Консорциум идиотов

                Все нации уважаю
                кроме идиотов.
               
                Мой отец.
 
 

          Осень. Дивная пора. Сколько о ней написано, нашими поэтами и писателями. Сколько полотен посвящено ей, художниками. Нет, не успокаивается пишущая, малюющая братия, желая, обогнать друг друга, и талантливо запечатлеть свои наблюдения за этим природным явлением, да так, чтобы помнили. Профессор психиатрии Ивушкин Арнольд Сигизмундович называл это время года «золотым временем для рождения придурков на Руси».  Друзья и коллеги цитировали ему  известную фразу
     - Грешно смеяться над убогими,- он парировал в ответ:
     - Так ведь, правда, а от нее никуда не денешься,- и добавлял, разводя руками.         - Медицинский факт.
        Он, врач с мировым именем, жил  вдали от столиц и богатых клиентов. Его имя широко известное в профессиональных кругах, заставляло больных с большими деньгами приезжать к нему самим в провинциальный  маленький  городок, где у него имелось для работы все, что нужно практикующему врачу-психиатру. А это были психиатрическая клиника, а так же, как говорил великий русский поэт А.С.Пушкин “покой и воля”. Сознание того, что он работает, а не почивает на лаврах бывших заслуг перед наукой, кои были приобретены большими трудами, потом и кровью, давало  ему повод пренебрежительно относиться к выскочкам в своём деле, в котором он был не последним человеком. За то, что Ивушкин уединился в глубинке великой страны России, его прозвали “раком-отшельником”.
       Они были правы;  он уехал в глушь, чтобы работать.  В настоящее время Ивушкин писал научный труд,  для чего в его клинике была открыта специальная палата, не имеющая номера, изолированная от основных палат. В нее помещались больные с временными психическими расстройствами, вызванными стрессами, часто переходящими в неуправляемое буйство и доводящими даже до сумасшествия. Люди, вовремя не сумевшие сориентироваться в происходящих событиях. В момент перелома общественного строя, при котором изменяются не только социальные нормы жизни, а также мораль, этика, эстетика и многое другое оказались здесь, в стенах покоя и тишины, как сказал великий китайский философ  Конфуций «не дай вам Бог родиться в эпоху перемен».    
        Резиденцией своей он выбрал белое одноэтажное здание казарменного типа, которое в прошлом принадлежало монастырю. История его тесно переплетается с нашим рассказом, а также с историей страны, и поэтому пропустить ее ни в коем случае нельзя.
      Ранней весной 1920 года, когда снег еще не сошел, во двор монастыря походным шагом с ухарской песней вошла рота красноармейцев. Молодые крепкие парни в новеньких шинелях и буденовках с нашитыми красными звездами, пыхали здоровьем и удалью, на штыках играло солнце, начищенная сталь отражала по округе веселые солнечные зайчики.  Молодцеватый красавец комиссар, в новеньких скрипящих кожаных штанах и куртке, с нахальными светло-серыми глазами приказал вывести монахов во двор. Застали обитателей монастыря за работой, оштукатуриванием стен. Всего в обители оказалось  двадцать монахов и три послушника вместе с игуменом. Ничего не понимающих людей кучкой поставили к стенке и тут же расстреляли. Залп разорвал тишину и сорвал аплодисменты воронья. Дым рассеялся. Посреди мертвых тел стоял седой старик, настоятель монастыря. Закрывавшие его своими телами братья лежали возле него.  Самый юный послушник, мальчик, обхватив ноги старика мертвой хваткой, стоял на коленях, а в уголке рта росинкой стыла капля крови, открытые безжизненные глаза цвета неба, с удивлением, смотрели своим последним чистым, невинным взглядом на расстрельную команду. В руках старец держал расколотую пулей надвое икону Божьей матери. Кровь, окропившая его лицо и Святой лик, подобно вешним ручейкам, стекала с убитых. Весенний снег быстро и жадно впитывал в себя маленькие алые струйки, ручейки, не оставляя следов преступленья. Запрокинув голову к небу, согласно закону божьему и своему сану, игумен отпевал невинно убиенных и просил Господа простить стрелявшим голодранцам грехи их.               
        - Не ведают, что творят,- шептал он.
         Комиссар, командовавший расправой, слушал  его недолго. Сын лавочника и внук дьяка привычным играющим жестом вытащил свой маузер и прицелился в голову старца. Тот посмотрел ему в глаза и, указывая своим костлявым пальцем как перстом, сказал.
          - Ты ко мне за покаянием придешь, да не дождешься его, до страшного суда. – Больше он ни чего не сказал. Раздался выстрел, пуля попала аккуратно в середину  лба. Старик рухнул, прижимая к груди соединенные воедино, половинки иконы. Меткий выстрел был отмечен общим одобрительным гиканьем и улюлюканьем. Стрелку рукоплескала, обожающая его, публика.
Чистка партии 1937 года довела бывшего комиссара до сумасшествия. Здание несколько раз переходило из рук в руки от одного советского госучреждения к другому, пока не досталось психиатрической больнице, в которую впоследствии он и попал по воле злого рока и где его с нетерпением ждал мятежный дух монаха. Когда бедного умалишенного привезли к месту его лечения, не буйный до этого больной, как с цепи сорвался, увидев место своего дальнейшего пребывания. Герой революции, кавалерийский командарм,  попытался сбежать. Беглеца поймали и пока стреноживали. Конек горбунок отчаянно лягался, ругался, с кем-то одному ему ведомым, выкрикивал этому кому-то, что он от него этого не дождется. Сопротивление было подавлено, при помощи усмирительной рубашки.  Долго бывший комиссар не задержался на этом свете, помаялся болезный в агонии несколько дней и умер. После этого в историях болезни разных пациентов, начал повторяться один и тот же бред, в котором появлялись монах с иконой и комиссар в кожанке, с маузером на боку. Фантомы ругались и даже иногда дрались, во время этих потасовок персоналу, обычно было далеко до смеха. Келья-палата, где происходило очередное выяснение отношений, эвакуировалась в спешном порядке, сметая все на своем пути. Так сбылось пророчество старого монаха, обрекшего себя на вечное пребывание со своим убийцей на земле, до страшного суда, в виде привидения.
Заведение наше,  находилось в парковой зоне за городом и представляло собою не что иное, как больница для душевнобольных. Почему-то в России спутать психушку с чем - либо другим невозможно. Вид и окружающая обстановка не позволяют этого сделать, кое-как сляпанные железные решетки на окнах, забор, украшенный колючей проволокой и тишина.  И, конечно же, запах, хлорки и испражнений человеческих, борющихся между собою. Только у нас разит во всех больницах медикаментами, да так, что создается впечатление, будто их опрыскивают специальным раствором, состоящим из толченых таблеток и микстур. И даже покинув зону медучреждения, вы еще долго будете источать въевшееся в вашу кожу и одежду благоухание.
    Длинный коридор, выкрашенный в неяркий зеленый цвет, разделен на две части. Первая - для обслуживающего персонала другая (большая) часть коридора с палатами, по заболеваниям для больных. Как и все подобные заведения, они были условно чистыми.
     - Чистота это равномерное распределение грязи по всей поверхности, -  говорила санитарка тетя Паша, махая шваброй, и этим выказывала тонкое понимание людей этой профессии.
    По коридору, как гоголевские франты по Невскому проспекту, прогуливались больные. И как это бывает у помешанных, они не производили впечатления расставшихся со здравым рассудком. Но, за маской лица прятался кто-то другой со своими мыслями, и иногда тот другой выходит наружу. Вот из-за этих самых «выходов» и попадают люди в эти стены.
     В конце «проспекта» находилась, упомянутая выше палата. Дверь, обитая железом  с тюремным окошком, которое открывалось изнутри, так сказать из камеры и была сделана специально.  Чтобы, изредка открывая окошко, наблюдавший за прогуливающимися сумасшедшими на другой стороне, помнил, что он, еще нормальный и он, здесь, по эту сторону. Но в любой момент может присоединиться, к «франтам» за дверью.
      Арнольд Сигизмундович засиделся до утра, в свои дежурства он предпочитал работать. Перед ним лежала история болезни одного пациента, которого здесь звали  музыкант. Случай был очень интересный и даже неординарный.  Предутренние часы всегда сопровождаются прохладой, поэтому, потуже закутавшись в фуфайку и удобно устраиваясь на кушетке, он решил, немного отдохнуть. Но не судьба.                Тишину утра разорвало лязганье пустых ведер.
    -    Тетя Паша, - пронеслось в голове. Профессор тяжко застонал,
    -    О-ох! эта женщина, - это, что-то несусветное. – Простонал он.
    -  И с ней невыносимо и без нее никуда. Правильно сказал Вовка Ульянов, государством может управлять любая кухарка. В любом нашем учреждении сидят разного рода директора, председатели, заведующие, думающие, что они - главные. А вот, нет. Во все времена процессом мышления государственных мужей управляли жены, любовницы, секретарши, бухгалтера, уборщицы, кухарки. Представительницы слабого пола ловко и умело управляют людьми властвующими, при этом доблестные мужи, не сомневаясь, думают, что это они такие умные без посторонней помощи. Французское «шерше ля фам» то есть, ищите женщину будет актуально во все времена.    
     Головой без регалий и постов по праву считалась здесь тетя Паша. Она совмещала несколько профессий: уборщицы, кастелянши, санитарки, за что и получала  занимающим должностям зарплату. Вопреки всем указаниям главного врача, все двигалось, согласно заведенному порядку, установленному самой старой работницей. Иногда профессор все-таки ломал сложившиеся в коллективе устоявшиеся порядки, но со временем возвращалось всё на свои места, вызывая злорадствующую улыбку у доброй женщины. Подобно помещице из Гоголевских историй Василисе Кашпоровне, она держала персонал больницы в своих ласковых руках. Находя для каждого свой подход, кому пряник, кому кнут. Собственное хозяйство состоящие из свиней, гусей, кур давало круглый год и досуг и доход, трудолюбие вознаграждалось, стабильностью жизни. Житейская грамотность в делах, непоколебимые устои и главное крокодилья хватка. Котлеты из гусятины со свининой, пироги по старым рецептам из русской печи, всякие варенья, джемы, компоты, и безумной вкусноты наливки давали ей несвергаемую власть и уважение. Наша красавица и избу разожжет и коня на том костре зажарит. Малограмотная женщина порою выдавала, такие точные изречения, по какому-либо поводу, которые своею неопровержимой правильностью, повергали доктора, в восторг, и разбивали его  рассуждения, в пух и прах. А если еще сюда присовокупить, лучшие образцы русского мата, которыми оперировала тетя Паша, то таких знаний вы ни в одном университете не приобретете.  В хозяйственных делах Ивушкин был, простофиля, как любой человек живущий наукой, поэтому всё не относящееся к медицине было на могучих плечах уважаемой тети Паши. В общем, и без нее никак, и с ней невмоготу.

