Глава 36. Письмо Атоса

Несколько дней епископ дал Луизе, чтобы успокоиться и привыкнуть к мысли, что сын для нее может быть не утрачен навеки. Он не стал писать Атосу или Раулю, но узнать, что друзья живы и здоровы и находятся в Бражелоне не составило труда.

С этой утешительной вестью Арамис собрался к Лавальер, когда однажды по утру был озадачен новостью, мгновенно разнесшейся по городу: Лавальер родила мальчика.
Следующая новость поразила еще больше: король вознамерился признать сына официально, и ребенка тут же удалили от матери.

- Эта женщина самой судьбой осуждена быть несчастной, - сказал себе Арамис. - Счастливое материнство — не ее удел.

Был канун Рождества, но о том, чтобы явиться с визитом через неделю после родов не могло быть и речи. Арамис, мрачный и недовольный всем на свете, пребывал в меланхолии. Его деятельный ум не хотел мириться с вынужденным бездельем именно тогда, когда необходимо было действовать. В Нуази и нашло его письмо от Атоса. Атос писал ему на этот адрес, как было у них договорено еще со времен Фронды, если не ранее. В монастыре был свой человек, всегда знавший, где находится аббат д'Эрбле. Последнее время Атос не писал другу вообще, и вдруг весточка от графа! Но весточка оказалась весьма солидным конвертом и содержала несколько листов, исписанных твердым, острым почерком Атоса.

Епископ перечитал письмо несколько раз, потом отложил плотные листы в сторону и прошелся по комнате. Было о чем подумать, и от чего прийти в ужас: Атос никогда еще не был с ним так откровенен, никогда еще не позволял себе так раскрыть свою душу.

« Арамис, друг мой, я пишу вам, потому что с такими мыслями я не могу обратиться даже к духовнику. Но вы не просто человек, обличенный духовным саном - вы мой близкий друг. Нам с вами не нужны слова, чтобы понять друг друга, но я все же вынужден прибегнуть к ним: нас с вами разделяет расстояние, которое ни вы, ни я не можем теперь преодолеть. Вас держит ваша епархия, меня — Рауль. Да, именно Рауль - я не рискую покидать дом ни на минуту. Виконт в ужасном состоянии, к тому же к нам, как я не стараюсь его оградить от новостей из Парижа, сплетни все же доходят. Я надеялся, что присутствие ребенка заставит виконта собраться с силами, посвятить себя воспитанию сына. Увы, все это оказалось пустыми надеждами: Бражелон даже не хочет понять, как ребенку необходимо сейчас его внимание и отеческая забота.
 
Простите меня, что я докучаю вам своими жалобами, но я действительно не вижу, что можно сделать: Рауль настоял, чтобы ребенка забрали от матери и, судя по тому, что с ней происходит, Роберу действительно не место в одном доме с королевской любовницей. Но и виконт не ведет себя так, как должен вести себя в такой ситуации отец. Похоже, виконт утратил самого себя, начисто лишился воли к жизни. Я начал думать о том, чтобы уехать из Бражелона, где все напоминает ему о прошлом. Для начала подумываю о Ла Фере, если это не поможет - остается Шато-Турен. Если я еще медлю, так это из-за Робера: все же Блуа подходит для ребенка больше.
 
Я не говорю этого никому, но все идет к тому, что заниматься мальчиком придется мне. Рауль слишком занят собой, своим горем и видит все вокруг только в черном свете, хотя именно в Робере он мог бы найти, куда приложить свои душевные силы. Но его горе слишком свежо, его несчастье всецело его поглотило. Я боюсь, что в ближайшие месяцы, если не годы, ничего не изменится в его отношении к окружающему. Время идет, ребенок растет сиротой при живых родителях, о матери он уже не вспоминает вообще, но и отец относится к нему, как к чужому. Пока я жив, я буду делать все, чтобы он не чувствовал себя одиноким и заброшенным, но и у меня силы уже не те, и времени у меня осталось не так много.
 
Мой друг, я так долго испытывал ваше терпение своим многословием, чтобы вы могли понять, почему я прошу именно вас стать в случае чего опекуном моего внука. Все бумаги на этот случай я подготовил. Рауль тоже не возражает. Само собой, я уверен, что и д'Артаньян и Портос, по мере сил, помогут вам в этой непростой роли. Втроем, если так будет суждено, вы сумеете воспитать мальчика достойным дворянином и наследником моего рода.
 
Робер рожден в законном браке: у него не будет тех проблем, что были у меня с Раулем, когда мне пришлось долго и мучительно искать пути утвердить его в роли наследника. Я думаю, вы сумеете объяснить ему всю историю его семьи так, чтобы у него не было повода стыдиться своего имени. Я бы очень хотел, чтобы он никогда не делал ошибок, которые совершили его дед и отец.
 
Не думайте, мой друг, что я выжил из ума, что мне все мерещится в черном свете; наоборот, я как никогда ясно вижу, к какому итогу я пришел, а если уж быть совсем точным, пришла моя семья.
 
