настоящее совершённое продолженное

- Галицкая должна быть дома, - ответили из редакции на мой телефонный звонок. - Где живёт? - Не секрет: ул. Володарского, 18, квартира 36. Этаж третий. А кто Вы, секрет?
- Нет, - ответила я, - Первый канал.
- Так, так, а почему...- оживился голос из редакции, но я отключила телефон.
Я быстро шла по тропинке вдоль дороги, мои ботинки и джинсы, почти до колен, были облеплены жёлтыми мокрыми листьями. Дождь и ветер не церемонились со мной и другими прохожими.
Несколько раз пришлось обращаться к идущим мимо людям, чтобы уточнить, где находится дом 18 на ул. Володарского.
- А, эта улица состоит из одного дома, - засмеялся подросток, перегонявший меня на железнодорожном переезде. - Тот, кто её строил, передумал, наверно, ещё дома там строить. А Вам кто там нужен?
- Галицкая, Александра... Отчества не помню.
- Ясно, - сказал серьёзно подросток. - На поминки идёте?
- Не знаю, - удивилась и растерялась я.
Он вздохнул, замедлил шаг, сказал:
- А я не пойду. Он мне почти год снился и казался. Мать даже к экстрасенсу меня возила.
"О ком это он?" - беспокойно подумала я. Но вслух сказала, не подав виду и не выражая любопытство:
- Спасибо, что подсказал дорогу, а то бы я долго искала.

Саша открыла мне дверь так быстро, будто стояла у входной двери и в глазок высматривала гостей.
- Привет, Сашуля, - сказала я просто. - Я нечаянно на тридцать один год к тебе опоздала.
- А-а, - сказала Саша, - давай свой зонтик, поставлю сушить, он -то промок только что.
- Да, - подтвердила я,  снимая мокрый плащ в тесном коридоре.
На полу было столько обуви, что некуда ступить. На вешалке грудились плащи и куртки. Но в Сашиной квартире никого не было.
- Не обращай внимания на мой коридор, - предупредила хозяйка. - Это я собрала вещи, чтобы в церковь отнести, нуждающимся.
- Сашуля, - спросила я, - ты меня, правда, узнала?
Я оглядывала стройную, чуть ниже среднего роста, фигуру своей закадычной подруги юности.
- Ну, да, - пожала она левым плечом, как делала когда-то. И, прищурившись, посмотрела на меня.
- Ой, извини, - спохватилась она, - проходи, садись на диван. Сейчас чай сделаю.
Стройная женщина в  красном спортивном костюме пошла на кухню, а я села на диван, думая, почему  не обняла её через столько лет разлуки.

Саша вошла с маленьким круглым подносом, наклонилась над журнальным столиком перед диваном, правым локтем скинула с него журналы, карандаш и какие-то исписанные листы. Я краем глаза уловила стихотворные строчки.
- Не знаю, как вы все меня находите, но я рада этому, - сказала Саша, поставив передо мною чашку с  чаем. На подносе стояли ещё вазочки с мёдом и печеньем.
Я молча отпила горячий крепкий чай,разглядывая мёд в вазочке. Потом обвела глазами стены комнаты: на них не было ни картин, ни фотографий. Только на гвозде висел хулахуп, а рядом, тоже на гвоздях, старый бинокль и фотоаппарат Зенит.
- Саша, я тебя по всем соцсетям искала. Года три назад начала это делать...
- Я знаю, - улыбнулась она. - Однажды ночью сидела в Интернете и обнаружила твоё объявление. Ты в нём на год старше меня сделала. А откликаться мне некогда было: с сыном было плохо. А в прошлом году он погиб.
Саша наклонила низко голову.
- Это по нему у тебя сегодня поминки?- спросила я осторожно.
- Да, - ответила Саша,  поднимая голову. Глаза её были налиты слезами.- Ты и это знаешь...
- Случайно, от прохожего подростка, который показал мне дорогу к твоему дому.
- Женя. Они в тот день вместе были у шлагбаума. Знаешь, я тебе потом всё расскажу. Оставайся сегодня у меня ночевать. А если есть время, поживи со мной. Мне очень нужно. Я о тебе часто думала в жизни. Особенно, когда совсем плохо стало...
- Хорошо, Сашуля. У меня есть ещё две недели отпуска.