                2   
               

   
  - Осень замечательная пора, - сказал Музыкант, глядя в окно. В это время следивший за больными батюшка, отвернувшись от окошка, перекрестился на двери, нашептывая себе под нос:
- Прости нас грешных, Господи!
И затем, чтобы все услышали, громко добавил;
     -  Сегодня, к нам прибудет новенький. Интересно, что за фрукт;
- Батюшка, Вы говорите, как вегетарианец! – заискивающе прищуривая правый глаз, сказал Вася
-   Тебя не спросили, Каннибал, - ответил священник, считая, что совершенный
Васей грех по незнанию, ничуть его вины не умоляет.
- Успокойтесь, друзья и братья мои, - примеряя стороны, говорил им музыкант
    Васька-каннибал, людоед, по-нашему, попал сюда из-за пьянства.
Н.В.Гоголь, сказал «в России две беды, дураки и дороги». Забыл великий классик помянуть о ещё двух проблемах: где найти выпить и как бросить пить. И если с первой справляемся всегда и отлично, то со второй проблемой сложности возникали во все времена. История изобилует многочисленными фактами борьбы с зеленым змием, но как не прискорбно, все они кончились провалом.
     Проблема и сыграла с Васькой Спиридоновым злую шутку. Очередное похмельное утро ничем не отличалось от всех других: головная боль, сухость во рту, тошнота и чувство безвыходной вины перед самим собой.
      Все болеют по-своему. Похмелье, - дело тонкое и требует особого подхода к каждому индивидууму.
      Первый способ-это выпить сто грамм того, что пил накануне, и остановиться. Как говориться немного, поправиться. Второй способ то же самое, но без остановки. Последнее на матушке Руси предпочтительнее: похмелье, вторая пьянка.
      Василия с бодуна всегда тянуло поесть, то ли когда пил, не закусывал, а может, просто холостая жизнь не изобиловала, и не способствовала регулярному приему пищи, в это утро, первое, о чем подумал он надо бы, поесть или вернее пожрать. С голоду казалось, что в желудке сидит кровожадное чудовище, требующее удовлетворения. В этот момент ему представилась печенка с лучком да под сметаной, как это делала его мама.
       Жена от Васьки ушла, детей у них не было, посему пришлось идти самому. Собрав последние силы, он добрался до кухни, и испив холодненькой водички из-под крана, временно приобрел резвость козленка. Приведя наспех себя в порядок, и быстро одевшись, Василий двинулся к цели, коей был рынок. Так как денег было в обрез,  сначала он зашел на проверенную точку, именуемую в народе «ямой», и приобрел самогон. Печенки можно купить на любую сумму, а вот на «лекарство» может не остаться. Застраховавшись таким способом от провала вылазки, он пошел на рынок. В мясном павильоне интересующий его субпродукт оказался в самом конце, да и то у какой-то бабушки, внешний вид ее не внушал доверия, было в ней что-то не то, но Ваське разбираться было некогда. Ему хотелось, есть, а самое главное похмелиться, тем более действие воды давно прекратилось. Купив печень, он понесся домой, по дороге заскочив к соседу - пенсионеру, очень уважаемому человеку в доме, и пригласил его к себе,  поправиться. Выпивку в одиночестве Вася считал очень серьезной и последней стадией алкоголизма.
       Кологрив Владимир Иванович до выхода на пенсию считался работником очень высокой квалификации. Иваныч, как его звала ласково вся округа, работал санитаром в морге. Поскольку на такую работенку найти подходящую кандидатуру тяжело, то время от времени Иваныча приглашали выйти на свой прежний пост. Работавшие после Иваныча люди не выдерживали специфики профессии: они либо спивались, либо были очень чувствительны и просто не переносили холода и безмолвия клиентов, «посещавших» заведение. И хотя за время работы Иваныча уходило спирта вдвое больше положенной нормы, деваться руководству больницы было некуда,  поэтому его все равно приглашали. Во всех тяготах и лишениях жизни, старика сопровождала его любимица: маленькая противная болонка. Зловредную бестию не любили всем домом. Любимое занятие рассудительной собачонки было следующее: подойти тихо сзади, молча укусить за ногу и визгливо залаять. От неожиданности многие пугались, ругались, а особо чувствительные даже было падали в обморок, кто не падал, хотели немедленного отмщения за испытанный страх. Самый эффективный способ это - пнуть животное по морде, пинавших было много, попавших ни одного. Особенно она любила это делать в узких подъездах наших «хрущоб» не позволяющих это делать необдуманно, да и собачка была всегда готова к такому повороту событий. Заблаговременно отскочив в сторону. Сокрушительный удар, ногою облаянного человека, попадал либо в стену или еще хуже по железным перилам, где нога иногда застревала между прутьев. Потерпевший издавал вопль, который усиленный подъездным эхом,  оповещал жильцов о новой жертве, вызывая у них добрую злорадную улыбку, напоминая, как они сами были в таком же положении.
     - Ни я первый, ни ты последний. – Думали они. Между тем пострадавший всхлипывал от боли, проклиная все и вся на белом свете, от чего смышленое животное приходило в восторг. Звали это исчадие ада просто –  Эвтаназия. Извести собачку пытались все жители, кто, так или иначе, соприкоснулся с забавами, этой милой представительницы животного мира. Яды, приобретаемые в разных местах по великому блату, щедро нашпиговывались в мясные деликатесы и подносились в дар от великодушных жильцов. В одно время даже скупили в близлежащий аптеке весь имеющийся в наличии крысиный яд. Но безуспешно. Собака с благодарностью принимала жертвоприношения, но околевать не собиралась, подобно Египетским фараонам съедала все с превеликим удовольствием без ущерба для здоровья. Запоминая очередную жертву, ехидно ухмылялась, прищуривая глаза, облизывала свою хитрющую морду, в предвкушении страшной мести.   
       Поднявшись на четвертый этаж со своего первого, переведя дух и выругавшись на Ваську за то, что тот живет так высоко, Иваныч толкнул дверь. Запах жареного мяса ударил в нос, тошнота подступила к горлу, затруднив дыхание.  Превозмогая тяжесть похмельного синдрома, он прошел на кухню. За ним по пятам следовала довольная собою Эвтаназия, успевшая с утра оттрапезничать на помойке кусочком копчёной подтухшей колбасы, а заодно на радостях облаять старуху из соседнего подъезда, с которой у нее сложились давние отвратительные отношения, которые она с удовольствием поддерживала. Иваныч поздоровавшись, спросил:
- Как ты можешь, есть с похмелья?
С гордым видом, водрузив сковородку на дощечку и установив ее посередине стола, хозяин ответил:
- Закусить- то надо.
Разлив самогон, и наспех чокнувшись, они выпили. Иваныч смотрел, как Вася орудует вилкой, набитым ртом он предлагал разделить с ним  трапезу, жестикулируя руками.
     Чтобы рюмка привилась, старик взял вилку, насадив кусочек печени с уже на половину опустошенной сковороды и отправил его в рот. И чем дольше он жевал, тем больше мрачнел, затем, молча, указывая пальцем, попросил повторить.  Выпив вторую рюмку, сказал:
     - За кого пьем, убивец?
Вася, увлеченный трапезой, не придал словам никакого значения. Но друг и собутыльник, положив свою мощную не стариковскую руку на плечо Васи, сказал:
- Меня не проведешь, я человечью печень по запаху узнаю, не только по вкусу.
Радость облизывающейся любимицы, весело подтверждающей своей физиономией правоту сказанного, а также интонация и взгляд, которыми были сказаны эти слова, остановили его. В следующие секунды работающий на пределе мозг осознал и ощутил сказанное и съеденное. Затем его вырвало. Стоя на коленях перед толчком, между приступами рвоты, он рассказывал, где и как приобрел человеческий орган.  А рядом веселилось животное, нагоняя тоску. Дело приобретало серьезный оборот, поэтому Иваныч позвонил своему племяннику, работавшему в прокуратуре следователем, по телефону объясняя суть дела, он услышал на другом конце провода глухо звучащие слова: Нашлась печень нашего «жмура», только ее, кажется, немного подъели.
     Следственная группа с экспертом прибыла очень быстро. Хозяин гостей не встречал, лежа на кровати с мокрым полотенцем на голове, он поминал старушку с рынка нецензурной бранью, единственным литературным словом было «сука». Присутствующие были с ним согласны
       В перерывах между руганью в адрес продавца Вася вопрошал у друга и Всевышнего, за какие это ему грехи такое счастье привалило. Иваныч отвечал философски:
      - Каждому своё кушанье, а тебе печень человека, убиенного.
Вася бросился на исходную позицию, к унитазу, там же давая свидетельские показания.
      После первичного анализа, сделанного на месте пиршества, эксперт огласил во всеуслышание, благо Вася стоял в нужном месте в надлежащей позе. ”Печень принадлежит нашему «жмуру»”, при этом кинул кусочек на радость белой симпатичной болонке. Новые блеющие звуки «бя» и «бе» огласили помещение. Этим эксперт отрубил последнюю надежду у состоявшегося каннибала «Может все-таки она не человеческая».
       Иваныч позвонил своему знакомому, врачу-психиатру, которому случай показался интересным, и он взял «Ваську-людоеда» к себе в палату, чтобы понаблюдать за ним. Откуда и почему Иваныч знал вкус печени, никто не знает.               
 Впрочем, есть сведения, что, будучи в очень сильном подпитии со своим постоянным другом водителем морга, в народе именуемым Ферапонтиком они однажды вырезали субпродукт у молодой девушки, погибшей в авто - катастрофе. Изымал и готовил продукт под чутким руководством своего друга Ферапонтушка, впоследствии отмахивающийся при упоминании сего факта, сваливая все грехи на водку, мол, не я это, все она, водка проклятущая. На следующее утро после пира Иваныч чувствовал себя прекрасно, а вот дружка его на следующий день полоскало не хуже Васьки.               
  Ферапонтушка после инцидента, на некоторое время даже бросил пить.         
    - Ошибка видишь, вышла, - шептал он себе под нос. И даже принес супруге своей Лизавете аванс и духи, тем самым привел ее в некоторое замешательство, перешедшее в страх. Потому как принес все до копейки, да ещё и трезвый, последнее его и сгубило. За тридцать лет совместной жизни такого не было. Страх обуял забитую женщину, запричитала:  Это что же делается на белом свете, подменили что ли. Ферапонт не пивший водки, две недели, увидев жену в пред шоковом состоянии, сплюнул в сердцах и сказал.
     - Хотел как, у людей чтобы, - Взял деньги обратно, а вечером вернувшись, домой пьяным, отдубасил Лизку, глупую бабу свою, и лег спать со счастливой улыбкой на лице. Выгребая остатки денег из мужниных карманов, плачущая Лизавета радовалась                - Теперь все так, как нужно, все так, как надо.   