Может быть, вас удивит, что я обращаюсь к вам, Рене, а не к д'Артаньяну, или к Портосу, который знал меня едва ли не с первых дней моего появления в Париже после известной вам истории с миледи. Но д'Артаньян связан службой, и мне не представляется возможным нагружать его подобной просьбой, которая может поставить его в двусмысленное положение перед королем. Портос — прекрасный, добрый и великодушный человек, лучшего воспитателя для мальчика, чтобы сделать из него воина не найти, но Портос, при всех его прекрасных качествах, не сможет дать Роберу нужного образования, и он не так искушен в науке права, как вы, мой друг.

Но вы, Арамис, именно вы обладаете теми талантами, которые необходимы, чтобы дать ребенку достойное воспитание, и понять, чего хочет его душа. Я стремился воспитать из Рауля достойного дворянина, воина, преданного рыцарским идеалам. Я смиренно признаю свою ошибку: я не сумел воспитать в нем душу, способную противостоять измене. Я не нашел в себе мужества объяснить ему, что в жизни преданность всегда идет рука об руку с подлостью, вера с неверием, а дружба и любовь могут соседствовать с предательством.
 
Постарайтесь сделать так, чтобы наша дружба была для Робера путеводной звездой, источником веры в друзей.
 
Еще раз простите мне мою слабость: я, глядя на Бражелона, и сам утратил былое мужество.
 
Ваш Атос.
P.S. Вы должны помнить по парижским временам мою бронзовую шкатулку: в ней я хранил все свои бумаги. Она в бюро в моем кабинете, ключ вам передадут. В шкатулке вы найдете и мое завещание и все, что вам понадобится для Робера.»

Арамис раз за разом возвращался к письму друга. Правда, что Атос никогда еще не поверял ему свою душевную боль: епископ подозревал, что минуты откровенности бывали у графа чрезвычайно редко и доставались, в основном, д'Артаньяну. Это тоже было для Арамиса поводом ревновать старшего друга к самонадеянному гасконцу. С Рене Атос был всегда открыт для помощи, для философских бесед. Атос никогда не откровенничал на тему женщин, а после миледи эта тема вообще ушла из разговоров друзей. Ирония судьбы была в истории с Мари Мишон. И именно Атос нашел в себе мужество объясниться с Арамисом. Это был первый и последний раз, когда друзья говорили о личном и о связи с ветреной красавицей.

Время все расставило на свои места, и теперь Арамис просто не имел права отказать другу: Атос редко когда просил о помощи.

Письмо подстегивало прелата действовать, но обстоятельства не давали ему нужного рычага, с помощью которого он надеялся стронуть с места этот неподъемный камень королевской власти.

Принц, со своей стороны, тоже рвался в бой. Вынужденное бездействие начало свою разрушительную работу: оно принесло с собой сомнения в удаче, опасения — все то, что способно в решающую минуту разрушить заговор лучше, чем это сделают враги.

«Промедление смерти подобно!» - решил для себя епископ ваннский, решительно, вопреки всем правилам хорошего тона, направляясь к особняку Лавальер.

И, о чудо! Едва заслышав его имя, Лавальер приказала его ввести к себе. Она удивительно быстро пришла в себя после родов, но печаль и боль от сознания, что и этот сын потерян для нее навсегда, не могло не отразиться на ее душевном покое. Арамис не решился ни обманывать ее, ни внушать ей особые надежды. Он просто рассказал ей, что Робер жив, здоров и она не должна терять надежды, что когда-нибудь она увидится с ним. Глядя, как бедная мать плачет от счастья, он решился задать ей вопрос.

- Его величество, надеюсь, не станет вас удерживать в этом доме все время? - спросил он своим вкрадчивым голосом.

- Это теперь мой дом, - вздохнув ответила Лавальер. - Мой покровитель желает, чтобы я покидала его только по его повелению.

- Вы не чувствуете себя узницей, сударыня? - посочувствовал ей прелат.

- Моя жизнь, так или иначе, состоит теперь из долгих дней ожидания и редких минут счастья.

«Значит, Людовик бывает у нее не ежедневно!» - прикинул прелат. - «Это даст нам простор для действий!»

- Такая беззаветная любовь, как ваша, мадам, не оставляет выбора. Таков удел любящих, - назидательно, словно давая отпущение грехов, изрек пастырь заблудших душ.

- О, как бы я хотела, чтобы вы были моим духовником, господин д'Эрбле! - вдруг воскликнула Лавальер. - Но Его величество никогда не разрешит мне выбрать духовника самой.

«И он будет прав!» - улыбнулся епископ.

Лавальер неправильно поняла его улыбку, и он решил поддержать ее.

- Никто не может знать, чем будет руководствоваться в своих решениях Его величество в ближайшем будущем, - подал он надежду фаворитке. - Но я не буду больше утомлять вас. Хочу только пожелать вам, мадам, никогда не терять надежду и не сомневаться, что ваши мечты могут сбыться.

Он ушел, а Луиза еще долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь, и беспомощная улыбка витала на ее губах.