Саша встала, ушла на кухню, вернулась с бутылкой коньяка и двумя рюмками.
- Закусывать будем изюмом и финиками. Больше ничего нет. Я только что вернулась... Из Москвы.Хотела правду найти. Но нет её и выше.
- Саш, - я кивнула на сброшенные со столика на пол исписанные листы. - Твои стихи?
- Нет, мои где-то, - ответила она неопределённо, разливая по рюмкам коньяк.
- Надо же, - усмехнулась, - перелила через край в обе рюмки. - Сегодня у меня поминки не только по сыну. Пять лет назад, утром, в такой же осенний день, умер мой коллега Лёша, ярчайший журналист. Я, конечно, преувеличиваю, что мы были коллегами, я была всего лишь пишущий корректор.
- Я могла его знать? - спросила я.
- Как читатель, думаю. Он моложе нас, и вместе мы нигде с ним не учились. Послушай его стихи...
Саша подняла с пола один из листов.
"Скоро, наверное, скоро
Я приеду в огромный город.
Умытый сентябрьским дождём,
где из тысячи фар,
из тысячи окон
Смотрит взгляд родной и знакомый.
Долгожданный и приветливый взгляд.
Вдоль витрин,
вдоль трамвайного звона
я пройду, охмелевший от счастья.
Меня не раздавит массивный Крещатик.
Я помню номер твоего телефона.
Проглотит монету железный посредник,
другой в твоей комнате прозвенит.
И твоим, как и прежде, голосом
со мною заговорит."

- Вот так о любви говорил Лёша, - произнесла Саша.