                3


           Утром Вася разбудил всю палату. Ему снилось: он стоял у подножия горы, сухой, жаркий ветер дул, обжигая тело. Запрокинув голову, он смотрел на вершину горы и, вопреки желанию, начинал восхождение. Острые черные камни своими изгрызенными краями врезались в руки, ноги соскальзывали выщерблевая мелкие камешки.  Он полз вверх, иногда срываясь, задерживался, распластавшись как ящерица, прильнув всем телом к раскаленным, совершенно голым  камням, ощущая боль ободранных, кровоточащих ран на руках и ногах. Он не сдавался: далекая вершина манила его. И вдруг на пике начинался смерч, кружась, изворачиваясь спиралью, подобно змее, он выбрасывал из своей пасти огромные каменные глыбы. Падая возле него, они разбивались на мелкие осколки, впиваясь в кожу лица.  Он даже чувствовал их колючие прикосновение. От страха Вася прятался в расщелину между скал, растирая онемевшие от перенапряжения мышцы тела, он думал, что не нужно бояться, и тогда обязательно дойдет до верха. Он снова полз вверх и  срывался, невидимая сила сбрасывала его вниз, он летел в пропасть. Падая, он простирал руки к  неумолимо удаляющейся от него вершине и плакал от горя, досады и отчаянья.
          Во сне он скрежетал зубами и задыхался, пугая своим состоянием товарищей по несчастью. Консилиум, собравшийся вокруг ложа людоеда, обсуждал создавшиеся положение: будить его или позвать персонал? И пока зрело решение в неокрепших умах, виновник проснулся, окинул усталым взглядом лица собравшихся братьев по разуму у кровати: вытер пот со лба рукавом пижамы и сипло пересохшими губами спросил.
- Чего, это вы. - Ласковым голосом вкрадчиво музыкант спросил,
- Что Васятка страшный сон, кошмары.
- Да, одолел проклятый, - ответил он.
- Бог великодушен, молись, - сказал Никодим.
- Батюшка, а вам известно, что Бога нет? - Служитель культа взглянул исподлобья на пожирателя печени и ответил:
- Вы сейчас сказали несусветную глупость. Тем более сами вы даже для себя еще не решили: есть или нет, вы врете себе. Знаете, порою, мы выслушиваем человека, он порет чушь и ахинею, привлекая к себе внимание, а мы улыбаемся ему, в знак согласия с ним киваем головой. При этом,  все знают заведомо: брешет бестия, самым бессовестным образом. А мы слушаем лжеца и считаем себя людьми благородными,  воспитанными. И даже поговорку придумали в свое оправдание: Не умеешь врать сам, не мешай другим. Этим мы оскорбляем не только человека, который лжет, еще больше мы унижаем себя. Наша невоспитанность, малодушие убивают в нас людей. Вы, Василий, сейчас оскорбили не столько меня, сколько вы этим оскорбили себя.
- Извините, батюшка, поговорить захотелось, - виновато, ответил Вася.
- Сон не явь, сын мой, - и тяжело вздохнув, он погрузился в размышления, терзавшие его.
   С некоторых пор повадился к нему приходить бес. В основном, нечистый посещал батюшку ночью, но, бывало, и днем заглядывал в часы обеденного в дреме отдыха, проведать подопечного, справиться, так сказать, о его здоровье. Днем еще ничего, худо-бедно он справлялся с нечистым, дневной свет, знать, помогал. Но в ночные посещения отца Никодима охватывал дикий всеобъемлющий ужас, в это время он был бессилен. Внезапно он просыпался от безотчетного, непонятного, откуда - то взявшегося страха, от которого мышцы всего тела индевели, напрягаясь до ломоты, гримаса страха сковывала мышцы лица. Холодный пот прошибал тело. Он хотел было закричать, но не мог, лишь только страшное мычание исходило из его уст. Перед ним сидел бес.  Устроившись  удобнее, на каком-нибудь возвышении,  закинув ногу за ногу, поправляя при этом на темно-малиновых брюках - клеш отутюженные стрелки, он  доставал из серого разлинованного в черную клетку пиджака, подбитого ярко-красным сукном, пачку “Беломорканала”, и закуривал, держа папиросу в уголке рта, подобно дворовой шпане. По ходу встречи одеяние, как и интерьер, менялись. Пиджак незаметно превращался  в изящный фрак с фалдами, как у дирижеров, и они оказывались в «гранд опера». Тихая музыка реквиема, оглушала. Париж. Хороший щегольской костюмчик, от кутюрье месье Кардена, набережная реки Сены, Эйфелева башня. И снова тьма.  Запах серы и дыма, круживший в воздухе, душил. Свет вспыхивающей папиросы выхватывал из темноты фиолетовое лицо, по которому пробегало бардовое пламя, поглощающее  огонек папиросы. Картину довершала кепка - восьмиклинка, надвинутая на глаза, которые наблюдали за ним.  Эти страшные глаза, заполняющие пространство ужасом беспросветной пустоты, пронизывающие тело прожигающим космическим холодом, вселяющие вселенский хаос в душу, в них  родилось и живет все зло мира. Кто видел эти глаза, это жуткое зрелище, не забудет его никогда. В голове батюшки начинали звучать слова беса, наполняя неприятной до тошноты дрожью. Губы при этом у нечистого не двигались, облеченные в ироничную ухмылку. Последняя надежда - нательный  крестик, надетый ему в младенчестве маменькой, его приятно холодящий тело металл внушал уверенность, он чувствовал его всегда. Но сейчас его не было. Крыса, сидевшая рядом с бесом, держала его в зубах, крестик, раскачивался на веревочке, лунный свет играл на металле, то проявляя его, а то, пряча в темь ночи. Гладивший крысу бес спрашивал: Али потерял чего, Никодимушка?
- Со мною пойдешь, или здесь, с Ним, останешься? Эх вы, глупые людишки, хотите жить душой на небесах, а телом на грешной земле, качаясь в кресле шезлонге на берегу моря в окружении умопомрачительных, полуобнаженных, длинноногих красавиц.
- Но так не бывает. Выбор всегда есть.
    Подувший теплый морской бриз, наполнявший воздух солоноватым вкусом, унес с собою море, солнце, вернув их в холодную, пропахшую хлором, палату.
-     Подумай над этим.
     Затем он также внезапно исчезал, как и появлялся. Встряхивая головой и прогоняя видения, он очухивался, осеняя себя и все вокруг крестом, молился, восхваляя всевышнего от своего очередного чудесного избавления, сжимая до боли в ладони алюминиевый крестик. Затем поникнув головой, впадал в раздумья. Нет веры во мне, а то, что верою называю, самолюбование, якобы верующего человека. И даже искренности перед самим собою нет, желаю обмануть себя, да душа противится.         
     Игра. Сколько при этом слове возникает у игрока мыслей и чувств, когда вы наблюдаете со стороны за лицами играющих, кажется, что их нет. Все внимание приковано к игровому полю. Они видят все до мельчайших подробностей, будь - то рулетка или карточный стол, а еще хуже игровой автомат. Все эмоции спят, человек в ожидании чуда зачарованно следит за прыгающими картинками на экране, нервно стукая по клавишам. Что бы написали Достоевский или, скажем, Бальзак, доживи они до этих машин, выкачивающих ваши деньги да не, где ни - будь в Монте-Карло или  Лас - Вегасе, а в глухой деревушке в глубине России. Страсть к игре взяла верх над служителем Его.  Чтобы не быть узнанным, батюшка после службы переодевался в мирскую одежду, но исполинский, двухметровый рост и фигура, с присущей только ему одному походкой не могли скрыть его от вездесущего людского глаза.  В основном принадлежавшего бабушкам-старушкам, шептавшимся скрипучими старческими голосами между собою провожая взглядом удалявшуюся спину:
 -  Играть пошел, цэркву выигрывать, ирод окаянный, - Про себя батюшка думал. Выползли, не спится им, ну, чистые ведьмы, прости мя Господи!
     Отец Никодим попал в психушку по собственному желанию. Он так и не смог самостоятельно перебороть в себе азартного игрока, полностью поддавшегося чудовищному влиянию игровых автоматов нового поколения. Эти “однорукие бандиты”, монстры вытрясли из него последние деньги и разум, захватив его своими незримыми щупальцами, напустили звездной пыли, затуманили призрачными надеждами и подчинили себе его сознание.
   -  Мы служим дьяволу, веруя в Бога. Бес попутал, хотелось для постройки прихода денег выиграть, а вышло наоборот, - сказал он доктору Ивушкину и попросил избавить его от этого пагубного недуга современности. О явлениях к нему нечистого батюшка благоразумно промолчал. Отец Никадим не стал бы никогда играть, если бы не господин случай, произошедший с ним.
     Увидев, как базарный юродивый, кинув в автомат десять рублей, вынул выигрыш в две тысячи рублей, он подумал:                - Вот он, истинный Бог. Стоящие рядом люди не завидовали  юродивому,  даже наоборот, радовались и в один голос говорили:                - Есть Бог на свете, знает, кому дать.
Батюшка перекрестил счастливчика,  благословил и только один человек, смотритель за игровыми автоматами остался, спокоен, ни чем, не выражая своего мнения. Он знал: сейчас придут родственники бедного умалишенного старика и отберут у него все, не оставив даже на какой - нибудь пирожок. Его сынок, розовощекий очень упитанный мужчина,  говорил:    
- Помойки на то и существуют, чтобы ты в них ел.
     Судьба не пожалела Степана Макаровича. Когда-то он был преуспевающим человеком, но злой рок сломал счастливую судьбу в одну секунду. Автомобильная авария, которая унесла с собою его супругу, оставила ему жизнь. Его сын не простил ему того, что он выжил, допекая его необоснованными обвинениями в убийстве матери. Якобы не поехали  бы, ничего  б и не было  бы. Как любой родитель он очень любил и гордился единственным дитятей, до аварии обеспечив его всем. В ответ за свою любовь впоследствии родной сыночек выгнал его из дома.
     Семен решил, раз уж так случилось, значит так надо, за все в жизни приходится платить. Горе и мысли о безысходности помутили его разум, нервная система не выдержала крутых поворотов судьбы, и он угодил в психиатрическую больницу, откуда вышел уже окончательно потерявшим любую надежду инвалидом. Жизненные коллизии убили его. В свой дом умалишенного старика не пустили, побоялись за себя и малолетних детей, но не забывали исправно получать за него пенсию. Поначалу он спал во дворе, по пришествии холодов перешел к собаке в будку, к единственному своему другу, а затем и вовсе ушел со двора. И стал Степан Макарович обыкновенным юродивым, нашедшим приют на рынке, влившись в дружную компанию бомжей.
     Иногда он забредал на улицу, где жил раньше. В затаенных уголках сознания всплывало что-то родное, милое сердцу. Улыбка счастья, не сходившая в эти моменты с лица старика, оживляло его, и сиявшие глаза вдруг приобретали осмысленность. Знавшие его соседи здоровались с ним, давали ему поесть и даже деньги. Кто-то говорил ему хорошие слова, а он улыбался и плакал, сам не зная  почему.
     Кончались эти встречи совсем уж безобразно. Сын, увидев старика, заставлял своих детей  гнать его с улицы.  Наблюдая, как внуки, гонят деда с улицы, кидая в него палками и камнями, довольно посмеиваясь, говорил:
      -   Молодцы, моя кровь. Надо было тебе погибнуть вместе с матерью. Не позорил бы тогда меня.
      Знай, отец Никодим всю историю до конца, может,  никогда бы не стал играть, но он не знал и поэтому смотрел сейчас на единственное оставшееся от старого монастыря, чудное чугунное Каслинское литье  оконной решетки, пытаясь воспроизвести реквием Моцарта, услышанный им во сне. На что Музыкант сказал ему ласково:
- Батюшка, заткнитесь пожалуйста. Не люблю, когда врут музыку.
                4


