М. М. Кириллов Петергоф очерк

М.М.КИРИЛЛОВ

ПЕТЕРГОФ
Очерк

     В Петергофе за всю свою жизнь мне удалось побывать несколько раз. Приходилось это в основном на пятидесятые-восьмидесятые годы. Первый раз я был там вместе с женой Люсей году в 1954. Я тогда был слушателем 4 курса ВМА им. С.М.Кирова. Договорились как-то и всей нашей группой с жёнами, у кого они уже были, отправились в Петергоф на теплоходе. Большинство там уже бывали ранее, но все ждали встречи с этой жемчужиной.
     Отплывали от набережной у Эрмитажа, шли по Финскому заливу и довольно быстро прибыли на место. Это было в июне, но с моря дул свежий ветер и было прохладно. По пути встречались различного типа суда и судёнышки, скользили редкие яхты, а вдали по правому борту виднелись бастионы Кронштадта. В дымке на острове скрывались далёкие верфи и военные корабли. Низменные берега залива казались пустынными. Слева одиноко торчал фасад заброшенного в те годы Константиновского дворца в Стрельне. Правый, более лесистый, берег залива всё больше уходил от нас вдаль. Залив расширялся и его простор радовал.
          На палубе все наши пары и сошлись. Завязывались оживлённые беседы, то и дело звучал смех. Молодые жёны и девушки были великолепны. Одна из них с чёрными косами, в белом платье и широкой белой шляпе действительно выделяясь своей красотой и напоминая какой-то женский образ из картин Врубеля. Другая, изящная скромница, напоминала испанскую инфанту. Многие кутались в тёплые шали. Слушатели выглядели кавалерами. Все были красивые, ведь нам было по 19-20 лет. Знакомство состоялось.
       Выгрузившись из теплохода, потянулись вдоль узкого канала и группками разбрелись по парку Петергофа.
       Всё было как обычно. Я и Люся обошли весь дворцовый ансамбль. И дворец наверху парка, и ажурные каскадные лестницы с античными скульптурами, и фонтаны, и пруды, и тихие аллеи, и шутиху, и великолепный, приземлённый, но уютный Монплезир. А мощный Самсон! И россыпи монет на дне прудов вокруг фонтана…Всё здесь было великолепно, может быть, даже более великолепно, чем собственно на родине этого итальянского чуда.
       Петергоф, заложенный триста лет тому назад Петром, описан писателями тысячекратно, талантливо, подробно и с заслуженной любовью. Всё верно. Я к этому ничего не добавлю. Разве что выражу своё даже несколько необычное настроение, возникшее у меня при посещении этого прекрасного уголка искусственного совершенства.
         Шахматная каскадная лестница в восточном крыле парка казалась несколько проще, и народу здесь было поменьше. Комнаты Монплезира с большими окнами успокаивали, но были скучноваты и провинциальны. Южная сторона этого дворцового сооружения, обращённая непосредственно к заливу заканчивалась высокой крытой терассой с широким каменным портиком, открытым небу. Сразу под ним уходил под воду каменистый берег. В глубине терассы стояли скамьи, сидя  на которых можно было любоваться заливом и далёким Кронштадтом. Вид отсюда был суровый и неприветливый. Даже тревожный. В осенний дождливый день здесь было бы, наверное, не уютно.
        Расположенная во дворе у Монплезира шутиха радовала детвору, но как-то контрастировала с его значительностью. Вдоль всего нижнего яруса парка до самого канала тянулась широкая аллея, на которой под высокими деревьями можно было спокойно посидеть, и отдохнуть, обдумывая увиденное. 
       Поднялись мы и на верхний ярус парка. Здесь высился собственно основной дворец, изящный, устремлённый вверх с башней посередине. Снизу дворец казался величественнее, он продуманно возвышался нал всем парковым ансамблем. Дворцовое убранство было в стиле времени его создания.
       Где-то здесь наши друзья - однокурсники разошлись, довольные поездкой. Большинство их направилось на пристань к рейсовому теплоходу на Ленинград. А мы с Люсей продолжили нашу экскурсию по территории парка за дворцом. Она оказалась довольно обширной и представляла собой полосы аллей, идущих вдоль прудов правильной вытянутой формы. Именно здесь незримо функционировала водозаборная и водораспределительная система, обеспечивавшая за счёт перепада высот работу многочисленных фонтанов нижнего парка. Верхний парк разительно отличался от парадного нижнего парка своей безыскусностью и малолюдьем. Но это тоже был Петергоф.
      Прошло 10 лет после снятия блокады Ленинграда. Мы знали, что и дворцы и фонтаны Петергофа сильно пострадали в ходе боёв той войны, но ко времени нашего посещения следов разрушений уже не было. Всё было восстановлено.
       За верхним парком начинался сам посёлок с одноимённым названием: обычные пятиэтажки и улицы. Запомнилась только красивая высокая церковь, построенная с использованием мозаики. Вход в церковь был свободен, и мы, заглянув в неё, даже немного постояли перед алтарём. У этой церкви, наверное, тоже была своя история и своё название, но я уже подзабыл их.
       В последние годы этот посёлок, как и дворцово-парковый музей – собственно Петергоф, разрушенный фашистами и освобождённый нашими войсками, был отстроен заново. И это тоже история этих мест.
         А дальше была железнодорожная станция – Петергоф. На электричке мы доехали до Балтийского вокзала. Жили мы тогда у Нарвских ворот, и это было не далеко.
        Всякий раз, когда и позже я посещал Петергоф, я ловил себя на том, что в нём мне было как-то тоскливо. Архитектурно-парковые изыски Европы петровского времени, привнесённые по его воле на землю «убогого чухонца», при всём их музейном великолепии, противоречили здешней унылой природе.
        Позже я посетил Новый Иерусалим в Подмосковье. И, как ни странно, мне припомнился Петергоф. Конечно, сравнение этих памятников истории не вполне правомерно, но впечатления от их посещения у меня оказались сходными.
     Храм Воскресенья, или Новый Иерусалим, — не более, чем театр христианства. (Как и Петергоф – театр европейских ценностей). Самое удивительное, что эдакую сложную и нестандартную (для храмов русской православной церкви) махину собрали на русской бескаменной Московии, с русскими изразцами и рисунками («павлинье око»), под русские дожди и кваканье лягушек.
Зачем было копировать то, что скопировать нельзя? С пустым гробом Господнем. Когда-то в Иерусалиме прозву¬чал предсмертный крик хорошего человека, задавленного властью, а на Руси храм этому крику спустя 17 веков понадобился. Два человека замыслили эту идею: царь Алексей Михайлович (отец Петра) и Никон.
Ну, поставили бы светлую колокольню — белокамен-¬ную — среди берёз. А то построили невидаль: подземную церковь, террасы крыш и куполов — вроде это город Иерусалим. Куда ни повернись — заморские святыни, точно по Библии. Крестясь, лоб расшибёшь!
Нельзя канонизировать время, пересаживать его на не¬привычную почву. Голгофа может быть только одна, Храм над ней — только один. Театр церкви недопустим. Театр христианства, торжество формы веры без исторического и физического первородства — спорно, отталкивает.
Повторение истории — всегда фарс. Сопоставление Нового Иерусалима и Петергофа, конечно, неправомерно, (разные категории), но и Петергоф – несомненно потрясающий по красоте дворцово-парковый музей – всего лишь повторение античного и западно-европейского искусства средних веков на русской земле. Чужое, конечно, не значит плохое, но оно всё равно – чужое, даже если за триста лет ставшее почти своим.
 Саратов, октябрь 2017 года.