- Мне нравится, - сказала я.
- Ну, поэт он, может быть, случайный, а журналист - особенный. Талантливый! Жаль, что газета - это история одного дня, и как журналиста его почти забыли.
Я смотрела на грани хрустальной рюмки, в каждой из них играло тёмное золото коньяка.
- Хороший коньяк, - произнесла я, чтобы не молчать.
- А откуда ты знаешь, что я пишу стихи? - спросила Саша.
Я усмехнулась.
- У меня, Саша, твоя тетрадь со стихами. И телефон местной редакции из нее. Тетрадь твою мне подарила Татьяна...
Саша пристально посмотрела на меня:
- Значит, и эту часть моей биографии ты знаешь...
- Ничего  не знаю. - смутилась я. - Так получилось в поезде. Знаешь, я так часто ездила в поездах, что однажды сделала вывод: Земля, действительно, круглая, если так часто мне встречаются люди, знакомые с моими знакомыми.
Я решила рассказать Саше забавный случай, чтобы разрядить печальную обстановку:
- Ехала однажды по Сибири, и со мной явно решил пофлиртовать молодой человек. Между делом сообщил, что он из алтайской деревни с уникальным названием Муравей. А я ему: "У меня была однокурсница с Алтая, из деревни Муравей". Он удивился: "Как её звали?" "Татьяна Журавлёва, "- отвечаю. Он, вытаращив глаза: "Это моя жена!" Видела бы ты, как он меня провожал из вагона! Сто раз повторял :"Надо же! Надо же!"
Саша слушала меня рассеянно, сжимая и разжимая пальцами рюмку с коньяком.
- Сутолока вокзальная, - начала она тихо, - пёстрый и разный люд.
И, словно песня печальная, электровозный гуд.
Это моя стихия - шумный большой вокзал,
Люди со всей России; в окнах ночи оскал.
Пёстрые разные встречи - искры моей судьбы:
Добрые - душу лечат. Злые стараюсь забыть.
Так я, наверно, устроена: тянут дороги в даль.
Пусть будет жизнь нестройною и беспокойной -
Не жаль".
Я раскачивала свою рюмку в руке в такт её голосу и молчала.
За окном послышался лёгкий стук. Мы обе обернулись на него.
За окном сидел голубь и что-то клевал с подоконника.
- Вестник! - сказала Саша.
- Подкармливаешь птиц на подоконнике? - постаралась улыбнуться я, понимая, почему Саша назвала голубя вестником.
- Хорошо, что не влетел в комнату, - не слушая меня, глухо произнесла она.
- Почитай ещё свои стихи, - попросила я.- Может, из последних.
- Не пишется, - ответила Саша, - выпив до дна коньяк.- Душа моя замерла. Хотя...
"Мой отец - король Лир. Не веришь?
Ну, не верь, ты ведь с ним не знаком.
Мне уже не откроет он двери.
Не как Лир. Дело в другом.
Дело в том, что его на свете
Больше нет. Уже много лет.
Его имя мне в жизни светит
Днём и ночью. Желанный свет.
Мой отец - король Лир. Поверь мне,
Он суров был со мной в тот час.
Я жила и молилась страстно
за себя, за обоих нас!..
Знаю, каюсь, была жестока я с отцом.
И сказал он :" Прочь!"
Покарало Всевышнее Око
нерадивую блудную дочь.
Страшный холод
от прожитой жизни
без любви; в нищете; без семьи.
Пощади, умоляю, Всевышний,
то проклятье с меня сними!
Имя папы мне в жизни светит.
Днём и ночью. Желанный свет.
Но меня никогда он не встретит.
Потому что его в жизни нет."
- Саша, - сказала я, давя комок в горле, - ты мне свою биографию в стихах рассказываешь.
Она опять пожала левым плечом. Молча.
- Расскажи, пожалуйста, мне про сына. Как его звали?- попросила я.
- Костя, - сказала Саша и принялась разливать коньяк по рюмкам.
- Костя, - повторила тихо я. - Константин означает постоянный.
- Он такой и был. Ему было семнадцать. Он помогал мне чем мог, когда надо мной сгустились тучи.
- Что? - не поняла я.
- Плохи дела мои были. Не то и не о том написала. Редактор ведь всегда ни при чём. Как в "Мартине Идене", помнишь?
- А-а, - сказала я.  Хотя не помнила, как умыл руки редактор в "Мартине Идене".
- Костя думал, что я не выйду из сизо, он вместе со мной выдержал пятнадцать судебных заседаний. Писал прокурору. Тот ему не ответил. Сын отчаялся. А Женя, который проводил тебя к моему дому, не смог вовремя понять, что Костя приготовился к самоубийству. Костя бросился под поезд. Женя с нервным срывом оказался в клинике. А меня выпустили... По факту смерти сына.
За окном снова раздался негромкий стук.
Мы обе повернули головы к окну. Голубь, будто поняв, что делает лишнее, взмахнул крыльями и улетел.
А в это время позвонили в дверь.
- Наверно, Женя, - сказала, вставая с дивана Саша.- Больше некому сегодня.
Я слышала, как она  открывала дверь, потом услышала её сердитый голос:
- Я не ждала Вас и не буду ждать!
- Ну, Саша, - сказал женский низкий, явно прокуренный, голос. - Ты, правда, обратилась на Первый канал?
- Я вас не приглашаю!- сказала высоким дрожащим голосом Саша.
Прозвучал коротко шорох, затем хлопнула дверь, щёлкнул замок. И Саша стремительно вошла в комнату.
- Чёрт-те что!- сказала она.
- Спокойно, Саша, - улыбнулась я. - Это я их спровоцировала: когда по телефону спросила твой адрес, представилась Первым каналом.
Саша села, уставившись на меня с глупой натянутой улыбкой.
- Оставайся у меня, хотя бы на эту ночь, - снова попросила она. - Мне очень нужно.
Я тебе завтра всё расскажу.

.


-