      Из истории болезни. Задержан был нарядом милиции во время разбивания киоска торгующего музыкальной продукцией, задержанный орал:
      -    Попса проклятая, песни дебилов и голубых!
      Из милицейского протокола. Показание потерпевшего продавца:
      -    Этот очкарик подошел и попросил выключить музыку. Я ответила, что бы он шел своей дорогой, после чего задержанный начал разбивать стекла и кричать, что его чуткий консерваторский слух не выдерживает этой ереси.
       После  успокоительного укола, сидя в карете скорой помощи с перебинтованными руками, порезанными о стекла, придя в себя, он спрашивал санитара:
     -    Как, - как, почему, он сюда попал, и куда они едут?
       И уже окончательно успокоившись в кабинете у профессора, рассказывал ему о своей горькой участи. Его музыкальное произведение вновь не приняли, его снова не поняли, он – никому не нужен.  Очередной отказ подкосил его, финансовый источник иссяк, безденежье и отчаянье овладели им.  Он сочинял серьезную, хорошую музыку и больше ни чего не умел.  Вникая в суть проблемы, Ивушкин сказал. -
- Вашу музыку люди слушать не будут, им нужно что-то ненавязчивое простое, чтобы можно было ни о чем не думать.
- Но почему должно жить бездарное и тупое?
     -    Да вы успокойтесь, может лучше не обращать на людские слабости и глупости, внимание! – произнес Ивушкин.
        Обхватив голову руками, взъерошив волосы и тупо уставившись в пол, Музыкант спросил:
      -      А как не обращать внимание? Что же ходить с заткнутыми ушами и закрытыми глазами? Нам говорят - что мы дураки и за это требуют оплаты, да еще и не забудьте хлопать в ладоши и улыбайтесь, улыбайтесь господа, вы на празднике дураков! У нас играют и поют для худшей части публики, пренебрегая из-за денег о думающей и понимающей ее части. Талантливые поэты, писатели, музыканты, певцы, артисты, призванные воспитывать лучшие качества в людях, боятся, что их не поймут и потому  вынуждены,  халтурить и глупить. Боятся, надо того, что вашим глупостям начнут подражать. Почему у нас этого не боятся и даже приветствуют? - Во время своей речи пациент пришел в ярость. Выслушав пациента, доктор сказал:     -   Вы, любезный, не хотите ли немного восстановить ваши нервишки? У нас тихо и спокойно и даже радио нет.
       Сначала это предложение насторожило Музыканта, но с другой стороны, сидеть в КПЗ за хулиганство не хотелось.
- Так что лучше, остаться здесь, - Подумал он.

        Временами, чтобы не заскучать, отец Никодим выходил в местный бомонд на прогулку. Особенно ему нравились утренние часы после завтрака,  Невский проспект кишмя кишел от довольного собою сытого народа. По долгу своего сана он разговаривал с больными, вышедшими из критического состояния (криза). В основном это были эпилептики, инвалиды с детства, алкоголики, расставшиеся на время с белой горячкой. Больше всего отца Никодима поразило то, что здесь не смеются, ему хотелось увидеть смех, веселье от удовольствия к жизни. И только посетив несколько раз заведение изнутри, он начал понимать их маленькие радости и ценности  жизни, поминая слова святого писания  « Лучше скорбь, чем смех». Они просто радовались тем маленьким мелочам, на которые мы не обращаем внимания. Не напрасно народ говорит,  « Убогие с Господом  говорят».  Они любили всех и за свою любовь не просили ничего, кроме того, чтобы им позволяли любить. Отец Никодим почувствовал это, оттого его душа отдыхала с ними. Они понимают, что их никто не любит, а ведь на земле нас держит только одно чувство - любовь. Они живут только потому, что могут любить, и надеждою, что может быть, кем нибудь, когда нибудь, будут любимы. В этих выходах к народу его сопровождал Музыкант, мгновенно нашедший общий язык с больными, и если что-то было непонятно, он служил переводчиком, кстати сказать, очень толковым, чем несказанно удивлял батюшку. Иногда он сам оставался ухаживать за безнадежными больными, молился за них, готовя их к отходу в мир иной. Один из таких немногих случаев его очень поразил своей циничной жестокостью, отчего пришлось поругаться со всем персоналом. История произошла такая. Привезли в отделение умирающего полусумасшедшего старика. Жизнь он, прожил неправедную с точки зрения общества. Тюремные сроки, пьянство, прожигал человеческую жизнь на полную катушку, и пороки его не продлили ему дни на земле. Теперь, он лежал на казенной кровати, никому ненужный, с восковым застывшим лицом, полуоткрытым ртом, сухие потрескавшиеся губы, глаза заволокла мутная пленка. Вот пожил человек, да так что и воды подать некому. Вздыхая и охая, батюшка налил в пластиковую бутылку воды и маленькими дозами начал поить больного, вливая в рот живительную влагу. Глаза у старика вдруг прояснились, пелена спала, зрачки задвигались, он как будто очнулся на секунду, но и за это короткое время, наполнившиеся смыслом глаза безмолвно поблагодарили за питье.               
Поставив бутылку рядом с кроватью и радуясь в душе тому, что смог облегчить страдания умирающего человека. Он возрадовался.  Тетя Паша, любившая беседовать с батюшкой о суете мирской, исходила из мысли, пока он здесь, и в церковь ходить не надо, да и личное знакомство с таким человеком, завсегда чего нибудь даст. Успокаивая душу этой сквалыге, Никодим не в восторге был от этих бесед, но терпимость к людям, даже  таким,  поощрялась  и была необходимостью его земного существования. Проходя как бы мимо, зоркий глаз поломойки, узрел бутылку с водою.
     -  На что вам вода отче? – Спросила тетя Паша
     -  Поить страждущего. – Ответил Никодим, при этом елейно улыбаясь.
     -  Воля ваша, отче, ему все равно умирать, он сейчас опорожнится, а убирать за ним мне, не поите его больше.
     Оторопь пробрала батюшку от такого цинизма. Тем более зная, что моют и убирают за тяжелыми больными, такие же больные за сигареты, чай, кусок хлеба. Называлось это рабство трудотерапией. Персонал только следил за исполнением и получал жалованье, объедая больных, которых они называли все без исключений  ,,дураками,. Гнев обрушившийся на женщину, надолго отлучил ее от общения с Никодимом, чем он был несказанно рад. Лежавший рядом бомж, получивший кличку Левитан за голосовое сходство с известным диктором радио, смотревший на эту сцену, изрек.   
      - Лучше умереть в подворотне, в полной безнадеге невидимым и не услышанным, чем вот так, под присмотром врачей в психушке.               
         

