного завода, крепкие, ладные, настоящие слесари, не то, что мы, липовые, Жаринов понял, что нам с ними не справиться.

   - Играть кучей, – приказал он, – кучей вперёд, кучей назад. Не лезьте в середину. Численное превосходство на краю. В случае чего – в аут.
   - Играем по английской системе, – возразил Вадька.
   - Проигрываете! – рявкнул директор.

   О том, как будем играть, мы договаривались обычно по дороге. В этот раз Шурка предложил сыграть сильно в первом тайме. А дальше как получится. И вот Жаринов приказывает обратное: тянуть резину. Мы не посмели ослушаться, иначе прощай форма, бутсы и вообще – футбол! Дядя Паша подал знак: делайте, как велят.

   Начало вышло забавным. Мы навязали ремонтникам свою игру. Постепенно они сбились в кучу и охотились не столько за мячом, сколько за нашими ногами. Игра в мелкий пас лишила их преимущества, к тому же они любили обводку, и мяч буквально застревал в частоколе наших ног. Жаринов снял френч и щёлкал подтяжками от удовольствия. Но вот последовала одна длинная передача, вторая, мы заметались по полю, куча наша рассыпалась, и один за другим два мяча влетели в сетку наших ворот. Директор в сердцах порвал подтяжку и приказал дяде Паше отчаливать.

   Дядя Паша, всегда такой дисциплинированный, точный, исполнительный, впервые ослушался своего начальника. Бритая голова директора угрожающе наклонилась к нему, но он в ответ лишь швырнул ключи от машины. Вот что делает с людьми футбол! И, кто знает, может быть, с этого противостояния дяди Паши, самого преданного нашего болельщика, и пошла у нас игра во втором тайме.

   Вышли в бутсах, судья дал свисток, и второй тайм начался. Но вот один разулся, второй, третий… Дядя Паша успевает только собирать бутсы на поле. Судья видит, что мы босиком, но молчит. Слесари иронически улыбаются. Однако Шурка обогнал с мячом соперника, потом я, потом Вадька… Бегу параллельно с Вадькой, знаками показываю, чтобы отпасовал мне, Вадька пасует, я делаю обманное движение, защитник попадается на него, но успевает задеть меня плечом. Прежде, чем упасть, хлёстко, с какоё-то злостью бью по мячу: гол! Второй забивает Вадька. Шурка навесил в штрафную, несколько игроков хотели отбить – не достали, а Вадька выпрыгнул перед вратарём и перебросил через него.

   Капитан аэрзэшников показывает судье на наши мелькающие по всему полю голые пятки, мол, нарушение формы, но дядя Паша с Жариновым вопят: «На вороты! Даёшь, «ящик»!» Им помогают «мясники», которые пришли поболеть за нас. При ничейном исходе им достанется первое место.

   3:2! Опять проигрываем. Федот пропустил верховой мяч. Неужели... Самый быстрый всё-таки Вадька, мотор команды. Все уже сдохли, а он ещё нет. Вот он обходит одного, второго… Мы с Пузырём не успеваем, лишь видим, как Вадька неестественно высоко взлетает: подножка. Судья трусоватый попался, но в этот раз засвистел: одиннадцатиметровый. То есть, пенальти. Вадька поднимается, грязно-зелёный, с пепельными глазами и говорит Шурке:
   - Бей.
   Судья смотрит на часы.

   Вот бы где пригодились бутсы! Но они у дяди Паши в кузове.
   - Может, стукнешь? – оборачивается Шурка ко мне.
   - Подожми большой палец, – с трудом отвечаю я Шурке, ставя мяч на едва приметный бугорок, – и лови на подъём.

   Шурка тушуется, боится промазать. Тогда разбегаюсь я, но лишь имитирую удар. Вратарь дёргается впустую. Судья даёт длинный свисток: игра кончилась. Но пробить мы имеем право. И тогда Шурка бьёт, и бьёт хорошо. Мяч летит прямо во вратаря, но перед самой его грудью неожиданно срезается в сетку. Кручёный удар!

   …Назад Жаринов возвращался с нами в кузове: Вадьку с Шуркой посадил в кабину.

   - Достали вы меня, мужики, достали! – радовался он, прижимая нас, мокрых и грязных, к тёплому своему животу. – Каждому бутсы на заказ сошью: каждому! Они ещё узнают, что такое «ящик»! Даёшь, «ящик»!
   - Даёшь! – откликнулись из кабины.
   - А тебе, Павел, наказание: найти сапожника. Не найдёшь – сам будешь шить!

   Слесари опротестовали игру и добились первого места. Но на поле они у нас не выиграли. На поле была ничья. Для нас – всё равно что победа.