                5
               
    Так как палата находилась в конце здания, попасть в нее можно было только пройдя  длинный коридор, где, как известно, находились больные с необратимыми психическими заболеваниями. Два санитара конвоировали маленького кругленького человека, этакого приятного, пухленького толстячка. Весь его вид говорил о том, что за стенами клиники он был очень преуспевающим и влиятельным господином, и даже больничная одежда была  не в состоянии скрыть его высокое положение в обществе. Надменный взгляд при низком росте требует задирать нос. Наш колобок был именно таким, также солидность ему придавали холеная кожа на лице и руках.
     Прогулку по коридору он начал в привычном для него состоянии превосходства над другими. Но по мере продвижения уверенность в себе и в сопровождавших его охранниках постепенно исчезала. Улыбки прогуливающихся пациентов, добродушные открытые лица, говорившие об искренней радости, встрече с новым товарищем, красноречивая мимика, игравшая на физиономиях, кричала о приятнейшем пребывании в этих стенах благоденствия и покоя (Радость благоденствия и покой присутствующим доставлялись при помощи электрошокеров и инъекций аминазина). Бессмысленно сияющие глаза вселяли в нового пациента все больше дикий ужас. Выдавало его побелевшее лицо и уже не очень твердая походка. Неожиданно спокойствие нарушилось диким воплем. Обернувшись, троица увидела последний акт из “Отелло”, больной, по кличке “Тимур и  К” душил гражданина, сильно напоминавшего Гитлера. Фюрер орал и матерился на чистом русском языке, выражая тем самым недовольство и несогласие, с действиями оппонента. Санитары бросились разнимать дерущихся дуэлянтов, тем самым временно оставив без присмотра новенького. Сбрендившие пытливые умы сразу стали приближаться к нему. Быстрее всех добрался маленький худой мужичок, с ласковым взглядом в глазах,  подобно змее, которая гипнотическим взглядом манит к себе лягушку. Ткнув жертву  пальцем в упитанный живот, он нехорошим голосом прохрипел   
           - Закурить дай!
Толстячок от ужаса, охватившего его, только и смог,  визгливо пропищать
- Не сметь, - меня тыкать, - пальцем.
И тут он сзади услышал шипение еще одного незаметно подползшего человека
     -  Чекатило, вы познакомились? Представь меня, пожалуйста, -
   При этом он нежно положил ему руку на плечо. Красноречивая татуировка на кисти, решетка в розах и надписью Привет из Магадана полностью деморализовали нашего героя. Он обмяк и, повалившись на пол, заверещал:          
        - Помогите!
   Спасение пришло в лице запыхавшихся санитаров, грозный вид которых отбил всякую охоту к дальнейшему знакомству. Оставшуюся часть пути троица прошла без происшествий.      
       Новичка звали,  Попков Владлен Альбертович депутат Государственной думы,  очень влиятельная фигура в политической и экономической жизни страны, а также советник по особым поручениям при президенте.      
     Доставлен был с Красной площади, где стоя на коленях, Владлен просил прощение у проходящих людей, при этом плевал на Мавзолей, и кричал   
- Устроили из главной площади страны кладбище, в которое хотят превратить и саму страну.
     Затем впал в состояние сострадания всему  Российскому народу, называл его бедняжкой и мытарем, начал каяться в том, что занимая высокий пост обворовывал и продавал горячо любимую отчизну. При этом упоминал имена и фамилии подельников, очень уважаемых людей в правительстве. Рассказывал, на какие доходы приобрел недвижимость в Париже, Нью-Йорке, Лондоне и даже раскрыл коды счетов в швейцарских банках. Раскаивания сопровождались горькими слезами, стонами, переходящими в рыдания, а также раздачей денег. Собравшиеся люди, думая, что это театральное представление, купюры не поднимали, но после вопля из толпы:
- Валюта настоящая!
     Началась такая давка, что если, не подоспей вовремя усиленный наряд милиции, с санитарами психиатрической больницы, втоптала бы толпа, благодетеля своего в главное захоронение великой страны, не оставив даже памяти о нем.
    Прибывший врач сделал ему успокаивающий укол. Пришедший в себя, государственный муж сказал:
- Совесть замучила.
     Совесть мучила его за то, что в очередной афере расхищения казенных денег он  был, обманут своими же друзьями-компаньонами. Попытки вывести их на чистую воду законным путем не привели ни к чему. В свое время они купили все и всех не без его участия.
      Понимая свой проигрыш, закрыв глаза ладошками, он заплакал, всхлипывая и содрогаясь всем телом, при этом подергивая плечами,  как тогда в детстве, когда его ловила мама на маленьких шалостях.
       Детство, милое, безоблачное время, где ты? Вернись. Кажется, сейчас, обернусь и увижу себя в коротеньких штанишках, со сползшими с плеч лямками  в белой кепочке, играющего в песочнице. Ты выковыриваешь железной лопаткой  свою первую ямку, строишь своё первое жилище. Рядом - стоящие родители, милые мама и папа, радуются твоим первым успехам. Ослепительное солнце, зелень деревьев, играющая от теплого дуновения ветерка, голубое бездонное небо. Господи, счастье – то, какое!
       И именно в это время в маленького человека вкладываются зерна разумного, доброго, вечного. Как говорится, кому что досталось, кому что положили, тем тому и быть. В отрочестве, когда мама Инесса Юрьевна, звала Владлена ласково Валиком при этом, как каждая мать, испытывая удовольствие, глядя на маленького пухленького мальчика.
       Дети во дворе не разделяли чувств его матери, они были диаметрально противоположны, его не любили. Детвора звала его тоже Валиком.  В это имя был заложен ими другой смысл. Если вдруг в какой - либо игре дело доходило до спора, а спор перерастал в маленькую потасовку, которая могла вылиться в хорошую трепку. Чувствительный к побоям и трусливый Владлен валился, именно так валился, не падал, не оседал, а валился, где стоял, на землю и, дрыгая толстыми ножками, подняв их вверх, пускал слезу и орал:
     - Мама-мама!
        Звонкий детский крик, стукаясь и отражаясь многократно о бетонные стены домов, как эхо в горах находил моментально того, кому был предназначен. Чуткое материнское ухо сразу же улавливало и отделяло вопли любимого чада, от других звуков, наполняющих наш мир. С быстротой и реакцией присущей только матерям, оберегающим свое дитя, Инесса Юрьевна появлялась, подобно молнии, во дворе. Один лишь только вид красивой разъяренной женщины с искаженным лицом разбрасывал детей по закоулкам двора, как граната осколки. Спасенный Валик уходил в сопровождении матери домой, показывая язык темным закоулкам, где прятались его обидчики.
     Лучшие друзья приобретаются в детстве и на всю жизнь. Внимание матери к сыну, которая, словно чайка, кружась над ним, оберегала его от реалий жизни, начинающей тихонько его стукать. Охраняя его, она смягчила первые удары судьбы, он даже не ощутил их на себе. Излишнее чадолюбие сделало свое черное дело. Валик не обрел друзей естественным путем, как гласит поговорка «не подерутся, не помирятся». В это время и появилась у Валика способность покупать благосклонность детворы. Материальное положение семьи позволяло это делать. Отец номенклатурный работник, член ЦК, партийный функционер, человек с большими возможностями и связями, не жалел для своего сына ничего, и Владлен этим пользовался в полной мере.
       Помимо подкупа с возрастом появилось ябедничество ( доносительство) за, это его любили учительницы преклонного возраста. Валик своевременно докладывал им обо всех происшествиях происходящих внутри детского коллектива, чем заслужил любовь и уважение пожилых учителей коммунистической закваски. Слащавая улыбка, кудрявые черные волосы, большие голубые глаза на выкате. Общий вид красноречиво говорил о нем фразу «чего изволите желать».
       Став взрослее, Валик возвел доносительство в купе с подхалимством в искусство. И конечно пожинал плоды вкусные и сочные, многим, может, и не понравились бы, и даже кто-то отравился бы ими, только не Валик. Ушли те времена, когда он стучал,  неосторожно за, что был битым и отвергнутым. Жизнь сделала из него скользкого и бесчестного человека. Как он говорил «Правда не кормит». А куда с такими талантами? Конечно, в политику. Скольких людей он столкнул по жизни лбами при восхождении к вершинам власти. Сначала он прислуживал им, а потом путем хитро сплетенных интриг убирал со своего пути, сталкивая их в пропасть жизни на самое дно. Заняв их место, презирал и по возможности еще больше унижал за то, что ему приходилось унижаться когда-то перед ними.
 
               
 
                6


        Один из санитаров открыл ключом дверь с зарешеченным окошком на уровне глаз. Затем пригласил войти пациента. Взору Владлена предстала стандартная палата. Побеленный потолок, панели, покрашенные на уровне груди в неяркий зеленый цвет, глядя на который невольно задумаешься, что у нас других цветов нет, кроме зеленого и синего. В эти два цвета покрашены все государственные учреждения, такое чувство, что производители красок на наших заводах не знают, как делать краски другого цвета, да и знать не хотят. Больничные панцирные койки, прикрученные к полу, цвета детской неожиданности еще одна особенность наших учреждений. В общем, дизайн палат никоим образом не располагает к выздоровлению. Как VIP-персоне ему объяснили, с кем он будет проходить курс лечения.
        Когда закрылась дверь, Владлен прошел к пустующей койке  у окна, сел и сказал:
     -  Давайте знакомиться.
       Ивушкин подбирал пациентов не как попало, все было предусмотрено заранее. Больные состояли из разных слоев общества, и у всех было недовольство этим обществом, которое переживало не лучшие времена, если не сказать худшие.
       По его мнению, общение такой разношерстной группы людей в замкнутом пространстве, должно заменить медикаментозное лечение. В основу своих предположений, он ставил простую народную истину:   
      - Не все, так плохо у меня, бывает хуже. И чтобы убедиться в своих умозаключениях, ежедневно ближе к вечеру Арнольд Сигизмундович  ходил пить чай и разговаривать с больными об их злоключениях, не догадываясь о том, что в разговорах с ними, тешит свою истерзанную душу, которую также не щадит эпоха перемен.
       Открывая дверь, Ивушкин услышал ругань Батюшки. Отец Никодим был зол. Курсируя из одного угла палаты в другой, заложив руки за спину, он отчитывал Владлена, временами потрясая руками.
        Ничего не предвещало бури. Единение больных у нас происходит очень быстро, основным посредником общения является болезнь.
         О своих недугах мы можем говорить часами, а если вас еще и понимают, а тем более собеседник перенес боль, подобно вам, то вы - практически братья на век. Общая беда объединяет. Остальные сопутствующие мелочи объединения общества,  игры в карты, шахматы шашки и рассказывание баек о своей жизни при луне, в основном являются перерывами, дающими временно забыть о своей боли.
          После обеда играли в карты, в дурака.  Игра проходила весело, с шутками и прибаутками. Проигравшие игроки лазали под стол и с энтузиазмом изображали, какую - нибудь зверушку, подражая её голосу.
       Отец Никодим смеялся и шутил, наблюдая за игрой, его радовало, что он не играет, поэтому радость была искренней. Он был благодарен за то, что ему не навязывали игру, зная, по какому поводу он здесь. Дружелюбная обстановка, царившая в палате, располагала к хорошему настроению. Азарт игроков начал перерастать в аппетит, но остановить картежников, вошедших в кураж, не хотелось. В конце концов, организмы, требующие калории, отвоевали свое право на прием пищи. Ожидавший их ужин безнадежно остыл, что никак не повлияло на его молниеносное уничтожение. А так как выздоравливающие организмы требовали продолжения банкета, извлекли домашние резервы. Насытившись, поглаживая животы, довольные мужчины облокотились на спинки стульев, вытянув ноги под стол сщурив от удовольствия глаза, как мартовские коты на солнце. Пребывали в теплой,  дружеской атмосфере, увлеченно работая зубочисткой Владлен, глядя на Музыканта, попросил:                -  Помогите - ка убрать со стола сам при этом, даже не двинулся,  с места. Музыкант кинулся, было исполнять просьбу, но Никодим остановил его, взяв за рукав пижамы, усадил на место. Интонация, с которой произнес прошение Владлен, и его бездействие были просто унижением. Батюшка, моментально поняв, что происходит, взбесился, благостное состояние души улетучилось, и его понесло. Презрительно глядя на депутата - делапута, тяжело дыша, четко произнося слова, шипя как змей, заговорил:
       - Как вы смеете унижать себе подобного? Вам что, тяжело встать и убрать за собой? Почему только у нас в стране в каждой камере должен быть главный? Я сейчас возьму вас и придушу, и мне ничего не сделают. В этих стенах все спишется. Что же мы за нация? Мы, даже находясь на свободе, устраиваем тюремную камеру. Только у нас в кругу друзей ищут того, кто уберет за всех. Унизить и подчинить своей воле человека считается доблестью, честью, качеством лидера.
По какому такому праву вы вот так бессовестно,  ханжески, чужими руками строите свою никчемную жизнь? Унижая себе подобного, вы унижаете себя. Вторая заповедь гласит: «Люби ближнего твоего, как самого себя» Когда люди это поймут? Наверное, тогда начнется эпоха добра и взаимного уважения. Надо учиться любить окружающих вас людей. Вас унижали, теперь вы унижаете других. Вы не человек, а что-то от тупого животного и даже хуже. Помню, в детстве я читал рассказ, в нем описывался один из способов избавления морских судов от крыс. В железную бочку сажали десяток живых грызунов. И время делало свое дело вместе с голодом. Жизнь ставила перед ними выбор, а он падал на самого слабого. И вот девять голодных сородичей бросаются и разрывают жертву. И так происходило до тех пор, пока не оставалась одна крыса. Потом ей бросали новую партию соплеменников и делали так до тех пор, пока оставшаяся в живых крыса не ела ничего, предпочитая любой пище кровь и мясо себе подобных. И только после этого выпускали. Называли эту зверушку  Крысиный король, который душил своих сородичей уже без принуждения.       
У нас есть свобода, вода, пища, а мы душим друг друга, как крысы в бочке.
Высказавшись, Никодим сел на свою койку. Отвернувшись ото  всех, глядя в окно, сказал:
      -  Крысёныши, - помолчав, добавил. - До крыс вам еще далеко.      
     До того, как стать церковным служителем, батюшка служил в армии военным юристом. Он вспомнил свое первое расследование в одной из самых элитных частей. Спящего молодого солдата скинули со второго яруса коек, а чтобы полет был запоминающимся, под голову поставили тумбочку. Парень погиб, ударившись виском об угол тумбы. До суда дело не дошло, никто не хотел, чтобы легло пятно на одну из лучших частей в своем роде войск, а также на ее командира, любимца фортуны и главнокомандующего. Еще тогда, будучи лейтенантом, он впервые нажил себе врагов очень высокого ранга и понял:
     - Правда, никому не нужна. - И как говорила санитарка тетя Паша:
     - В нашем дурдоме, правда плохо влияет на здоровье больных.
 Наблюдавший со стороны за этой сценой доктор спросил:
     - Батюшка, а что такое добро?
Эх, если бы мы знали, что такое добро. - Васька перебил Никодима
- А что его не знать?
     - То-то и оно, что один под добро записал свои пожитки, другой видит добро в набитом желудке. И если мы сделали что-то хорошее для близкого нам человека, считаем, что делаем добро, а чем обернется помощь наша, нам уже наплевать, потому что изначально мы делаем добро с корыстью. Представьте себе, что мы живем с этим нашим наигранным, пафосным, псевдо - добром. Каждый день вы видите, чувствуете и делаете только добро. Встаете утром, улыбаясь, идете по улице, видите такие же не омраченные, улыбающиеся лица. Работаете с такими же ничем не обеспокоенными, не огорченными людьми. Все улыбаются вам, вы улыбаетесь им. И так каждый день, хорошо, и прекрасно! -  Профессор, изрёк:
    - Ну, вы уже совсем, батюшка, картинку нарисовали, прямо как у меня за дверью в коридорчике на прогулке. Так не бывает.
    - Что, профессор, почувствовали, чего-то не хватает, жить стало не интересно, скучно нам. Не хватает перчика, жгучей остроты, пульса жизни. Нет стержня, к которому мы так привыкли. Этот стержень - зло, алчность, зависть, ехидство. Мы знаем, как жить во зле и со злом. Жить в добре, нам представлять и думать неинтересно и даже противно. Охватывает чувство сумасшествия и нереальности. Поэтому мы и не знаем, что такое добро. Как-то мне пришлось увидеть на вокзале одну невообразимо страшную картину жизни. Пьяная мать сует кусочек хлеба завернутому в тряпье ребенку, малыш умер, а она тычет в остывшие синие губки хлебушком и говорит:
   -  Ешь, ешь. - Так вот мы и есть эта пьяная мать, которая еще не поняла, что дите умерло. Да и поймем-ли, мы, когда-нибудь. И никто не знает, что страшнее, наше будущее протрезвление или холодное тело ребенка, олицетворяющее собою умершее добро.               
   - Знаете, я тоже знаю одну легенду, наверное, она о добре.
                Легенда, рассказанная Музыкантом.
          В начале двадцатого века где-то в России родился младенец. Мальчик на вид ничем не отличался от своих сверстников. Детство его прошло в годы Отябрьского переворота. Гражданская война, голод и холод, расскулачивание, коллективизация, репрессии и бесконечные расстрелы геноцида российского народа. С самого младенчества он видел смерть, чуствовал ее, и еще лучше слышал. Тонкий слух от природы, данный мальчику, был настолько уникален и давал такие возможности своему обладателю, что и вообразить трудно. Подобно механику, определяющему поломку на слух по звуку работающего механизма, он слышал гармоничную отлаженную музыку организма людей. По стуку сердца, журчанию текущей по жилам крови, урчанию желудка, прохождению жидкости в печени, почках по тому, как бьется кровь в сосудах, в мозгу, он определял болезни и слышал, как реагирует на звук не только отдельно взятые органы, он слышал оркестр, играющую живительную мелодию жизни, человека. И по этой музыке, исходящей от человека, он определял, добрый человек или злой, хорошие у него помыслы, или плохие. Слышал, как рождается в человеке жизнь, и как она его покидает, как захватывает его тело холодная и печальная музыка смерти.  Он мог воспроизвести мелодию жизни и смерти, он мог дать жизнь или убить как одного человека, так и город, и весь мир.
       Он поступил в консерваторию. О нем говорили как о новом Моцарте, ему пророчили великое будущее. И вдруг он исчез, никому, ничего не сказав. Он ушел бродить по миру.
       Ходит по свету музыкант и, когда где-нибудь на земле собирается много зла появляется он, насвистывая словно ветер, живительную музыку добра и жизни. Восстанавливая мир в гармонию.      


    7
       
       Повисшее безмолвие после рассказанной легенды нарушил Ивушкин.
  -   Довольно сегодня о грустном говорить. Давайте пить чай с чудным по вкусу пирогом, и кто скажет, что это не так, обидит меня и мою супругу.
       Во время беседы все успели разойтись от стола и теперь собирались снова. Общими усилиями последствия предыдущей трапезы были ликвидированы. Помня о батюшкиной лекции, и угрозах в свой адрес, больше всех старался Валик. Середину стола занял пирог, окруженный сопутствующими чаепитию предметами. И пока закипал электросамовар, завязалась новая беседа.
   -  Доктор, почему нас, людей, сравнивают с животными? Борьба за жизнь, сильный выживает за счет слабого, нам навязывают с детства этот постулат,  применимый  к животным, а ведь мы люди. Первородные инстинкты сильны без сомнений, но согласитесь, человеческие чувства выше инстинктов  животного мира, они намного лучше и дают больше шансов распознать природу. Но ваши собратья вцепились в свои каноны, не отдерешь. 
    -  Батюшка, а мы и есть зверье, преуспели только в одном деле, уничтожение себе подобных. Лучшие умы трудятся над этим, зарабатывают себе на жизнь, производя смерть. Люди в отношениях между собой со времен пещерного человека не сдвинулись ни на один шаг. Как были в древности в пещере зависть, злость, грубость, да так и остались. Только стали способы еще  изощреннее и убийственнее. А канонов и правил у меня нет, наука у нас такая, в рамки ее не запихнешь.
      Закипевший самовар известил присутствующих о том, что пора пить чай. Разлив чай по чашкам, беседу на время прекратили, пока каждый проделает свой ритуал с напитком.
     Вася принялся за дело основательно, положив около себя причитавшийся ему кусок пирога. Для начала он удобно пододвинул стул, затем постелил полотенце на колени. Взял нож и тупой стороной начал крошить рафинад на кусочки, крошки, оставшиеся на ладони, он ссыпал в чашку с чаем. Все уже пили чай и с интересом наблюдали за действиями, ведущими его к трапезе. Окончив приготовления, Вася положил руки на стол, оглядывая творение рук своих, и подобно всевышнему, сказал:
- Хорошо,- глядя на него, присутствующие заулыбались
- А ведь и вправду хорошо!
     Прильнув губами к чашке, отпив глоток, пробуя на вкус, Васька зажмурил глаза от удовольствия и сказал:
- Всегда бы вот так было, спокойно и уютно.
Сон, мучивший Васю столько времени, наконец-то окончился. И мир
его души торжествовал.            
       Он вышел из расщелины, страха который он всегда испытывал, не было зажившие раны не тянули и не болели, посмотрел вверх и полез, не спуская взора с вершины. Ловкими движениями, хватаясь за едва заметные выпуклости, быстро продвигаясь, зависая над пропастью, не боясь ничего и никого, он делает, последний молниеносный рывок - и вот она победа. Вершина покорена. В глаза ударил яркий свет, перед ним лежало заснеженное бескрайнее поле, легкие наполнились свежестью, тело выпрямилось, усталость улетучилась, с души его свалился камень. Вася проснулся бодрым и веселым.
      Между тем самым спокойным из всех обитателей палаты казался Владлен. Но это было далеко не так, за маской японского спокойствия, скрывался метающийся по клетке зверь, бешено ищущий выхода. Сколько он передумал и перебрал вариантов, мучаясь бессонными ночами, слушая в темноте, как беснуются в своих неведомых ему сетях сознания его сокамерники. Вопросы вихрем кружились в его голове, не находя выхода, налезая друг на друга, создавая непреодолимые преграды с неразрешимыми задачами, ставя вопросы и не давая ни одного ответа. На какой срок законопатили его друзья - товарищи в эту богадельню. Сколько заплатили лекарю за его пребывание здесь, и, конечно, как выбраться отсюда? Месть двигала его к цели, коварные планы, один страшнее другого созревали в голове, вот только надо выйти отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Больше всего его раздражали эти бедные недотепы, с какой – то тупой непонятной и ненужной честностью. Он их не понимал, ненавидел и презирал. Больше всех его раздражал батюшка со своими проповедями и высказываниями из святого писания, за них Владлен готов был придушить священно - служителя собственными  руками, но трусость и одинокое бессилие, делали его кротким агнцем.
      В деле подкупа должностных лиц Владлен «собаку съел» потому на волю господина случая не надеялся. Всегда очень тщательно он готовился к разговору, как шахматист просчитывал ходы, предвидел могущие возникнуть в процессе беседы нюансы.  Узнавал всю подноготную о человеке, у всех рыло в пушку, любого зацепить можно, святых нет. В процессе подкупа он преображался до неузнаваемости. Голубые глаза сияли детской наивностью, навязываемая игра сулила только выгоды, честный лучистый взгляд не давал повода думать, что вас обманывают, предлагают сыр в мышеловке. Шантаж самое действенное оружие, а в сочетании с предлагаемой наживой никто не отказывался и сбоев, до сих пор не было,  и  практика показывала:
     - Честных людей во власти нет. - Но там, на воле, у него имелся административный ресурс, а здесь и сейчас он был бесправней всех рядом находившихся. С таких пассажиров как он, сначала выкачают все, снимают стружку по полной программе, а потом - в расход. Он поступил бы так же, будь на месте своих товарищей. Неделя, проведенная в полной изоляции, требовала незамедлительных и решительных мер, иначе он выпадет из обоймы, как использованный патрон. Уходящее время не даст вернуться в ту нишу бизнеса, которую он занимал. Необходимо действовать быстро. Наклонившись к профессору, он попросил у него аудиенции. Получив согласие, сразу начал разрабатывать план. Ивушкин - истинный интелегент. Из-за своей щепетильности к чести и совести, на деньги не польстится. Таких людей, как он, только на интерес брать надо. 
      Оставшись один на один с доктором, Владлен начал издалека, намеками, подталкивать собеседника на нужную для себя тему, вызывая его на откровенность. Арнольд Сигизмундович за всей этой игрой видел все пороки человечества в одном лице. Врожденная учтивость и принцип, что оскорбление и хамство еще никого необлагородило и даже по отношению к такому индивидууму, как Владлен. Его так и подмывало сказать ему, что находиться с ним рядом - то же самое, что сидеть около ведра с нечистотами. Ах, ты лживый век, породивший вакханалию обмана, порок, нарекший хитрость умом, что разрушит устои твои.
       Предотвращая дальнейшее общение с депутатом, избавляясь тем самым от неприятных ощущений, Ивушкин, не церемонясь, перебил речь собеседника:
   -  Я понаблюдал за вами, вы абсолютно здоровый гражданин, ваши друзья меня просили поставить вас на ноги, а то, что с вами произошло, - это маленькое недоразумение, всего лишь нервный срыв, с кем не бывает, ничего страшного не произошло. Дальнейшее ваше пребывание здесь излишне.
        Владлен провел бессонную ночь в раздумьях после беседы с Ивушкиным, его раздирало неудовлетворение, он понимал, что где-то что-то недоговорил, всё прошло не так, как он запланировал, а может просто, не отблагодарил, не сказал простого спасибо. Он понял, как его все презирают и ненавидят. Его никто не любит. Он не осчастливлен этим простым бескорыстным человеческим чувством, любовью. Он ничем не отличается от больных находящихся за дверью с окошком. От тяжелых дум дыхание перехватывало, в горле першило, наворачивались слезы. С прикроватной тумбочки дрожащей рукою, он взял граненый стакан с водою, отпил глоток, поперхнувшись, в бессильной злобе на самого себя, швырнул его. Глухо ударившись о сырую стену, отбив штукатурку, стакан упал на пол, разбившись. Никто не проснулся, кроме Васьки. Спросонья поглядев на Владлена, он ничего, не сказав, перевернулся на другой бок, подумав про себя:
    -  Пусть психует, гнида. – И зевнув, провалился в сладкий утренний сон. В предрассветных сумерках Владлену показалось, что из образовавшейся дыры на стене на него кто-то смотрит. Приглядевшись, он увидел, око. Доконал-таки батюшка проповедями своими, уже очи святых мерещатся. Но странное чувство охватило Владлена, где-то внутри него зашевелилась душа,  маленькая и еле живая. Он встал, подошел к стене и начал аккуратно отколупывать штукатурку. Легко отставая от стены, она превращалась от прикосновения в песок, ему открывался святой лик Божьей матери с младенцем на руках. Из глаз святой стекали слезы, изображение слезоточило миррой. Рассвело. Лежа на кроватях, проснувшаяся палата с интересом наблюдала за работой высокопоставленной особы. Отошедши назад и окинув дело рук своих на расстоянии, подобно художникам, Владлен решил:
    - Выйду отсюда, отойду от дел, пора и о душе позаботиться. - Пришедшая на утреннюю уборку тетя Паша, увидев изображение, крестясь, сказала:
    - А мы крышу чинили, а это вишь, она плакала. - Затем обратила внимание на мусор, запричитала:
    - Насорили, убирай теперь за вами! Стоявший рядом отец Никодим обрубил сварливую бабу:
    - Не кощунствуй перед освобожденным ликом святой, ведьма, прости меня Господи!                Последняя встреча с бесом, произошедшая прошлой ночью, вселила в Никодима уверенность, а главное - дала ему веру, которой ему так не хватало. Среди ночи он открыл глаза, будто бы и не спал. Посланник преисподней явился облаченным в черный плащ - накидку, шляпу с большими полями, эфес шпаги на левом боку, инкрустированный бриллиантами, притягивал взгляд. Улыбаясь, владелец снял её, держа в руках, спросил:
    - Нравится вещица, забери, она твоя. Я за тобой! - Твердь разверзлась, помощи ждать было неоткуда. Пламя ада осветило его, бросая в тьму. Глубокая впадина, подобно вулкану с кипящей лавой, завораживала и нравилась ему. Веселая бездна ждала своих вечных гостей. Подобно манне небесной, все утехи мира были подвластны ему, он ощутил власть и сласть. Губы шепотом прошелестели:
   -  Спаси и сохрани, Господи. -  Тонкий, как клинок шпаги, луч света отделил батюшку от бездны и нечистого. Он проснулся и перекрестившись, заплакал скупыми слезами. Мужчина, сильный как медведь, плакал душой, горько и радостно.    


 8

 
       Ивушкин сидел у себя в кабинете. Позади него на медицинском шкафу, лежа, примостился в размышлениях бес с блокнотом и ручкой, приготовившись записывать мысли Айболита. Облачен он был, подобно Римским патрициям, в тунику желто - золотого цвета, голова его, подобно слагателям стихов и знатоков красноречия была увенчана золотым венком, из которого очень художественно торчали маленькие рожки. За левым ухом виднелось перо, еще одним он дирижировал, навевая и смахивая мысли, исходившие из профессорской головы.
       Люди, проходившие через его палату номер ноль, давали тяжелую пищу для размышления. Он, психиатр, никак не мог понять, что же у нас за страна такая. Как же всколыхнуть этот народ, где найти такие слова, которые дошли бы до его сердца и разума? Классики написали о нем великим, могучим русским языком.
Но даже на своем языке до нас ничего не дошло, мы не поняли, мы никогда не выйдем на свет. Где найти столько сарказма и желчи, чтобы оскорбить этот народ, чтобы он понял, что так жить нельзя. Как найти слова, которые разбудят лучшие качества этих людей? С древних времен и до наших дней наш народ подымали только на кровопролития и для этого находили слова, которые давали ему только боль, страх и слезы. Для нас находили слова, в которых идея одна – разрушение, а не созидание. Каждому индивидууму то, что он хочет и любыми средствами. Всем по топору и ствол в придачу. Добывайте правду у рядом стоящего, такого же, как ты, мужика. И, сидя на трупе соседа, мы снова начинаем думать и доискиваться, где же та правда, которая нас всех приведет к лучшей жизни. Мы, как двуглавый российский орел, смотрим по сторонам, а что у нас под ногами и спереди, не видим. А там все те же  самые грабли, на которые мы наступаем и получаем, за что боролись, на то и напоролись. Мы ходим и говорим правильные вещи и, вопреки своим словам, поступаем с точностью до наоборот. Идем вперед, обернувшись назад.
      Сказал же гражданин Британии Вильям Шекспир «жизнь театр, а мы в ней актеры». Так вот Россия-это основная театральная сцена мира за железным занавесом. А весь мир – это зрители, которые с восторгом ожидают премьеры. В нашем театре ставятся легкие кровавые трагедии, в комедийном стиле. И вот волнующий момент: поднятие занавеса, все в восхищении ждут начала. Мир затаил дыхание. Действие началось легким убийством миллионов. Зрители ликуют, зрелище достойное Колизея. Кровь, стекаемая со сцены в зрительный зал, постепенно доходит до ног впереди сидящих. И только тогда они начинают с ужасом понимать, что действие может перейти к ним, и бедная Европа, Азия и Америка в ужасе вопят о прекращении спектакля, боясь, что актеры сойдут в зал и продолжат игру уже с ними. Занавес закрывается. И снова человечество с облегчением вдыхает воздух, наслаждаясь миром без нас. И только мы, уставшая труппа актеров с неизвестным режиссером, устало улыбаемся и радуемся, что снова в очередной раз смогли ошеломить и удивить всю планету до животного ужаса.
       С замиранием сердца и содроганием от предыдущих постановок будут люди ждать новой премьеры. А мы будем прилежно репетировать. Во время репетиций кровь и вопли будут просачиваться сквозь щели закрытого занавеса. Актеры будут истязать себя и выворачивать душу наизнанку, чтобы донести до зрителя чувства и мысли, которые мир принимает, как загадку русской души. Слухи будут доходить до всей планеты, что пьеса будет еще лучше прежней, еще больше будет кровищи, которой так не хватает нашему народу, жаждущему только одного: убивать и вешать и снова убивать и вешать. И стоя по горло в крови, сжимая чью-то шею в руках, мы останавливаемся, боясь захлебнуться от последней капли, которую мы выжмем из этого горла. И только в ненасытных глазах - еще, еще крови!!! Боль и страх преследовали Россию во все времена. Грязь мрак и невежество
       отягчали эти чувства. А когда чаша снова наполняется. Занавес! Господа! Занавес! Это мы! Идиоты на сцене!
      От мыслей о театре нечистый стоял в изумлении позади доктора:
      - Ай, да лекарь, ай да сукин сын! Надо же, до чего додумался! Страшны мысли твои, человече, и правильны. Далеко зайдет. Надо объявиться ему и под предлогом борьбы с невежеством затянуть его на свою сторону. Фауст, ты мой,

 9.


      Утро следующего дня было пасмурным и холодным. Лежа под одеялами, каждый задавался вопросом, как вылезать из теплой постели в этакую холодину. Владлен, натягивая одеяло до подбородка, бубнил:
- Что же у нас всегда  вот такой холод собачий, отопления не дождешься!?
- Так ведь уголь в котельную больницы не завезли. Доктор сильно жаловался.
     Надо же, богатейшая страна в мире по многим природным ресурсам, и при всем при этом мы умудряемся жить беднее всех на планете. Наверное, если бы Россия экспортировала снег в Африку, то и тогда мы бы все сидели без портков у разбитого корыта.
     - Так вы ее такой сделали. На себя и пеняйте. Это правда и осознавать ее очень тяжело. Правду у нас говорят ради корысти. Так и идет из века в век. Хочешь получить трон, подыми народ, скажи ему правду. Их всего две на все времена, «вас обманули», а вторая  «накормим всех голодных». Эти две правдивые вещи сопровождают Русь испокон веков. И вот уже тот, который всех накормил и напоил в окружении лизоблюдов при помощи своей правды-матки начинает учить людей свободе, забыв при этом одно: Свободе не учат.
     -    Чего это, тебя понесло?
- И правда, Вась, иной раз понесет, и не остановишь.
- Кстати, сегодня нас выписывают. Арнольд Сигизмундович сказал, что реабилитационный курс лечения мы прошли. Мы с вами снова нормальные люди. Музыкант сказал:
- Знаете? А я бы остался здесь. Там я никому не нужен, а здесь тепло, уютно, люди добрые и даже те, которые за дверью.      
     Профессор знал, болезнь Музыканта прогрессирует.
    -  Музыкант уходит, вернуть его было не в его силах, и сделать с этим ничего нельзя, он этого хочет сам. Он видел, как уходил в себя Музыкант. Легенда тянула его или что другое, сказать трудно. Многолетние наблюдения за людьми, которые не хотят возвращаться во враждебный им мир, сознательно уводившими свой разум, давали ему повод думать, что, может, в их придуманном мире жить лучше, а главное, они там нужны…
     Первый снег, падающий большими хлопьями, забелил черную землю, покрыв окончательно печальные краски поздней осени.  Друзья вышли втроем на улицу, первый снег хрустел под ногами. Выдыхая из легких больничный дух, закачивая в них хрустальную свежесть зимнего воздуха. Улыбаясь и веселясь, кидая друг в друга снегом, пробуя его на вкус, все внезапно посмотрели на окно своего недавнего пристанища. У окна стоял Музыкант, они помахали ему на прощание и двинулись к выходу. Снег постепенно застилал их удаляющиеся темные силуэты. Музыкант стоял у окна, улыбался, провожая их взглядом, последних своих друзей в этой жизни. Рядом с ним стояли его новые друзья комиссар и старый монах. Он один из всех них теперь знал истину, которую они искали. А в это время в главном театре страны звучала украденная у него, его божественная музыка, наполняя мир добром и светом.
12.11.2013г.